«Я хотела доказать, что люди, пославшие меня на цирковую площадку, ошиблись». Понять Тутберидзе. О тренировках. Часть 1
В последнее время вокруг Этери Тутберидзе стало появляться много мифов и домыслов, распространяемых желтушными СМИ и блогерами. Считаю, что правильнее составлять мнение о тренере не из чьих-то домыслов, а из её собственных мыслей. Поэтому я решил структурировать её высказывания в разное время, разложив по темам.
Условные обозначения:
[...] — квадратные скобки с многоточием означают пропуск малозначимой информации.
[Текст в квадратных скобках] является переформулированным ответом на основе вопроса интервьюера либо пояснением контекста.
(2023) — год в скобках сообщает, в каком году было опубликовано интервью.
Нижним подчёркиванием выделены важные, по мнению автора этой статьи, цитаты.
Предисловие
Мы привыкли, что Тутберидзе редко даёт интервью, но так было не всегда. До 2018 года она часто давала интервью и комментарии, прежде всего сайту ФФККР. Есть также два больших интервью Елене Вайцеховской. Всё изменилось после Олимпиады в Пхёнчхане, когда внимание к ней увеличилось в разы и появилось много негатива.
В своих интервью она в основном говорит о тренерстве и всём, что с этим связано. Заметно большой акцент она делает на теме родителей и важности их вовлечённости в российской системе тренировок, где ценность времени и затраченных ресурсов у детей отличается от других стран. Также она много рассуждает о разнице российской и иностранной систем тренировок, явно отдавая предпочтение иностранной, где спортсменов не нужно заставлять.
Эта статья — первая из трёх планируемых, которая посвящена высказываниям Тутберидзе о тренерстве и тренировках. Также готовится вторая статья, которая будет посвящена её высказываниям об учениках, и третья, посвящённая высказываниям её учеников о ней.
Тутберидзе о новой системе судейства
В 2008 году в комментарии журналу «Московский фигурист» Тутберидзе высказала мнение о новой системе судейства. По этому мнению можно понять, почему в последующем многие программы её учеников выглядели «математически выверенными» и, по мнению многих критиков, стали похожими друг на друга.
«Что касается прыжков, больше обратили внимание на чистоту исполнения, на заходы и выезды, ориентируясь на рёберность. Дальше, если спортсмен очевидно не докручивает тройной прыжок, лучше ставить двойной. Раньше всё-таки ставили тройной, вроде как повышалась от этого база. Что касается вращений, то на них отводить стали больше времени, теперь там больше усложнений, смены рёбер, позиций — всё это стараемся учитывать. Вращения перестали быть второстепенными после прыжков. Сейчас на соревнованиях спортсменка может напрыгать всё, но не сделать вращений, спиралей, дорожку на должном уровне, и она проиграет тем, которые хуже прыгали, но это выполнили прекрасно. В этом будет вина тренера, который не уделил достаточного внимания вращениям, скольжению. При новой системе вторая оценка, аналогом которой является «компоненты программы», несколько откатилась на задний план. Как и прежде, требуется чистое скольжение, но если раньше пытались создать в программе какой-то образ, посредством которого можно было выиграть вторую оценку, то сейчас такого нет». (2008)
О своей спортивной карьере
«[Мой тренер Эдуард Плинер] был очень строгим, но никогда не кричал. Если требовал, то это не обсуждалось. Помню, как Эдуард Георгиевич просил: «Прыгай и не отводи от меня взгляд». И никто не отводил. Мы просто не могли его ослушаться. Плинер был немногословен, но умел так объяснять, что любой элемент получался легко, без всяких усилий. Другие тренеры подолгу растолковывали, но ты не понимал, как это нужно сделать. Неудачные попытки перерастали в отчаяние, казалось, что жизнь заканчивается, что ничего и никогда не выйдет. И тут приходил Плинер в своих унтах, что-то показывал, шептал, проводил по спине рукавицей, поворачивал твоё плечо, и всё оказывалось настолько просто и логично, как выдох. Это особый дар. [...] Когда Плинер стал часто уезжать на соревнования с другими учениками, то стабильность в прыжках начала уходить. Я не понимала, почему упала, почему не выехала, хотя всё делала, как учили. В какой-то момент мы оказались предоставлены сами себе, и, как следствие плохих тренировок и плохих разминок, посыпались травмы. Последней каплей стала трещина в позвонке. Врачи сказали, что полгода не смогу кататься. Но моя мама совершила чудо. Меня кололи кальцием, давали таблетки. За три месяца я умудрилась вырасти на 22 сантиметра, то ли благодаря кальцию, то ли потому, что в папу пошла. Папа был высокий — 1 метр 86 сантиметров. Бросать фигурное катание я не хотела, перешла в танцы. Все остальные ребята из нашей группы из спорта ушли». (2015)
«[После перехода в танцы поначалу я] тренировалась на СЮПе в группе Лидии Васильевны Кабановой, которая давала отличную базу. Не хочу никого обидеть, но понимание исполнения элементов, что такое крюк, выкрюк, скоба, скольжение — всё это мне дала Кабанова. Через два года перешла к Чайковской, где меня поставили в пару с Вячеславом Чичекиным. Когда Елена Анатольевна дала понять, что больше не будет тренировать, потому что её ученик Владимир Котин принял решение закончить карьеру, то попросилась к Линичук. Возможно, я так бы и осталась у Натальи Владимировны, но в то время у неё была огромная группа. Десять взрослых пар, не говоря о юниорах. На каждой тренировке разворачивалась настоящая битва за лёд. Времени на нас не хватало, и я ушла к Аккерману. Стала кататься с Алексеем Киляковым, который сейчас работает тренером в США. У Аккермана мы прозанимались года три, но в ЦСКА сменилось руководство. Нам предложили тренироваться в одно время с парниками, что было нереально. Лёша вскоре женился. Через какое-то время уехал в США. Я осталась одна, пробовала тренироваться у Тарасовой. Вскоре поняла, что это ошибочный шаг. В тот олимпийский год Татьяна Анатольевна все силы отдавала паре Климова — Пономаренко. Надо было что-то предпринимать. Когда поступило предложение поехать в шоу в Америку, я согласилась. [...] [Так сложились обстоятельства, что я завершила спортивную карьеру]. Может, поэтому, став тренером, я всегда даю спортсменам шанс вернуться. Меня часто спрашивают, зачем? Наверное, потому, что в своё время меня никто не убедил изменить решение, и это боль нереализованности осталась. [...] [Став тренером в «Серебряном» после работы в «Цирке на льду», мной двигало] огромное желание доказать, что все те люди, которые послали меня на цирковую площадку, ошиблись. Я очень благодарна им за всё, потому что, не испытав унижения, не стала бы тем, кем являюсь сейчас. Жизнь всё расставила по своим местам». (2015)
О своём тренерском подходе
«Мне интересен процесс. Когда ты спортсмена… лепишь. Ты его создаёшь, придумываешь тот образ, который не просто ему подойдёт, а который он сможет передать в определённый момент. (2017) [...] Я пытаюсь отнестись к каждому по-особенному. Как они выглядят? Как они чувствуют музыку? Как они двигаются? Для меня подобрать программу – это как нарисовать картину, написать книгу, рассказать историю. Давайте представим, что вы в музее. Смо́трите на картину. И думаете: «Что если эта Джульетта выйдет из картины, начнёт двигаться, а потом вернётся на своё место?» Вот что я пытаюсь воссоздать. Иногда слушаешь музыку, и она вызывает у тебя определённые мысли. Вот какую реакцию я хочу вызывать у аудитории. Чтобы они стали частью программы. (2018) [...] Девочки же [со временем] все меняются, да? Вот Юля, музыка к кинофильму «Список Шиндлера». Я эту музыку полгода носила, включала на льду, чтобы наконец-то она на неё среагировала. Когда есть какая-то музыка, ты хочешь её воплотить на льду, видишь, через кого это можно сделать, и когда у тебя получилось — вот в этом я получаю удовлетворение. Тогда ведь весь мир полюбил даже не столько Юлю Липницкую. Девочка в красном пальто — это был символ Олимпиады». (2017)
«Слава Богу, что [у юных фигуристов нет жизненного опыта, на основе которого можно ставить программы]. У меня с Полиной Шелепень так было: начинаешь объяснять, спрашиваешь: «Ты когда-нибудь что-нибудь теряла?», а она отвечает: «Нет, никогда». У меня даже зависть была, думаю: «Здорово!» Стараешься объяснить что-то через потерю кого-то или чего-то. Даже прошлогодняя программа Анны Щербаковой — тоже ей задала вопрос: «Ну что-то ты теряла?» «Собаку». Сколько лет она с ней была. Учишь, как передать эти чувства. Я всё время говорю им: «Если ты тронешь зал, расскажешь какую-то историю — у каждого в зале есть своя история. Это необязательно то, о чём ты катаешь, но каждый человек сам дополнит эту историю той, что из его жизни. [...] Я учу их, что зрители должны прочитать книжку. Каждый жест — какое-то слово. Судьи — твои зрители, для которых ты рассказываешь историю, они твои зрители. Не отводить взгляд, а пронизывать. Отсылать энергию». (2021)
«Иногда я читаю, что мне говорят: «Ничего у неё в этой Америке не получилось…» Во-первых, я там мало тренировала для того, чтобы получилось. Из того, что тренировала, дети очень хорошо катались, прогрессировали. Лучше всех прыгали. Это было, я видела, что у меня получается. Видела, что спортсмены идут от других тренеров ко мне — поставить программы, потому что эти программы отличались. В этом отношении работы было очень много. Может быть, я бы состоялась в Америке. Может быть, нет. Не могу сказать, что я конкретно шла тренировать, чтобы у меня получилось вырастить олимпийских чемпионов. Ты же тренируешь не так. Есть маленький спортсмен, ты хочешь, чтобы в своём уровне побеждал. Вот одинарный аксель запрыгал, здорово. Двойные запрыгал — ещё лучше. Ставишь определённые задачи, растишь». (2023)
Отбор в группу
«Всех приходящих ко мне фигуристок я сразу веду на лёд. Там мне решение подсказывает моё внутреннее чувство. Если я не ощущаю в себе какого-то «звоночка», то, скорее всего, не беру очередную ученицу. И смотря на катающуюся девочку, я начинаю задавать себе вопросы «А смогу я полюбить её?», «Смогу я понять её?». И в соответствии с появляющимися во мне ответами я и решаю, принимать ли новую фигуристку в свою команду или нет. (2020) [...] Я никогда не беру спортсмена сразу. Сначала он просто катается в группе месяц-два, я присматриваюсь к нему. Мне нужно понять анатомию его тела, за счёт чего фигурист прыгает или может прыгать, разобраться в его биомеханике. К каждому нужен свой подход, чтобы настроить на работу. Кого-то визуально взбодрить, с другим поговорить, третьего просто оставить в покое. Мне необходимо понять ученика. (2015) [...] Я больше всего люблю брать в работу спортсменок, которые «находятся близко к отчаянию». Потому что именно «отчаявшиеся» фигуристки, которые всерьёз хотят изменить свою жизнь, работают с поразительной серьёзностью». (2020)
«[Я понимаю, что у ребёнка есть данные для фигурного катания, если он] садится до конца вниз, подпрыгивает неплохо, радостно воспринимает нагрузку: бегает, прыгает, не плачет. [...] Бывают дети, которые шугаются, начинают плакать. А специфика фигурного катания такая, что пространство, есть посторонние шумы. Группы по 20 человек. Тренер по-любому кричит — он не кричит на тебя. Он говорит громким голосом — это может пугать какого-то ребёнка. Здесь ещё важно, как он подготовлен родителями: пугается — не пугается, как он воспринимает критику. Говоришь ему: «Нет, ты плохо сел». И всё плохо, он говорит «Не хочу больше заниматься». И заплачет. А как ещё тренировать, если не разговаривать другим тоном? Ну не сюси-пуси, что тебе сегодня три года: «Ну маленький мой, ну пожалуйста, ну присядь». А завтра тебе пять. «Ну-ка сел!» Ну как? Это так не работает. Просто должен быть ровный голос. Не все родители это понимают. Они молоды ещё, сами молодые. Многие уводят [своих детей]. Или даже пишут жалобы. Родитель должен вставать на сторону тренера, а если какой-то конфликт, непонимание — ну подойти отдельно, обсуди. «А вот мне кажется, что здесь вы мою дочку придавили». Ну допустим. Обсуди, но не в присутствии ребёнка, чтоб не надломить доверие к тренеру». (2021)
«А ещё здорово, если они расслабляются. Не когда пришли на смотрины, такие праздничные. А когда уже подрасслабились. И вот тогда они естественные, ребёнок недорабатывает, прячется где-то сзади, старается быть незаметным. И ты понимаешь, что если включить ребёнка в процесс, то придётся тратить энергию, заставлять: «Давай прыгай». А у меня их 10-15 на льду. Я буду каждого так гонять дальше? Сейчас этому ребёнку 12 лет. А эти усилия с возрастом надо увеличивать. А что тогда будет к 18 годам? Что нужно сделать, чтоб раздраконить ребёнка на тренировочный процесс. Я люблю, чтобы они умели самостоятельно работать. Для чего ещё они сюда приходят? Они же сюда пришли не просто покататься — чтоб их сделали олимпийскими чемпионами. Не иначе. Если мне кажется, что процесс сложный — могу отказаться от неплохой девочки, мальчика. Но я могу ошибаться. А иногда бывает так, что они понимают, что их не взяли — вот здесь они начинают по-другому осмысливать своё фигурное катание. Они начинают понимать, что любят этот вид, понимают, за что. Я всегда объясняю, за что не беру. И дальше смотришь — они начинают лучше кататься. Научились ценить». (2021)
Работа тренеров в группе
«Я нередко слышу, что в нашей группе существует чёткое разделение труда – кто-то отвечает за прыжки, другой за скольжение, Даня – вообще любимец публики, а я – директор фирмы! (2016) [...] Нет такого: один учит прыжкам, другой — вращениям, а третий — чехлы держит… Мы так друг с другом шутим, потому что я всё время говорю: «Пойду, чехлы подержу». Я же только это умею. (2017) [...] Возможно, мой ответ кого-то огорчит: но это не так. Занимаемся всем – и Сергей, и Даня, и я. Учим, отрабатываем, ставим, исправляем. Слушаем друг друга, дополняем, стараемся понять. Сергей Дудаков работает со мной много лет, и с ним мы вырастили много интересных спортсменов, даже если кто-то из них, как Адьян Питкеев, ушёл. Тем не менее Адьян – это наш «продукт», этот спортсмен всегда отличался своим катанием, подачей… Те же самые качества развиваем в Илье Скирде». (2017)
«Сергей Дудаков – потрясающий тренер, спокойный, немногословный и очень надёжный. Это чувствуют спортсмены, это ощущаем и мы. (2016) [...] Да, конечно, Сергей Викторович Дудаков не ставит программы и в хореографию не вмешивается. Он может высказать своё мнение — нравится или не нравится. Идёт спортсмену или не идёт. Это единственное, что у нас не происходит. И я не работаю с удочкой, это делает Сергей Викторович, а если я эту удочку подниму, я умру». (2017)
«Даня Глейхенгауз работает с нами третий сезон. Рекомендовал его Илья Авербух, когда у нас случился форс-мажор. В начале одного сезона неожиданно ушёл хореограф, на которого мы полагались. Но все, что ни делается, к лучшему. Нам с Даней повезло. Он интересный человек, внутренне наполненный творчеством. И за время, что он работает с нами, раскрывает свои способности, обрастает и набирает как снежный ком. В первое время я помогала Глейхенгаузу. Сейчас он многое делает сам. (2016) [...] Иногда я нахожу сюжет, а он подбирает музыку. Иногда наоборот. Мы работаем сообща. (2018) [...] Его прошлогодняя короткая программа Питкееву, на мой взгляд, просто шедевр. Каждый раз я смотрела и чувствовала, как начинают бегать мурашки. В этом сезоне потрясающие программы Даня поставил Илье, Алине, другим ребятам, о Полине Цурской не говорю. Даня умеет слушать, уважает мнение других, и мы рады, что он с нами». (2016)
О требовательности на тренировках
«Раньше я была более нетерпимой. Старалась на каждой тренировке получить максимально положительный результат. И очень расстраивалась, когда видела, что мой спортсмен не может выполнить того, что я требую. Начинала кричать, ругаться. Сейчас же понимаю, что принуждая спортсмена к тренировкам, можно получить только травму. До тех пор, пока он сам не захочет работать, заставлять его что-то делать бессмысленно. (2013) [...] Я не считаю нашу команду или наши методы жёсткими или уж тем более жестокими. [...] Потому что наша система всё-таки носит некий рекомендательный характер. Наш накопленный опыт позволяет нам уже видеть, какие задания давать и какие планы строить. Любой спортсмен имеет право как однократно, так и системно отказаться от выполнения задания. Ну, а результат, к радости или к сожалению, мы видим налицо. [...] Мы не настаиваем. Приходим, даём задания, а дальше спортсмен… У нас бывает семь спортсменов на льду – из них три выполняют задания, а четыре ездят по кругу. Просто потому, что не чувствуют себя в тонусе. Вот, к сожалению, если это одна тренировка – ну, ничего страшного. А если это становится системой, то это не будет работать». (2022)
«Я жёсткий тренер от того, что дала спортсмену задание и хочу, чтобы он это задание выполнил? У меня из десяти человек выполняют задание только четверо. Я что, шестерых выгнала? Нет. [...] Послушайте интервью моих спортсменов: у меня 90 процентов тренировки построено на шутках, а не на жёсткости. Ни один мой бывший или настоящий спортсмен не назвал меня жёстким тренером». (2017)
«Тренер не должен всё время хвалить. Спортсмена будут хвалить потом другие, когда он завоюет медаль. И тренер будет радоваться больше всех. Поговорка: бьёт – значит, любит, в данном случае где-то даже уместна. (2016) [...] Я предпочитаю своим спортсменам говорить правду. Потому что лесть они услышат от других, а вот правду, как оно есть, они услышат только от меня. (2021) [...] Я никогда не поднимала руку на учеников. Это байки, что Тутберидзе очень жёсткая с учениками. Да, я могу быть жёсткой на словах. Но если я критикую, значит, мне не всё равно. Хуже, если замолчу. Значит, мне безразлично [...] Все ребята понимают мой юмор, порой достаточно жёсткий. Если брать дуэт: тренер – спортсмен, то, пожалуй, я для них сложней. А ребята, они — замечательные. Мне повезло с учениками». (2016)
«[Мне проще работать, когда вокруг меня создан антураж неприступности]. Но что касается строгости и жёсткости, это на самом деле присутствует на тренировках, потому что мне бывает бесконечно обидно, если я понимаю, что спортсмен данную тренировку мог провести намного лучше. Или он не может собраться. И приходится где-то раздраконить, заставить включиться. Ну а если я не заставлю, не будет у этого спортсмена медали и радости от того, что он встал на пьедестал, и играл гимн в его честь. Не будет. Значит, мне придётся вложить свои силы, энергию. Ну хорошо, меня ещё один спортсмен любить не будет». (2021)
Дисциплина и работоспособность
«У меня всегда даже самые глобальные решения принимает в первую очередь сам спортсмен. А я следую за ним, даже если речь идёт о том, чтобы сняться с соревнований, к которым готовились полсезона. Кататься всё равно спортсмену. [...] Мне запомнились две фразы Зуевой (в 2015 году Тутберидзе сопровождала Питкеева и Липницкую в США, где Марина Зуева ставила им программы. — прим.). Первая – дисциплина определяет результат. И вторая, когда мы с Мариной заговорили о нашей танцевальной паре Синицина – Кацалапов, она сказала: «Что я могу для них сделать? Только научить работать». Это самое правильное. На протяжении всех 10 дней в Кантоне я наблюдала за работой её американских пар. По 6-7 часов на льду. Счастливые улыбки на лицах. При этом они вкалывают безостановочно. Но к седьмому часу тренировки ноги у них такие же лёгкие, как в самом начале. Понятно, что одиночники и парники не могут кататься по столько часов в день, потому что это приведёт к травматизму. Но меня поразили желание и отдача тренеров и спортсменов. На каждой тренировке все выкладываются не на сто, на двести процентов». (2015)
Внешний вид и поведение
«Для меня важно, [чтобы фигуристки на тренировках выглядели хорошо]. Маленькая девочка выходит на лёд, а у неё на голове «гнездо». Мне всё равно, что она была в шапке, торопилась. Она всегда должна быть в форме. Это где-то, может быть, и результат того, как она дальше будет тренироваться. Вы, когда чувствуете себя красивой, ухоженной, наверное, и осанку будете держать, и пойдёте другой походкой. А когда знаете, что выглядите не очень, то «сбросите» спину и пройдёте так, чтобы вас никто не заметил. То же самое и на льду». (2017)
«Если девочки выходят и чувствуют себя красивыми, они так же тренироваться будут. И это должно быть всегда. Везде. Я их должна приучать. Родители иногда беспокоятся: «Ой, в 13 лет она начинает подкрашивать глазки, реснички!» Ну и что? Пусть девочка чувствует себя красивой, женственной. Пусть она видит, что на неё уже засматриваются мальчики. Прекрасно! То, что здороваться должны со всеми, это даже не обсуждается. Они и улыбаться всегда должны, коль находятся в обществе. Обязательно!». (2017)
О сравнении российской, западной и азиатской систем тренировок
Азиатская система
«[Причина превосходства азиатского мужского катания над российским] — менталитет. Они воспитаны так, что не задают вопросов. Даже в собственных мыслях. Наш спортсмен начинает в голове сам с собой обсуждать задание тренера — надо его делать или не надо. Особенно если это задание связано с повтором. «Ага, но я же сделал только что это, значит, тренеру не понравилось?» Возникает внутренний конфликт, и он мешает работе. У восточных людей этого нет. Им сказали, неважно, сделать или переделать, и они идут и делают». (2017)
«[В Японии мужчины стали показывать успехи только с начала 1990-х, потому что] «колесо» тогда запустили, а результаты пришли позже. Финансирование стало увеличиваться. Фигуристы (тот же Юдзуру Ханю) получили возможность тренироваться за границей. И ещё в Японии поняли, что внутри страны закрываться им не нужно. Да и в целом в Азии. Не в обиду азиатским спортсменам будет сказано, ведь практически все они в какой-то момент уехали и продолжили карьеру за рубежом. [...] [Нам же] ничего не остаётся, кроме как работать с тем материалом, что есть, и пытаться создать свой продукт. Я сказала сейчас специально два слова, которые могут очень не понравиться читателям – «материал» и «продукт». Но это так и есть. Та же Женя Медведева — это продукт нашей фабрики. (2017) [...] Если взять Элизабет Турсынбаеву, с которой мы восстановили четверной сальхов, то она особо не задавала вопросы на тренировках. Я говорю: «Лиза, надо идти на прыжок». В ответ: «Хорошо». С нашими спортсменами так бы не получилось. Сначала нужно убедить родителя, и ещё не факт, что убедишь. Многие родители считают, что их дети и без этого прекрасны. Это как борьба: мячик бросаешь, он к тебе обратно возвращается. Говоришь: надо сделать, а тебе в ответ: а зачем, а я не сегодня, а я завтра. Когда мы видим, что нужно перекатать программу и говорим об этом восточной девочке, она соглашается. Если это касается нашего спортсмена, то есть вероятность, что он перекатает так, что мы ещё пожалеем, что дали это задание». (2019)
Западная система
«А что касается канадцев и американцев, так они совершенно другие. За фигурное катание там платит сам спортсмен, более того, очень часто он на него и зарабатывает. И понимает, что каждая минута на льду стоит денег. И ценит эту минуту. А как сделать, чтобы наши спортсмены начали своё время ценить, если у них этот лёд просто есть и всё? Они выходят, пять минут чехлы с коньков снимают, десять минут сморкаются, потом шнурки перевязывают. Потому что для них время — не деньги. Я вспоминаю случай, который произошёл, когда я тренировала в Америке. Занималась у меня одна девочка. Её родители очень хотели, чтобы она запрыгала, а я боялась, что она может травмироваться. Она была очень высокая, с длинными ногами… И я старалась делать всё, чтобы тренировка проходила с меньшим количеством прыжков. Она выходит на лёд, а я её начинаю спрашивать: как у тебя дела, как ты себя чувствуешь, как в школе? А она мне вдруг говорит: «Этери Георгиевна, уже минута от тренировки прошла, а мы всё ещё разговариваем». Девочке лет 13. И мне стало стыдно за то, что я тянула время. Я не могу себе представить ни одного спортсмена у нас, в России, который мне так бы ответил! Наоборот, очень часто они как приклеенные у бортика стоят. Не ценят этого времени. (2017) [...] Пять раз уйдут со льда, конёчки перевяжут медленно. Солдат спит – служба идёт. Они не ценят этот лёд. То, что достается даром, не принято ценить». (2019)
«[Проблема наших мальчиков] в воспитании. В восточных людях заложено огромное уважение к окружающим. В Японии, когда люди здороваются, они кланяются. В Америке, когда здороваются, спрашивают как у тебя дела. У незнакомого человека спрашивают «How are you!», а у нас этого, боюсь, никогда не будет. Очень часто люди просто проходят мимо и не здороваются. [Если воспитание проецировать на спорт, то] получится дисциплина! Понимание того, что не обсуждается. У меня достаточно спортсменов, которые выполняют задание, но внутренне всё равно сомневаются. Я же это вижу! Он получил задание, пошёл выполнять, но мозг кипит: «А зачем?» Кто-то лицо скривит, и всё сразу понятно становится – выполнено будет задание или не выполнено. Ведь какую спортсмен телу установку даст, так оно и поступит». (2017)
«Если ты приехал на соревнования и у тебя что-то не сложилось, ты обязательно должен найти причину. Но не надо эту причину искать в других. Потому что получится, что ты это никогда не исправишь, так как от тебя это не зависит: тебя тренер плохо подготовил, родители не накормили, кто-то выкрикнул тебе под руку, когда ты вставал в стартовую позу, и ты не смог настроиться — если ты считаешь, что в этом причина, то ты сдался ситуации. Но ты можешь найти причину в себе, и на будущее, даже если ты останешься без обеда или тренер вообще не сможет с тобой приехать на старт, ты откатаешься так, как ты хочешь, потому что эту причину исправишь». (2017)
«В Америке ты [как тренер] работаешь не только с детьми. Ты не можешь и не должен отказывать. У меня была бабушка — 91 год. Когда я с ней катала вальс, переживала, что если что-то произойдёт, то только не в моих руках. И дедушки были, и мужчины, которые, как мне кажется, не совсем уроки хотели со мной иметь». (2023)
О пубертате
«В таких видах спорта, как гимнастика, фигурное катание, маленьким девочкам вообще всё даётся легче. Как игра. Да и потом они не дети. А все разные. (2011) [...] Я читаю, что мы кого-то сдерживаем [в физиологическом развитии]. И иногда в шутку говорю: дайте мне это средство, которое сдерживает [рост], может быть, я им воспользуюсь. [...] Нагрузки сдерживают формирование тела, но то, что есть, всё равно выйдет наружу. Мне кажется, все фигуристки чуть ниже ростом, чем, наверное, могли бы быть, если бы не занимались спортом. Когда мы отпускаем их в отпуск, никогда не знаем, кто к нам вернётся. Когда нагрузки падают, организм свою энергию направляет в рост. [...] Подростков 14-15 лет ничего не отвлекает, они голодны до результата. Как только чего-то достигают, сразу себя жалеют. В 20 лет я бы уже не стала изучать новые элементы, поскольку тело не настолько гибкое. Любое изучение элементов – некий травматизм. Когда ты изучаешь элементы в подростковом возрасте, всё проще – и по голове, и психологически, и травмы быстрее заживают, а микротравмы всё равно происходят». (2019)
О мотивации
«Я не знаю, что такое характер победителя и как его выковать. Всё это лирика. У спортсмена просто должен быть характер. Он поставил цель и должен к ней прийти. Независимо от того, болит у него что-то, устал, страшно. Пусть это будет маленькая цель: сделать прыжок, откатать программу целиком, отработать на тренировке так, чтобы никто не заметил, что у тебя ножка болит. Без мотивации выдержать это невозможно. А мотивация тут бывает только одна — не видеть себя вне льда. Вот я, например, не представляю себя в офисе или в магазине. И у них так должно быть». (2018)
«Мы, тренеры-педагоги, понимаем, что наши спортсмены на нас равняются. Это как в семье — если вдруг что-то происходит, ребёнок всегда смотрит на реакцию родителя, чтобы понять, насколько это страшно. Конечно, мы своим отношением к делу стараемся удержать уровень мотивации, не показать, что мы чего-то лишены, и продолжать работу. Сейчас много говорят о проблемах мотивации у спортсменов, но и тренерам непросто. Не добавляют радости и субъективные вещи, психологическое давление — грязи в адрес нашей команды льётся немало. В такой обстановке творить шедевры непросто. Но мы как семья — мы вместе это проживаем и переживаем, вместе берём ответственность, помогаем спортсмену, если у него есть желание быть в спорте. Мы никого не бросили (речь о ситуации с Камилой Валиевой на Олимпиаде в Пекине. — прим.)». (2023)
«Кому ничего не надо, у тех никогда не будет мотивации. Вы у девочек спросите по поводу их мотивации, но они вам не скажут ничего. Понятно, что каждая из наших девочек хочет стать олимпийской чемпионкой или чемпионкой мира. Но мы же не подводим итоги спортивной карьеры. Тему про мотивацию больше раздувают взрослые люди, не имеющие отношения к спорту». (2023)
О четверных прыжках у девочек
«[Четверные прыжки] безопасно разучивать, как ни странно звучит, в подростковом, нет, доподростковом возрасте, я бы даже так сказала. То есть физически-то можно прыгнуть. Но существует безумный риск травмироваться. При любом изучении нового элемента всегда есть риск травмироваться, потому что твой организм физически, мышечно ещё не понимает, как это делать. И даже если мы берём наших юниорок, [риск] всё равно существует. При любой серьёзной травме спортсмен пропускает два-три месяца. Но у юниорок есть время — восстановиться и пойти продолжить. А вот у девочек, которые будут бороться за Олимпиаду, этого времени уже нет. Для них это будет означать, что ты зазря, наверное, пробежал всю дистанцию». (2017)
«[Я увидела, что девочкам по силам четверные прыжки,] во время тренировок. По юниорам девочки обычно лучше мальчиков. У них лучше прыжки, больше силы. Если юниорки прыгают лучше юниоров, почему мы тренируем четверные у парней, а у девушек – нет? Стоит ли нам дальше идти этой дорогой? Мне кажется, что у девочек лучше получается. [Несмотря на то, что изучение юниорками четверных прыжков пока не приводило к травмам,] я всё ещё волнуюсь из-за этого. При каждом прыжке я [переживаю]. На соревнованиях в том числе. К сожалению, у нас тоже бывают травмы. [...] Когда я понимаю, что у них устали ноги и не осталось сил, я говорю: «Всё, достаточно». Иногда [им хочется продолжать]. Мы расстраиваемся, если приходится заканчивать не на хорошей ноте». (2018)
«[Думаю, до нас женщинам четверные прыжки изучать не позволял] фактор страха. [...] Мы [же] пытаемся показать, что это некая система. Это можно. Но при этом хочется сказать людям: «Не пробуйте это дома, это очень опасно». [...] Считаю, что очень важно запрыгать эти прыжки до физиологических изменений, потому что потом девочки стараются удержать. Хотя бы удержать». (2018)
«Вот говорят, что наша команда двигала спорт. Мы просто пытались увернуться в правилах так, чтобы получить те баллы, которые максимально нас отодвинут от соперников. Сначала это была история со второй половиной и коэффициентом. Потом, когда понимаешь, что этого не хватает, начинаешь вставлять четверные. Получается, каждый раз мы уворачиваемся от соперничества». (2023)
«Я не согласна с понижением стоимости четверных. Я считаю, что четверной лутц должен стоить намного дороже, чем он стоит. У Саши Трусовой на Гран-при — где она заняла второе место, — Косторная тогда заняла первое, у неё второй упаденный четверной лутц стоил 0,19. Серьезно? Это что такое? Извините, я просто проеду красивой троечкой, заработаю компонент от каждого судьи по 0,25, пропустив прыжок, отдохнув и сделав красивый пируэт на судей. И я заработаю больше, чем за четверной лутц. Да, я упала, но это четверной лутц. Вы с ума сошли? Что это за цены? Я показывала Лакернику Александру Рафаиловичу: «Ну как такое возможно?» Но они напридумывали такое: если он уходит под репит (повторно исполненный прыжок. — прим.), если она на первой не прицепила каскад, а этот ушёл под репит плюс падение… Ерунда, я не согласна, они должны пересмотреть. Смысл тогда биться, ломаться, если это ничего не стоит». (2023)
О работе с мальчиками
«Очень сложная ситуация. Я ведь пытаюсь анализировать, искать причину, почему не получается. Это такая же история: если я буду говорить себе, что это факторы, не зависящие от меня, значит, я проблему не решу. Если я буду говорить, что у [азиатских мальчиков] воспитание, Восток, а мы не такие мягкие и координированные, значит, мы никогда не вырастим своего спортсмена, который будет на равных бороться за первые позиции в мире. Так и будем сдаваться. Поэтому всеми этими вопросами я давно задаюсь, и сейчас пришла к тому, что надо попытаться взять совсем маленького ребёнка и пытаться менять его менталитет отношения к прыжкам. Не нужно «короновать» четверные. Мы ведь не станем хлопать в ладоши, когда спортсмен исполняет тройной риттбергер? Почему надо аплодировать четверному риттбергеру? Надо к четверным относиться как к обычным прыжкам. Тогда и спортсмен не будет говорить себе «я должен дозировать четверные» или «я могу травмироваться». Все эти мысли ведь материализуются». (2017)
«Мальчики, к сожалению, капризные, ранимые. И так к ним подходишь, и эдак. И обнимешь, и погладишь, и не знаешь уже, с какой стороны и на какой козе подъехать. Поэтому, наверное, и не показывают они результатов. Не хочется вспоминать… Но вот Адьян Питкеев. [...] Так сложно с ним было. Каждый день: и приласкать, и пожалеть, и заставить. А не должно быть так. Тренировка — это должен быть процесс, который так или иначе приносит удовлетворение обоим. Тогда и результат будет. [...] [Иностранные топовые одиночники — это] мальчики нового поколения, с правильно выстроенным мышлением. Мышление [наших мальчиков] должно поменяться. Радоваться сегодня тройному акселю или одному четверному — уже смешно. Даже грустно». (2017)
О ревности к соперницам учениц
«Вначале обижало [большее внимание общественности к Сотниковой и Туктамышевой, чем моим ученицам]. Сейчас отношусь ко всему спокойнее. [...] Меня, как тренера, полностью устраивает, что вся моральная нагрузка лежит не на моих спортсменках. Такое внимание приятно исключительно в разовом порядке, а не когда ты вынужден постоянно жить под прессингом чужих ожиданий. Знаете, как нередко бывает в лёгкой атлетике: на длинной дистанции побеждает тот, кто всю дистанцию отсиживался за чужими спинами, отдыхал и сделал финишный рывок лишь в последний момент. Я бы предпочла именно такую тактику для своих спортсменок». (2011)
О расставаниях и переходах
«[При расставаниях бывает очень сложно сохранить в себе тёплые чувства по отношению к тому, кто вёл тебя к результату. Потому что именно с этим человеком у спортсмена интуитивно ассоциируются не самые приятные воспоминания: тяжёлая тренировочная работа, необходимость ежедневно себя ломать, пересиливать, терпеть боль, отказываться от каких-то удовольствий] (утверждение Вайцеховской, с которым Тутберидзе согласилась. — прим.). Конечно же, куда проще не ставить девочек на весы в переходном возрасте, не отбирать у них еду, не заставлять бегать кроссы… Конечно, ребёнку обидно, и он очень часто ищет, кому пожаловаться. Не все ведь понимают, что, если тренер кричит, значит, любит. Значит, он видит в тебе что-то такое, чего нет в других спортсменах. Я сама в своей спортивной жизни проходила через такую ситуацию. Ловила каждый взгляд, а мне делали одно замечание в неделю. Вот это действительно страшно. Здесь очень важно, какую позицию занимают родители. Именно они должны объяснять ребёнку, что всё, что делает тренер, он делает во благо. И должны понимать: раз уж пришли в такой тяжёлый вид спорта, то, наверное, пришли не просто так, а за результатом. А раз так, надо уметь терпеть. Если же родители просто встают на сторону ребёнка, тренер в этом противостоянии всегда проиграет. А спортивный век фигуриста – он ведь такой короткий…» (2013)
«Я сама отлично помню – в переходный возраст мне ничего такого особенного не говорил тренер, но что бы он мне ни говорил, у меня всё вызывало комок в горле, мне казалось, что меня не понимают, недооценивают. Это нормально, это гормоны. И всё это должно быть в полном доверии, что всё это должно привести к цели». (2021)
«Если спортсмен [возвращается], значит, он по-любому что-то осознал. Я же заставляю не потому, что мне это нравится, а потому, что спортсмены разные бывают: кого-то надо, к моему сожалению, заставлять. Это энергозатратно. Я тоже хочу выходить и получать удовольствие от процесса, а не заставлять». (2021)
«[Когда я работала в «Серебряном»], у нас немножко условий не хватало. Федерация тоже видит, когда хорошие дети растут в плохих условиях. Они иногда советуют родителям, чтобы не потерять талантливого ребёнка. Или как им кажется талантливого. Хороший же ребёнок вырос. [...] Они советуют: «Лучше пойти туда, там условия». У меня три спортсмена: два брата — Влад и Егор Тарасенко, и Медведева Дарья. Их приглашают к Мишину, они уезжают в Питер. Их туда позвали, потому что у меня нет условий. Дарью на следующий год я победить не смогу, потому что она с моими программами, у неё классные прыжки. Хоть у меня и другие дети, свою спортсменку я победить не могла — мои приехали на второе-третье места, а она первая. Гайнетдинову Камилу позвали на «Москвич», Александру Дееву — в ЦСКА. И я осталась с одной Полиной Шелепень. [...] Обидно. Начинаешь как будто заново работать. У меня тогда обида была и на Мишина, потому что сразу двух спортсменов у меня забрал». (2023)
«Если наши спортсмены хороши, они будут желанны везде. Если они плохи, то никому не нужны. Мы стремимся к тому, чтобы они были сильными и желанными. Здесь вопрос от спортсмена, от доверия и понимания. А если доверия нет, ему позвонили или написали – как это работает, я не знаю... Честно скажу, никогда – хотя иногда так хотелось – никогда никого не приглашала. Хотя иногда смотришь на спортсмена и понимаешь – блин, я бы настолько больше дала. Я прям чувствую, что могу. Но я не перешагиваю эту грань. Потому что если ты позвал – ты где-то обязан уже. Ты же разрушил там. Ты обязан показать результат с этим спортсменом лучше, чем он был там». (2021)
«Представляете, каково это — прийти спортсмену [попроситься обратно]? Они же все такие гордые, себя они любят в два раза больше, чем нас. Им же унизительно прийти. В своё время я такой шаг сделать не смогла. Мне позвонили и предлагали вернуться в спорт, а я уже тогда в Америке была. Я не смогла прийти и посмотреть в глаза тренеру». (2023)
О звёздной болезни
«Я не очень понимаю, что такое «звёздная болезнь» в спорте. Победил, поднялся на пьедестал, стоишь и радуешься сейчас, в данный момент. Сошёл с пьедестала, всё уже в прошлом, потому что началась подготовка к новым соревнованиям. Если хочешь и дальше добиваться результатов, должен понимать, что чем лучше ты откатался, тем активнее станут готовиться соперники. От этого никуда не уйдёшь. (2016) [...] Я считаю, что спортсменов нельзя подвести под черту современной молодёжи, потому что они — другие. Они не те дети, которые ходят в школу и удивляют кого-то своим мышлением и поступками. Это — спортсмены. Они живут спортом. Они живут музыкой. Они живут элементами. Это совершенно другие люди». (2017)
«Жёсткость [тренера] играет роль, когда спортсмен уже что-то завоевал и решил, что теперь он может тренироваться по-другому, и к нему надо обращаться по-другому. Мол, не надо меня по фамилии называть, если я плохо сделал что-то, а по имени. Начинается конфликт, потому что я считаю, что, родной мой, ты как шёл к медали, только таким способом и пойдёшь дальше. Если я тебя начну жалеть, уменьшать нагрузки – вот сегодня ты устал, отдохнёшь недельку, потом ты выйдешь и всё у тебя получится. Нет, всё то же самое: если раньше за эту неделю полностью происходила раскоординация, то и теперь будет то же самое. Почему ты вдруг должна взять эту неделю полного отдыха? Почему вдруг для тебя нужно позвать отдельного хореографа? Почему ты не можешь больше заниматься в зале вместе со всеми? Потому что у тебя медаль? Как только сошёл с подиума, всё, ты никто. Ты должен доказать обратное на следующем старте. Пока ты не докажешь обратное, ты опять никто. У тебя есть прошлые медали, но это никак тебе не поможет в будущем». (2019)
«Когда спортсмен начинает завоёвывать медали — и чем выше ранг — всё начинает переворачиваться. Ощущение, что это меня привели к этим медалям, и сколько поколений — всё одно и то же. Они все такими становятся. Других пока не встречала». (2021)
«Если мы говорим о звёздной болезни, испытании медными трубами, то я считаю, что это уничтожающе влияет не только на спортсмена, но и на тренера, потому что человек перестаёт развиваться, перестаёт выискивать в себе недостатки. Чувство собственного достоинства — это немножко другое. Это есть, наверное, и у меня. Но если, [например], гордыня. Что такое в спорте у спортсмена гордыня? Нежелание общаться со сверстниками? Я думаю, не должно этого быть. Лучше всех не надо себя считать. Надо просто выходить и показывать то, над чем ты работал. И если это приведёт к высшей ступени пьедестала, то это здорово. Если он наработал, он уверен, это, конечно, даст ему чувство уверенности. Зная, что ты эту программу собирал 100 раз... Хорошая подготовка она всегда даёт это чувство уверенности в себе. Это хорошо, но это не гордыня. Нужно быть уверенным в себе, это закладывается через тренировочный процесс, но только не гордыня. Юдзуру Ханю, когда был одним из лучших спортсменов, у него никогда чувства гордыни не было, он общался со всеми на равных и кланялся уважительно любому спортсмену, если ему нравился, как исполнялся элемент на какой-то тренировке. Это не гордыня, это спорт, здесь все на равных». (2022)
«Я считаю, что неправильно идти к медали — надо идти к своему лучшему прокату. Были две спортсменки, которые шли за медалью. Это Женя Медведева — она шла за медалью, а не за прокатом, — и Саша Трусова. Поэтому у них такое несовпадение. Они не понимают, что нашу жизнь украшает путь к цели, а не сама цель. Аня Щербакова говорит, что думала, будет просыпаться каждый день самая счастливая, а этого нет». (2023)
О родителях
«[Я поощряю посещение тренировок родителями, чтобы они видели] отношение детей к тренировкам. Это самое главное. Дети в своём развитии переживают разные периоды, разные ситуации… И да, иногда они теряют мотивацию, потому что видят: как ни катайся, их всё равно обыгрывают. Бывает, что дальше вопрос уже родителям: какие задачи ставятся перед ребёнком? Спорт — это такой маленький отрезок времени относительно всей оставшейся жизни… Не обязательно всем нужно быть фигуристами. [...] Любой родитель, который любит своего ребёнка, наверное, будет требовать, чтобы ребёнок хорошо учился, выполнял домашнее задание. Значит, он — жёсткий родитель? Или это просто родитель, который занимается своим ребёнком? А если ничего не говорить, не требовать, а ребёнок при этом не будет выполнять задание, не будет ходить в школу, то этот родитель — мягкий? Нет. Это ленивый родитель, который не хочет выполнять функции воспитателя, перекладывает их на школу. Так и здесь. Я просто выполняю свои функции — неленивого тренера. Поскольку заставить спортсмена, убедить его — это и есть работа. Да, заставить ребёнка хорошо учиться тяжело. Тяжело каждый день проверять домашнее задание, потому что ты пришёл с работы, устал, а ребёнок ещё будет упираться, ещё попробует с тобой поскандалить. И если ты проявил слабость, твой любимый ребёнок пойдёт завтра в школу с невыученными уроками. И так далее, и так далее. Сегодня не сделал, завтра не сделал… Только завтра заставить будет ещё тяжелее, чем сегодня». (2017)
«Если ребёнку нельзя сладкое, мучное, то этого не должно быть дома. Если ребёнку нельзя ужинать, то и [родители] не должны, пока ребёнок не лёг спать». (2018) [...] Хороший родитель — тот родитель, которого я не знаю. Это означает, что у меня нет проблем со спортсменом и мне не нужно общение с родителем. Родитель всегда встаёт и должен вставать на сторону ребёнка. А кто ещё? Но здесь родитель должен понимать, что любая критика, даже если, допустим, первые 5 минут: три ребёнок находится на льду, и я говорю — пошёл вон. Может быть, есть смысл пожертвовать этой тренировкой во благо всех остальных. Может быть, мне не понравилось отношение за три минуты. Он мог и не выйти или всё ещё сидеть за бортиком и не ценить время тренировки. Или не размяться в зале накануне. Здесь родитель не должен говорить: «А что? А почему?». Так надо. Прими это и воспитывай дома своего ребёнка. Мне важно тут и родителя воспитать. Объяснить, что он должен делать, приводя ребёнка на лёд. Ребёнок должен быть заряжен на тренировку. Иногда бывает момент, когда ты находишься на тренировке, например, с младшей группой, и они какие-то немотивированные. Вот правда. Нет в них этого. И ты начинаешь понимать, что ты теряешь своё время. Может есть другие спортсмены, которые с удовольствием приняли твои знания. А не пытались бы увернуться от заданий. Ситуация вчера — девочка не пришла на разминку. Сидит в холле, почему-то с мамой. Я спрашиваю: почему ты не пришла на разминку? Толком не отвечает. Маму спрашиваю: почему не пришла? Родитель говорит, что у ребёнка ноги устают после разминки. А мама здесь для чего? Для того, чтобы её заставить пойти. Для того, чтоб объяснить. Так надо, так и должно быть. Ты адаптируешься, привыкнешь к этой нагрузке и станешь сильнее. Вот этот родитель недорабатывает. Он просто любит своего ребёнка, принимает таким, как есть. Может не получиться. Даже при таланте или каких-то данных». (2021)
«Может это неплохо, [что родители приводят детей, чтобы закрыть свой гештальт]? Я не знаю. (2021) [...] Сначала у нас появляются амбициозные родители, и дальше идёт трансформация от родителя к ребёнку». (2023) Липницкая: её же мама привела. Ей это много чего стоило. Продала всё, что у неё было в Екатеринбурге, приехала сюда, чтобы дочь состоялась. Я не знаю, закрывала ли она какие-то свои [гештальты] или делала для дочери. Какая разница? Они это сделали. Юля теперь живёт другой жизнью от того, что могло быть». (2021)
«[Когда моя мама приводила меня на каток, она] знала, что я не должна ни секунды стоять. Я боялась остановиться, мне нельзя было останавливаться. Я уже делая какое-то упражнение или движение, уже думала, что делать следующим, чтобы не останавливаться. Чтобы мама не ругала. Но я её безумно люблю, потому что [она всё] делала для меня, не для себя. [Сейчас я понимаю, что я делала не так, когда каталась. Лень.] Где-то разминка, зарядка – вместо того, чтобы бежать, где нам сказали, мы в кусты, выжидали там положенные 15 минут и возвращались. Если бы мама знала, конечно бы, она бы меня отругала за это». (2021)
«У вас в семье растёт ребёнок. И у вас какие-то споры между мужем и женой. Вы выносите эти споры на обозрение своего ребёнка? Или вы решаете их взакрытую, а здесь вы показываете полное доверие: мама показывает полное доверие папе, и наоборот — для того, чтобы ребёнок слушался, чтобы понимал, что есть какое-то единое решение в плане его воспитания, есть взаимоуважение. Родитель и тренер — как муж с женой, это как в семье. Когда ребёнок приходит домой, и родители начинают за чашкой чая или с бабушкой по телефону: «Ой, ты знаешь, сегодня он там сделал замечание, вот он совсем с ума сошёл, не то задание дал, ребёнок устал, а он это не замечал и бла-бла-бла» — ребёнок это слушает, и у него пропадает доверие к тренеру. И в следующий раз, когда тренер даст задание переделать, перекатать, ещё что-то, он думает: «А как так? Меня же сейчас «изверски напрягают», или «не то дают задание», или «тренер совсем с ума сошёл». Ребёнок начинает терять это доверие. А потеряв доверие, он не будет уже тебя слушать так, как должен тебя слушать, не будет выполнять. И даже то, что он будет выполнять, у него уже не будет получаться, потому что без должного желания спортсмен это будет выполнять. Родитель сам, не замечая, — сел за руль, звонит мужу, бабушке, не знаю, где-то там они думают, что порой они не слышат. Это всё влияет, всё должно быть едино. Даже если родитель не согласен с нагрузкой или с «наказанием»: грубо говоря, иногда видишь, что ребёнок не адекватен на тренировке, ты его выгоняешь, пусть это пойдёт в плюс. А родитель, согласен с тобой или нет, поддержи тренера, а дальше, может, подойди и скажи: «Может, надо было что-то по-другому» — поговори. Не надо ставить в сомнение решение тренера в присутствии ребёнка. Иначе ребёнок перестанет тебя слушать, перестанет прогрессировать, на этом всё закончится. К сожалению, очень часто это разложение в голове и то, что дальше мы видим, они уходят от нас, ещё что-то — начинается вот где-то там так с родителя, родитель начинает вмешиваться или влиять». (2023)
«Честно, я считаю, что всех этих спортсменов, как бы они там себя ни любили, их всё равно привели к медалям родители и тренер. Неважно, ими там манипулировали или ещё что угодно — привели их туда. Липницкую привела мама и тренер. Мама, потому что она правильно вела, где-то что-то не позволяла, следила, она же привела её всё-таки вот так строго или как-то к медали. Дальше, бабушка Алины Загитовой: вообще все часы, которые Алина занималась, бабушка от неё не отходила — если она спускалась в подвал, тренажёрный зал, бабушка сидела в коридоре, если Алина была на льду, бабушка стояла за бортиком. [...] Когда Женя Медведева начинала валяться, её бабушка лезгинку отплясывала за бортиком, пыталась подпрыгивать, что-то кричать, Женя ей что-то отвечала. Тем самым она её настраивала, Женя злилась и шла, что-то делала. Это всё равно такой совместный процесс. Поэтому эти родители иногда в пользу, а иногда прям неправы». (2023)
О раннем завершении карьеры
«Главная проблема в том, что все спортсмены, добившиеся успеха на Олимпийских играх, после этого физически и морально опустошены. [...] Весь сезон работать буквально на износ, старт за стартом, чтобы отобраться в олимпийскую команду, а затем на Олимпийских играх бороться за медали, да ещё у себя в стране, это огромная нагрузка, колоссальный стресс. И не каждый спортсмен способен заставить себя пройти весь этот путь заново. Не случайно, что одни сразу заканчивают спортивную карьеру – Оксана Баюл, Тара Липински, Сара Хьюз… Талантливые девочки, кататься и кататься, а не смогли. Другие делают перерыв в выступлениях. Причём, даже опытные спортсмены, которые, казалось, всё прошли и научились со всем справляться. [...] В целом же с эмоциональной нагрузкой не справился практически никто, потому что на Олимпиаде спортсмены себя полностью выплеснули. И проблема не в том, чтобы поднять технический уровень, привести в соответствие функциональное состояние или заставить прыгать. Проблема в том, как заставить работать голову. Сначала должна работать голова, которая даёт приказы телу: что делать, как делать и в какой последовательности. А если голова пустая, то проблем не избежать. [...] Тренировки – это рутина. Кульминация этой рутинной работы – соревнования. Если соревнования не приносят удовольствия, а превращаются в мучения, то спортсмен потихонечку рассыпается и начинает искать себя в других сферах деятельности. Поэтому желание продолжать должно исходить от самой спортсменки». (2014) [...] Каждый день тебе кажется, что ты уже чего-то добился, а работы всё больше. Это как снежный ком. И это очень трудно. Они чувствуют, ради чего это, когда стоят на пьедестале, но как только ты с него сходишь, этот ком надо катить дальше». (2018)
О своих шоу
«Я тут читала интервью команды «соратников» по шоу. Они говорят, что вкладываются во всякие спецэффекты, — и вот это шоу. А у Тутберидзе — там неинтересно. Ну, наверное, наше шоу можно тогда назвать праздником спорта. Мы своим катанием подводим итоги сезона. Повторяем хорошие программы. Зритель [...] хочет увидеть своих любимых спортсменов в деле, занимающимися именно тем, что они умеют делать лучше всех в мире — кататься на коньках. [Спортивная составляющая в шоу важнее]. [...] Спортсмены иногда пробуют новые образы, а мы для себя можем решить, подходят они или нет. Стоит его использовать в новой программе или нет. Поскольку у нас спортивный сезон закончен, и в мае мы уходим в отпуск, этими шоу мы держим спортсменов в форме. Они должны откатать программу с прыжками для зрителей. И потом у них есть баттл. Там Камила Валиева сделала и четверной тулуп, и тройной аксель. Более того, и Елизавета Туктамышева прыгнула тройной аксель. Вот это интересно. Не хочу, чтобы спецэффекты перебивали само катание. У нас же нет чёса по городам. Есть всего один месяц после соревнований — в этом году 10 шоу. И этот месяц мы спортсменов держим. Они сами заинтересованы кататься лучше для зрителя». (2023)
О критике в свой адрес
«Я чувствую ответственность за всю эту любовь, [в которой мне признаются поклонники]. Я тренер, меня будут любить и помнить, пока я показываю хорошие результаты. Не говорю, что мне нужно, чтобы меня помнили и любили, просто это какая-то доля ответственности. Думаю, лёгких путей ни у кого нет. [...] Первое, что меня злило, и почему мне хотелось состояться – это, наверное, заложено, когда мне было года четыре. Приехали наши родственники из Грузии, они сидели на кухне за столом, и кто-то спросил папу: так сколько у тебя детей? Он говорит: «Один сын». А я сзади по плечу хлопаю: «Пап, нас пятеро». Он так: «Отойди». Я потом спросила: «Пап, а почему?» Он говорит: «Сын – фамилия Тутберидзе, он будет продолжать род, а вы девочки – не считается. Поэтому мне всё время хотелось доказать, что считается». (2021)
«Читаю, что депутат Терюшков говорил, что вот Тутберидзе приходит на каток, все дети с ней здороваются, а она их всех куда-то посылает матом. Легенда фигурного катания Роднина тоже даёт обо мне какие-то непонятные комментарии, или Бестемьянова… Я их всех уважаю, мне туда не удалось дойти. Они все рассказывают, как я тренирую, какая я жестокая. Ну ты найди в себе силы, время, приезжай на каток, посмотри на тренировки. Что же ты рассказываешь о тренировках, ничего не видев? Это ложь! [Все хотят найти какие-то изъяны в моей работе], которые бы объяснили, а как так. [...] Как правило, эти олимпийские чемпионы — они менее усидчивы в работе [тренера] потом. Они уже своего достигли, с чего бы им здесь говнище ложками черпать?». (2023)
«Может быть надо нас, тренерский коллектив, любить и уважать? Мы вам создали тех, кого вы любили, любите, боготворили, украсили какой-то отрезок вашей жизни. Вся эта ненависть — глупость какая-то». (2023)
«[Если бы мой папа увидел, чего я добилась, он бы] много плакал... Это были бы слёзы и радости, и гордости, и, возможно, боли от того, что не всегда справедливы к тебе. Ну, как нам кажется, не всегда справедлива как-то общественность — ты работаешь, работаешь, а в итоге столько критики». (2022)
О себе
«Я думаю, что я асоциальная личность, абсолютно. Я не люблю общество. Я не люблю находиться в толпе, мне не нравится. Это поглощает много энергии, я очень устаю». (2022)
О своём хобби
«Мне нравится сажать цветы, деревья. И в этом ты тоже можешь увидеть результат! Саженец растёт, становится красивым, ему нужна забота. Ты берёшь семя, сажаешь и ждёшь, пока оно разрастётся. В этом есть что-то похожее с тренерством». (2018)
запустившая конвейер.
Не всё что она говорит, правда. А в свете последних событий с Камилой вообще много вопросов к ней. Ну,... Бог ей судья.