Как Тим Шервуд тренировал провинциальный клуб
Материал основан на рассказе Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». Пост является шуточным и не стремится оскорбить героев или поклонников персонажей данного опуса.
Не без опасения Тим Шервуд взялся тренировать провинциальный клуб. Совершенно так же, как простой смертный, не моряк, взялся бы командовать кораблем. Но Тим находился в стесненных обстоятельствах, и жалованье было весьма кстати. Он согласился на предложенные условия и занял вакантное место.
Чувство, что он опять работает, доставляло такое наслаждение, что Тим трудился не покладая рук. Матч был проведен, и он едва мог дождаться конца дня – так ему не терпелось узнать, какое впечатление произведут его труды на зрителей. Когда он уходил из кабинета под вечер, мальчишки и взрослые, стоявшие у крыльца, рассыпались кто куда, уступая ему дорогу, а Тим услышал, как один из них сказал: «Это он!». Вполне естественно, он был польщен этим. Наутро, когда Тим шел на работу, он увидел, такую же кучку зрителей, а кроме того, люди парами и поодиночке стояли на мостовой и на противоположном тротуаре, с интересом глядели на него, Толпа хлынула назад, и расступилась перед ним, а один из зрителей сказал довольно громко: «Смотрите, какие у него глаза!», Тим сделал вид, что не замечает всеобщего внимания, но втайне был польщен и даже решил написать об это своему бывшему работодателю.
Он поднялся на невысокое крыльцо и, подходя к двери, услышал веселые голоса и раскаты хохота. Открыв дверь, Тим мельком увидел двух немолодых людей, судя по одежде – игроков сборной, Джо и Рона, которые побледнели и разинули рты при его появлении. Они с грохотом выскочили в окно, разбив стекла, Тима это удивило. Приблизительно через полчаса вошел какой-то почтенный старец с длинным развевающимся пуховиком и благообразным, но довольно суровым лицом. Тим пригласил его садиться. Он, по-видимому, был чем-то расстроен. Он снял пуховик, извлек из кармана красно-белый шелковый платок и последний номер газеты, в котором были приведены послематчевые слова Шервуда.
Он разложил газету на коленях и, протирая очки платком, спросил:
- Это вы и есть новый тренер?
Тим сказал, что да.
- Вы когда-нибудь тренировали провинциальную команду?
- Да, - сказал Шервуд, - это мой второй опыт.
- Я так и думал. А футболом вы когда-нибудь занимались?
- Д-да, немного.
- Я это почему-то предчувствовал, - сказал почтенный старец, надевая очки и взглядывая на Шервуда поверх очков довольно сурово. Он сложил газету поудобнее. – Я желал бы прочитать вам строки, которые внушили мне такое предчувствие. Вот они. Послушайте и скажите, не вы ли это сказали?
«Защиту не следует подвергать атакам, от этого она портится. Лучше выпустить опорника, чтобы он прессинговал центр обороны противника».
Ну-с, что вы об этом думаете? Что вы имели в виду, когда это говорили?
- Что думаю? Я думаю, что это неплохо. Думаю, что это не лишено смысла. Нет никакого сомнения, что на одном только нашем острове целые сотни защит пропадают из-за того, что их рвут на части атаки, а если бы выпустить опорника прессинговать центр обороны противника…
- Попрессингуйте вашего бывшего работодателя! Опорник не должен этого делать!
- Ах, вот так, не должен? Ну, а кто же говорил, что должен. Это надо понимать в переносном смысле, исключительно в переносном. Всякий, кто хоть сколько-нибудь смыслит в деле, поймет, что я хотел сказать: «Прессинговать вратаря».
Тут почтенный старец вскочил с места, разорвал газету на мелкие клочки, растоптал ногами, разбил несколько кубков, сказал, что Шервуд смыслит в футболе не больше переводчика, и выбежал из кабинета, сильно хлопнув дверью. Вообще вел себя так, будто он чем-то недоволен. Но, не зная, в чем дело, Тим не мог ему помочь.
Вскоре после этого в кабинет ворвался человек среднего роста, похожий на известного актера субъект с немного седыми волосами, с недельной щетиной на всех выступах и впадинах физиономии, и замер на пороге, приложив палец к губам. Наклонившись всем телом вперед, он словно прислушивался к чему-то.
Не слышно было ни звука. Но он все-таки прислушивался. Ни звука. Тогда он повернул ключ в замочной скважине, осторожно, ступая на цыпочках, подошел к Шервуду, остановился несколько поодаль и долго всматривался ему в лицо с живейшим интересом, потом извлек из кармана пальто сложенный вчетверо номер газеты и сказал:
- Вот, вы это сказали. Прочтите мне вслух, скорее! Облегчите мои страдания. Я изнемогаю.
Тим прочел нижеследующие строки, и, по мере того как слова срывались с его губ, страдальцу становилось все легче. Шервуд видел, как скорбные морщины на его лице постепенно разглаживались, тревожное выражение исчезало, и, наконец, его черты озарились миром и спокойствием, как озаряется кротким сиянием луны унылый манчестерский пейзаж.
«Молодежь – ценный актив, но ее воспитание требует больших хлопот. Ее следует вводить не раньше апреля и не позже мая. Зимой ее нужно держать в тепле, чтобы она могла сохранять форму в порядке».
«По-видимому, в этом году следует ожидать позднего урожая трофеев. Поэтому тренерам лучше приступить к воспитанию юных игроков с августа, а не с сентября».
«О вратарях. Эта позиция является любимой для всех жителей Англии; они предпочитают ее нападающим. Вратарь – единственная позиция в футболе, если не считать защитников, которой так гордится страна».
«В настоящее время, когда близится Чемпионат мира и тренеры начинают возглавлять национальные сборные…»
Взволнованный слушатель подскочил к Шервуду, пожал ему руку и сказал:
- Будет, будет, этого довольно. Теперь я знаю, что я в своем уме: вы прочли так же, как прочел я сам, слово в слово. А сегодня утром, сударь, когда я увидел ваши слова в газете впервые, я сказал себе: «Я никогда не верил этому прежде, хотя олигарх и не выпускал меня из-под надзора, но теперь знаю, я не в своем уме». С этими словами я испустил дикий вопль, так что слышно было до Ливерпуля, и побежал убить кого-нибудь: все равно, раз я особенный, до этого дошло бы рано или поздно, так уж лучше не откладывать. Я перечел один абзац ваших слов, чтобы убедиться наверняка, что я не в своем уме, потом поджег свой дом и убежал. По дороге я изувечил нескольких тренеров, а одного назвал слишком толстым, чтобы затем задеть его еще сильнее. Но, проходя мимо вашего кабинета, я решил все-таки зайти и проверить себя еще раз; теперь я проверил, и это просто счастье для того толстого бедняги. Я бы его непременно обозвал еще раз, возвращаясь домой. Прощайте, сударь, всего хорошего, вы сняли тяжкое бремя с моей души. Если мой рассудок выдержал ваши слова, то ему уже ничто повредить не может. Прощайте, всего хорошего.
Шервуда несколько встревожили увечья и оскорбления, которыми развлекался этот субъект, тем более что Тим чувствовал себя до известной степени причастным к делу. Но он недолго об этом раздумывал – в кабинет вошел философ! (Шервуд подумал про себя: «Вот если б ты уехал в Голландию, как я тебе советовал, у меня бы еще была возможность показать, на что я способен. Но ты не пожелал. Ничего другого от тебя нельзя ожидать».)
Вид у философа был грустный, унылый и расстроенный.
Он долго обозревал разгром, произведенный старым скандалистом и немолодыми игроками, потом сказал:
- Печально, очень печально. Разбиты кубок, шесть оконных стекол и плевательница. Но это еще не самое худшее. Погибла репутация тренера, и боюсь, что навсегда. Правда, на ваши слова еще никогда не было такого спроса, они никогда не расходились в таком количестве и никогда не пользовались таким успехом, но кому же охота прослыть свихнувшимся и наживаться на собственном слабоумии? Друг мой, даю вам слово честного человека, что улица полна народа, люди сидят даже на заборах, дожидаясь случая хотя бы глазком взглянуть на вас, а все потому, что считают вас сумасшедшим. И они имеют на это право, после того как прочитали ваши слова. Эти слова – позор для тренеров.
И с чего вам взбрело в голову, будто что вы можете тренировать провинциальную команду? Вы, как видно, не знаете даже азбуки футбола. Вы не отличаете офсайд от аута; игроки у вас теряют форму; вы рекомендуете растить молодежь, так как она отличается веселым нравом и превосходно бодрит команду! Вы говорите, что судьи ведут себя спокойно, пока играет предматчевая музыка, - но это замечание излишне, совершенно излишне. Судьи всегда спокойны. Их ничто не может вывести из равновесия. Судьи ровно ничего не смыслят в футболе.
О гром и молния! Если бы вы поставили целью всей вашей жизни совершенствоваться в невежестве, вы бы не могли отличиться больше, чем сегодня. Я никогда ничего подобного не видел. Одно ваше сообщение, что французские защитники быстро переходят в атаку, способно навеки погубить тренеров. Я все время дрожал бы от страха при мысли о том, что именно вы посоветуете зрителям своими следующими словами. У меня темнеет в глазах, как только вспомню, что вы говорили о футболистах Люксембурга на тему «Лучшие игроки мира». Я требую, чтобы вы ушли немедленно.
- Вот что я вам скажу: я полтора десятка лет играл в футбол и первый раз слышу, что человек должен что-то знать для того, чтобы тренировать команду. Философ вы этакий! Кто пишет театральные рецензии в захудалых газетках? Бывшие сапожники и недоучившиеся аптекари, которые смыслят и актерской игре ровно столько же, сколько я в футболе. Кто пишет отзывы о книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги. Кто стряпает тяжеловесные передовицы по финансовым вопросам? Проходимцы, у которых никогда не было ни гроша в кармане. Кто пишет о битвах с индейцами? Господа, не отличающие вигвама от вампума, которым никогда в жизни не приходилось бежать опрометью, спасаясь от томагавка, или выдергивать стрелы из тел своих родичей, чтобы развести на привале костер. Кто пишет проникновенные воззвания насчет трезвости и громче всех вопиет о вреде пьянства? Люди, которые протрезвятся только в могиле. Кто тренирует провинциальный клуб? Разве такие корнеплоды, как вы? Нет, чаще всего неудачники, которым не повезло по части игры на мировом уровне и которые остановились на тренерстве, усмотрев в нем временное пристанище на пути к дому призрения.
Вы мне что-то толкуете о футболе? Мне оно известно от Альфы до Бирмингема, и я вам говорю, что чем меньше человек знает, тем больше он шумит и тем больше требует жалованья. Видит бог, будь я круглым невеждой и наглецом, а не скромным образованным человеком, я бы завоевал себе известность в этом холодном, бесчувственном мире. Я ухожу, сэр. Вы так со мной обращаетесь, что я даже рад уйти. Но я выполнил свой долг. Насколько мог, я исполнял все, что полагалось. Я сказал, что сделаю команду интересной для всех слоев общества, - и сделал. Я сказал, что увеличу посещаемость до тридцати пяти тысяч, - и увеличил бы, будь в моем распоряжении еще две недели. И я дал вам самый избранный круг зрителей, какой только может быть у провинциального клуба, - среди них нет ни одного фермера, среди них не найдется ни одного человека, который мог бы отличить офсайд от аута даже ради спасения собственной жизни. Вы теряете от нашего разрыва, а не я. Прощайте, высохший тюльпан!
И Тим ушел.
