Старостины виноваты. Но они не виноваты. Подробный разбор обвинений из следственного дела

«Люди гибнут за «Спартак». Теперь и текстом.

Sports.ru продолжает публиковать эпизоды подкаста «Люди гибнут за «Спартак», который мы делаем совместно с платформой для чтения Bookmate. Там, на Bookmate, доступны уже четыре выпуска из пяти, ну а мы пока выложили на ютуб и в другие платформы третий. Вот он:

Поскольку в этом эпизоде ведущие Влад Воронин и Сергей Бондаренко зачитывают материалы дела, которые до этого не публиковались, мы дополнительно представляем почти полную расшифровку выпуска. 

*** 

Воронин: Всем привет. Это третий выпуск подкаста «Люди гибнут за «Спартак», который веду я, шеф-редактор sports.ru Влад Воронин и Сергей Бондаренко – профессиональный историк и человек, благодаря которому мы можем обсуждать дело Старостиных в полной мере, опираясь на настоящие свидетельства и истории.

Прошлый выпуск мы закончили на обсуждении особенных отношений Старостиных и «Спартака» с Лаврентием Берией и обществом «Динамо». И было бы странно предполагать, что вся эта вражда – или взаимное неприятие – закончилось тогда, в 1939 году, когда Старостиных все же не арестовали, несмотря на то что Николай Старостин ждал, что это случится. 

Бондаренко: Тут есть парадокс: с одной стороны, Старостины пережили Большой террор <1937-1938 гг.> – и это было очень опасное, напряженное время, – с другой – неслучайно в своей книге Николай Старостин пишет, что он ждал ареста в 1939 году. 

Это было так потому, что Косарев, как человек, который прикрывал Старостиных и «Спартак», весь Большой террор был еще у власти, был рядом с Ежовым и действительно мог их защитить. А как раз когда Большой террор закончился, и вместе с ним полетели головы людей, которые, в основном, занимались его техническим обустройством – типа Ежова и его окружения – то как раз тогда-то Косарев и был арестован и расстрелян. 

И поэтому весь 1939 год Старостины чувствовали себя ужасно уязвимыми без того политического прикрытия, которое было с командой с самого начала. И поэтому приход Берии для них означал какой-то новый поворот – явно не к лучшему. 

Воронин: В 1942-м Старостиных арестовали. 

Бондаренко: Много есть начал у ареста 1942 года, но одно начало мы обсуждали весь прошлый подкаст – это 37-38 гг., а второе начало – это, собственно, спецсообщение Берии Сталину, которое часто цитируют или используют. 

Оно было опубликовано в позднюю перестройку. 

Текст спецсообщения: Были получены сообщения о том, что Старостин Николай Петрович и его братья антисоветски настроены и распространяют клеветнические измышления в отношении советского правительства. В момент напряженного военного положения под Москвой Старостины Николай и Андрей, распространяя среди своего окружения пораженческие настроения, готовились остаться в Москве, рассчитывая в случае занятия города немцами занять руководящее положение в русском спорте. Готовясь к сотрудничеству с германскими оккупационными властями и сгруппировав вокруг себя классовый чуждый элемент, Старостины занялись накоплением материальных ценностей и продовольственных запасов. 

Бондаренко: Старостины давно известны как несоветские люди. Старостины ждут прихода немцев и обсуждают у себя в семье, поскорее бы пришел Гитлер – жизнь сразу изменится. И Старостины занимаются расхищением социалистической собственности. Это вкратце то, что написано в этой бумажке. 

Воронин: И даже приводится цитата из личных разговоров, которые происходили прямо в квартире – они дословно, с кавычками, цитируются.  

«11-й день наступления немцев. Через недельку они будут здесь. Надо поторопиться с квартирой и завтра все оформить».

Бондаренко: Это очень тяжелое и серьезное обвинение для 42-года – в некоторых вариантах, может быть, даже расстрельное или грозящее очень большим сроком в лагере. Я похожие дела видел в государственном архиве – таких дел очень много, на одну Москву это тысячи дел: про ожидание немцев, пораженческие настроения. Это примерно одного и того же типа дела. 

Воронин: Как потом выяснилось – вернее, как предполагает Николай Старостин, он об этом писал в своей книге «Футбол сквозь годы» – эти цитаты оказались у НКВД из-за домработницы, которая в  какой-то момент стала передавать все, что она слышит и все, что видит. 

Бондаренко: В этом нет ничего необычного, это вполне нормальная советская история второй половины 30-х годов. Я бы тоже сразу не удивлялся, что дома у советского человека может быть домработница. С одной стороны, это на государственном уровне особо никем не приветствуется. С другой – совершенно обычная история для нормальной городской семьи. Все эти несчастные домработницы, как правило, крестьяне, которые бежали от голода откуда-нибудь из Украины и цеплялись, как могли, за работу в городе. И таких женщин обычно брали в семьи домработницами готовить еду, за детьми следить. И да, ты прав – возможно, именно оттуда эти цитаты попали к НКВД. 

Воронин: Давай здесь определимся, что это за время в футбольном смысле. Вот март 1942 года: что происходило с футболом в этот отрезок с 1939 по 1942-й? Успели ли Старостины что-то сделать?

Бондаренко: Ну, золотой век заканчивался, потому что «Спартак» играл приблизительно одним составом почти с 1936/37 года. Потом был этот «золотой дубль» 1938/39 года. И постепенно все менялось, в 1940 году уже «Динамо» выиграло титул. Международные матчи, которые, как казалось всем, открывают новые возможности–может быть, Советский Союз скоро вступит в ФИФА? На самом деле, все случилось ровно наоборот. 

Матчей стало меньше, приехали баски – после этого уже никто не приезжал. И у этого тоже в основном политические причины, потому что когда летом 1939 года был подписан пакт Молотова-Риббентропа – пакт о ненападении с нацистской Германией – то, в общем, Советский Союз, мягко говоря, утратил популярность на Западе и вообще никто с ним ни о чем договориться уже не мог, даже о футболе. 

Единственное, были поездки в Болгарию – что тогда на самом деле было не так уж банально, это был большой выезд за рубеж. В 1940 году, об этом братья пишут в своих книгах. И там довольно важно то, что Николая Старостина, практически главу команды, не взяли в поездку – его вычеркнули из списка отъезжающих. И он это воспринял очень болезненно, как еще одно доказательство того, что его дело где-то лежит, кто-то за ним приглядывает, что-то еще может произойти. 

Диктор: Футболисты московского Спартака, победители двух матчей в Болгарии, возвратились в Москву. Капитан прославленной команды Андрей Старостин, несравненный вратарь Анатолий Акимов, лучший центрфорвард страны Григорий Федотов. 

Андрей Старостин: “Мы представляли советский футбол за рубежом и, кажется, сделали это достаточно удовлетворительно. Это не значит, что мы на этом успокоимся – это наше выступление в Болгарии послужит дальнейшим залогом успеха советского футбола. Мы еще больше будем поднимать на должную высоту класс, технику и его тактику“. 

Бондаренко: И так все дошло до войны: в войну чемпионат разыгрывался, но в полном формате не был доигран даже в 1941 году – он просто постепенно остановился. В 1942 году уже он возобновился в очень урезанном виде и то, что считается чемпионатом СССР того времени – это чемпионат внутри Москвы, разыгрывающийся примерно теми же самыми командами с теми же названиями, но многие из них довольно сильно изменились по составу. И это, кстати, не потому что все люди ушли на фронт добровольцами, как правило нет. Это просто потому что они все были эвакуированы, куда-то уехали. В общем действительно – особенно в 1942 году, который был очень тяжелый год военный – было особенно не до футбола. 

Воронин: Не до футбола было и самому Николаю Старостину – том числе Старостин занимался тем, что тушил, как он говорит, «вражеские зажигалки». Его учил этому дворник его собственного дома. И тоже из-за бомб Старостин заставил свою маму и сестер покинуть Москву, потому что было опасно, из-за взрыва выбило стекла в соседнем доме, упала люстра в квартире. Люди увидели реальную войну. 

Вот эта записка с грифом «совершенно секретно», которую Берия написал Сталину, была направлена 19 марта 1942 года – и через сутки с небольшим все братья были арестованы. Три брата, про которых мы постоянно говорим в контексте «Спартака» и четвертый Александр, который в тот момент находился в армии. 

Бондаренко: Поэтому он как раз в этот день и не был арестован, он еще почти полгода был на свободе. И в деле это видно: три брата как-то держатся обособленно, пытаются друг за друга держаться, а четвертого старательно от себя как бы отпихивают – опять таки из лучших соображений. Пока он на свободе – и они это понимают – они пытаются вытащить его из всего этого контекста обвинений, который против них направлен. 

Да, они все арестованы в ночь с 20 на 21 марта, и двое из них жили на одной лестничной клетке, еще Петр тоже жил недалеко. Поэтому дворник, о котором ты говорил, как он помогал Николаю Старостину  – тот же самый дворник скорее всего подписывал протокол обыска.

Николай Старостин: Проснулся от яркого света, ударившего в глаза. Два направленных в лицо луча от фонарей, две вытянутые руки с пистолетами. Все выглядело довольно комично – мне казалось, я еще не проснулся и вижу дурной сон. Крик “Встать!” мгновенно вернул меня к реальности. 

Обычно я очень чутко сплю, поэтому не мог взять в толк, как посторонние люди ночью бесшумно проникли в квартиру. Дверь закрывалась на цепочку, ее можно было открыть только изнутри, а звонок я бы непременно услышал. Что за чертовщина? Все разъяснилось несколько минут спустя: когда меня уводили, жившая у нас дома домработница, очень скромная провинциальная женщина, бывшая монашка, всегда такая приветливая со мной, даже не вышла попрощаться. Это она абсолютно точно знала час, когда сбросить цепочку и открыть дверь. 

Бондаренко: Мы знаем о том, как это все произошло, с одной стороны, из вот этой последней важной книги Николая Старостина, с другой стороны, есть гораздо менее известные, но, мне кажется, в каком-то смысле гораздо более информативные записки Петра Старостина – младшего брата.

Воронин: У него очень приземленно, очень четко, в деталях описано как это выглядело, как это чувствовалось, такая сухая сводка – как это было. 

Бондаренко: Да, и мне кажется, так интереснее, потому что у Петра как будто бы меньше навыка рассказывания этой истории. Николай – как я говорил – у него действительно за десятилетия уже образовалась такая “пластинка”, которую он крутит с этой историей. И он уже сам знает, как ее расскажет. 

А Петр явно сел с мыслью, что надо это записать, и вот как у него это легло на бумагу с первой попытки – это просто от руки он в тетради записывал –  так это и осталось. 

Записки Петра Старостина: Четыре часа утра. Длинный звонок в квартиру. Просыпаемся удивленные, несколько испуганные от неожиданности. Открываю дверь. При входе трое мужчин. «Здесь проживает Старостин Петр Петрович?» «Да, это я». «Вы арестованы, вот ордер на арест и обыск». 

Чувствую, как за спиной заволновалась жена Зоя. Стараюсь ее успокоить. Это недоразумение, ошибка. Меня поторапливают быстрее одеваться. Жена наскоро что-то собирает в рюкзак на дорогу. Пытаюсь ее убедить, что это не понадобится. При выходе проснувшийся четырехлетний сын Андрюшка спрашивает: «Пап, ты куда?» «Спи, сынок, скоро вернусь». В коридоре наш дворник шепчет: «У Николай Петровича тоже обыск». 

Бондаренко: Хлоп – следующий кадр, он уже сидит на Лубянке и ему начинают брить голову, и он сопротивляется и думает: «Господи, я завтра выйду на улицу, все будут надо мной смеяться, друзья будут смеяться, как стыдно, что мою крутую прическу сейчас испортят». Поэтому это все непонимание, как бы абсурд ситуации – ты думаешь, что сейчас все быстро выяснится... У Николая, как мне кажется, этого нет. Николай по сути говорит: «Я давно ждал, я не мог знать конкретного дня, но я понимал, что это случится». 

Воронин: Николай Старостин сильно удивлен не был: еще и потому что за несколько недель до этого он уже заметил, что за ним следят, за его машиной повсюду ездила черная машина следственных органов. И Николай выбежал из машины, подбежал к этому черному автомобилю, постучался и прокричал: «передайте вашему начальнику, что если от меня что-то нужно – пусть приглашают. И не заставляют вас вообще мотаться за мной по-дурацки по всему городу». Он переживал и звонил даже второму секретарю московского горкома, чтобы узнать вообще, что происходит. 

Бондаренко: Важная деталь: с тобой что-то происходит, ты беспокоишься, кому-то звонишь – и звонишь второму человеку в городе. Это кое-что говорит нам о статусе Старостиных и о том, на каком уровне они могли себе позволить разбираться в ситуации. 

Воронин: Мы в прошлый раз обсуждали, как так получилось, что в 1939 году их все-таки не арестовали. И Николай Старостин в своей книге выдвигает версию, догадку – он пишет, что, возможно, его не арестовали из-за Молотова. 

Потому что дочь Николая, Женя, училась в одной школе, во-первых, с дочерью Сталина, во-вторых, с дочерью Молотова. Дочь Молотова училась на класс младше, они общались, они дружили. И жена Молотова об этом знала и, возможно, каким-то образом, когда все это напряжение возникло, мужу это передала, муж был в курсе, просто с кем общается его дочь и не хотел ее травмировать. Так предполагает Старостин, потому что во время одного из допросов ему так и сказали, что “в 1939 году тебя защитил Молотов”. 

Бондаренко: У меня, честно говоря, большие сомнения по этому поводу. Все мы, благодарные зрители фильма «Смерть Сталина», знаем, что у самого Молотова, вообще говоря, жену арестовали потом, и он даже за свою жену не вписался. И сам остался в партии. 

Молотов не очень похож на человека, который впадает в сентиментальность и вдруг не подписывает… Впрочем, возможно, Молотов действительно не подписал. Но я бы удивился, если бы узнал вдруг, что это произошло именно из-за дочерей. Скорее, это какая-то политическая штука, мне кажется. 

Вообще, арест в 1942 году – это во многих отношениях понятно. Потому что одно дело – арестовать известных футболистов и руководителя самой известной футбольной команды, в разгар футбольного сезона, когда болельщики придут через неделю и вдруг –  полсостава нет. Другое дело – когда идет война, и повсюду погибают люди и вообще людям не до того. 

(...)

Воронин: Прошел арест, прошел подробный обыск. Что нашлось-то важное в доме у Николая Старостина? Как предполагало следствие, у него было много сохранено валюты, золота.

Бондаренко: Ничего сверхъестественного у братьев не нашли. Это первое, что бросается в глаза. Когда  смотришь следственное дело, то первые страниц 10-15 идет переписка: где золото, мы ищем золото, может быть, они припрятали его у кого-то из друзей? 

Я не знаю, ожидал ли НКВД что-то такое по-настоящему найти, но, по крайней мере, по бумажкам видно, что они ищут что-то, чего там нет в этом доме. 

Что запоминается  – это просто количество продуктов. И это уже кое-что, потому что 1942 год – это очень тяжелый момент в Москве. Уже прошла большая эвакуация, но люди, которые живут в Москве (это далеко не Ленинград, конечно, это не голод, но с продуктами плохо) недоедают. 

Что-то вроде нескольких десятков килограммов картошки, потом, это март еще, снег на балконе, в снегу нашли какое-то гигантское количество сливочного масла. В общем, все выглядело так, как будто есть очень неплохие по этому времени запасы, которые, может, даже рассчитаны не только на одну семью.

(...) 

Я думаю первое, что испытали следователи и те, кто пришел на обыск – это некоторое разочарование. Потому что одно дело – это накрыть банду, а тут ничего толком не найдено.

Воронин: С этим ли связана пауза, которая повисла сразу после того, как всех братьев арестовали? А на первых допросах им просто сказали: «Ну, что, надумали, будете признаваться?» 

(...) 

Бондаренко: Это очень похоже на первые установочные-проверочные допросы, когда следователь просто проверяет, в каком состоянии человек, насколько он готов отпираться, насколько он понимает, что с ним дальше может случиться. И поэтому все ответы Николая – они тоже довольно стандартны: я ничего антисоветского не делал, нигде не замечен. Но это довольно быстро заканчивается, то есть уже в апреле начинается такое настоящее конвейерное следствие с кучей допросов и кучей обвинений. 

Записки Петра Старостина: И обработка началась. В тюрьме был установлен порядок: в 6 утра подъем, в 10 вечера отбой и сон. Я от отбоя до подъема находился на допросе. А утром, когда приводили в камеру, разрешалось только сидеть лицом к двери с открытыми глазами. Если веки глаз начинали смыкаться, в камеру врывался надзиратель и приказывал встать к стене. Через несколько дней я с трудом передвигался, стремительно худел и слабел. Спать приспособился сидя с открытыми глазами. Вернее, это был не сон, а потеря ощущения действительности. Прострация. 

Бондаренко: Мне кажется, что для большинства людей это самое болезненное место. Даже не лагерь потом, не то, что в тюрьме было очень тяжело – а вот то, как ты себя ведешь на следствии, потому что ты практически, особенно если это долго продолжается, теряешь понимание того, что происходит. Нет людей, которые бы могли этому сопротивляться.

Записки Петра Старостина: В этот период начали возникать бредовые мысли: придумать на себя абсурдные, несуразные обвинения, чтобы решили, что это вымысел и отстали бы от меня. Созрела даже идея: я – агент французской разведки, а подтверждением этого мог служить автограф Эррио, который каждый из четверых братьев получил на приеме в городе Лионе, где он был мэром. Этот автограф на карточке меню обеда я и наметил паролем – приступить к террористическим действиям в Москве. Бог спас меня и моих братьев от смерти, я не успел этого сказать. 

Бондаренко: И тут есть конфликт изначальный: люди, которые либо были арестованы в 1937-38 году, либо, как Старостины, знали людей, которые в это время были арестованы  (а ты помнишь ведь тогда часть людей не погибла, а вышла на свободу) – у этих людей в голове было очень важное знание: нельзя признаваться. Если ты признаешься, это прямая дорога к самому тяжелому наказанию – вплоть до расстрела. И поэтому вот эта идея – держаться несмотря ни на что – она была у всех в голове, и при этом она очень опасна. Потому что если у следствия есть  необходимость в чем-то тебя обвинить, то дальше это превращается в соревнование, в котором у следствия очевидное преимущество. А вторая вещь – это нечто более сложное: «надо в чем-то признаться, но я не знаю, в чем». 

Надо сообразить, в чем признаться, чтобы при этом не получить высшую меру, но чтобы этого было достаточно для того, чтобы следствие успокоилось и перестало тебя пытать. 

Воронин: И, кстати, Петр – это единственный брат, которого еще и били во время допросов.  

Записки Петра Старостина: В одну из ночей меня приволокли в камеру сильно избитым, и я объявил голодовку. Да я не смог бы есть, даже если бы захотел. Губы, язык, щеки – изнутри все распухло и кровоточило. К концу дня в камеру с шумом вошла толпа людей во главе с начальником тюрьмы. «Враг!», – заорал он на меня. «Только враги у нас объявляют голодовку! Но мы тебе подохнуть не дадим. Сейчас накормим». И он повернулся к стоявшим санитарам. У одного из них была в руках клизма с какой-то коричневой жидкостью. С меня содрали штаны и началась экзекуция кормления. Большего унижения и полного ощущения собственного бессилия мне никогда не приходилось переживать.  

Бондаренко: Неудивительно, что у Николая Старостина этого в книге нет. Самого тяжелого, неприятного для него, как мне кажется, там нет. Я помню, как в детстве читал эту книгу Николая, лет в 12, наверное, я ее прочел – я не очень понимал, что происходит, но все-таки у него это героическая история: он держится молодцом, дерзит следователю, ловко отвечает… 

Воронин: И даже есть момент, когда Старостина привели – допрашивал не его основной следователь, Рассыпнинский, а какой-то высокий чин из НКВД. И Старостин говорит ему: «А вы футбол смотрите? Вы просто не знаете, что упорство – это фамильная черта Старостиных». Ну, просто момент из фильма. 

Бондаренко: Да, абсолютно. Николай Старостин не просто пишет – он снимает кино про себя. Он пишет книгу, предполагая, как, в будущем, вот сейчас будет скоро столетие «Спартака» снимут фильм – и там будет, кто, Хабенский? 

Воронин: Или Петров.

Бондаренко: Да, точно, теперь уже Петров, наверное. С руками за спиной он будет эту фразу произносить и это будет выглядеть как надо. Но это лишь малая часть правды. И при всей моей симпатии к человеку в таком положении, какая-то часть меня все время говорит о том, что очень важно разбираться в этом по-настоящему, и в тяжелой части тоже. Потому что только это нам дает настоящее представление о том, как такие вещи происходили. 

Что там ты уже не можешь быть героем. То есть ты герой, может быть, по факту своего страдания, но пережить страдания таким образом, как это описано в книге Николая Старостина, было невозможно. И поэтому то, что пишет Петр, гораздо ближе к реальности, судя по всему 

(...)

Все эти тексты, которые я читал, все эти толстенные тома следственного дела, это все выпущено под общей под редакцией следователя, Следователь, он, с одной стороны, – автор всего этого, с другой стороны – он как выпускающий редактор, куратор. Который сам смотрит за тем, как должно выглядеть то, что там написано. И все-таки следствие в 1942 году – в деле Старостиных – велось довольно тщательно. Поэтому там дикое количество страниц, большое количество томов. 

(...)

Есть одно место, которое мне кажется очень важным: очная ставка. 

Записки Петра Старостина: Пошел второй год пребывания в тюрьме. Вновь вызов на допрос. Вводят в просторный кабинет. За большим столом сидит следователь Есаулов – а в глубине, у стены, вижу брата Николая. С испугом всматриваюсь в его лицо. Оно какое-то серое, отекшее, с крупными фиолетовыми кругами под глазами. Вижу, что он с таким же чувством рассматривает меня. Нас посадили рядом, и Есаулов стал задавать вопросы. Я понял, что начинается очная ставка. В это время Николай попросил у Есаулова разрешение поговорить со мной без занесения этого разговора в протокол. 

Книга Николая Старостина: На этой встрече Петр предстал настолько исхудавшим и болезненным, что я особенно остро понял: дальше тянуть дело нельзя. Допускаю, что и мой вид вызвал у него тревогу. «Петя!», сказал я. «Признавай свои высказывания! Свои ошибки будем исправлять на фронте. С 58-й статьей суд может удовлетворять просьбы об отправке на фронт. А то идет война – а мы торчим в тюрьме». Он согласно кивнул. «Хорошо, я подпишу». 

Бондаренко: Понятно, что никто из них  в этот момент не знает, что политических обвиняемых вообще на фронт не пускают. Но, при этом, я бы все-таки отметил, что постоянная тема: “Старостины-коллаборационисты”, “Старостины не хотели воевать” – это все-таки не совсем правда. Хотя бы потому что Александр какое-то время был в армии. И уж из тюрьмы-то остальные братья были готовы туда бежать совершенно точно. 

Воронин: Но Николай при этом лучше всех понимал, что происходит. И, кажется, понимал, что лучше пожертвовать честолюбием и принципиальностью – с тем, чтобы просто сохранить жизнь.

Бондаренко: Главное, я думаю, в его здравом смысле, в том, что он понял, что, признавшись, они, скорее всего все-таки не будут казнены. Как только он это понял, мне кажется, всем стало проще. 

Николай был главный, очевидно, что другие братья на него равнялись. Поэтому так важно было устроить очную ставку, например, с Петром, чтобы показать ему, как самому упорному, что, «вот видишь, твой брат старший признается, и ты зачем, зачем ты ломаешься. Уже все признались». Поэтому дело заканчивается тем, что основные пункты как будто бы признаны обвиняемыми, но они все видоизменились от начала к концу, то есть они сильно смягчились, сильно уточнились, и то, что сначала казалось просто “караул, расстрельная статья”, в конце превратилось в набор экономических преступлений с некоторой политической подоплекой. 

Воронин: И вот все эти полтора года, что идет следствие, Старостиных постоянно допрашивают по трем главным направлениям: это, собственно, пораженческие настроения и какая-то взаимосвязь существующая или несуществующая с немецкой разведкой, с немецким посольством.

Второе направление – экономические преступления, связанные с обществом «Спартак». Если совсем коротко, то это трата денег на футбольные интересы, на команду, на игроков, которые не должны быть профессионалами, но по факту работают как профессионалы, и все мощности общества «Спартак», в том числе связанные с производством атрибутики, обуви и спортивной, и неспортивной, идут, по сути, на команду. В этом обвинение – что так тратить деньги нельзя. 

И третья, опорная, точка обвинения – это буржуазная организация спорта в обществе «Спартак». То, о чем мы говорили в первом выпуске – это вернулось, собственно, в 1942 году. 

Бондаренко: В каком-то смысле этот третий пункт соединяет в себе первые два. Буржуазность берется, условно, от немцев, вообще от Запада, а буржуазная организация – это, прежде всего, экономическая штука, значит, она сливается с экономикой. 

Ну да, это три направления, и они разные. И, уже имея в голове все, что мы сказали, сразу можно увидеть, что про экономику Старостины говорят гораздо охотнее, и следователь это тоже чувствует и раскручивает их по экономической линии. Я думаю, это совершенно неслучайно, я думаю, что и следователи и, особенно, Николай, как самый опытный, в том числе политически грамотный человек, довольно быстро догадался, что надо экономику признавать, а политику отрицать. 

И это путь если не к свободе, очевидно, то, по крайней мере, к спасению жизни. Но дальше весь вопрос в том, собственно, виноваты они или нет? Можем ли мы хотя бы примерно реконструировать из того, что там написано, правдоподобность обвинений? Как мы сейчас можем оценить их масштаб, и так далее? 

Воронин: Давай пойдем прямо по пунктам. Первое – это немцы. Ты уже сказал, что в целом само обсуждение не может быть преступлением. Данность была такова, что не обсуждать это было невозможно: что делать – остаешься или уезжаешь, когда немцы под Москвой? Но здесь же, прямо в этом пункте, есть важный нюанс, связанный с армией: почему Старостины захотели на войну, находясь уже под следствием, но не пошли с самого начала? 

Бондаренко: Во-первых, с немцами. Это действительно очень непросто. С одной стороны, это было равносильно ожиданию того, что солнце вечером закатится, а утром взойдет. Это ожидание того, что должно случиться. В октябре 41-го года практически все были уверены, что немцы войдут в Москву, все это обсуждали.

С другой, давайте на секундочку отложим в сторону все, что мы знаем про Освенцим, вообще про Вторую мировую войну, про то, как все закончилось, и отмотаем назад, скажем, в эту же осень 1941 года. Что знают братья Старостины? Они знают, что сейчас идет война, война явно проигрывается, это уже очевидно, половина Европы уже завоевана. И она завоевана немецкой армией, которая, да, какая-то страшная – но, с другой стороны – ну а что такого уж невероятно страшного они про нее в тот момент знают? 

У большинства людей того времени опыт общения с немцами был довольно простой. Все видели немцев в Первую мировую войну. Все видели, как они пришли – был порядок зато, снабжение – ничего сверхъестественного. Да, конечно, уже проникали слухи и было известно про антисемитизм, про то, что происходит на оккупированных территориях, это становилось известно. Но ведь все эти люди воспитаны уже советской властью, 25 лет подряд им каждый день в газетах врут. 

И нормальный информированный человек, Николай Старостин, понимает, что советским газетам верить нельзя. Что это чистая пропаганда. И отсюда возникает вполне распространенное заблуждение – очень трагическое для многих людей – читая и слушая всю эту информацию, которую они получали с фронта, они между собой говорили: «Ну это все нужно на пять делить, конечно. Сами понимаете, когда советские газеты какую-нибудь правду напишут? Это все вранье: придут немцы, будет порядок, будет нормально».

Второе – это, конечно, то, что люди из близкого окружения Старостиных были арестованы в 1937-1938 годах. Близкие люди погибли недавно, несколько лет назад. Какие-то друзья вернулись и рассказывали, что там творилось с ними в тюрьме, на следствии – бог знает что. Пытки, избиения, обман – в общем, никакой идеи о том, что нужно любить эту советскую власть, разумеется, у них не было. 

Поэтому – не переход к немцам – а вообще сама идея того, что может произойти какой-то транзит власти и что-то другое будет уже в конце 1941 года-начале 1942-го – я в этих разговорах в то время вообще не вижу ничего кощунственного. Мне кажется, что сейчас про это вполне можно и нужно говорить. И слепо осуждать людей, тыкая им потом в глаза всеми ужасами, которые случились в это время, просто не совсем честно, потому что они находились совсем в другой ситуации, они этого не знали или не могли в это поверить. 

Воронин: В эту часть я бы отнес и другой пункт обвинения – то, что Николай Старостин подкупал военкоматы, чтобы сотрудникам общества «Спартак» получить бронь. Бронь – это, проще говоря, освобождение от армии, от службы в армии во время войны. Это нередкое явление, потому что в Москве 45-50% мужского населения эту бронь получали, так или иначе. По крайней мере, до того момента, когда понадобятся уж совсем последние силы направлять, если будет такой момент. 

Бондаренко: Бронь – это тоже страшно чувствительная вещь, да. Потому что в стране, где такое количество людей погибло в войну, вот этот момент – кто имел право не пойти, а кто пошел – это всегда будет обсуждаться. И, как во всех современных войнах, это всегда определяется социально: всегда погибает больше крестьянских детей, людей из каких-то маленьких городов, людей, у которых вообще не было никаких возможностей получить бронь или, проще говоря, откосить. 

Воронин: Ну, из деревенского населения бронь была у 5% – и то, в основном, по здоровью. А в городском населении процент в разы выше.

Бондаренко: Да, опять, если мы говорим именно про Старостиных: я думаю, что для них вообще не было очевидно, особенно в начале войны, что нужно идти на этот фронт. Все видят: очень похоже, что война кончится за полгода. Что война проиграна. И идти просто бессмысленно погибать за власть, которая тебя лишила близких людей? Пусть ты сам в каком-то смысле часть этой власти – но с тем, что сейчас происходит, ты себя очень слабо ассоциируешь. Поэтому для них, мне кажется, довольно естественно было не пойти. Кроме того, у них были все права и возможности не пойти.

Хотя, справедливости ради, в семье тоже были разные мнения. Александр пошел в армию. И даже в протоколах допросов, когда они защищают Александра, они часто говорят: да, вот, мы обсуждали между собой – Петр, Андрей и я – а Александр был другого мнения, он говорил, что «нет, нет, вы не правы, надо не так, а так». 

С одной стороны, они, конечно, просто пытаются его защитить, надеясь, что его не арестуют (а в конце концов его все равно арестовывают), но при этом, какое-то разное понимание тоже, наверное, возможно. 

А дальше вторая вещь, которую я, мне кажется, понял или почувствовал, когда читал все это следственное дело. Мне кажется, что у Николая Старостина в очень большой степени работал механизм защиты семьи и команды. Для него главным было защищать близких и свое окружение. То есть когда он доставал эту бронь, он в основном руководствовался тем, что у него в руках были ресурсы –  он хотел защитить «Спартак». «Спартак» – это его команда и его, в широком смысле, семья, это дело его жизни. Поэтому, если есть возможность добиться лишних белых билетов и отсрочек для окружения – надо этого добиться. Сам он в конце следствия вообще немножко меняет показания и говорит примерно так: «Я добивался того, что они на самом деле должны были получить, но в хаосе и панике октября 1941 года вообще уже ни черта не работало и единственный способ добиться от военкоматов какого-то быстрого решения – это было, то, что называется, «решить вопрос»». 

Войти через другую дверь, поставить бутылку водки, батон колбасы – а это уже в то время вполне себе ходовая валюта. В начале следствия он говорит: «я получил бронь примерно на 60 человек».

Многих из этих людей он, видимо, спас. Часть этих квитков на бронь нашли у Николая Старостина в кабинете при обыске на работе. 

Очевидно, что признаться в этом было сложно – даже в 1980-ые годы, когда он писал свои финальные мемуары. Довольно сложно это своему читателю объяснить. В нашей стране победа остается общенациональным фетишем и сказать, «я подкупал военкома» или пусть даже не подкупал, а, скажем, по блату, в обход основной очереди, для своего окружения и нужных мне людей выбивал отсрочку и бронь – это неприятно, это тяжело. 

(...)

Воронин: Следующий блок – экономические обвинения. Давай начнем с самого простого и самого распространенного: если человек что-то знает про братьев Старостиных и то, что их когда-то арестовывали и судили, то он точно скажет про украденный вагон. Есть такой запрос – украли ли Старостины вагон мануфактуры?

Бондаренко: Простой ответ: Старостины не крали вагон. Спасибо, следующий вопрос (смеются)

Воронин: Если что – для контекста! 1941 год, вагон мануфактуры выезжает из Иваново в Харьков. Вагон оседает в Москве и попадает к «Спартаку» – и обвинение в том, что «Спартак» себе присваивает вагон, нигде не отчитывается, но все использует, продает, зарабатывает, а Николай Старостин забирает все себе в карман. И это оценивается во много тысяч рублей. Украли у государства – так это выглядит в линии обвинения, когда братьев всех об этом спрашивают. Старостина Николая спрашивают, Петра спрашивают 

Бондаренко: Ну, вагон довольно быстро в итоге обнаруживают и не сильно распроданным и, соответственно, пропадает вся сущность и фактура, но вообще-то, может быть, и неплохо, что мы сейчас говорим про вагон, потому что можно, глядя на него, примерно понять, каким образом устроены вообще экономические обвинения. 

Дело в том, что «Спартак» как организация – он экономически включает в себя не только футбольную команду. Не только Тарасовку, но и некую экономическую инфраструктуру, связанную с Промкооперацией. Промкооперация, я напомню, – это мелкие служащие и главным образом торговля. То есть «Спартак» – они не столько «мясо» в 30-ые годы, сколько торгаши. 

Самый презираемый, самый несоветский род экономической деятельности, какая-то торговля. Типа “купил-продал”, а в социалистической экономике с этим сложнее всего. И вообще непонятно, что с этим делать. Потому что вроде как никакого рынка быть не должно, все должно быть государственное, все должно быть плановое, но при этом, по факту, люди так не живут. Невозможно все получать через государство. И, если очень кратко, мне кажется, что к концу 30-х годов уже вообще всем, особенно в большом городе, понятно: если ты хочешь что-то достать, достань это в обход государства. Потому что все, что касается какой-то бытовой продукции, то, что называется «ширпотреб», это все в страшном дефиците – ничего достать нельзя. Везде планы не выполняются – я вот специально готовился, читал хорошую экономическую книжку <профессора Елены Осокиной> – там написано, что в среднем в конце 30-х годов Советский Cоюз производил полботинка на человека в год. Если ты хочешь сносить пару ботинок, тебе надо ее найти. Если государство производит полботинка на тебя в год, ты каким-то образом должен в обход государства себе добыть еще полтора. То же самое касается остальной одежды. Или еды. Но, слава богу, с продуктами питания Старостины были меньше завязаны, а вот с футбольной экипировкой, и не только с футбольной, а вообще спортивной – там все было очень даже неплохо.  

Воронин: Петр подробно описывал, вообще что производил «Спартак»: спортивные изделия, трусы, лыжные костюмы, спортивные сорочки, лыжные ботинки и другие виды спортивной обуви.

Бондаренко: Представь себе меня. Я прихожу в архив, у меня вот эти следственные дела по 500 страниц перед глазами. Я думаю, что сейчас польется кровь, убийства, заговор, немецкие шпионы...

И я сижу, я сотнями страниц читаю: лыжный костюм – туда, лыжный костюм – сюда, ботинки – оттуда, ботинки – сюда. Я думаю: какая тоска, господи! Там война идет, черт знает кто победит, а они сидят там уже шестой месяц и обсуждают… И ладно бы, обсуждали в каких-то масштабах невероятных… это все, ну, ассортимент среднего советского магазина. То есть это даже не крупное хищение, это хищение «100 лыжных костюмов здесь – 100 лыжных костюмов там». Продали, купили, взяли у государства за столько, продали дороже.

Первый способ такой: ты производишь какой-то товар, скажем, спортивные трусы. Потом они проходят специальную оценку от государства и считаются “вторым сортом”, та самая советская вторая свежесть. На них есть определенная цена, установленная государством – допустим, рубль. А потом ты делаешь такой хитрый финт и продаешь это за два рубля, как товар более высокого качества, а разницу кладешь в карман. 

Второе – еще проще. Тут мы подходим к октябрю 1941 года и к московской панике. Люди бежали, люди все бросали, а те, кто не хотели бросать, думали, что может быть можно воспользоваться этой ситуацией. И, судя по всему, действительно какой-то процент того, что было продано в спартаковских магазинах, было продано без отчетности. Все были уверены, что через несколько недель все про это уже забудут и всю документацию сожгут. 

В конце концов получается что-то вроде сотни тысяч рублей. Чтобы было понятно, в 1937 году бюджет «Спартака», спортобщества «Спартак» – 54 миллиона. С одной стороны, вроде бы, немало – сотня тысяч. А с другой стороны, ну что это такое? Это даже не пятисотая часть бюджета. 

Воронин: А вот эти 54 миллиона рублей – чтобы просто разобраться – это деньги, которые «Спартаку» дают за то, что он занимается спортом? Или это частично деньги, которые он сам вот благодаря таким активностям с производством, с продажей зарабатывает? Это самый могущественный финансово клуб в стране, или все же в тот момент были и побогаче? 

Бондаренко: Насколько я понимаю, в момент расцвета, в конце 30-х, «Спартак»  самый богатый клуб, и самый богатый именно потому что он завязан на Промкооперацию. 

(...)

Одно из обвинений в адрес Старостиных, еще из 1937 года, было в том, что он много вкладывает в футбол и вообще следит за футболом, а при этом остальные сегменты спортобщества спартаковского сильно провисают. 

Нормы ГТО спартаковцы сдают в 10 раз хуже, чем «Динамо». Чемпионов-пловцов в 10 раз меньше, чем у «Динамо» – потому что весь упор идет на футбол. Старостин – человек, который вкладывает в интертейнмент, который вкладывает в самый прибыльный, самый популярный спорт. Ему действительно на все остальное не то что бы наплевать, но он на это смотрит как на нечто вторичное. А вот футбольный клуб, футбольная команда – это его детище.

Андрей Старостин: Это не значит, что мы на этом успокоимся! – это наше выступление в Болгарии послужит дальнейшим залогом успеха советского футбола. Мы еще больше будем поднимать на должную высоту класс, технику и его тактику. 

Воронин: То, о чем ты говоришь – это же и становится одним из пунктов обвинения. Старостин приходит в магазин, забирает деньги из кассы, чтобы заплатить футболисту. Потому что по документам он тренер по физической культуре с одной ставкой, а деньги получает совершенно другие. То есть Старостин приходит, забирает деньги и, грубо говоря, делает футболиста профессиональным с какой-то совершенно несоветской зарплатой. 

Бондаренко: Если ты хочешь конкурировать на таком уровне, если ты хочешь конкурировать с «Динамо», ты должен платить своему игроку в 10 раз больше, чем официально он получает как инструктор. И причем, конечно, по умолчанию все знают, все футбольное сообщество знает, что эти ребята получают очень хорошую зарплату. На уровне старшего инженера на большом заводе. 

Откуда деньги берутся? До поры до времени этого никого не интересует. Но как только начинается какое-нибудь выяснение по политической линии, первое, что всплывает – это деньги. 

(...)

Старостин работает как хозяин футбольной команды, который ищет, где бы ему взять денег, чтобы оплатить гостиницу, когда они едут в другой город. У него в бюджете эта сумма очень маленькая. Он должен вывернуться, но поселить их в хорошую гостиницу, крутую гостиницу.  

Старостин находит отличного нападающего Семенова. На него претендует еще армейцы и «Динамо». Ему нужно предложить ему больше, вот, он должен эти деньги где-то добыть. Поэтому он идет в свой спортмагазин и ему близкий, поставленный им же начальник этих магазинов, дает ему деньги, то что называется, “под расписку” – или вообще без расписки. Открывает кассу, достает пачку денег и все. Так эти дела и делаются. 

Возвращаясь к самому больному вопросу – воровали ли Старостины? Получается, что как будто бы да. Но, одновременно, нужно видеть ситуацию в целом, внутри советского контекста. «Он виноват, но он не виноват». Воруют они не для себя, они таким образом поддерживают футбольную команду. Потому что – в широком смысле – футбольная команда –  это и есть они. То есть им не нужны золотые мерседесы и запасы золота дома. Для них их успех, их власть заключается в том, чтобы иметь преуспевающий футбольный клуб, в который они вкладывают. И вот эта система, связанная с Промкооперацией, заточена на то, чтобы доставать для этого деньги. А с точки зрения советской экономики это незаконно. 

Воронин: Здесь мы упираемся в третий пункт обвинения – это сближение советского спорта с буржуазным спортом. 

Бондаренко: Я думаю, что это стоит того, чтобы это продекларировать. Отсюда и вовеки веков это должно быть известно, как «5 пунктов Николая Старостина». Пять вещей, которые нельзя делать в Советском Союзе, если ты руководишь футбольной командой, это форма антисоветской деятельности.

Первое: профессионализм в спорте. 

Второе: резкое материальное улучшение мастеров спорта (к сожалению, очень безграмотно, но это так следователь написал, да). 

Третье: всемерное поднятие значения «рекордсменства и чемпионства». 

Четвертое: устройство международных спортивных встреч с целью голого рекордсменства. 

Пятое: свободный переход спортсменов из одного общества в другое, так называемая «перекупка/переманивание». 

Я не знаю, Влад, для требует что-то из этих пунктов дополнительного комментария? 

Воронин: Комментариев не требует, но как же быть с пятым пунктом, когда существовали армейские и динамовские команды, которые промышляли этим постоянно? Пользовались своей административной мощью, чтобы переманивать талантливых спортсменов из регионов. Даже не переманиванием финансовым, возможно, а просто «иди сюда»?

Бондаренко: Это вопрос, который, я так понимаю, за все советское время так и не был решен. 

(...) 

Поскольку ты не можешь признать футболиста профессионалом, ты не можешь признать и этот род деятельности возможным и естественным – ты вынужденно спускаешь огромную часть этого в неформальную сферу. Это пункт обвинения, потому что ты не можешь делать это таким образом. 

А как ты можешь делать? Да никто не знает, как ты можешь это делать. Потому что невозможно сделать это по закону.

Слушайте подкаст на той платформе, которая вам больше подходит (и не забывайте регистрироваться на Bookmate, первый месяц бесплатно!):

• Apple Podcasts

• Google Podcasts

• Яндекс.Музыка

• YouTube

• Castbox

• ВКонтакте

• Скачать файл

Фото: РИА Новости/Аркадий Шайхет, Олег Игнатович, Михаил Озерский; vk.com/fcsm_official