«Иногда приходилось драться за место на полу – на 10 квадратных метрах мы ютились ввосьмером». Глава 1
Глава 1. Где находится дом?
До того как мне исполнилось пять, жизнь была беззаботной. Наш дом всегда был полон смеха, людей, в нём кипела бурная жизнь. Мы жили в Абиджане, самом большом городе Кот-д’Ивуара, расположенном на южном побережье страны. Семья не была зажиточной, но в детстве никто из нас не чувствовал в чём-либо острой нужды. Однако отец, Альберт, вырос в нищете, и для него всё начиналось тяжело: потерял папу, кормильца семьи, когда ещё был совсем маленьким пареньком. Стараясь всему научиться самостоятельно и преуспеть в жизни, мой отец построил отличную карьеру банковского служащего, работая в главном отделении местного банка, BICICI, в абиджанском бизнес-центре. Это позволяло ему поддерживать финансово собственную мать. А к моменту моего рождения, 11 марта 1978 года, отец благодаря усердному труду смог даже построить дом для всей семьи.
Сразу после смерти его отца мой папа стал главой семьи. Поэтому от него ждали поддержки не только собственная мать, жена и дети, из которых я был самым старшим, но ещё и две младшие сестры и их семьи. Такое типично в африканской культуре: глава семьи берёт на себя ответственность за всех, поэтому мои тёти жили в нашем доме вместе с их мужьями и детьми. В результате я вырос в окружении кузенов, тётушек и дядюшек, и это было круто, поскольку никто не мог быть эгоистом. Это тоже присуще нашей культуре: делимся всем, что есть, едой ли, вещами или даже домом. Перед едой, например, мы никогда не садились за стол, не подумав прежде: «Кого ещё нет? Кто ещё не ел?», – и мы звали отсутствующих. Следовательно, я воспитывался в такой атмосфере, где считается нормальным заботиться об остальных, особенно тех, кому повезло меньше, чем нам. Такое отношение отец прививал мне с ранних лет, и его влияние на меня было действительно большим.
Возле дома был просторный внутренний двор, где все ели, а дети играли. Другие дома тоже имели выход в этот двор, поэтому ты жил с чувством причастности к окружающим людям. Каждый знал своих соседей и уважал их. Жизнь внутри огромной семьи – то, что отложилось в моей памяти из первых пяти лет наиболее ярко. Ещё запомнились ежегодные визиты дяди, Мишеля Гобы, младшего брата отца. Мишель жил во Франции, профессионально играл в футбол, и это делало его практически богом и в моих глазах, и в глазах всей семьи. Он приезжал, весь нагруженный подарками из далёкой страны, о которой я мечтал, и среди них больше всех я радовался футболкам известных команд. К примеру, я был необычайно счастлив, когда из его багажа появилась маленькая реплика формы сборной Аргентины. Дяде удалось обзавестись одной после ЧМ-1982 в Испании, и её ценность для меня была настолько велика, что я храню её по сей день.
Мишель рассказывал о жизни во Франции, делился историями из футбола. Я слушал, как заворожённый. Пусть не всё мог понять из рассказов о жизни, зато определённо смекал, что он имел в виду, когда разговор заходил о футболе. Даже пока я был совсем крохотным, всё, чем я занимался, – играл в футбол. В доме хватало игрушек, но по правде говоря, мне хотелось только гонять мяч. Дядя приезжал вместе с женой, Фредерикой. Она сама из Бретани, и я наслаждался во время её визитов. У них ещё не было собственных детей, поэтому она готова была играть со мной часами. Думаю, я ей нравился, и это было взаимно. Поэтому во время одного из визитов, когда дело шло к отъезду, я начал умолять поехать с ними. В конце концов, дядя предложил родителям взять меня пожить во Франции. «Я буду относиться к нему, как к сыну», – заверил он их.
На тот момент у моих родителей было два ребёнка – я и сестра, Даниэль, совсем ещё младенец. Моя мама, Клотильда заканчивала обучение и планировала устроиться в банк, как и отец. Они понимали, что отправить меня во Францию с Мишелем и Фредерикой означало дать мне шанс жить лучшей жизнью. Жить в Кот-д’Ивуаре тяжело, даже тем, кто получил образование. Поэтому, как и многие африканские родители, они с радостью ухватились отправить своего ребёнка в Европу вместе с родственниками, хотя для них видеть мой отъезд было больно. Они приняли ситуацию как должное, такая практика тоже распространена в Африке, ибо родители понимали, как много я смогу извлечь из переезда – получу образование, буду расти в заботливом окружении дяди и тёти.
Мысли об отъезде приятно волновали меня до того момента, когда настало его время. Спустя несколько недель мы направлялись в аэропорт, и я начал понимать, что на самом деле оставляю маму, не имея понятия, куда в действительности я еду и когда увижу семью снова. Реальность неожиданно обескуражила, и я с тревогой сел в машину, всей душой желая, чтобы момент прощания с ней никогда не настал. Путешествие было очень трудным.
Будучи первым ребёнком и сыном, я был очень близок с матерью, мягким и необычайно приятным человеком. В раннем детстве она называла меня Тито, в честь югославского лидера, которым восхищалась, и иногда вела себя со мной как с верным соратником. Так что для неё помахать на прощание перед моим отъездом в неизвестность было крайне трудно. Что касается меня, то я запомнил только собственные всхлипывания, когда папа, мама и сидевшая у неё на рука Даниэль остались позади.
Я летел во Францию один, сжимая для успокоения любимое одеяло. Полёт занял примерно 6 часов, и всё это время я без остановки плакал. Периодически стюардесса, которой поручили приглядывать за мной, спрашивала о моём состоянии, хотя это и так было очевидно. Путешествие казалось бесконечным, и, пусть даже удалось немного подремать, я выдохнул с облегчением, когда самолёт сел в Бордо и мы наконец-то воссоединились с дядей и тётей.
Когда я оглядываюсь на всю историю спустя много лет, то понимаю, что этот опыт серьёзно повлиял на меня, пусть всё и закончилось в итоге хорошо. Выдёргивание из места, хоть и с твоего согласия, где ты вырос, оставляет след на характере. Когда пятилетний мальчик покидает всех, кого знает, – маму, папу, семью, дом – такое не может пройти бесследно.
Я был выкорчеван с родных мест, но никогда не забывал о своих корнях и долгое время ощущал в них острую необходимость. Как бы ни был я любим дядей и тётей во Франции, меня, как и многих людей, вынужденных начинать жизнь заново на новом месте, поглощало чувство утраты постоянства и стабильности. Учитывая направление жизни в последующие десять лет, этот опыт пошёл мне на пользу, помог стать тем, кто я есть сегодня: человеком, всегда желавшим быть любимым, принадлежать людям и создавать семейную обстановку вокруг себя.
Первый дом новых «родителей» находился в Бресте. Тётя и дядя проживали в хорошей части города, но сказать, что после Абиджана я ощутил культурный шок, означает не сказать ничего. Всё вокруг было намного более серым. И при этом более спокойным! Вдобавок я оказался единственным чернокожим ребёнком в классе, поэтому выделялся аж с первого дня. Хорошо хоть я говорил по-французски и не нужно было учить совершенно новый язык. Однако всё остальное было в новинку. Нужно было заводить новых друзей, есть непривычную еду и вообще налету адаптироваться к новому окружению.
В течение года дядя из «Бреста» перешёл в другую команду, и мы переехали в Ангулем – прекрасный провинциальный городок в 120 километрах к юго-востоку от Бордо, славящийся ежегодным фестивалем книжек-комиксов, которые очень популярны во Франции. Весь сопутствующий переезду опыт, новые друзья, адаптация к незнакомым условиям – всё это пришлось проходить в очередной раз.
В те первые годы я регулярно проводил игровое время вместе с учителями, потому что никто из ребят не хотел со мной играть. Я был аутсайдером и сильно отличался от остальных, они чувствовали это на уровне подсознания, но скорее игнорировали меня от неведения, а не из-за расистских чувств. Цвет кожи словно бы противопоставил меня им, поэтому никто не был заинтересован в том, чтобы становиться моим другом. Некоторые даже прикасались к моей коже, дабы убедиться, что она реально такого цвета! Они ещё много не знали о жизни, поэтому я их не виню, хотя аналогичная ситуация повторялась каждый раз, когда приходилось менять школу. Постепенно, после нескольких недель, жизнь налаживалась, и я даже сближался с кем-то из ребят, но начала каждого учебного года ожидал со страхом, потому что постоянно оказывался в статусе новенького. Каждый раз нужно было вставать, рассказать о себе, и для меня это было сплошным мучением. Как и все дети, я всего лишь хотел подружиться с остальным, но требовалось время, прежде чем барьеры между нами исчезали. А после, стоило мне лишь почувствовать себя привыкшим к людям, мы опять переезжали.
Моей самой большой проблемой было не завести друзей, так как в результате я всё равно этого добивался. Проблемой было их сохранить. Всякий раз накатывала угнетающая предсказуемость, ибо я знал: стоит мне только обзавестись приятелями, как скоро придётся уезжать. Осознавать такое было сложно.
Плюс ко всему вскоре я осознал, что в большинстве мест, где доводилось жить, нас воспринимали с любопытством. Я замечал, как во время наших с дядей прогулок занавески в домах буквально подёргивались из стороны в сторону, а за ними соседи наблюдали, как мы идём мимо. Иногда люди вообще без стеснения глазели на нас и отводили взгляд, лишь когда понимали, что мы смотрим на них в ответ. Пожалуй, мы были главной темой для любопытства всех соседей. Сейчас я отношусь к этому с усмешкой, но тогда было нелегко.
Вскоре после моего прибытия Мишель и Фредерика подали заявление, чтобы официально стать моими опекунами во Франции. Бумажная работа по этому вопросу была сложной, сама процедура требовала много времени. Время вышло, мне нельзя было больше оставаться в стране, и после двух лет пребывания во Франции я вернулся к родителям в Кот-д’Ивуар. Я приехал на каникулах летом 1985-ого, мне было семь. Было круто снова пожить с моей семьёй, меня прямо-таки распирало от счастья.
Дело в том, что во Франции случались моменты, когда я чувствовал тоску и одиночество. Я выживал благодаря редким (и очень дорогим) телефонным звонкам от родителей, но какой же мукой было вешать трубку после разговора с мамой, которую я так желал повидать. После них я медленно добирался до своей комнаты, ложился на кровать и просто плакал, потому что сильно по ней скучал.
К моему возвращению на родину отец на работе получил назначение в столицу, город Ямусукро, располагающийся в 100 километрах к северу от Абиджана. Забавно, что в Абиджане проживает 4,5 миллиона человек, а в столице население всего лишь 200 тысяч. Впрочем, меня это мало интересовало. Я просто наслаждался возвращением домой, играл с братом и сёстрами, кузенами и старыми друзьями. По сути, этот год, прожитый дома, я считаю самым счастливым периодом детства. Главное воспоминание о нём – то, что я очень много играл: просто на улицах с ребятами, играл в футбол, не будучи обязанным натягивать какую-либо обувь. В общем, снова наслаждался беззаботным существованием. Иногда участвовал в футбольных турнирах вместе с кузенами и получал травмы – не особо серьёзные, но всегда одни и те же, и папа очень злился, что я играю без обуви. Сам факт, что я не нуждался в ней для защиты ног, объяснялся тем, насколько непринуждённо протекала жизнь дома. Мы играли часами, сражались за трофеи, сделанные из обрезанных пластиковых бутылок, которые наполнялись сладостями, и представляли, что это наши идолы. Моим был Марадона.
Наверное, из-за прошлого опыта, когда я учился быстро адаптироваться в новых условиях, у меня в памяти не уложилось каких-либо трудностей по возвращении домой и налаживанию контактов с новыми братьями и сёстрами. Всё шло естественным чередом. Теперь наряду с Даниэль у меня была Надя, родившаяся на два года позже её, а затем, спустя некоторое время после моего приезда, в октябре 1985-го, появился Жоэль.
Единственное, что не радовало так сильно, так это возросшая требовательность отца в отношении моих школьных успехов. Он по натуре достаточно строгий, поэтому имел определённые ожидания на мой счёт, в том числе и в учёбе. Следовательно, папа не мог терпеть всякой чуши в оправданиях, когда я получал оценки ниже тех, что считались им приемлемыми. Поэтому если я приходил домой не с пятёрками, то подвергался наказанию. У мамы был иной склад характера, она старалась в любой ситуации нас защищать. То есть я получил от родителей наилучшее возможное воспитание: смесь безоговорочной любви и строгой дисциплины. Пусть я не жил с ними слишком долго под одной крышей, этого времени хватило, чтобы их влияние сказалось на мне, чтобы я в дальнейшем опирался на два значимых ценностных ориентира – уважение к окружающим и трудолюбие.
После годичного пребывания в Кот-д’Ивуаре мне сообщили, что дядя с тётей оформили нужные документы, позволяющие им стать моими попечителями, и я мог снова жить с ними во Франции. Неудивительно, что мне не хотелось уезжать из дома. Первый раз был тяжёлым, однако тогда я ещё не осознавал до конца, что оставляю позади себя. Теперь было известно, чем оборачивался отъезд, но я так и не знал, когда увижу родных опять. Помню, что тогда я думал, будто не вижу их снова вообще никогда. Мы с тётей и дядей сильно любили друг друга, однако это никогда не сравнится с привязанностью к непосредственным родителям, с тем временем, когда они рядом с тобой. Я мог ощущать эту разницу, пусть она и существовала только в голове, ведь дядя с тётей приняли меня как родного. То время было тяжёлым. Из позитивного можно отметить, что их дети, Марлен и Кевин, были мне как родные брат и сестра, и я помогал за ними присматривать и помногу с ними играл.
На этот раз я отправился в Дюнкерк, он находится в северной Франции. Именно там в 1987 году в 9 лет у меня наконец появилась возможность начать играть за полноценную футбольную команду. Чувствовал себя профессионалом и гордился, что мы играли в той же форме, что и взрослая команда, где выступал дядя.
Он играл в линии нападения, в роли центрального нападающего, и многому меня научил, пока я рос. Когда я оглядываюсь назад на свою жизнь вместе с ним, то сразу представляю нас в Дюнкерке, как мы в воскресенье идём на пляж. Дядя показывал мне всевозможные трюки: как использовать корпус в борьбе с защитником, как лучше выбирать время для успешного прыжка. Наблюдая за тем, как он выпрыгивает за мячом вверх, я ловил себя на ощущении, что он висит так целую вечность, как будто бы летает. И я попросту хотел подражать ему абсолютно во всем, поэтому это не просто совпадение, на мой взгляд, что я в результате играл на той же позиции и стал известен среди прочего умением переигрывать защитников и бороться в воздухе. Я ходил на его матчи, смотрел, как играет перед заполненным фанатами стадионом, и увиденное всякий раз укрепляло мою любовь к игре и желание пойти по его стопам. Короче, дядя был моим идолом, и без него я бы точно не достиг всего, что мне удалось.
Абвиль – маленький северный город, наша следующая остановка в 1989-ом. Я сразу пошёл в первый класс средней школы, что само по себе непросто. Переход на новый уровень школы – это всегда значимая перемена в жизни подростка, даже если не учитывать, что ты приехал, никого не зная, из другого города, и у тебя отличный от всех одноклассников цвет кожи. Тем не менее, я обустроился вполне неплохо.
Но к несчастью, нам пришлось переезжать вновь. Теперь в Туркуэн, самое жёсткое место из всех, обеспечивающее меня самыми худшими воспоминаниями. Туркуэн – тоже маленький город, часть Лилля. Дружба давалась с трудом, плюс у меня начался переходный период, который всегда проходит не без сложностей. Играя в футбол, даже в пределах клуба, где я тренировался, я регулярно слышал комментарий насчёт цвета моей кожи, и это было действительно больно. Поскольку я чувствовал себя аутсайдером, то легко мог оказаться в положении ведомого, ведь мне казалось высшим счастьем затесаться в чью-то компанию, принадлежать к группе ребят, но не потому, что я хотел творить глупости. У меня было несколько приятелей, но ни одного такого, с кем я поддерживал связь после школы. Они собирались где-то вместе, занимались мелким воровством, курили – всё, чем грешат растущие в таких районах дети.
Теперь я с радостью осознаю, что избегал подобных занятий не столько намеренно, сколько благодаря насыщенному расписанию: школа, дом, тренировка, дом, кровать. У меня не оставалось времени на безумные вещи, и это хорошо, так как я вполне мог отбиться от рук, как многие сверстники. Думаю, родители и дядя с тётей прекрасно знали об этих опасностях. Последние двое делали всё возможное, чтобы уберечь меня, ибо Туркуэн – жестокий город, большинство населения которого составляют простые рабочие, не видящие в жизни каких-либо перспектив.
В то время я чувствовал себя одиноким, словно жил в отдельном пузыре, отделённый от всего, что наполняло жизнь ровесников. Впоследствии такой образ жизни сказался на моей судьбе положительно. Моё детство, несмотря на множество трудностей, стало отличным подспорьем, научило быстро адаптироваться в любом окружении, где бы я потом ни оказывался. Новая команда, новая страна? Не проблема. Я всегда справлялся. Не скажу, что это обязательно было забавно и легко, но с ранних лет я научился извлекать пользу из всего, что преподносила жизнь. С другой стороны, за годы регулярных переездов вокруг меня словно выросла скорлупа, я стал интровертом, замкнутым в себе и необычайно застенчивым. Всё чувства прятал в себе, а если кто-то о чём-то спрашивал, я односложно мямлил в ответ. Даже сейчас я временами обнаруживаю свою стеснительность, и кто-то может неправильно её интерпретировать. Честно говоря, я до сих пор не идеален в том, чтобы показывать или выражать то, о чём думаю. Над этим приходится работать.
В Туркуэне мы провели один год, однако следующий отрезок, в Ванне сложился не лучше. Пубертатный период вступил в свои права, результаты в школе начали ощутимо страдать. Порой я бунтовал против дяди и тёти, выражал несогласие с некоторыми правилами, которые они установили. В этом не было ни капли их вины, но было больно слышать, как кузены Марлен и Кевин обращались к родителям «Maman» и «Papa», тогда как я того же делать не мог. У меня не получалось толком сконцентрироваться на учёбы, и, хотя я никогда не начинал в школе разборок и не высказывал неуважения к учителю, было заметно превращение из прилежного ученика в парня, у которого многое не задавалось и который мало об этом переживал.
Короче говоря, голова была не на месте. Тут мало удивительного, так как к этому моменту родители и мои братья и сёстры уехали из Кот-д’Ивуара и поселились в пригороде Парижа – то есть фактически они уже находились не в другой стране. Я сильно скучал по маме и всей семьей, и часть меня не могла подавить устойчивое желание поскорей с ними воссоединиться.
Из-за проблем в экономике папа лишился работы на родине, поэтому у него оставалось другого выбора, кроме как поехать в поисках заработка во Францию. Сперва он поехал без семьи – должно быть, тогда им всем было тяжело расставаться. Отец неделями, если не месяцами, спал на диванах у друзей, искал какие-то подработки и справился с тем, что удавалось многим иммигрантам как до него, так и после. Он выдержал серьёзные лишения – моральные, финансовые, физические – и начал новую полноценную жизнь для себя и всей семьи. В течение того периода его переполняли кураж и чувство собственного достоинства, он выглядел образцам вдохновения, и для меня это послужило отличным примером того, как вести себя, сталкиваясь с тяготами в жизни. В конце концов, семья воссоединилась с ним, пока отец, имевший на родине отличную менеджерскую должность, перебирал самые разные места работы, чтобы заработать денег для родных – дворник, уборщик, охранник, что угодно. Семья въехала в небольшое помещение взятое в аренду, совсем крохотное – по сути, койко-место – в предместье Парижа под названием Леваллуа-Перре.
Тогда, учитывая мой опыт, включавший 6 переездов за 8 лет жизни во Франции, было решено, что для меня лучше остаться в Ванне с Мишелем и Фредерикой. По крайней мере, на время, пока родители обустраивались на новом месте. Но по оценкам в школе я скатился очень низко, и в школе мне сказали, что я остаюсь на второй год. Во Франции существует такая система для тех, чей средний балл ниже установленного уровня, и её условия выполняются довольно строго. Ты попадешь в обстановку, где все дети младше тебя на целый год. Друзья идут в следующий класс, а ты опять вынужден продираться через тернии новых знакомств с нуля. Поистине демотивирующий, депрессивный опыт.
Раз моё отношение к учёбе постоянно ухудшалось, дядя и тётя посовещались с родителями и решили, что смена обстановки пойдёт на пользу. И мы снова снялись с насиженного места, теперь уже ради переезда в Пуатье на западе Франции. Я жил с кузеном, который изучал право в местном университете. Он снимал комнату в отличном месте, поблизости с историческим центром города. Видимо, планировалось, что под его влиянием я переосмыслю свои взгляды.
Мне было 14. Да, нужно было заново привыкать к окружающей обстановке и повторно пройти учебный год, однако каким-то образом жизнь действительно потекла в ином ключе. Мы здорово поладили с кузеном, но он нередко отсутствовал – то ходил на лекции, то работал, то тусовался с друзьями, поэтому у меня оставалось немало свободного времени. Я сосредоточился на учёбе, результаты улучшились, и жизнь как-то сразу наладилась вообще во всём. Отрицательные характеристики из Ванна сменялись на положительные, где меня называли «мотивированным учеником» или даже «отличным учеником с сильным аналитическим мышлением»!
Отрицательная сторона заключалась в том, что, пообещав родителям уладить проблемы с учёбой, я также поклялся отцу, что не буду целый год тратить время на футбол. Он не удобрял моего желания стать футболистом и воспринимал как игру как нечто, отвлекающее меня от учёбы в школе. Поэтому из чувства уважения к нему я буквально не играл в футбол целый год, если не считать того, что изредка пинал мяч в одиночестве. Понимаю, что это звучит невероятно, но таковы были условия договора, и я никогда не смел его ослушаться.
В конце того года мой кузен закончил учёбу и вернулся в Кот-д’Ивуар, и только тогда я наконец-то вернулся к семье в их дом в Леваллуа – почти спустя десять лет после отъезда с родины. Когда я говорю, что мы жили в маленькой каморке, вы, должно быть, представляете себе узкую квартирку с одной комнатой в грязном доме и не самом благополучном районе. Это реально было так. Наше жильё располагалось на третьем этаже. И квартира правда была очень маленькой – примерно 10 квадратных метров. Сразу слева от входной двери у стены находился маленький чуланчик. Напротив двери стояла кровать родителей. Их немногочисленные пожитки лежали рядышком на дне различных сумок. В нескольких шагах справа от двери маленький участок, служивший кухней. Напротив него – небольшой туалет и душевая кабинка, едва отгороженная от жилого помещения. Ночью, чтобы слегка расчистить пол, вещи складывались на маленький столик, который в остальное время служил нам местом для еды и выполнения домашних заданий. Единственное окно находилось рядом с кроватью. Мама только что родила младшего брата, Фредди, и он спал вместе с родителями, как и следующий из моих младших братьев, Янник (его все звали Джуниором), которому было пять. Где спали все остальные? Даниэль, Надя, Жоэль и я расстилали мат (не матрас, чтоб вы понимали) у стола, в пространстве между дверью и кроватью родителей, и там в тесноте все вместе засыпали. Разумеется, временами доходило до драк за право занять побольше места – всё-таки 8 человек как-то должны были умудряться поместиться в одной комнате.
С деньгами было крайне туго, зимой в комнате гуляли холода. Отчётливо помню, как в 5 утра ходил по улицам с отцом, помогая ему раскидывать брошюры по почтовым ящикам. Или как в такую же рань помогал маме на одной из её работ, убираясь в спортивном зале. Тем не менее, невзирая на тяготы – может, потому что я опять был со своей семьёй, может из-за того, что обвыкся и заглушил в себе бунтаря, – я по-прежнему справлялся со школьными делами. Так, однажды я решил подойти к отцу:
- Мне бы хотелось снова заниматься спортом.
- Да, хорошо. Каким именно?
- Э, ну, может, я не знаю, карате или…
- Или футбол.
- Э, ну да, на самом деле футбол был бы лучше, – ответил я, пытаясь скрыть ликование от его догадки.
- Что ж, хорошо.
Как же я был счастлив.
Мне разрешили купить пару хороших бутс, и, не теряя времени, я приступил к тренировкам с местным любительским клубом «Леваллуа». После первой тренировке мне сказали: «Отлично, хорошо играешь, приходи снова и тренируйся с нами на следующей неделе, если можешь». Я не мог быть счастливей! Сначала они отправили меня заниматься с их третьей командой U-16, что было здорово, но вскоре меня перевели в первый состав. Таким образом «Леваллуа» – это место и клуб, где я пробыл самый длительный период в жизни на тот момент – 4 года.
Раньше, переезжая из города в город вместе с дядей, я либо присоединялся к юношеским командам тех клубов, за которые выступал он, либо к местным командам, представлявшими тамошний регион. Но я нигде не оставался так надолго, чтобы стать частью футбольной академии, в отличие от большинства современных игроков, в какой бы стране они ни росли. Раньше я считал, что это мой недостаток, из-за этого у меня не было такой техники, как у Тьерри Анри. Он старше меня всегда на несколько месяцев, зато прошёл традиционный путь в академии и рос уровне гораздо быстрее, нежели я. У меня же, пусть меня всегда и брали в команды, никогда не было такого тренера, с которым я бы работал долгое время. Большей части своих умений я обучился сам, частично копируя то, что делал дядя и прислушиваясь к его советам, но преимущественно благодаря тому, что работал усердней, чем кто-либо ещё.
Когда я только начинал, меня использовали в обороне, преимущественно на месте правого защитника. Я не возражал, поскольку имел возможность исполнять штрафные и угловые и непосредственно участвовать в игре. Но в скором времени я уже играл в атаке, как и дядя. Он считал, что я предрасположён именно к этой позиции: «Что ты делаешь в защите? Иди вперёд. В футболе люди обращают внимание только на форвардов». Годы состязаний с ним и самообучения наконец-то начали воздаваться.
Теперь я выступал за «Леваллуа». Мне было 15, это тот самый период перед тремя последними школьными годами. Во Франции это называется лицеем, где нужно изрядно трудиться, чтобы подготовиться к бакалавриату. В школе мне сказали, что будет тяжело пройти такой путь, если я останусь столь же сфокусированным на футболе.
На этой стадии французские дети заполняют специальные анкеты, подписываемые родителями, где рассказывают, какую работу хотят получить в дальнейшем. Это позволяет школам дать им дельный совет по поводу предметов, на которых стоит сделать акцент. Я вписал туда слово «футболист» и отдал на подпись отцу. Он бегло взглянул на бумагу, разорвал её и отбросил в сторону.
«Я это ни за что не подпишу!», – он заявил это в таком тоне, что стало понятно – спорить бессмысленно. «Когда найдёшь настоящую работу, которой хочешь заниматься, дашь анкету обратно, и я поставлю подпись».
На следующий день я вернулся домой с другим бланком. Там было написано слово «пекарь».
«Не смешно», – сердито ответил отец.
Наконец, я нашёл такую профессию, которую он бы не стал отвергать – уже не помню, что именно, и он подписал. В глубине души, впрочем, я знал, что буду только футболистом, независимо от сказанного папой. У меня не было в этом никаких сомнений.
Но чтобы его не злить, пришлось продолжать учиться. Я выбрал специальность бухгалтера, во многом потому что проводил много времени, сравнивая расписания различных курсов и соотнося их с графиком тренировок в «Леваллуа». Плюс такой выбор вполне удовлетворил отца, и надо признать, что по итогу он тоже был прав – я получил там немало полезных знаний.
Почти каждый день я проводил в команде – на играх или на тренировках. Только в пределах футбольного поля я ощущал себя поистине счастливым, так что мог там оставаться сутки напролёт. Возникла другая проблема: вскоре после того, как меня взяли в команду, вся семья переехала в другую часть Парижа – в южный район под названием Антони. У нас появилась квартира большего размера, хотя чтобы сделать её пригодной для нашего размещения, пришлось многое в ней поменять. Неизбежной была очередная смена школы, но главный недостаток заключался в том, что теперь дорога на тренировку отнимала гораздо больше времени. Я ездил туда лишь раз в неделю, и то мне давалось это с гигантским трудом. Расписание автобусов и электрички я знал наизусть, и всё равно неоднократно доводилось после тренировки бежать сломя голову, чтобы успеть. Иначе домой я бы попал только в 2 часа ночи, а в 6:30 уже надо было вставать в школу.
Порой с учёбой не всё было гладко, и из-за зубрёжки уроков не было возможности ехать на тренировку. В другой раз мне не разрешали ехать, пока я не заканчивал полагавшуюся мне работу по дому. Но в одном аспекте мне очень повезло. Тренер нашей юношеской команды, Кристиан Порнин, потрясающий человек, всегда был рядом и облегчал мне жизнь настолько, насколько это было в его силах. Он мог простоять в пробках в час-пик ради того, чтобы забрать меня со станции перед тренировкой. Затем отвозил меня обратно, если был шанс, что я не успею на поезд пешком. Он в меня верил, и я многим обязан ему за то, что он влезал в чужие проблемы и по возможности мне помогал.
