«Скажи Феррари, что без меня команда никогда бы не выиграла чемпионат». Глава 3. «Феррари»
В 1974-1975 гг. настал черед судьбы возвращать долги: переход в легендарную конюшню, первый титул Чемпиона мира, встреча с Марлен. Жизнь налаживалась.
Добавлены две фотографии в первую главу (первый автомобиль Лауды, участие в соревнованиях класса"Мини"); заменена фотография во второй главе (Лауда и супруги Стэнли).
Джон Сертис выиграл чемпионат мира в составе Феррари в 1964 г. В последующие годы среднее количество выигранных командой гонок за сезон равнялось единице. К 1973 г. в команде был полный бардак. Перед Жаки Иксом и Артуро Мерцарио стояла невыполнимая задача. В середине сезона, когда Икс с трудом квалифицировался 19-м в Сильверстоуне, «Феррари» выходила на старт лишь в каждой второй гонке.
Ответственным за неудачи признали инженера Коломбо, а исправлять ошибки вновь призвали великолепного Мауро Форгьери. Понятия не имею, почему ему когда-то указали на дверь, но в итоге «Феррари» дала ему второй шанс. Коломбо сосредоточился на работе с машиной Икса, а Форгьери с болидом Мерцарио. Для непосвященных же в проблемы Скудерии зрителей, вина за кошмарное выступление команды лежала целиком и полностью на плечах гонщиков.
Осенью 1973 г. меня пригласили на встречу с Энцо Феррари. Я должен был проехать несколько кругов по треку Фьорано, и затем поделиться впечатлениями со «старым хозяином». Я еще не владел итальянским, поэтому сын Феррари, Пьеро Ларди, выступал переводчиком. Пьеро был незаконнорожденным сыном, и вплоть до 1980-х не имел права носить фамилию отца. Настолько священной была память Феррари о другом, законном сыне, Дино, умершим от лейкемии в возрасте 24 лет.
- Ну? - спросил Феррари. – Что ты думаешь о машине?
- Это хлам, а не машина, - ответил я. Пьеро тут же прервал меня:
- Ты не можешь такое говорить.
- Почему это не могу? Машина не слушается руля, распределение веса кошмарное. Ею невозможно управлять.
- Нет, это тоже нельзя говорить.
- Ладно. Скажи ему, что в конструкции машины есть недостатки, заметные при поворотах. На переднюю ось тоже стоит обратить внимание.
Пьеро перевел эту безобидную фразу Феррари. Тот спросил Форгьери:
- Сколько времени потребуется для внесения предложенных Лаудой изменений?
- Неделя.
А потом сказал мне:
- Если через неделю, в это же время, твой результат не улучшится на одну секунду, пойдешь прочь.
Конечно, я знал, что Форгьери к этому моменту уже проделал большую работу, реконструируя ось, чтобы повысить маневренность машины. Ультиматум «хозяина» не особо меня встревожил. Но я понял, что своими словами побеспокоил большой пчелиный улей. Машины Феррари были идеальны по определению, это не подлежало сомнению. Если кто-то и был виноват в проблемах, то только пилоты. Ни в коем случае нельзя было говорить такому человеку как Энцо Феррари о том, что его машины плохо спроектированы.
Следующую неделю я провел в мастерской. Новая ось была настолько хороша, что я мог не беспокоиться за свое место (в первый, но не в последний раз в «Феррари»).
Один из лакеев Феррари когда-то сказал о нем: «Он – босс, он – бренд, он – сама жизнь». Так действительно было в 1970-х и даже в 1980-х: подобные высказывания были справедливы в то время, они формировали образ, «миф Феррари».
Когда я впервые познакомился с Феррари в 1973 г., ему было 75 лет. Несмотря на столь солидный возраст, выглядел он неотразимо. На публике он источал достоинство и величие, но в близком кругу был менее ярок. У него было несколько странных привычек: в присутствии других он мог почесать то, что не следовало бы; мог непрерывно на протяжении нескольких минут отплевываться в гигантский платок, напоминавший в развернутом состоянии флаг. Однако с возрастом он не потерял остроты ума, его высказывание были проницательны и оригинальны. В созданной им же обстановке, когда все вокруг были по-собачьи преданы ему, он сохранял прекрасное чувство легкой самоиронии. Однажды журналист спросил, каким он, Энцо Феррари, представляется самому себе.
- Когда утром я смотрю в зеркало, даже я себя не понимаю, - ответил Феррари. Он добавил, что некоторые вещи в мире поистине необъяснимы.
Вся Италия задавалась животрепещущим, хотя и бестактным, вопросом: что будет с фирмой после его смерти? Ответ был в высшей степени надменным: мне нет дела до того, что будет после меня.
При этом Феррари был вполне способен нести сентиментальный вздор. Также можно отметить его склонность к выступлениям в духе позднего Д’Аннунцио. Когда требовалось «воодушевить войско» - особенно во время так называемого «Ежегодного обращения» - он начинал говорить о принесенных «клятвах верности» и призывал не жалеть сил, «выковывая оружие победы».
Одной из самых известных и необычных черт Феррари было его нежелание посещать гонки и, за исключением редчайших случаев, покидать Модену и ее окрестности. Поскольку гости в доме Феррари были редкостью, он фактически жил в своем собственном мире, полностью зависимый от информации, поступавшей от его лакеев или из газет. Кажется, что в Италии совершенно невозможно говорить спокойно и беспристрастно о Феррари; так что в итоге личные предрассудки с одной стороны и корпоративные интересы с другой порождали огромное количество газетной бумаги, которая то и дело обрушивалась на голову какого-нибудь подчиненного Феррари. Энцо Феррари не был в состоянии проверять поступавшую информацию, отделять правду от лжи; таким образом пилоты команды, ее боссы и инженеры постоянно находились под давлением СМИ. Появление новичка в «Феррари» не могло пройти спокойно. Фурор был обеспечен во все времена – от Фанхио до Альборето.
Если все эмоции, получаемые от сотрудничества с «Феррари», направлялись в нужное русло, потенциал был поистине безграничным. Особенно, когда речь шла о технической поддержке и возможности прямого и немедленного доступа к треку Фьорано, находившегося в нескольких сотнях ярдов от ворот завода в Маранелло. Ни одна из команд Формулы-1 не могла похвастать постоянным наличием таких условий.
Когда мы с Клэем Регаццони тестировали болиды во Фьорано, Коммендаторе почти всегда присутствовал на треке. Нередко он мог просидеть весь день, прочитывая газеты одну за другой. Звук болидов словно оказывал на него лечебное действие. Довольно часто он обедал в крошечном ресторане, который по его распоряжению был построен на территории трека. Он всегда знал о цели тестов – проверка передней оси, выхлопной системы и т.д. – и требовал полной информации об их ходе. В этом не было большой надобности, он ни разу не давал рекомендаций по улучшению машины. Тем не менее все решения принимались руководителем, и уже потом исполнялись инженерами, менеджерами или пилотами.
В такой ситуации крайне важно было говорить лично с самим Феррари, минуя его служек и информаторов. В конечном счете, все, что он знал о происходящем в мире, основывалось на обрывочной информации его «источников»; техника умасливания "хозяина" была зачастую важнее техники как таковой. Он не был «добрым дядюшкой», нет. Он был Богом, и все боялись Его гнева.
В дни тестов я всегда стремился лично пообщаться с боссом, а если он не появлялся во Фьорано, я ехал прямо на завод и шел в его офис, никого об этом не предупреждая. Я осторожно стучал, дожидался разрешения войти, открывал дверь и вступал в знаменитый «грот» с впечатляющими темно-синими стенами и портретом умершего сына Феррари напротив его стола. Кроме меня никто не осмеливался искать личной встречи таким способом, но, по крайней мере, как мне казалось, он не возражал. В любом случае, это значительно облегчило мою жизнь в команде и позволило претворить в жизнь многие технические улучшения. Я даже был способен влиять на Форгьери и следить за постоянным развитием машины.
Лука ди Монтедземоло, руководитель команды, был целиком и полностью протеже семьи Аньелли; он был очень молод, но талантлив. Благодаря своему происхождению и связям, он мог не бояться повседневных интриг и сконцентрироваться непосредственно на своей работе. Далеко не у всех в организации были такие условия. Не могу вспомнить ни одного руководителя до или после него, который пользовался бы подобной свободой действий.
Слева направо: Энцо Феррари, Лука ди Монтедземоло, Ники Лауда
Репутация динамичной, прогрессивной и сплоченной команды изумительно поддерживалась усилиями Клэя Регаццони. Для меня он был идеальным партнером. Со временем наши роли в команде определились сами собой: я был первым пилотом, он вторым. Особых разногласий между нами не существовало.
Вне трассы я всегда прекрасно проводил время с Регаццони. Мы вели довольно насыщенный образ жизни. Для итальянской публики он был подлинным мачо, безудержным ловеласом. В компании с ним могло произойти все что угодно, но нам никогда не было скучно. У меня больше никогда не было напарника, с которым я проводил так много свободного времени. Он был честным и открытым. По выражению его лица всегда можно было понять, о чем он думает. Если ему что-то не нравилось, он сразу говорил тебе об этом. Но все же должен признать, что он находился в некоторой тени пары Лауда-ди Монтедземоло.
С Клэем Регаццони
Мы могли выиграть чемпионат в 1974 г. У меня был шанс, но я упустил его. Затем Регаццони проиграл последнюю схватку за титул из-за проблем с механикой. Фиттипальди принес победу «Макларену».
В следующем году миру была представлена великолепная «Феррари 312 Т», пожизненный памятник таланту Мауро Форгьери, идеальная машина. После Гран-при Монако стало ясно, что в этом году титул будет моим. Триумф в Монако был первым в золотом списке побед этого сезона: Монако, Зольдер, Андерсторп, Ле-Кастелле и, когда чемпионство было в кармане, Уоткинс Глен.
Во многих отношениях моя жизнь изменилась в мгновение ока. Внешне главное отличие заключалось в резко возросшей популярности. Двух побед в предыдущем сезоне – в Бельгии и Испании – было достаточно для того, чтобы в Австрии меня все стали называть просто «Ники». Немцы в какой-то мере приняли меня за своего. И, конечно, в Италии на каждом шагу можно было услышать «Лауда! Лауда! Лауда!», ведь я выступал за «Феррари».
Чемпион мира 1975 г.
Свалившаяся на меня известность мало для меня значила. Более всего она изменила мое личное времяпровождение. Я старался избегать освещения личной жизни, находя покой в уединенных местах – в кругу близких друзей, в любимых ресторанах, которых было не так уж много, и в своем доме.
Как раз в это время я открыл в себе страсть к полетам. Учитывая вышесказанное, это хобби отлично подходило мне. То, что раньше интересовало меня лишь с технической точки зрения, внезапно обрело практическую ценность. Собственный самолет позволил бы значительно быстрее путешествовать между Зальцбургом и Моденой. Я начал брать уроки летного мастерства, приобрел самолет «Cessna Golden Eagle» и нанял пилота. В 1975 г. я уже мог позволить себе такие траты, т.к. по сравнению с предшествующими годами стал зарабатывать огромные деньги, которые, естественно, сейчас покажутся сущими копейками. Помимо дохода в Формуле-1 я продолжал получать гонорар от выступлений за команду «БМВ Альпина» в ДРМ.
Тем временем в наших отношениях с Мариэллой наметился разлад. Трудно сказать, что было причиной этому. Наверное, такова жизнь. Несмотря на это, мы намеревались сменить нашу крохотную квартиру в Зальцбурге на нечто более просторное. Мы поручили архитектору построить дом в коммуне Хоф, прекрасном месте севернее Зальцбурга, расположенном между озером Фушльзе и коммуной Тальгау. Расстояние до аэропорта составляло какие-то 10 минут. Мариэлла целыми днями обсуждала с архитектором план строительства.
Однажды летом 1975 г. актер Курд Юргенс устраивал вечеринку в своем доме в Зальцбурге. Мне никогда не нравились такие мероприятия, но все же мы приняли приглашение. Герберт фон Караян, известный композитор, был среди гостей и я разговаривал с ним о машинах. Курд Юргенс был отличным хозяином и вечеринка оказалась намного лучше, чем мы могли ожидать.
Мое внимание привлекла молодая девушка, очень красивая и веселая. Белое платье превосходно подчеркивало ее темный загар. В какой-то момент она подошла к тому месту, где сидел я, и присела передо мной, положив руки на мои колени. Мы не были знакомы, но ее обращение ко мне на «ты» казалось вполне естественным:
- Тебе что-нибудь принести выпить?
Я попросил стакан минеральной воды и она принесла его. Ее манера общения была мила и непосредственна, лицо светилось дружелюбием. Что сказать, я был пленен. Я поинтересовался у кого-то, кем она была.
- О, это Марлен, девушка Курда, - ответили мне.
Иными словами, хозяйка дома. Ну, вы поняли.
На следующий день я наткнулся на Лемми Хофера. Сказав, что у него для меня сюрприз, он просил подождать его в саду отеля «Фризахер», а сам ушел. Вскоре он вернулся вместе с Марлен. Я очень стеснялся и был немногословен. Ситуация, несомненно, получалась неловкая. Мы с Лемми болтали о том и сем, затем я сказал, что должен идти на летный урок. Из нашего разговора Марлен каким-то образом поняла, что я гонщик. Прошлым вечером ей сказали, что я известный спортсмен Ники Лауда, но почему-то изначально она приняла меня за теннисиста. Перед моим уходом она спросила:
- И чем же гонщик занимается в свободное время?
Я промямлил что-то неразборчивое:
- По-разному. Ничего особенного. А почему спрашиваешь?
- Да так, просто любопытно.
На уроке мои мысли витали в облаках. На следующий день я узнал домашний номер Курда Юргенса и позвонил ему. К счастью, он отсутствовал. Но Марлен была дома. Как насчет того, чтобы прогуляться со мной?
Я был достаточно известен, поэтому теперь требовалось продумывать каждый шаг не только на трассе, но и на публике. Из Зальцбурга мы поехали во Фрайлассинг.
Когда Марлен заболела пневмонией, я навестил ее в зальцбургской больнице. Она сказала, что ее выписывают. Это было неправдой; на самом деле ей надлежало оставаться в кровати. Но она выскользнула через окно, и мы уехали в Гайсберг, где остановились в старинной гостинице. Как сейчас помню пятерых крестьян, игравших в карты за столом в холле.
Все было решено.
Марлен улетела на Ибицу к семье. Я позвонил своему пилоту, герру Креметингеру, и сказал, что нам срочно нужно лететь туда же.
- Далековато будет», - сказал он. Тогда у нас был только «Golden Eagle».
- Мне все равно, вылетаем сегодня же, в 16 часов.
Мариээле я наплел историю про контракт с производителем джинсов, для заключения которого нужно лететь в Барселону.
На Ибице мы приземлились около полуночи. Марлен ожидала у взлетной полосы. Первым делом она показала нам ночную Ибицу. Затем я был представлен изумительной семье Кнаус: матери, сестре Ренате и брату Тилли. Ее мать была испанкой, дети родились в Венесуэле (Марлен), Чили и Испании. Во всем их поведении чувствовалось что-то «южное» - невероятно теплое и расслабляющее – короче говоря, полная противоположность моей жизни с самоконтролем, честолюбием и гонками. Я был очарован.
Но о дальнейших действиях не могло быть и речи, пока я не расставил бы все точки над i в отношениях с Мариэллой. Сначала я должен был отправиться в США на тесты перед гонкой в Уоткинс-Глен.
Шел проливной дождь, из-за чего прокат получился коротким, поэтому я сидел без дела. У меня было достаточно времени для размышлений. После гонки я немедленно полетел в Австрию, чтобы повидаться с Марлен в отеле «Фризахер».
- Мне нужно вернуться домой, - сказал я ей. – Я не могу провести первый вечер после двухнедельного пребывания в США в другом месте.
- В таком случае, - ответила она, - я поеду в Вену, Курд попросил приглядеть за его домом.
Я пришел домой, повесил куртку на стул, посмотрел на Мариээлу и внезапно понял: у нас нет будущего.
- Господи, я забыл, что должен был зайти в банк в Вене.
А на улице давно стемнело. Я схватил куртку, вышел из дома и охваченный паникой помчался в отель, боясь, что Марлен уже уехала в Вену. Я застал ее садящейся в машину.
- Подожди! Я здесь. И здесь я останусь.
Наши отношения недолго оставались тайными. Австрийская пресса все разузнала и в «Курьере» появилась статья о романе Ники Лауды и девушки Курда Юргенса.
Мы поженились в 1976 г. в венском ЗАГСе. Нам оказали большую услугу. Церемония проводилась вне стандартных часов приема, во избежание столпотворения репортеров. Регистратор был возмущен отсутствием у жениха галстука. Я позаимствовал его у шафера, доктора Ортеля. Все прошло как нельзя лучше.
Супруги Лауда
Начало сезона-1976 было потрясающим. Болиды «Феррари» оставили всех остальных далеко позади. Я выиграл первые две гонки, Регаццони третью. Оглядываясь назад, кажется, что все шло даже чересчур хорошо.
Первым тревожным звонком стал уход моего друга и соратника Луки ди Монтедземоло, который продвигался по карьерной лестнице и не мог долгое время находиться в ее низу, оставаясь шефом команды. Лука получил место близкое к трону династии Аньелли.
Его преемник, Даниэле Аудетто, такой же беспокойный, как и все, кто окружал Феррари, тут же ввязался в интриги, стремясь обеспечить себе место под солнцем.
Слева направо: Лука ди Монтедземоло, Даниэлле Аудетто, Мауро Форгьери
Потом произошел нелепый инцидент с трактором. Я пытался убрать кучу земли с придомовой лужайки, когда внезапно умудрился опрокинуть трактор так, что в итоге оказался под ним. Еще бы несколько дюймов, и все могло быть куда серьезнее. А так я лежал, прижатый к земле почти двухтонным трактором, и у меня было сломано два ребра. Не так уж и плохо. Вот только боль была невыносимой.
Хуже было то, что история стала находкой для прессы. Ну еще бы! Чемпион мира, не справившийся с трактором – весьма занятный материал.
В «Феррари» творилось настоящее светопреставление. Лихорадочно выполняя поручения, сотрудники куда-то уезжали, возвращались, опять уезжали… Выигранных мною гонок оказалось недостаточно, чтобы заставить замолкнуть часть итальянской прессы, желавшей видеть в кокпите лучшей машины соотечественника. Узнав об инциденте, они почувствовали свой шанс. Был молодой парень, Фламмини, показывавший хорошие результаты в Формуле-2. Идеальный кандидат.
Страсти накалились и, распалившись, я наговорил лишнего. Я сделал несколько гневных заявлений. Короче говоря, послал «Феррари» к черту. «Гадзетта делло Спорт» поместила мои высказывания на первую полосу, и вся Италия ополчилась против меня.
«Феррари» выслала ко мне своего эмиссара Санте Гедини (в будущем мой близкий друг и компаньон, пиар-директор «Пармалат», человек, которому принадлежит идея с размещением рекламы на моей кепке). Гедини на полной скорости мчался из Модены в Зальцбург. Он прибыл ранним утром, прогнал репортеров от моего дома и отправил коммюнике в офис «Феррари».
Я лежал в кровати, страдая от ужасной боли, когда зальцбургский радиожурналист Клеттнер вошел в дом с человеком по имени Вилли Дунгль. Мы никогда раньше не встречались, но я слышал много хороших отзывов о нем: массажист, диетолог, целитель, человек, стоявший за сенсационными результатами австрийских прыгунов с трамплина.
Моя первая встреча с Дунглем прошла примерно так. Я лежу в кровати и практически не могу шевелить частями тела, настолько сильна боль. О чудотворце сообщили.
- Пусть войдет.
Входит Дунгль. Плохо одетый. Сердитый. «Добрый день», - угрюмо бросил он мне. Произвел визуальный осмотр и выслушал, что произошло.
- Ничем не могу помочь, - вынес он вердикт, - Если хотите, чтобы я попытался, вам нужно самому приехать в Вену.
И Дунгль ушел. «Должно быть, я имел честь познакомиться с самым неприятным в мире человеком» - подумалось мне в то мгновение.
Я лидировал в чемпионате с комфортным отрывом. После трех гонок у меня было 24 очка, у ближайшего преследователя 10. Но в «Феррари» царили панические настроения, и я ощущал давление. Я был твердо настроен сделать все возможное, чтобы принять участие в следующей гонке. Поэтому, игнорируя все связанные с этим неудобства, собрался и поехал в Вену к Пойгенфюрсту, великолепному специалисту в области поставарийной хирургии, и Дунглю, часто помогавшему ему в тяжелых случаях.
Дунгль сказал, что я реабилитировался в его глазах, т.к. сделал над собой усилие и встретился с ним в Вене; до этого он относил меня к самонадеянным спортсменам, пренебрегающим здоровьем организма. Он готов был помочь мне при условии, что с того дня я начал бы уделять пристальное внимание своему физическому состоянию.
В итоге Вилли Дунгль стал одним из самых важных в моей жизни и карьере людей. Никто не может с ним сравниться; он просто гений. Его знания, чуткость, манера обращения с пациентом, методы лечения – я не могу представить, что в мире есть кто-то, похожий на него. Он помог мне заново открыть свое тело, и в 36 лет моя физическая форма лучше, чем 10 лет назад. Он убедил меня пересмотреть гастрономические привычки и вообще изменить взгляд на многие вещи. Вилли объяснил, почему я должен сделать это, и я смог понять и принять его точку зрения.
При этом Вилли остается одним из самых раздражительных в мире людей. С ним практически невозможно говорить по телефону. Он настолько неприветлив, что трубку хочется повесить уже через несколько секунд. Просто не знаешь, что ответить ему. Тот, кто в разговоре ценит остроумные и саркастические шутки, отлично провел бы время в обществе Вилли и его жены. Однако, принимая во внимание тот факт, что Вилли и Густи недавно отпраздновали серебряную свадьбу, я не могу представить, что между ними существуют серьезные разногласия. Немногие люди были осведомлены о болезни Вилли. На протяжении нескольких лет его мучили почечные колики. Летом 1985 г. ему произвели успешную пересадку. Поживем – увидим. Может быть, его настроение наконец-то улучшится.
Позвольте поделиться удивительным фактом о Вилли Дунгле: его золотые руки деревенеют, когда он кладет их на руль. Ведомый безошибочным инстинктом, он выбирает неверную передачу и с восхитительным упрямством продолжает ехать на ней. Конечно, ни в коем случае нельзя обсуждать его стиль вождения. Он упрямый как осел и только больше разозлится от таких разговоров.
Классический случай произошел несколько лет назад, когда мы вместе оказались в Южной Африке. Местный агент «Мерседеса» предоставил мне на время пребывания прекрасный «Мерседес 380 СЕ» цвета золотой металлик. Я отдал его Вилли, чтобы тот ездил в магазин за свежими продуктами, но при условии строгого выполнения трех правил: во-первых, помнить о том, что в Южной Африке левостороннее движение; во-вторых, во время езды рычаг переключения передач должен находиться в положении «движение вперед»; и в-третьих, припарковавшись, нужно ставить машину на ручной тормоз.
Первые несколько дней проблем не было. Каждый раз, когда Вилли возвращался из магазина, я будто бы ненароком осматривал «Мерседес». Никаких видимых повреждений. Чувство собственного достоинства обязывало меня вернуть взятую напрокат машину в идеальном состоянии. Конечно же, значительный прогресс Вилли воодушевил меня.
А потом настала суббота. Квалификация уже должна начаться, а Вилли нет. Я нахожусь в кокпите болида. Кричу Рону Деннису: «Где Вилли?». Рон делает успокаивающий жест и отвечает: «Сейчас ничего не могу тебе сказать». Да уж, глупее ответа не придумаешь. Я обеспокоен. Я должен знать, что произошло. В конце концов, правда всплывает наружу.
Вилли закупался в магазине, когда внезапно – совершенно необъяснимо – золотой «Мерс» решил покатиться вперед, набрал скорость, сбил рекламные стенды, пробил витрину и влетел в магазин. Ущерб значителен, владелец негодует.
- Не понимаю, как это произошло, - произнес разъяренный на «Мерседес» Вилли, когда его уводили в полицейский участок.
Позже он приукрасил историю: двое мужчин, намеревавшиеся ограбить магазин, толкнули автомобиль в сторону витрины, чтобы отвлечь внимание. Сгодилось бы любое объяснение, но вы бы точно никогда не услышали, что Вилли просто забыл включить ручной тормоз. Я больше не допытывал его вопросами. Мне бы это ничего не дало, а Вилли с каждой минутой все больше мрачнел. В конечном счете, отныне, если мы куда-то отправлялись, я был водителем, а он заботился обо всем остальном. Гений. Я очень многим ему обязан.
Эшторил, 1984 г. Вилли Дунгль и Ники Лауда празднуют третье чемпионство австрийца
Вернемся в сезон-1976. Дунглю действительно удалось поставить меня на ноги к этапу в Хараме. Я не был в идеальной физической форме. Мы очень рисковали, все труды с легкостью могли пойти насмарку. В один из моментов гонки, когда я боролся за позицию с Джеймсом Хантом, в результате сложного маневра сломанное ребро «выскочило» и едва не проткнуло легкое. Боль была невыносимой. После гонки Вилли массирующими движениями вернул его на место. Магия в чистом виде.
Второе место в Хараме принесло мне 6 очков. Достались они мне отнюдь не легким трудом. Эта гонка словно явилась предвестием будущих трудностей в жизни и в отношениях с «Феррари».
Но пока все было отлично. Я одержал три победы подряд: Зольдер, Монако, Брэндс-Хэтч. После 9 гонок я набрал 61 очко. Второе место делили Джеймс Хант из «Макларена» и Патрик Депайе из «Тирелла» - по 26 очков.
Меня убедили начать переговоры о новом контракте до завершения сезона, фактически, на его экваторе. Это было отходом от стандартной практики «Феррари». Очевидно, в команде хотели обезопасить себя от неприятных сюрпризов в будущем. У Энцо Феррари была гадкая манера держать своих пилотов в неведении, пока у них не оставалось иного выхода, кроме как согласиться на его условия. Он считал себя изощренным тактиком. Однако в 1976 г. Коммендаторе хотел как можно быстрее решить со мной все вопросы.
О разыгравшемся во время переговоров по контракту представлении я рассказывал в другой книге – «Протокол» - и здесь я просто повторю изложенное.
Вот как это было. Сижу я с «хозяином» и его сыном, Пьеро Ларди, в задней комнате ресторана «Каваллино», напротив завода «Феррари» в Маранелло. Мой итальянский вполне сносный, но при переговорах Ларди всегда выступает в роли переводчика с английского на итальянский.
Феррари начинает с фразы о желании видеть меня в команде в следующем сезоне. Каковы мои условия?
- В команде будут два пилота, - отвечаю я. О трех не может быть и речи, иначе механики не справятся с нагрузкой. Добавляю, что хотел бы видеть вторым пилотом Регаццони.
- С этим сложнее, - говорит Феррари. Я не планирую оставлять его.
Переговоры стопорятся. Я продолжаю повторять, что был бы счастлив видеть партнером в следующем году Регаццони.
Вдруг Феррари заводит разговор о деньгах. Сколько ты хочешь? Я называю желаемую сумму в шиллингах: столько-то и столько-то много миллионов. Не произнося ни слова, он встает, подходит к телефону, звонит своему бухгалтеру Делла Каса и просит перевести шиллинги в лиры. Ждет ответа, вешает трубку, идет обратно, садится напротив меня. И начинает пронзительно кричать. Я в жизни такого не слышал:
- Наглая свинья! Да как ты смеешь? Ты рехнулся? Нам больше нечего сказать друг другу! С этой минуты наше сотрудничество прекращается!
Он делает паузу, а Пьеро быстро переводит последний отрывок его тирады. Очень удобно иметь под рукой переводчика в такой ситуации; его посредничество несколько разряжает обстановку.
Я поворачиваюсь к Пьеро:
- Пожалуйста, скажи ему, что, если мы действительно прекращаем сотрудничество, я немедленно улетаю домой.
Пьеро просит никуда не уходить. И так это продолжается, пока я, наконец, не говорю, что Феррари следует сделать контрпредложение.
- Нет, - отвечает он. – Я этого не сделаю. Я всего лишь хочу, чтобы мои пилоты были счастливы, а контрпредложение только расстроит тебя.
- В таком случае, - отвечаю я, - я лечу домой, потому что во всем этом нет никакого смысла, если только вы не примете мои условия или не выдвинете свои.
Наконец Феррари называет цену. На 25% процентов ниже моей и в лирах. Я начинаю терять терпение и прошу Пьеро передать следующее:
- Шеф вашей команды уже предложил мне на несколько миллионов лир больше.
Он что пытается одурачить меня? Я искренне зол. Где же взаимное доверие? Мы - равноправные партнеры. Он хочет купить мои услуги, я называю свою цену.
- Что это ты сказал об Аудетто?! - вопит Феррари.
- Позвоните и спросите у него.
Аудетто вызывают в ресторан. Сколько он предложил мне? Именно эту сумму?
- Все верно, - говорит тот. – Столько я ему предложил.
- Ну что ж, - говорит Феррари. – Если один из моих подчиненных достаточно сумасшедший, чтобы предложить такие деньги, видимо, придется мне с этим смириться.
Аудетто отсылают прочь. - С тобой я позже разберусь.
- Но это мое последнее предложение! - орет Феррари мне в лицо.
В знак доброй воли, я соглашаюсь уступить 1% от первоначального требования. Говорю это очень спокойно. Феррари тоже успокаивается:
- Ты неисправим. Это безумие, сумма огромная, хорошенького понемножку. Подумай о моих нервах. Ты что хочешь убить меня?
Поворачиваюсь к Пьеро:
- Скажи ему, что без меня «Феррари» никогда бы не одержала победу в чемпионате.
- Нет, я не могу такое перевести, не буду.
- Давай, не трусь. Скажи ему. Сейчас.
Пьеро собирается с духом. Он краснеет. И переводит.
Феррари снова начинает орать. Так продолжается еще около часа, и наконец он спрашивает:
- Сколько ты хочешь?
И я сбрасываю еще 4%. Мое последнее предложение.
- Так уж и быть, еврей - произносит Феррари.
Он имеет право так говорить – он же платит.
В следующий миг он вновь мил и дружелюбен. Обаятельный старик, в компании которого время летит незаметно.
Примечания:
1. Габриэлле д'Аннунцио (1863-1938) - итальянский писатель, поэт и политический деятель. В 1919 г. возглавил вторжение итальянских националистов в портовый город Фиуме (ныне хорв. г. Риека). Провозгласил республику Фиуме, которая просуществовала до 30 декабря 1920 г. В период его диктатуры были апробированы многие элементы политического стиля фашистской Италии: массовые шествия в чёрных рубашках, воинственные песни, древнеримское приветствие поднятой рукой и эмоциональные диалоги толпы с вождём. Впоследствии приветствовал военные акции итальянского фашизма, прославлял его колониальные захваты.
