41 мин.

Раздел Баскетбол. В. А. Гомельский - «Папа. Великий тренер» Глава тринадцатая

681

Глава 13. БАСКЕТБОЛ — МОЯ ЖИЗНЬ

Фраза, вынесенная в заголовок, была сказана папой в новогоднюю ночь при встрече 1999 года. Как обычно, Новый год встречали очень весело, широко. За столом собралась большая компания. Говорили в основном о планах на жизнь. У кого-то из папиных друзей вылетела неосторожная фраза: мол, зачем, Саша? Ты уже все выиграл. Зачем тебе снова отвечать за все? Зачем тебе эта нервотрепка, связанная с ЦСКА? И ответ прозвучал именно как в заголовке: «Баскетбол — это моя жизнь. Другого я ничего как следует не знаю и делать не умею. А ЦСКА — моя команда. Ну как я ее брошу?»

И началось. Это было второе пришествие отца в ЦСКА. Несомненно, папа ставил большие задачи. Да и с тем бюджетом, который изначально был выделен, маленькие задачи нового владельца команды не интересовали. Ее нужно было переукомплектовывать, но сделать это на ровном месте за одно лето или один сезон практически невозможно. Нужно представлять себе ту картину, которая сложилась в российском баскетболе к 1999 году. Во-первых, низкая степень конкуренции в отечественном чемпионате. Владимир Евстафьевич Родионов у себя в Саратове сделал все что мог. Он фанат баскетбола, преданный ему настолько, что занимался строительством команды за счет собственных вложений без чьей-либо помощи. Это, конечно, дорого стоит. Тем не менее постоянно держать в напряжении команду ЦСКА один «Автодорожник» не мог. Говорить о том, что нужно было переделывать всю систему розыгрыша чемпионата страны, но какое дело до других команде ЦСКА? В то же время было понятно, что если не будет конкуренции внутри чемпионата, то никакие успехи на международной арене к ЦСКА просто так не придут. Это был первый постулат.

Второй основывался на убеждении, что успехи сборной базируются только на успехах клубов. Сильные клубы — сильная сборная. Не может команда, составленная из игроков, выступающих в слабом чемпионате, выиграть что-то большое на международном уровне. Конечно, потенциальные звезды рождались в нашей стране задолго до 1999 года, рождались после и еще будут рождаться. Генетически у нас в стране одаренных баскетболистов должно быть много, однако вся система их поиска и подготовки была сломана в годы перестройки. Да и после этого, уже в годы строительства нового государства — Российской Федерации, в баскетболе царила разруха. Не было ни СДЮШОР, ни интернатов, разбежались детские тренеры. Но с чего-то нужно было все же начинать.

Я честно скажу, что сначала идеи отца не воспринял. Он говорил о том, что хочет выстроить клуб ЦСКА даже не так, как ведущие клубы НБА. Что хочет построить клуб, который служил бы примером для всех баскетбольных клубов в нашей стране, начиная с детской спортивной школы и заканчивая успехами на международной арене в клубных европейских турнирах. Однако скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Само по себе комплектование ЦСКА внутри страны российскими баскетболистами, учитывая, что бюджет клуба ЦСКА был самым большим на тот год, особо сильных препятствий не получал. Стало ясно, что Андрей Кириленко — один из самых молодых перспективных баскетболистов в стране. Уговорить его перейти из питерского «Спартака» в ЦСКА больших трудностей не вызвало. Да, была встреча с его родителями в Питере, и после того как были оглашены условия, которые клуб предлагал баскетболисту, Андрей переехал в Москву. Естественно, это было сильное приобретение, но сразу решить все проблемы за счет одного игрока невозможно. Игроки-иностранцы, попадавшие в ЦСКА в 1990-е годы, к звездам мирового баскетбола никак не относились. К сожалению, финансовый уровень клуба не позволял приглашать баскетболистов, которые бы соответствовали уровню поставленных задач. В составе были игроки очень умелые и профессиональные, однако сказать им, что они должны выиграть Евролигу, просто язык не поворачивался. На конкурентный уровень с такими клубами, как два греческих — «Панатинаикос» и «Олимпиакос», два испанских — «Барселона» и «Реал», — выйти было практически невозможно.

Нельзя сказать, что эта работа началась с нуля. Я бы сказал, с такой глубокой-глубокой разведки. Не было у нас тогда в России менеджеров высокого профессионального уровня и хороших спортивных агентов. А полагаться на иностранных агентов, которые предлагали свои услуги, папа сначала откровенно стеснялся. Не хотел он с ними работать. Любая новая работа не обходится без ошибок. Так и здесь. Промахи были допущены практически всем руководством ПБК ЦСКА, но в первую очередь отцом. Перестраивая команду, он решил, что начинать нужно с тренера. Как раз в этот период заканчивал играть Валера Тихоненко, папин любимец, один из самых лучших звездных спортсменов за всю историю отечественного баскетбола. Но Валеру любил не только папа. Он был и остается любимцем не только всех товарищей по команде, но и тысяч болельщиков. Удивительно светлый человек, к мнению которого всегда прислушивались и рядом с которым было приятно и комфортно. В свое время, когда папа тренировал сборную СССР, жить в комнате с Валерием Тихоненко хотели практически все игроки. Так вот когда в 2000 году Валере стукнуло уже тридцать шесть лет, первая мысль, которая у папы возникла, — сразу же из игрока сделать его тренером. Но как поступить со Станиславом Ереминым? В принципе его контракт с ЦСКА заканчивался. Продлевать его? Можно ли сделать так, чтобы они работали вместе — первым и вторым тренером? Папа почему-то решил, что если они будут работать вместе, то у Тихоненко не будет быстрого прогресса. Поэтому он принял волевое решение: следующим главным тренером армейцев будет именно Тихий.

Состоялся достаточно неприятный разговор со Стасом. Еремин приехал к отцу домой и спросил: «Александр Яковлевич, чего вы меня харчите? Я хорошо работаю, мне хочется остаться в Москве, результат команда дает». На что отец ответил ему: «Стас, а что же ты выиграл, кроме чемпионата России?»

Общего языка эти два человека в тот момент не нашли. Несмотря на то что папа Еремина как игрока очень ценил и уважал. А вот тренер Еремин, с его точки зрения, себя объективно оценить не мог. Легкие победы в чемпионате России то ли вскружили ему голову, то ли действительно недостаточная конкуренция в чемпионате не позволяла Стасу верно оценить свои собственные успехи. А уж то, что ЦСКА вышел в «Финал четырех» в Кубке европейских чемпионов и в Париже занял третье место, по-моему, совсем вскружило ему голову. Решение было достаточно непростым и болезненным. Мне кажется, Еремин остался обижен на отца всю жизнь.

Но получилось ли у Валеры Тихоненко? Ведь следующие годы ЦСКА остался без золотых медалей чемпионата России. Золото досталось клубу «Урал-Грейт» из Перми. Я думаю, что такой резкий переход из статуса игрока в статус тренера редко приносит успех. Папа бросил любимого баскетболиста и очень хорошего человека Валеру Тихоненко, как в пословице, «из огня да в полымя». Валере пришлось тяжело. Не обладая достаточным опытом управления командой, даже опираясь на чужой опыт — а отец искренне хотел Валере помочь и достаточно часто его консультировал, — практически невозможно достичь успеха. Валерий, несомненно, старался. Он штудировал горы литературы. Однако опыт побед приобретается через горечь поражений. Нужно что-то проиграть для того, чтобы понять, как надо выигрывать. Даже с тем составом, которым располагал Тихоненко, во время матчей достаточно часто молодой тренер терял нить игры. Таким образом, два сезона подряд, которые ЦСКА проиграл, заставили отца вновь обратиться к мысли о том, что его команде нужен сильный, волевой наставник. И вообще клуб нуждается в создании и развитии новой инфраструктуры. Если говорить об отце как об управленце — он прекрасный лидер. Он замечательно вел за собой и как тренер, и как менеджер. Однако что такое настоящая новая современная инфраструктура, папа, видимо, понимал только в первом приближении. Поэтому сначала родилась идея пригласить лучшего управленца отечественного баскетбола. А лучшим на тот период был, да и сейчас остается, Сергей Валентинович Кущенко. При первом разговоре между Кущенко и Гомельским я, естественно, не присутствовал. Это было, что называется, закинуть удочку. Как отнесется человек к такому предложению? Логика отца была ясна, но Кущенко было о чем задуматься. «Урал-Грейт» — его любимое детище, созданное с нуля и доведенное до двукратной победы в чемпионате России. И вот так бросить все и переехать в Москву, где ни родственников, ни близких друзей нет, — решение тяжелое. И далось оно Сергею Валентиновичу нелегко. Однако все-таки его амбиции, его спортивные качества взяли верх, и он согласился на предложение Гомельского. Кущенко переехал в Москву, возглавив клуб с определенными условиями. Я не могу сказать, что два этих человека — Гомельский и Кущенко — дружили. Наоборот, конфликтные ситуации, особенно в начале совместной работы, возникали одна за другой. Нужно понимать характеры обоих. У папы всегда были диктаторские замашки: «Я так решил, значит, будет именно так». Кущенко, у которого был определенный наработанный опыт в Перми, возражал: «А вот это нам в «Урал-Грейте» принесло успех». Так что спорили они достаточно часто и достаточно остро. Зная, что будет именно так, Сергей Валентинович изначально оговорил условие, по которому команду управленцев он будет подбирать сам под себя. То есть не Гомельский диктует ему, с кем он должен работать и как, а решает он сам. И если необходимо, он привезет этих специалистов хоть из Перми, хоть с Камчатки, но привезет, поставит на место, и подчиняться они будут только ему. То есть управленческая вертикаль в ЦСКА будет выстраиваться под нового генерального директора. Именно так назвали должность, которую занял Кущенко. Переезд в Москву этого специалиста не состоялся бы без одобрения владельца клуба Михаила Прохорова. После первой же встречи с Кущенко он сказал, что одобряет эту кандидатуру и полностью ему доверяет. Новый план развития ЦСКА Сергей Кущенко представил к концу своего первого сезона, и этот план тоже был одобрен.

Одну из идей, которую осуществил Сергей Кущенко, придя в ЦСКА, это смена тренера. Ему пришлось убеждать папу, что ЦСКА нужен великий тренер. Тренер с именем, который может повести за собой команду, даст результат и будет лидером. Среди тех кандидатур, которые в то время были на слуху, безусловно, выделялся Душан Ивкович. Именно он после долгих переговоров согласился возглавить ЦСКА. Я думаю, что именно с того периода, а это произошло летом 2001 года, сильно изменилась роль папы в клубе ЦСКА. Ивкович — тренер авторитетный, но и авторитарный. Мнение Гомельского, несмотря на все его баскетбольные заслуги, Ивковича волновало в меньшей степени. Прийти к нему и заявить: «Нужно делать так и вот так», — папа уже не мог. Я не могу сказать, что они вообще не контактировали. Душан достаточно воспитанный человек, и раза три-четыре за сезон он приходил к отцу со словами: «Президент, каково твое мнение?» Но на этом влияние папы на команду и на то, как она играла в баскетбол, начиналось и заканчивалось.

Конечно, у папы было свое мнение, но в оперативное руководство, в проведение тренировок он влезать не мог. Зато оказалось, что он умеет хорошо делать другую работу. С того времени папа стал публичным человеком — лицом ПБК ЦСКА. Всегда в своей жизни папа любил и умел работать с журналистами. Да и журналисты в большинстве своем его любили, за исключением тех случаев, когда он тренировал команду соперника. Папины интервью как в печати, так и на радио и ТВ появлялись в среднем раз в неделю. Он рассуждал на любые темы, которые интересовали журналистов. Мои коллеги не знали отказа. И честно говоря, папина популярность в этот заключительный период его жизни оказалась гораздо выше, чем когда он работал даже со сборной СССР.

Отметив свое шестидесятидевятилетие, он сказал: «Вовка, теперь буду отмечать каждый день рождения как последний. Кто же знает, сколько Бог еще отпустит?» С тех пор дни рождения Гомельского-старшего стали частью светской жизни Москвы. У него на торжествах собирались политики, артисты, музыканты: Юрий Михайлович Лужков и Евгений Максимович Примаков, Геннадий Хазанов и Иосиф Давыдович Кобзон... Но приходили и люди, которые просто были с папой знакомы. Однажды на его дне рождения мне довелось общаться даже с Владимиром Жириновским. Он поздравил папу и сказал, что Гомельский в баскетболе — это как Жириновский в политике. Эти праздники проходили очень весело. Собирались и папины воспитанники. Были и мадридский «Реал» в полном составе, и каунасский «Жальгирис» вместе с Сабонисом... Папу хорошо и красиво поздравляли.

Никогда не забуду, как на одном из таких дней рождения совершенно неожиданно посол Литвы в Российской Федерации вручил папе орден за развитие литовского баскетбола. Вкупе со званием заслуженного тренера Литвы, полученного еще при советской власти, этот орден давал папе право на получение литовского гражданства. Это было ему очень приятно и польстило его самолюбию. Но и действительно, когда твои заслуги оценивают так высоко, это не может не радовать. Настроение у Александра Яковлевича было просто отменное. Интересно, что на одном из дней рождения проявилась папина любовь к пению. Своим гостям профессиональным певцам — он всегда с удовольствием подпевал. Причем ни у кого из них не хватило смелости сказать: «Саша, не мешай!» Дуэт Иосифа Кобзона и Александра Гомельского однажды звучал даже в универсальном спортивном комплексе ЦСКА.

После того как 11 сентября 2001 года в Соединенных Штатах произошел известный всем теракт, дела моих братьев, Александра и Кирилла, живущих в Америке, сильно пошатнулись. Косвенно эта трагедия нанесла удар по мелкому и среднему бизнесу в США. И папа сделал все от него возможное, чтобы его дети вернулись в Россию. Он хлопотал о том, чтобы им вернули российское гражданство, а когда они получили паспорта, помогал обустроить жизнь в столице. В общем, он сделал все, что мог сделать отец для своих сыновей.

Возвращаясь к баскетболу, хочу сказать, что приход Ивковича и селекционная работа, которая проделыва-лась под его руководством, конечно, результаты дала. Начиная с 2002 года армейцы Москвы регулярно стали попадать в «Финал четырех». Но вот выиграть его, завоевать самый почетный клубный баскетбольный трофей не удавалось никак. Тут, наверно, уместно вспомнить об одной истории, которая имела далеко идущие последствия. История Джона Роберта Холдена. Этот темнокожий американец после окончания университета в Питтсбурге приехал в Европу. Сначала выступал в Латвии, затем в Бельгии, где его и заметил Душан Ивкович. Против заключения контракта с Холденом в ЦСКА не возражал никто. Просто у нас в чемпионате России действовало и по-прежнему действует правило, которое называется лимит на легионеров. Как раз в 2002 году у папы появилась идея, как можно, не нарушая этого закона, ввести в состав команды троих американцев. Папино предложение было просто, как все гениальное: одному из них нужно выхлопотать российское гражданство. Первым кандидатом был Холден — интеллигентный, хорошо образованный, спокойный молодой человек. К тому же после разговоров с Холденом выяснилось, что он никогда не выступал ни за какие сборные США. Получалось, что ему не нужно было менять баскетбольное гражданство. Это был немаловажный факт, потому что в Международной федерации эти правила очень строги. Хорошим примером служит история Валеры Дайнеко, который один раз в жизни выступил за юношескую сборную Белоруссии, после чего ни за какую другую выступать ему уже не разрешили.

В течение года продолжались хлопоты по поводу паспорта Холдена. Хорошо, что папа имел такую высокую пробивную способность. Для старшего Гомельского просто не существовало закрытых дверей. Он ходил в Администрацию Президента, в консульское управление МИДа России и везде находил людей, которые его знали и в общем и целом не отказывались помочь. Конечно, эти хлопоты заняли достаточно длительное время. Российский паспорт Джону Роберту вручили только в 2003 году. Но интересно, что приблизительно за полгода до этого события у папы за столом собралась компания друзей, и он рассказал о своих стараниях по поводу американца, а потом добавил фразу: «Вот увидите, он еще за сборную России будет играть».

Вы не представляете, уважаемые читатели, какой смех раздался в комнате. Хохотали все, да я и сам усмехался. Ну посудите сами, где Холден, а где сборная России... Это ж какой дар провидения нужно было иметь, какое изумительное баскетбольное чутье, чтобы тогда, в 2002-м, заявить о том, что Холден будет выступать за сборную России! В 2005 году это случилось. Джон Роберт сыграл за нашу национальную команду свой первый матч. А в 2007-м на чемпионате Европы в Испании в финальной встрече против хозяев площадки — гениальной сборной Испании — он на последней секунде забил победный мяч, впервые с 1985 года сделав сборную нашей страны чемпионом Европы! Целых двадцать два года отечественная национальная команда не приближалась к пьедесталу почета. Эту победу, конечно, завоевала вся сборная вместе с двумя американцами: тренером Дэвидом Блатом, у которого два паспорта — американский и израильский, и основным разыгрывающим Джоном Робертом Холденом, у которого тоже два паспорта — американский и российский.

Это не конец истории. Через неделю, когда мы пришли на Ваганьковское кладбище на могилу отца, нас ждало сильное потрясение. На памятнике (он выполнен в виде бросающего по кольцу баскетболиста), на самом его верху, под мячом, был повязан российский триколор. Это было по-человечески так трогательно, так важно для всех Гомельских — увидеть и почувствовать такую любовь, признательность и благодарность любителей баскетбола нашей страны великому тренеру Александру Гомельскому. Не только за те победы, которые он завоевал как «папа» всего нашего баскетбола, но и за его дар провидения. За то, что он угадал с Холденом. За то, что завершил это дело до конца. Трудно сказать, сколько еще проиграет у нас Джон Роберт, но лишним в российском баскетболе он уже не будет никогда. Он уже вошел в нашу баскетбольную историю.

Я рисую практически безоблачную картину, но на самом деле это было не так. Где-то с 2000 года папа знал, что он болен. Но папа боец! Он со своей болезнью боролся. Правда, с переменным успехом.

В 2003 году, когда армейцы вновь не выиграли «Финал четырех», папа приложил огромные усилия для того, чтобы он состоялся в Москве. Два раза подряд, сначала в мае 2003 года, а затем и в мае 2004 года, ЦСКА уступал в полуфиналах этого турнира только потому, что играл с хозяевами площадки. ЦСКА проводил хорошие матчи, но победить тот же «Маккаби» на их площадке при поддержке десяти тысяч болельщиков было практически невозможно.

2004 год был годом олимпийским. Работая на телевидении, я с 1992 года не пропускал ни одной Олимпиады, поэтому поехал и в Афины. А вот поедет ли в Грецию отец, мы не знали, потому что чувствовал он себя все хуже и хуже. И все-таки в тот день, когда я уезжал, а это было за четыре дня до открытия Олимпийских игр, папа принял решение лететь.

В баскетбольном турнире сборная России участия не принимала, и мой график работы был несколько свободнее, чем обычно, поэтому у меня была возможность встретить папу и помочь ему разместиться.

Папа несколько дней жил на корабле, где поселили практически всех официальных лиц и гостей Олимпийского комитета России. Но там ему активно не нравилось — прежде всего, потому что все вокруг шумно развлекались по полной программе, а для папы намного интереснее был спорт. Представьте себе, что он с 1956 года не пропускал ни одной Олимпиады! Ему хотелось с кем-нибудь обсудить спортивные новости и вспомнить о прошлых заслугах нашего баскетбола, но, увы, общения особо не получалось, потому что большинство людей, которое его окружало, никакого отношения к спорту не имело. Отец переехал в гостиницу, которая располагалась примерно в сорока пяти-пятидесяти км от Афин. Хорошо, что у меня была машина, и мы с моим близким другом Александром Владимировичем Комельковым практически каждое утро после завтрака садились в нашу «бээмвуху» и отправлялись за папой. Ехать по олимпийским Афинам, я вас уверяю, дело очень непростое. Но к полудню мы к нему все же добирались. Папа спрашивал: «Ребята, искупаться не хотите?» Пляж при гостинице был просто замечательный. Мы купались, выпивали чашечку греческого кофе и возвращались в город.

О том, что папу на баскетбольном турнире аккредитовали как VIP-персону, наверное, даже говорить не надо. Мы смотрели баскетбол. Причем это был тот самый баскетбол, когда сбылось папино пророчество. Именно он первым сказал, что недалек тот час, когда «Дрим-тим» — сборная США — проиграет. «Дрим-тим» в Афинах не просто проиграла, но не поймите меня превратно: папа не злорадствовал. Просто когда мы сидели на матче США—Пуэрто-Рико, он вдруг еще на разминке начал вспоминать свой матч против пуэрториканцев, который состоялся на Олимпиаде-68 в Мехико. Тогда за сборную США выступали те студенты американских вузов, которые, во-первых, родились в Пуэрто-Рико и, во-вторых, не попали в сборную США. Это была классная команда, и сборная СССР одержала очень тяжелую победу. Пуэрториканцы не сдавались до самого конца.

Потом папа начал вспоминать и матч США—Пуэрто-Рико 1976 года на Олимпиаде в Монреале, когда пуэрториканцы едва не обыграли американцев. Рассказывая об этом, папа сидел на трибуне в окружении журналистов, которые сначала просто слушали, а потом вдруг неожиданно вытащили диктофоны и блокноты и стали все это записывать. Собственно говоря, уже к середине второй четверти для американцев запахло жареным. Справиться с поймавшими вдохновение Арройо и Аюсо американцы так и не сумели. Конечно, победу заслужили все участники сборной Пуэрто-Рико, но забивали на площадке только эти двое. Не удивительно, что оба этих игрока с пуэрто-риканскими паспортами тем же летом заключили контракты с различными клубами НБА. Американцы заметили и оценили их высочайшее мастерство.

Но ведь это был только групповой матч. Проигрыш в этой встрече отнюдь не означал для команды США вылет с Олимпиады. Просто когда мы после этого матча сели в машину, по дороге в гостиницу папа сказал нам с Александром Владимировичем: «Это не последнее их поражение здесь. Вот увидите, американцы настолько далеки от своей лучшей формы, они настолько самоуверенны, что еще здесь проиграют. Я сомневаюсь, что они завоюют золотые медали».

После поражения от пуэрториканцев, которое только что случилось на наших глазах, слушать папин прогноз было не удивительно. Другое дело, я в уме начал перебирать варианты: а какая же команда может обыграть сборную США?

Мы с папой присутствовали на матче США—Аргентина. Ох, какой баскетбол, как будто специально для Александра Гомельского, выдала аргентинская команда! Вот кто смог победить «непобедимую «Дрим-тим». В третий раз за всю историю участия в Олимпийских играх сборная США не завоевала в Афинах золотые медали. Впрочем, так же, как и серебряные. Это было предсказано папой и произошло на его глазах.

Сам по себе баскетбол на Олимпиаде после поражения США заблистал новыми красками. Оказалось, что сведение уровня баскетбола к одному знаменателю происходит, оно тащит его вверх. И в то же время оказалось, что латиноамериканский баскетбол не только существует, но и развивается. Аргентина, Пуэрто-Рико, Бразилия — какие звезды играют в этих командах! Ну не зря же они заключили после этой Олимпиады контракты с клубами НБА.

Что касается европейского баскетбола, то все ждали успеха от сборной Греции. Мы с папой тоже болели за эту команду, так как в ее составе были замечательные баскетболисты ЦСКА: Папалукас, Димас Дикудис и бывший армеец Хацивретас. Но отец, внимательно наблюдая за ходом матчей, именно тогда, в 2004 году, особо отметил Диамантидиса: «Этот парень, хоть и лучший защитник сборной Греции, никогда в жизни не будет играть в американской команде, потому что его умение защищаться и подыгрывать не ценится тренерами НБА».

Диамантидис действительно подыгровщик. Он поставит заслон, он подстрахует, он забьет свои шесть-восемь очков за игру, не больше, потому что он не снайпер. Но именно поэтому он и остается незаметным. Я тогда недоумевал: с чего он вдруг так хвалит этого Диамантидиса? Удивительно, но следующие два сезона в Европе Димитрис Диамантидис признавался лучшим игроком оборонительного плана. Обычно это звание присваивают высокорослым, которые накрывают много бросков и много мячей подбирают под своим щитом. А Диамантидис с его ста девяносто пятью сантиметрами роста действительно мог раствориться среди звезд греческой сборной. Но, нет, не пропал. Так что опять папа был прав, касаясь оценки качеств того или иного баскетболиста. Диамантидис — классный игрок. Но вот скауты НБА его как будто не замечают.

В Афинах у нас с папой было время пообщаться, мы часто ужинали и обедали вместе. И я как-то попросил его дать оценку тем тренерам, которые работают в НБА. Отец сказал такую вещь: «Ты понимаешь, с моей точки зрения, там, в НБА, в тридцати клубах я могу выделить четырех, ну максимум пятерых лучших специалистов. Это действительно гениальные тренеры».

Он стал перечислять фамилии, причем начал свой список не с Фила Джексона, хотя он тоже в него попал, а с Лэрри Брауна. Я спросил: «Пап, а дальше?» «А дальше, — говорит, — они все приблизительно равные, одинаковые, с очень сходным пониманием баскетбола».

Лига НБА, с точки зрения папы, — это лига игроков. Лига звезд, а не тренеров. Понятие «тренер-звезда» в НБА стоит на последнем месте. Тренеров не раскручивают, и придавать им дополнительную популярность начинают в последнюю очередь.

«Оттого что они так похожи по своему пониманию баскетбола, они такие одинаковые продукты одной и той же школы, вот и получается, что прогресс команд, находящихся в нижней половине турнирной таблицы, заметным становится только тогда, когда приходит выдающийся тренер и берет эту команду в свои руки».

Я снова сбиваюсь на баскетбол, уходя от разных историй, которые происходили с папой. В один из дней афинской Олимпиады нам нужно было быть на репортаже где-то около шести часов вечера. Время свободного хватало, поэтому, приехав утром к отцу, мы расположились на пляже: отдыхаем, загораем, собираемся обедать... Шла уже вторая половина Олимпиады, и на этом пляже было достаточно много русских. Некоторые из них папу узнавали, подходили, здоровались. Там же оказался и наш известный шоумен Борис Моисеев. Солнце палило нещадно. Папа забыл в номере кепку и попросил меня купить в отеле какой-нибудь солнцезащитный крем, но я вернулся ни с чем: в киоске был обеденный перерыв. В этот момент с ним как раз здоровался Борис Моисеев. Он тут же поинтересовался: «Александр Яковлевич, какая-то проблема?» Папа ответил, что у него нет никакого крема от загара. И вот тут Борис Моисеев проявил неожиданную предупредительность. Он говорит: «У меня с собой есть, сейчас я за вами поухаживаю». Он пробежал полпляжа до своего зонтика и вернулся с каким-то тюбиком: «Садитесь, Александр Яковлевич. Куда втирать?» Отец говорит: «Ну, голова обгорела...» К 2004 году папа ведь уже был практически без волос. Поэтому, действительно, от солнца лысина у него была уже даже не розовая...

В течение пятнадцати-двадцати минут Борис Моисеев втирал этот крем в голову Александру Гомельскому, а вся русскоговорящая часть пляжа время от времени двусмысленно переглядывалась.

Когда-то я выразил папе свое недовольство тем, что он в репортаже назвал меня Вовкой. Мне уже было за сорок, и я сказал ему: «Пап, ну не Вовка я... Я уже взрослый и известный человек». На что он мне ответил: «А дети для родителей не взрослеют. Ты для меня по-прежнему ребенок. И поэтому когда я не контролирую себя, то называю так, как привык с детства».

С другой стороны, я думаю, что и для детей, какие бы они ни были взрослые, родители навсегда остаются очень и очень дорогими людьми. Так и папа для меня. Я же по-другому его никогда и не называл. Только папой.

Я ему очень благодарен за многие вещи, которые в моей жизни случились с его подачи, с его помощью или по его совету. Об одной из таких вещей я не могу не рассказать.

Долгие годы мы с Ларисой жили в съемных квартирах, своей у нас не было. После моего развода прежнее жилье осталось жене и дочке от первого брака. У Ларисы, как я уже говорил, квартира в Ленинграде. И вот в 2004 году папа нам очень помог приобрести квартиру в Москве. Пусть небольшую, но очень удобную. К тому же до «Останкино» ехать всего десять минут. Случилось это перед самым отъездом на Олимпиаду. Сразу после приезда мы с Ларисой вплотную занялись ремонтом. Осенью в квартире уже можно было жить. Вот только мебели, кроме кухонной, никакой не было — покупка квартиры и ее ремонт «съели» все деньги. Первый предмет мебели, с которого мы начали обустройство дома, был стол — такой, чтобы за ним мы могли принимать большое количество гостей. Но нашим первым и самым почетным гостем непременно должен был быть, конечно, папа.

...К осени папа стал чувствовать себя все хуже и хуже. Он почти перестал есть, очень похудел. На одном из баскетбольных матчей мы с женой подошли к нему и сказали: «Александр Яковлевич, папа, мы хотим отпраздновать новоселье и приглашаем только тебя и Татьяну».

Наверное, у папы не было сил отказать, и к нам на новоселье он пришел. Татьяна позвонила Ларисе и сообщила, что он почти ничего не ест. Что было делать? И тут я стал вспоминать, какие же блюда у папы самые любимые, чтобы он в гостях хоть немножко поел с удовольствием. И я вспомнил, что в Риге он больше всего любил миноги, из салатов предпочитал «Столичный», но чтобы обязательно огурцы в нем были соленые. И лучше, если с курицей. А из горячих блюд больше всего папа любил гуся. Я сам неплохо готовлю, да и Лариса постаралась, так что мы накрыли такой стол, где еды хватило бы не на четверых, а человек на двенадцать. Но я был очень рад, что в моем новом доме папе понравилось, и он даже отметил это тостом. Честно говоря, он в то время сам на себя уже не был похож. А все-таки за счастье в новом доме и за нашу удачу он выпил, и, по-моему, выпил с удовольствием. Получилось очень теплое, доброе, семейное застолье. Вот сколько бы лет ни прошло с его смерти, а запомнил я его именно таким, каким он был у нас в гостях в тот вечер.

После того новоселья недели через три папе стало совсем худо. Он попал в Москве в больницу, но и там ему не могли помочь. Диагноз-то был поставлен достаточно давно — лимфома. А вот как ее лечить?.. Та химиотерапия, которую ему предложили в Москве, и та, что он частично принимал в Израиле, эффекта не давала. Некоторые лимфоузлы из-за злокачественных образований увеличились в несколько раз, и один из них стал передавливать кровоток той артерии, которая снабжает кровью головной мозг. Папа стал часто терять сознание. Именно в этот момент Кирилл выяснил, что самый передовой центр по лечению лимфомы находится в Хьюстоне. Связавшись с Хьюстонским раковым центром, мы выяснили, что свободных мест нет и нужно ждать в очереди до полугода. А такого времени у нас уже не было. Пользуясь случаем, хочу выразить огромную благодарность комиссионеру НБА Дэвиду Стерну, который употребил все свое влияние для того, чтобы Гомельского все-таки приняли в Хьюстоне. Вскоре оттуда пришло подтверждение, а вместе с ним и надежда....

С отцом через Нью-Йорк в Хьюстон вылетел Саша. Папа уже держался только на уколах, и это счастье, что его удалось довезти. Случилось это в последнюю неделю уходящего 2004 года. У каждого из нас была своя работа, свои заботы, тем не менее мы установили график, чтобы папа не оставался в больнице один. Первые три недели с ним провел Саша, потом туда приезжала Таня, потом Кирилл и в последнюю очередь прилетел я. Так что о развитии событий там, в Хьюстоне, поначалу я знаю только со слов близких родственников. Сразу же по приезде папе сделали небольшую операцию, благодаря которой удалось резко улучшить кровоснабжение головного мозга. Это тут же благоприятно отразилось на его состоянии и настроении. А дальше лечащий врач предложил провести курс химиотерапии. Кстати говоря, Хьюстонский раковый центр — это не лечебное, а научно-исследовательское учреждение. Но в связи с тем, что за те годы, пока он открыт, через него проходит огромное количество пациентов, там накоплен большой практический опыт.

Это можно назвать счастливым стечением обстоятельств, что те препараты, которые стали вводить отцу с первого дня, оказывали то действие, которое от них ожидали, причем достаточно быстро.

Папа потом вспоминал, что когда первый раз его завезли в палату и стали готовить к подсоединению к этим капельницам, он обратил внимание, что медсестры надевают на каждую руку по две хирургические перчатки и после того, как в вену был вставлен катетер, вокруг него создавалось несчетное количество всевозможных пластырей и «нарукавников». Папу это удивило, и он спросил: «Why?» — «Зачем?» Ему объяснили, что препарат, который ему будут вводить в кровь, — это яд, причем сильнодействующий. И если это вещество попадет на кожу, то будут язвы и ожоги. Таким образом, папа убедился, что лечение от рака — это яд. Кроме этого сама по себе химиотерапия — это крайне неприятная и болезненная процедура. После каждой «химии» пациент два-три дня находится в очень тяжелом состоянии. С другой стороны, с первого сеанса у папы обозначилась положительная динамика. Практически все опухоли на лимфоузлах перестали расти и стали уменьшаться в диаметре. Это хорошо показывала компьютерная томография. Таким образом, к приезду Кирилла папа уже начал вставать.

18 января 2005 году папе исполнилось семьдесят семь лет. Он мне сам рассказывал, что в этот день телефон разрывался от звонков с поздравлениями. Звонили как из Москвы, так и из США. К папе я прилетел 31 января и пробыл с ним восемнадцать дней. Я думаю, что настоящий перелом в пользу его выздоровления произошел, когда там был Кирилл, но результат увидел я. Папа потихонечку стал оживать. За те дни, что я там пробыл, он всего один раз попал в реанимацию. Это случилось на следующий день после седьмой химиотерапии. Я не могу сказать, что у папы проснулся аппетит. Но он по натуре был волевой человек и сам понимал, что обязательно надо есть, хоть немного, чтобы поддерживать силы. Как я обрадовался, когда он что-то стал просить из еды! За завтраком, обедом или ужином он говорил: «Хочу съесть это». Тут уже нужно было скорее выполнить его желание, что в Америке сделать несложно.

В начале февраля папа захотел на свежий воздух и запросился на прогулку. Мы стали выходить на улицу. Территория центра была огромной и очень живописной. Мы день за днем не спеша прохаживались по набережным, как вдруг он сказал: «Я скоро бегать начну!» На это я мог ответить только одно: «Папа, ты сошел с ума».

Папа всю жизнь при росте сто шестьдесят девять сантиметров весил восемьдесят четыре-восемьдесят шесть килограммов. Когда он находился в Хьюстоне, в нем не было и шестидесяти пяти. Какой бег? «Нет-нет-нет, — возразил мне отец. — Я хочу набрать вес, и для того чтобы сердце работало нормально, я должен бегать». «Врачи тебе не позволят, папа!» — пытался противостоять ему я. Но переубедить его было невозможно. И вот однажды утром, еще до завтрака, мы вышли с папой на очередную прогулку. Зимой в Хьюстоне достаточно тепло, за окном было около пятнадцати градусов тепла. Тем не менее он надел свою любимую шапочку-петушок, цээсковский красно-синий костюм, и мы «побежали». Конечно, это трудно назвать бегом, скорее это походило на очень бодрый шаг. Я находился рядом, готовый поддержать папу, если ему станет плохо.

Тут надо сказать, что врачи, которые обслуживают Хьюстонский раковый центр, живут, как правило, неподалеку от работы. У них является хорошим тоном не ездить по территории центра на автомобилях из экологических соображений. Папин лечащий врач — гениальный доктор, американец индийского происхождения ехал, как обычно, на работу на своем велосипеде, как вдруг увидел своего пациента. Вообще мимика индусов, по-моему, достаточно сдержанная, и проявление эмоций с их стороны можно встретить нечасто. Но когда он увидел отца почти бегущим, то чуть не упал со своего велосипеда! Остановился, бросил велосипед и подошел к нам, а отец, улыбаясь во все тридцать два зуба, понимая, что он нарушитель режима, как ни в чем не бывало поздоровался: «Good morning, doc! (Доброе утро, доктор!)» Доктор же, находясь под сильным впечатлением, не отвечая на это приветствие, выпалил: «Алекс, вы сошли с ума!» Я решил вмешаться и пояснил:

«Доктор, он не бегает, он просто быстро ходит. Говорит, что для сердца это очень хорошо».

Тут уже доктор прочел нам двадцатиминутную лекцию о том, что хорошо для больного лимфомой, а что плохо. Я говорю: «Папа, теперь у меня есть все необходимые аргументы для того, чтобы тебе это запретить». «Ну ладно, — согласился он. — Быстро ходить ты мне запрещаешь. А гулять?» Вот гулять я ему запретить не мог. И мы выходили с ним два раза в день на прогулку: один раз с утра, до завтрака, и один — вечером. Причем уходили мы далеко, для того чтобы дойти до какого-нибудь ресторанчика и там поужинать.

Больше всего отцу понравился итальянский ресторан. И не потому, что он был любителем итальянской кухни. А потому, что, когда мы первый раз туда пришли, владелец ресторана узнал отца! Он внимательно посмотрел на него и сказал: «I know you, coach! (Я тебя знаю, тренер!)» Удивительно, но этот человек узнал папу даже в таком состоянии. Он был футбольный болельщик. Весь его ресторан был увешан фотографиями футбольных звезд. Однако на одной из стен, в самом маленьком зальчике ресторана, висел снимок сборной Италии созыва то ли 1971, то ли 1975 года, на котором вся команда стояла вместе с тренерами — с Гамбой и Рубини. Когда он нас подвел к этой фотографии, отец уверенно сказал: «Это мои друзья!»

Я знал, что с Рубини папа действительно дружил, а вот с Гамбой отношения у них не складывались. Он немножко покривил душой, когда сказал, что Алессандро Гамба не только его тезка и коллега, но и друг. Итальянский владелец ресторана был на вершине счастья. Нас обслуживали, как особ голубых кровей. И когда я спросил, а не варят ли они суп — папе как больному все-таки было лучше есть жидкую пищу, — они ответили: любой. Для «синьоре эль тренадоре» любой суп. И уж тут мы действительно не стали отказывать себе ни в чем и заказали буйабес. Это средиземноморский суп, который, по мнению французов, правильно готовят только в одном городе мира — в Марселе. Но для нас он был сделан в Хьюстоне и, по-моему, марсельскому не уступал. Первый раз я увидел, что отец хоть какое-то блюдо съел все до конца. Спасибо этому владельцу ресторана за любовь к спорту и за то, что отлично умеет готовить. С того момента как папа стал себя лучше чувствовать и меньше спать, он отобрал у меня свой телефон и на многие звонки стал отвечать сам. А из Москвы в феврале 2005 года приходили тревожные вести. В мае 2005 года, как известно, «Финал четырех» Евролиги УЛЕБ должен был состояться в Москве. Но так уж получилось, что при планировании мероприятия не учли, что 9 мая 2005 года в столице празднуется еще и шестидесятилетие победы в Великой Отечественной войне. В Москву на празднование приехало около шестидесяти лидеров других государств, а сколько еще сопровождающих лиц и почетных гостей! Естественно, возникла проблема с размещением. Первым в Хьюстон позвонил Юра Юрков — заместитель генерального директора ПБК ЦСКА. По условиями проведения соревнования размещать участников и судей можно было: а) только в пятизвездочных отелях и б) в разных. А тут выяснилось, что Администрация Президента России практически всю бронь в пяти- и даже в четырехзвездочных гостиницах в Москве сняла под себя. А кто может помешать Администрации Президента делать то, что ей нужно? Тем не менее папа, как только узнал эту неприятную новость, прямо из Хьюстона позвонил мэру Москвы Юрию Лужкову. Юрий Михайлович в первую очередь поинтересовался здоровьем папы, выслушал его, а потом сказал, что он вряд ли сможет помочь, потому что его влияния на Администрацию Президента недостаточно для решения такого вопроса. Но уверил, что со своей стороны все письма, которые нужно, он подпишет, и тот фонд, который находится в его ведении, предоставит.

Дальше путем многочисленных звонков отец все-таки сумел выйти на одного из руководителей Администрации Президента господина Сечина, который, к счастью, оказался большим любителем спорта и знал, кто такой Гомельский. С папой он говорил приветливо и, выяснив суть проблемы, тоже согласился помочь. Таким образом, где-то к середине марта проблема была решена. Для УЛЕБовских гостей, для игроков и арбитров были выделены места в лучших гостиницах Москвы. Этот вопрос папа сумел разрулить, находясь в больнице. Но это зажгло тревожный огонек.

Без работы старший Гомельский находиться не мог, он чувствовал себя ненужным. Именно это чувство ненужности подстегивало папу, он хотел как можно быстрее поправиться и вернуться в Москву. Именно поэтому, с моей точки зрения, в Хьюстоне он до конца не долечился. Как только ему сообщили о том, что опухолей практически нет и что теперь нужно пройти закрепляющую традиционную терапию, папу стали облучать. Так вот вместо того чтобы пройти десять сеансов радиологической терапии, он прошел только три. После чего сказал, что он не может здесь больше находиться, потребовал, чтобы его выписали, и он улетает в Москву.

Не могу обойти вниманием еще один момент. Лечение рака в таком учреждении, как Хьюстонский раковый центр, — дело не из дешевых. И таких денег, во что обошлось лечение отца, ни у него, ни у его сыновей, естественно, не было. Я хочу выразить благодарность и пожелать огромного здоровья Михаилу Прохорову, который, зная, в каком состоянии находится мой папа, сказал, что по этому поводу беспокоиться не нужно и он оплатит это лечение из своих личных средств. Что он и сделал. Спасибо ему огромное!!!

В аэропорту мы встречали папу всей семьей. Прилетал он вместе с Сашкой, а мы с помощью хорошего папиного приятеля Михаила Дзамашвили, который работает в Шереметьево-2, заказали V1P, и папино прибытие обставили без посторонних, по-семейному. Жена Евгения — Татьяна Андреевна — приготовила фаршированную рыбу, которой его угощали прямо в аэропорту.

Все последние годы своей жизни папа если и выпивал, то только виски. Мы знали его любимый сорт, поэтому он с удовольствием поднял рюмку, чокнулся с нами и выпил. Для нас это был хороший знак. Я, честно говоря, в своем оптимизме, как обычно, пошел дальше всех. Я считал, что папу наконец вылечили, все проблемы позади и мы снова заживем хорошо и дружно, как и до его болезни.

Из аэропорта все разъехались по своим делам. А дел у папы было невпроворот. Ведь организация такого мероприятия, как проведение «Финала четырех», и по требованиям регламента, да и по размаху русского гостеприимства — дело непростое. Кстати говоря, гостеприимство было проявлено просто необыкновенное. Всем гостям и участникам была предложена культурная программа, всевозможные экскурсии... Другое дело, мы, близкие родственники, наверное, все-таки ошиблись. Ну нельзя было радоваться тому, что папа так рьяно и энергично взялся за работу! Надо было его беречь. Как моя Лариса говорит, нужно было построить золотую клетку, посадить в нее папу и сдувать с него пылинки. Нашей же основной мыслью была: «Папа снова здоров!» Не уберегли мы его. Но самое главное, из-за чего произошел обратный процесс, — это поражение команды ЦСКА в «Финале четырех».

Это был замечательный сезон для ЦСКА! Команда выигрывала у одного соперника за другим. В «Финал четырех» армейцы вошли с лучшими показателями по сезону. Команда была составлена гениально! С Джоном Робертом Холденом и Маркусом Брауном, с Моней и Хряпой, Грейнджером, нашими центровыми... Все ребята выступали просто здорово. Поэтому то, что произошло с командой в Москве, я до сих пор объяснить не могу. Скорее всего, что-то случилось не столько с командой, сколько с его тренером, Душаном Ивковичем. Я не сидел на этих матчах вместе с папой, потому что ему было отведено место на VIP-трибуне. Но то, что что-то не в порядке с ЦСКА, я заметил сам. Ивкович впал в какой-то ступор. Он, словно статуя самому себе, стоял у скамейки запасных, сложив руки на груди. Многие психологи эту закрытую позу объясняют тем, что человек как будто хотел обособиться от всего того, что происходит вокруг. Ивкович действительно обособился от команды. Наши баскетболисты потерпели очень обидное поражение от испанской «Tay керамики», которая в принципе ну как минимум не сильнее ЦСКА. Но играли же мы у себя дома! Всю игру догоняли и к концу матча догнали, у нас даже появилась надежда, что сейчас спокойненько доведем до победы, а послезавтра будем бороться в финале. Но... не получилось. Это был второй полуфинал. Первый уже состоялся. После такого обиднейшего поражения все молча встали и покинули зал. На трибуне остался один папа. Уже не было никакой охраны, к нему можно было спокойно подойти, что я и сделал и постарался его как-то подбодрить: «Папа, не расстраивайся...» Но разве можно было его утешить?.. Для папы это поражение было самым обидным за всю его послетренерскую карьеру. Ничто в жизни больше никогда не доставляло ему такого большого огорчения, как это фиаско.

Назначать виновных? Да он сроду не умел. Если говорить о спортивных поражениях, то папа — один из немногих тренеров в мире, кто всегда начинал с себя. Он считал, что если команда проиграла, то виноват тренер. Однако очень многие приписывают решение о снятии Ивковича Гомельскому. Это не так. О том, что Ивковича можно заменить, отец начал думать уже в конце мая, через две недели после «Финала четырех». А тогда он испытывал какую-то растерянность, горе и огромное сожаление.

Многие врачи говорят о том, что человеческий организм наиболее уязвим для разных болезней тогда, когда психически человек находится в подавленном состоянии. Вот папу это поражение угнетало так, что он ни разу даже не улыбнулся в течение нескольких недель после этого проигрыша. С его-то чувством юмора, с его любовью потравить анекдоты... Отойти от этого провала он так и не сумел. Столько сил, столько энергии и столько связей было активизировано Гомельским-старшим только для того, чтобы этот финал прошел в Москве и чтобы в этом финале одержать победу, и все напрасно!.. Ведь в Барселоне победила «Барселона». В Израиле — «Маккаби». ЦСКА должен был выиграть этот турнир! Папа и не представлял себе по-другому. Он как-то сказал мне: «Мне так стыдно за это поражение!» Ему было стыдно. Ему было горько. Именно в этот момент он был слабее всего, и в этот момент его снова настигла болезнь.

Я не врач, но я действительно уверен в том, что если бы армейцы победили в том году — а им это было по силам, — папа бы жил да жил. Потому что на душевном подъеме силы всего организма приходят в тонус и активно способствуют повышению сопротивляемости любой болезни. А тут случилось наоборот. В каком-то интервью, которое у меня брали уже через несколько месяцев после смерти папы, на вопрос о том, как он отнесся к поражению в «Финале четырех» в 2005 году, я не раздумывая ответил: «Он умер».

Конечно, я не считаю, что это первоочередная причина папиной смерти. Их много. Но это поражение сработало, как спусковой крючок. Как предательский выстрел в спину. И папа его не пережил.

Папе снова стало плохо. Он обратился к врачам, которые подтвердили прежний диагноз и рекомендовали ему вновь проходить химиотерапию, причем не в Москве. Папа полетел в Израиль, в тот самый центр, где он уже проходил химиотерапию. Как это ни обидно звучит, он полетел туда один. Татьяна с ним вылететь не смогла. В Израиле началось лечение, но, несмотря на заботу и внимательность врачей, папа чувствовал себя одиноко. Один он находиться не любил и не мог, поэтому практически после второго сеанса «химии» он не выдержал, все бросил и вернулся в Москву. Он скучал без семьи, без близких.

Через несколько дней в Москве мы встретились на юбилее у его друга Михаила Дзамашвили. Папа снова был один. Лариса поинтересовалась, как дела у ее крестника — она ведь крестная мама папиного младшего сына Виталика, — звонят ли они из Египта? На что папа с обидой сказал: «Куда они денутся. Конечно, звонят. Бросили меня здесь одного».

И в этих словах было столько обиды, что папу стало жалко.

Ну а в начале июля папа дома потерял сознание. Он был один, поэтому сколько он там пролежал на кухне, разбив лицо при падении, никто не знает. Когда приехала Таня, она сразу вызвала нас с Ларисой. Мы приехали, папа уже пришел в себя и был в постели. Тем не менее было видно, что с сознанием у него не все в порядке. Нас-то он узнал, а вот первый вопрос, который задал, был: «А где Фаня?» Что я мог сказать о том, где сейчас мама? Пришлось ответить, что Фаня в Питере: «Не волнуйся, папа, все хорошо».

Приехала скорая помощь, врачи рекомендовали госпитализацию, и папу положили в Боткинскую больницу.

Так в Боткинской больнице с начала июля и до 16 августа папа и пролежал. За то время у него побывали все его самые близкие друзья. Был мэр Москвы Лужков, который просидел у отца больше часа. Был Евгений Максимович Примаков. Был президент баскетбольной федерации Чернов. Приезжали и папины воспитанники — Саша Волков, Валера Тихоненко, Сережа Тараканов. Был Саша Полинский, который рассказывал о том, как всем понравился «Финал четырех»... Папа не оставался один. Мы с Ларисой обычно приезжали по утрам. Она кормила его завтраком, и мы общались. Через некоторое время он практически перестал говорить. Мне-то особенно это было и не нужно, я и так хорошо понимал папу по глазам. Поднять больного, помочь ему сходить в туалет, накормить — такие вещи слов не требуют.

16 августа мы приехали к папе к девяти утра, как обычно, чтобы покормить его завтраком. И когда уже все было готово, я начал сажать его, чтобы он поел сидя.

Лариса начала уговаривать его, как маленького: «За маму, за папу, за Виталика съешь ложечку...» Папа у нас на руках так и умер. Было около десяти утра. В этот момент невозвратимость потери и обрушилась. Плакать хотелось, как маленькому.

На похоронах папы на Ваганьковском кладбище очень сильные слова, от которых вновь пришлось подавлять слезы, произнес Яков Костюковскии — папин долголетний приятель, сценарист всех любимых кинокомедий Гайдая. Он сказал: «Вместе с Сашей ушла эпоха. Ушла эпоха побед отечественного спорта».

Понимание того, что папа олицетворял собой определенную эпоху, наверное, было всегда. Но такое острое прозрение, осознание того, насколько великим был папа, и то, что я, и все мы, потеряли его навсегда, пришло внезапно. И это не описать никакими словами. Никогда я больше не произнесу с гордостью и достоинством фразу о том, что репортаж о баскетболе вели отец и сын Гомельские. Никогда не высветится слово «папа» на моем мобильном телефоне. Не у кого больше попросить совета. Он ушел. Но остался баскетбол. Его баскетбол. Его клуб ЦСКА. Я бесконечно благодарен армейцам и Сергею Кущенко, что в следующем году армейцы все-таки выиграли этот «Финал четырех», и по Москве были развешаны растяжки с надписью: «Мы сделали это, папа!»

Папа при жизни был амбициозным и самолюбивым человеком. Он очень любил, когда его победы становились достоянием гласности. Он любил, когда его имя упоминали в положительном смысле, и всегда гордился своими победами и своими наградами. Поэтому то, что случилось после его смерти, было приятно всем нам — членам его семьи. И я надеюсь, что папа это все видит и знает. И уверен — ему тоже приятно.

Универсальный спортивный комплекс ЦСКА ровно через год, на годовщину его смерти, стал называться УСК ЦСКА имени Александра Яковлевича Гомельского. В том, что это произошло, конечно, огромная заслуга бывшего начальника ЦСКА Ольги Юрьевны Смородской. Вот кто оказался настоящим другом. Она подключила все свои возможности и энергию для того, чтобы ровно через год, 16 августа 2006 года, зал, в котором папа работал с 1980 года, стал носить его имя. Как сказали на похоронах, зал, в который «он просто перестал приходить на работу».

Той же осенью 2006 года во время первого турне команд НБА по Европе в Москву приехал Дэвид Стерн и практически все руководство НБА. Дэвид нашел время для того, чтобы посетить кладбище, положить цветы к мемориальной доске, которая установлена на фасаде УСК ЦСКА, и сказать много добрых слов об отце, своем друге. А венок был привезен из США. Еще было очень приятно, что турнир, который проходил в Москве с участием команды НБА «Лос-Анджелес клипперс», носил папино имя. Так он и вошел в историю как первый.

Папины друзья, которые имели возможность почтить его память, сделали так, чтобы папа был доволен. В Москве Юрий Михайлович Лужков отдал распоряжение об учреждении спортивной школы имени А.Я. Гомельского. Она была открыта и работает. В Московской области идею проведения турнира памяти А.Я. Гомельского тут же поддержал губернатор Московской области Борис Всеволодович Громов, и турнир стал ежегодным.

Спасибо большое всем за это!

Папа, мы все тебя помним.

logoВладимир Гомельский
logoЦСКА
logoАлександр Гомельский
logoДэвид Стерн