17 мин.

История русского футбола. Первые легионеры

11 k
2 k
2 k

В начале 90-х европейские клубы-середняки осваивают новый рынок – российский. Валерий Карпин уезжает в испанский «Реал Сосьедад», Станислав Черчесов – в дрезденское «Динамо», лучший бомбардир ЧР-94 Игорь Симутенков и вовсе в итальянскую «Реджану»; современный российский футболист даже не посмотрел бы в сторону этих команд. Однако первые легионеры постсоветской эпохи прошли по-настоящему серьезную проверку – и некоторые из них добились успехов, которые вряд ли придут к игрокам, просидевшим пару лет на лавке в Англии.

Андрей Канчельскис («Манчестер Юнайтед», «Эвертон», «Фиорентина», «Глазго Рейнджерс», «Манчестер Сити», «Саутгемптон», «Аль-Хиляль»)

Фото: Fotobank/Getty Images/Allsport/Graham Chadwick

Я не стремился уехать в Европу, все получилось очень спонтанно и быстро. В начале 1991 года я еще играл в донецком «Шахтере», и однажды ко мне подошел тренер: «Андрей, не хочешь попробовать свои силы за границей?» Естественно, я хотел, поэтому сразу ответил: «Да». На Украине я играл в большом клубе, получал хорошие деньги, но сердце подсказало: надо ехать. Поэтому я вообще не колебался. Хотя и понятия не имел, какой клуб мной интересовался. О том, что меня хотят видеть в Манчестере, узнал только тогда, когда купили билеты на самолет и приехали в аэропорт. Причем в городе же два клуба – «Юнайтед» и «Сити» – и я, даже сидя в самолете, не знал, в каком именно я буду играть. А потом, уже в Манчестере, мы сели в машину и нас повезли в сторону «Олд Траффорд», знаменитого стадиона «Юнайтед», и я просто не поверил своим глазам, был в полном шоке.

Конечно, тогда «Манчестер» выступал не так хорошо, как сейчас, но все-таки это всегда был клуб с именем. Бобби Чарльтон, Джордж Бест – естественно, имена этих исторических игроков крутились у меня в голове в первые дни. Но потом потренировался, понял, что там играют такие же люди, как и мы, и проблем особых не было. Контракт на три года я подписал через неделю после приезда. После этого поехал с командой в Роттердам, где в финале Кубка Кубков «Манчестер» обыграл «Барселону» (я смотрел за игрой с трибуны), и вернулся в Донецк в отпуск – уже как футболист «Юнайтед». Помню, даже ребятам из «Шахтера» привез футболки «Манчестера», поблагодарил за работу. Может, кто-то и завидовал, не знаю. Но это жизнь, что поделать.

Главной проблемой в Англии, конечно, был язык. Когда я только приехал, я владел английским на уровне… помните «Джентльмены удачи»: э герл, э пенсил? Вот и я так же. Всю жизнь ведь до этого думал: «У нас такая огромная страна, 250 миллионов, зачем мне этот английский?» Потом понял, каким был идиотом. Свободно я заговорил только через два года после приезда. Я мало общался с командой в это время, со мной всегда был переводчик – легендарный Джордж Скэнлон, который еще в 66-м году работал со сборной СССР на чемпионате мира в Англии. Впоследствии, он же помог мне написать книгу. Поэтому из-за того, что он всегда был рядом, я развивался очень медленно. Когда после «Манчестера» и «Эвертона» я перешел в итальянскую «Фиорентину», я сознательно отказался от переводчика, и через полгода уже владел языком на хорошем уровне.

В первое время в «Юнайтед», конечно, удивляло абсолютно все. Отношение к людям, инфраструктура, традиции. Помню, как удивился, когда узнал, что на каждый матч команда должна приезжать в костюме, в галстуке. У нас-то всегда все были в каких-то трениках. В чем хотели, в том и приезжали. Здесь все было отлажено до мелочей. Помню, когда я уже играл в «Глазго Рейнджерс» к нам однажды приехало московское «Динамо», и после матча все футболисты обменялись майками. И тут вылетает администратор «Динамо» и кричит: «Куда вы свою форму отдали? Там контейнер уже стоит, быстро возвращайте обратно». А ребята из «Рейнджерс» смотрели на все это и не понимали, что происходит: «Они сумасшедшие там, что ли?» У нас же всегда все было не по-человечески. Начиная от мелочей, заканчивая какими-то глобальными делами. А в том же «Манчестере» клуб брал на себя все проблемы игроков. Нам с женой помогали найти квартиру, помогали обустроиться. Помогали буквально во всем. Из-за этого ты начинаешь чувствовать себя в команде своим. Хотя игроком «Манчестер Юнайтед» я себя почувствовал почти сразу после того, как подписал контракт. Клуб одновременно приобрел меня и легендарного Питера Шмейхеля, а на следующий день нас уже все узнавали на улицах. А когда за мой первый матч в составе «Юнайтед» журналисты поставили мне 9 баллов из 10, меня вообще знал чуть ли не весь город.

Болельщики – это вообще отдельная тема. Англия всегда славилась жесткими фанатами, постоянными футбольными драками. Мне по сей день английские друзья рассказывают, как люди друг друга чуть ли не бейсбольными битами лупят. Я ведь тоже однажды чуть в драку не ввязался. Я тогда уже был в «Эвертоне», и вот, только-только сыграв вничью с «Тоттенхэмом», мы вышли со стадиона и пошли к машинам. В этот момент из паба выбегает фанат «Тоттенхэма», достает бутылку пива и все содержимое прямо мне в лицо. Естественно, я попытался ответить, но хорошо, что друг меня быстро успокоил. Потому что нам бы там, конечно, накостыляли. Силы были явно неравными. А свои болельщики всегда помогали. Даже за пределами поля – и полиция не штрафовала, и в ресторанах скидки делали. Это во всех странах. В Италии я как-то перед дерби с «Ювентусом» зашел в магазин, а ко мне продавец подбегает и говорит: «Видишь этот огромный телевизор наверху? Забьешь гол – он твой. Только выиграйте, прошу вас».

В Англии у всех игроков было отличное чувство юмора. Например, когда футболист приходил в каком-нибудь смешном джемпере, который ему не идет, другие ребята брали его и вешали после тренировки в самом центре раздевалки. Мой джемпер никогда не вешали, зато однажы сперли гольфы. Я никогда не носил носки, мне в них неудобно. Только гольфы. И однажды их кто-то спрятал, а я на следующий день пришел на тренировку с 30 парами гольф. Подошел к парням и говорю: «Я так понимаю, кому-то они очень понравились. Так вот, разбирайте». Все посмеялись, но после этого мои вещи никто не трогал. Да и вообще я всегда старался одеваться стильно. А вот по поводу чего я не беспокоился, так это машины. В 90-х одним из спонсоров «Манчестер Юнайтед» была компания «Фольксваген», и я ездил на нем на протяжении всей карьеры в МЮ. Кто-то брал «мерседес», кто-то – «ауди», а мне и этого хватало. «Мерседес» я себе купил только в Глазго, да и то не потому что хотелось как-то выделиться. Действительно же удобная машина, поэтому и купил.

В Манчестере я работал с одним из лучших тренеров в мире – Алексом Фергюсоном. Самый запомнившийся разговор с ним случился уже перед уходом из клуба. Я переходил в «Эвертон», и была ситуация, когда некоторые думали, будто я начал филонить, стал играть более расслабленно. Хотя у меня тогда была грыжа, делали операцию. И Фергюсон под конец подошел ко мне и сказал перед всей командой: «Андрей, возможно, я был не прав, поэтому хочу извиниться перед тобой». Для меня это было очень важно, потому что я знал, что никогда не уклонялся от работы. И было приятно, что такой большой тренер признал свою ошибку.

В том же «Юнайтед», наверное, я был самым экзотичным легионером, поэтому меня постоянно спрашивали об СССР, о России. Самый глупый вопрос: «Правда ли, что по Москве ходят белые медведи?». Я говорил: «Конечно, ходят. Мы с ними обнимаемся, здороваемся. Приезжайте, сами увидите». Я потом долго смеялся, а они с круглыми глазами ходили.

После Англии, Италии и Шотландии я в 2003-м году оказался в Саудовской Аравии, это было экзотикой уже для меня. Я не жалею о том, что перешел туда. В Англии у меня уже не было команды, предложений из России не поступало. Я думал над тем, чтобы закончить карьеру, но потом все-таки решился на переезд. После Англии там, конечно, было сложновато. Организация еще хуже, чем в России. Инфраструктуры не было. Плыли по течению, в общем. Если у какого-нибудь футболиста папа был шейхом, он мог спокойно пропускать тренировки. Тренировки начинались в 7-8 вечера, чтобы местные могли спокойно молиться. Один раз, помню, в аэропорту ждали самолета, и вдруг все останавливаются и встают на колени. Для меня все это было непривычно, я об этих законах ничего не знал.

Однажды вообще оказался на казни. На площади отрубали головы филлипинцам, которые торговали наркотиками. И я решил посмотреть. Для арабов это нормальное явление, а я, конечно, немного в шоке был. Одно дело видеть это по телевизору, другое – в жизни.

Я уехал из Саудовской Аравии, когда на востоке началась война. Однажды утром проснулся, вышел на балкон, а там человек 30 расстрелянных лежат. Я собрал вещи, пошел к принцу и сказал: «Знаешь, я хочу еще пожить». И уехал. С принцем, который был президентом клуба, у нас, кстати, были отличные отношения. Он меня любил, постоянно к себе домой приглашал, хотя арабы обычно никого не пускают. А мы раза три в неделю играли с ним в шахматы, нарды. Выигрывал чаще я, русский же. У нас серьезные партии были, могли по полчаса над одним ходом думать. Однажды до шести утра сидели. Принц получил образование в Америке, поэтому прекрасно говорил на английском, не было никаких проблем. Да и вообще был интересным человеком. Мне наверное многие футболисты завидовали, потому что со мной он общался чаще всего. А когда я уезжал, подарил мне часы. Сколько они стоили? Наверное, тысяч 20 долларов.

Футбол в Саудовской Аравии был большим делом. По телевизору постоянно крутили английскую премьер-лигу, местный чемпионат, много писали о футболе в газетах. На стадионе обычно собиралось 8-9 тысяч. Хотя однажды на финал Кубка Короля пришло больше сорока. Это было зрелище: ни одной женщины, только мужчины – все 40 тысяч в своих белых одеяниях – молча сидят и смотрят футбол.

Я доволен своей карьерой в за рубежом, как, наверное, и большинство футболистов, которые уезжали в Европу в 90-х. С распадом СССР играть в России или на Украине стало просто неинтересно. Организация была на нуле, футбол был посредственным, платили не особенно много. Поэтому люди уезжали в поисках лучшего футбола, лучших зарплат, лучшего места. Все в одном. Это происходило и будет происходить во многих чемпионатах, и в этом нет ничего плохого. Это жизнь.

Валерий Карпин («Реал Сосьедад», «Валенсия», «Сельта»)

Фото: REUTERS/Dani Cardona

Весной 94-го на нашу базу в Тарасовку приехал вице-президент «Спартака» Григорий Есауленко, сказал, что ко мне есть интерес из Испании. Клуб он не назвал, сказал, что собирается ехать с ним на переговоры, после которых обо всем мне расскажет. Я спокойно отреагировал. До этого много слухов об интересе из Европы ходило, только без конкретики. Мы за год до того «Ливерпуль» обыграли, и после этого говорили, что английские клубы хотят купить чуть ли не половину «Спартака», в том числе и меня.

После перехода в «Реал Сосьедад» моя зарплата выросла в четыре-пять раз. В «Спартаке» я получал $3000 плюс премиальные. Учитывая, что выигрывали мы часто, в год выходило под $50 000. В «Сосьедаде» было $200-250 тысяч.

К Испании привыкал примерно полгода. Во-первых, к языку. Те, кто меня знают, понимают, что долго не разговаривать мне тяжело. На первое время клуб выделил переводчика, с которым мы три раза в неделю занимались. Я делал домашние задания, она проверяла. Халтурить мог, конечно, но не хотел. Потому язык учил для себя. Через три месяца худо-бедно начал разговаривать, а понимать – практически все.

Когда я уже уверенно разговаривал, меня пригласили в программу на местном телевидении, где нужно было спеть песню на баскском языке. Испанский и баскский, чтобы вы понимали, это как русский и грузинский – ни одного похожего слова. Ни тогда его не знал, ни сейчас не знаю. Но для программы спел; правда, строго говоря, это не песня – так, 15 слов. Порепетировал несколько раз перед эфиром и спел.

Еще поражала свобода, которая давалась футболистом на Западе – на контрасте с Россией, которая в этом плане оставалась еще Советским Союзом. Заезды на базу за два дня до игры остались в прошлом. Здесь собирались в гостинице или в день игры, или накануне вечером. У нас один тренировочный сбор шел 20-25 дней, в Испании – 10-12. Причем во время этих сборов можно было спокойно пойти погулять, зайти в ресторан выпить кружечку пива или бокал вина. Я на все это смотрел круглыми глазами. Потому что в России гостиница, где останавливалась команда на сбор, по большому счету превращалась в тюрьму.

В Испании я полюбил красное вино и мясо с кровью. Не сразу, правда. Помню, когда первый раз мне принесли это мясо, я взглянул на кровь и попросил официанта его еще поджарить. Но потом распробовал. Та же история была с хамоном. Сначала видеть его не хотел. А сейчас меня до сих пор от него не оторвать.

В 1996-м я перешел в «Валенсию» – она заплатила за меня 6 миллионов долларов. Это сумма отступных, которая стояла в контракте – если я хотел уйти из «Сосьедада», я сам должен был заплатить эти деньги. «Валенсия» выписала мне чек на 6 миллионов, и я поехал в федерацию. Меня сопровождали сразу три человека – они не отходили ни на шаг, следили, чтобы я никуда не убежал. Волновался? Они – да. А мне-то чего волноваться? Деньги все равно не мои.

Строительный бизнес в Виго я открыл то ли в 2000-м, то ли 2001 году. Мне было 32, я понимал, что остается поиграть еще 2-3 года. Как у любого футболиста у меня были знакомые, друзья, связи – там встретился, там переговорил. Вложил 200 тысяч евро и все завертелось.

Из Испании мог уехать несколько раз. В 2002-м звали в Англию, в «Астон Виллу» и в Германию, в «Шальке 04». В конце 90-х тоже звали в «Шальке». И всегда я оставался в Испании. Я настолько к ней прикипел, что для меня это любимая страна. Что я люблю больше: Россию или Испанию? Это глупый вопрос. Россия – моя Родина. А Испания – страна, которое многое мне дала и которую я полюбил.

Александр Мостовой («Бенфика», «Кан», «Страсбур», «Сельта», «Алавес»)

Фото: Fotobank/Getty Images/Allsport/Firo Foto

В самом начале девяностых футболисты были в таком вакууме, что даже не знали, как можно перейти в зарубежную команду. Мы никому толком не принадлежали, у нас были только трудовые книжки, никакие условия трансфера нигде прописаны не были. Советский менталитет наложил на нас серьезный отпечаток, так что профессиональный контракт был для нас вещью из другого мира. Именно поэтому мы столкнулись с большими проблемами.

«Спартак» хотел получить за меня хоть какие-то деньги, при этом все понимали, что я никому не принадлежал и без особых проблем мог перейти в другой клуб. Чем это все закончилось, я не вникал, мне было 20 лет, и я не осознавал, что на самом деле происходит. Вполне возможно, что все решалось незаконно, с наездами, с пистолетами.

Я расстался со «Спартаком» не очень красиво. Когда позвонили из португальской «Бенфики», не стал никому ничего объяснять – поставил руководство перед фактом и уехал прямо со сбора. Ехал без особых надежд: получится – здорово, нет – вернусь домой. И я почти сразу столкнулся с не самым хорошим отношением к выходцам из СССР. Нас поголовно воспринимали как коммунистов, относились к нам не очень серьезно. Проявлялось это в первую очередь в сумме контрактов: нам платили на порядок меньше, чем другим иностранцам. Хотя для меня любая зарплата в долларах тогда была чем-то фантастическим. В «Спартаке» я получал 250 рублей в месяц, а тут мне за год предложили сразу 100 тысяч долларов. Но ощущения все равно были непрятными, кто-то даже говорил: «А, так ты русский. Играть тебе все равно не дадут». Так и получилось, за два с половиной года в Португалии я так и не заиграл.

Не сказал бы, что Португалия открыла для меня двери в новый мир. Но на бытовом уровне все было очень здорово: никаких талонов, карточек, очередей, захотел бананов – зашел и купил. В остальном удивления было мало.

Потом был испанский этап карьеры. Первые впечатления были кошмарными. Привезли меня на тренировочное поле «Сельты», а я говорю: «Вы издеваетесь? Здесь кто тренируется вообще?» Там был такой ужасный газон, что о футболе не могло быть и речи – в таких местах нужно пасти коз и коров. А когда меня завели в раздевалку, я решил, что лучше переодеваться дома. Хотя это даже не раздевалка была, а какая-то хибара с крючками и плавками. Бежишь и думаешь: елки, надо бы побыстрее, а то скоро и горячая вода может кончиться.

Я не преувеличиваю, даже не представляю, как можно было купить какого-то игрока с такими условиями работы. Доходило до смешного: если кто-то шел в туалет по-большому, то все люди из раздевалки выходили. Иначе было нельзя: никакие двери не закрывались. В общем, конфликтовал я со всеми.

Но после первого года, когда я со всеми переругался, мне все целовали руки и ноги, потому что признали мою правоту и перестроили базу. Люди в деревне живут и никуда не выезжают, ничего не видят – конечно, надо меняться. Так что не надо думать, что испанский футбол – это рай.

Потом был «Алавес», там я встретился с Дмитрием Питерманом – одним из самых необычных людей, которых я встречал за свою карьеру. Он хотел быть не просто руководителем, а еще и доктором, и массажистом, и тренером. Доходило до того, что кому-то говорил, какие таблетки пить стоит, а какие – нет, хотя это обязанность врача. Но ничего плохого сказать про него не могу.

В остальном, конечно, иностранный футбол был на космическом уровне по сравнению с тем, что творилось у нас на родине. Никогда не забуду, как мы сами замачивали, стирали и сушили игровую форму. Как все-таки хорошо, что эти времена закончились.

Игорь Шалимов («Фоджа», «Интер», «Дуйсбург», «Лугано», «Удинезе», «Болонья», «Наполи»)

Фото: REUTERS/Ina Fassbender

Я прилетел в римский аэропорт Фьюмиччино 25 июля 1991 года и долго сидел там с огромной спортивной сумкой. Я постоянно звонил в Москву, стараясь выяснить, почему меня никто не встречает, пытался купить еду, но осекался из-за незнания иностранных языков. На меня уже посмотривали полицейские, один из них даже принял меня за советского футболиста Сергея Алейникова. Такие приключения настигли меня по одной простой причине – в России были серьезные проблемы с организацией рабочего процесса, и представителям «Фоджи» просто забыли сообщить время моего прилета.

Мне повезло, что в Риме в тот момент находился президент моего нового клуба Паскуале Казилло, который пригласил меня в свой офис, после чего мы отправились в Фоджу на его личном самолете. Когда я только приехал на базу новой команды, первым делом бросился к телефону. Такой стресс может снять только родная речь. Я очень долго считал Италию каким-то чужим миром и буквально боялся выйти из своего номера. Что бы я говорил окружающим, если не понимаю итальянский? Со временем я, конечно, раскрепостился, но из всех ребят, которые преезжали за границу, советский менталитет выходил довольно долго. Я исключением не стал.

Одно время я старался избегать любых интервью, боясь нарваться на неприятности из-за слабого знания языка. Такое случилось в один из первых дней после перехода в «Фоджу». Один журналист задавал мне вопросы, суть которых, насколько я понял, сводилась к тому, что я знаю об итальянском футболе. Я не мог сказать ничего связного, так что кивал в ответ на знакомые названия и имена. Он сказал: «Ювентус», и я ответил: «Си, си». Он сказал: «Баджо» – я отреагировал точно так же. А на следующий день появилась огромная статья под заголовком: «Я хочу играть в «Ювентусе» рядом с Баджо».

Помню, как в одном из домашних матчей болельщики «Фоджи» исполнили целую песню в мою честь. Это был драматичный матч с «Фиорентиной», который закончился со счетом 3:3. И когда я забил третий гол, трибуны затянули гимн, который в переводе на русский звучит так:

Он приехал из России, Его прислал Горбачев, Он высокий и могучий, И зовут его Шалимов.

Ударение в моей фамилии было сделано на последний слог – этого требовала рифма. Но меня это нисколько не смутило: когда двадцать тысяч человек поют только про тебя, испытываешь какие-то невероятные ощущения.

А самое яркое, что бросилось мне в глаза после переезда в Италию, – профессионализм сотрудников клуба. Если в России мы сами стирали игровую форму и выходили на тренировки в разной одежде (кто в футболке «Реала», кто в футболке «Манчестер Юнайтед»), то в Италии всю экипировку готовили администраторы, а для тренировок у всех была клубная форма. Мы очень долго шли к тому, чтобы в России все вышло на такой же уровень.