За миллиард лет до конца света. Блаттер против всех
Толпа за дверями перестала шуметь, и немного погодя Блаттер позвал:
– Виталя, иди сюда. Кофе будем пить.
Однако, когда я пришел на кухню, никакого кофе там не было, а стояли посередине стола бутылка коньяка и два бокала уникальной формы. Йозеф успел не только умыться, но и переодеться. Изящный пиджак свой с огромной прожженной дырой под нагрудным карманом и кремовые брюки, измазанные копотью, он сменил на мягкий замшевый домашний костюм. Без галстука. Отмытое лицо его было необычайно бледным, отчего четче обычного проступали многочисленные веснушки, прядь мокрых рыжих волос свисала на огромный шишковатый лоб. И было в его лице еще что-то непривычное, кроме этой бледности. И только приглядевшись, я понял, что брови и ресницы у него сильны опалены. Да, Блаттеру досталось основательно.
– Для успокоения нервов, – сказал он, разливая коньяк. – Прозит!
Это был «Ахтамар», очень редкий в этих широтах армянский коньяк с легендой. Я отпил глоток и просмаковал. Прекрасный коньяк. Я отпил еще глоток.
– Спасибо, Виталик, – сказал Блаттер.
– За что? – спросил я.
– Ты не задаешь вопросов, – сказал он, глядя на меня сквозь бокал. – Это, наверное, трудно. Или нет?
– Нет, – сказал я. – У меня нет никаких вопросов. Ни к кому. – Я поставил локоть на свою белую папку. – Ответ – есть. Да и то один-единственный... Слушай, ведь они тебя убьют.
Привычно задрав опаленные брови, он отпил из бокала.
– Не думаю. Промахнутся.
– Торопиться им некуда. В конце концов попадут.
– А ля гер ком а ля гер, – возразил он и поднялся. – Ну вот. Теперь, когда нервы успокоены, мы можем выпить кофе и все обсудить.
Я смотрел ему в сутулую спину, как он, шевеля лопатками, ловко орудует своими кофейными причиндалами.
– Мне нечего обсуждать, – сказал я. – У меня – паспорт синий.
Йозеф поставил передо мной чашечку с кофе, а сам уселся рядом и точным изящным движением опрокинул в свой кофе остаток коньяка из бокала.
– Я собираюсь уехать отсюда, – сказал он. – Из ФИФА, скорее всего, уйду. Заберусь куда-нибудь подальше, на Памир. Я знаю, там нужны метеорологи на осенне-зимний период.
– А что ты понимаешь в метеорологии? – спросил я тупо, а сам подумал: от ЭТОГО ты ни на каком Памире не укроешься, тебя и на Памире отыщут.
– Дурацкое дело не хитрое, – возразил Блаттер. – Там никакой особой квалификации не требуется.
– Ну и глупо, – сказал я.
– Что именно? – осведомился Блаттер.
– Глупая затея, – сказал я. Я не глядел на него. – Кому какая будет польза, если ты из большого начальника превратишься в обыкновенного дежурного? Думаешь, они тебя там не найдут? Найдут как миленького!
– А что ты предлагаешь? – спросил Блаттер.
– Выброси все это в мусоропровод, – тяжело ворочая языком, сказал я. – И их предложение, и весь этот план дачи показаний, и это... – Я толкнул к нему свою папку по гладкой поверхности стола. – Все выброси и занимайся своим делом!
Йозеф молча смотрел на меня сквозь мощные окуляры, помаргивая опаленными ресницами, затем надвинул на глаза остатки бровей – уставился в свою чашечку.
– Ты же уникальный специалист, – сказал я. – Ты же первый в Европе, ты первый в Мире!
Блаттер молчал.
– У тебя есть твоя работа! – заорал я, чувствуя, что у меня что-то сжимается в горле. – Работай! Работай, черт тебя подери! Не сдавайся!
Блаттер длинно и громко вздохнул, повернулся ко мне боком и оперся спиной и затылком о стену.
– Значит, ты так и не понял... – проговорил он медленно, и в голосе его звучало необычайное и совершенно неуместное самодовольство и удовлетворение. – Моя работа... – Он, не поворачивая головы, покосился в мою сторону рыжим глазом. – За мою работу они меня лупят почем зря уже который день. Вы здесь совсем ни при чем, бедные мои барашки, котики-песики. Все-таки я умею владеть собой, а?
– Провались ты, – сказал я и поднялся, чтобы уйти.
– Сядь! – сказал он строго, и я сел.
– Налей в кофе коньяк, – сказал он, и я налил.
– Пей, – сказал он, и я осушил чашечку, не чувствуя никакого вкуса. – Жажда спокойной жизни, жажда безответственности... Станем травой и кустами, станем водой и цветами... Я тебя, вероятно, раздражаю?
– Да, – сказал я.
Он кивнул.
– Это естественно. Но тут ничего не поделаешь. Я хочу все-таки объяснить тебе, что происходит. Ты, кажется, вообразил, что я собираюсь с голыми руками идти против танка. Ничего подобного. Мы имеем дело с законами. Воевать против законов – глупо. А капитулировать перед закономи – стыдно. В конечном счете – тоже глупо. Законы надо изучать, а изучив, использовать. Вот единственно возможный подход. Этим я и занимался.
– Угробят они тебя там, бежать некуда – сказал я безнадежно.
– Не обязательно, – сказал он. – И потом, ведь я там буду не один... и не только там... и не только я...
И он ничего не говорил больше, но мне казалось, что он говорит. Торопиться некуда, говорит он. До конца света еще миллиард лет, говорит он. Можно много, очень много успеть за миллиард лет, если не сдаваться и понимать, понимать и не сдаваться.
И я опустил глаза. Я сидел скорчившись, прижимая к животу обеими руками свою белую папку, и повторял про себя – в десятый раз, в двадцатый раз повторял про себя: «тумороу будет еуроасасиэйшн...».
Спасибо за внимание!
И, конечно же, отдельное спасибо Стругацким.
