4 мин.

Бретт Фарв, или двадцать лет спустя

54

В одной из комнат знакомого всем и каждому загородного дома в штате Миссисипи, за столом с пурпурными углами, заваленным бумагами и письмами, сидел мужчина, подперев обеими руками голову.

Через несколько месяцев ему должно было исполниться шестьдесят лет. Сладкое ожидание столь вожделенной всей его душой пенсии. Он, не поднимая головы, закрыл глаза. Ему представилась лужайка перед его домом. Трава на ней не была стоптана и измята сотнями журналистских ног, а искрилась на солнце каплями утренней росы. Мужчина присел на деревянный стул, медленно, растягивая миг блаженства, развязал шнурки и со вздохом облегчения стянул старые, потертые кеды, с дырками на носках. Он ступил босыми ногами на манящую влажность молодой травы…

Действующий на нервы звонок в дверь вывел его из чудесного мира задумчивости. В последние недели этот пронзительный звук заставлял его боязливо вздрагивать. Сердце его пугливо забилось чаще обыкновенного, а в голове крутилась мысль о том, как он устал и не хочет идти к входу.

Звонок повторился. Затем еще раз. Жестокая механическая трель будила в нем ярость. Но человек, упорно жавший на кнопку звонка, явно не собирался уходить, пока ему не откроют.

«Опять, - уныло подумал он. – Опять он пришел. Он каждый день приходит. Не стоило ему открывать тогда, в первый раз, двадцать лет назад. Знал бы, что ожидает меня, двинул бы ему бейсбольной битой – без разговоров и сомнений».

Когда в доме зазвонило в четвертый раз, он не выдержал. Смяв в кулаке попавшийся под руку конверт с чьим-то письмом, он рванулся к двери. Он сделал два шага и согнулся от нестерпимой боли в пояснице. Он понял, что забыл воспользоваться мазью от радикулита. Злоба перестала гореть в нем и перешла в дым отчаяния и пепел безнадежности. Он, с трудом передвигаясь, ковылял к источнику ненавистного звука.

Несмотря на возраст, боли в спине, выбитые пальцы рук и расплющенные ног, титановые имплантаты, заменившие ему локтевой сустав правой руки и оба коленных сустава, он выглядел вполне здоровым и бодрым. Он нередко встречал юношей, завидовавших его спортивной форме, подтянутой фигуре и едва заметному брюшку, помешавшемуся лишь в брюки шестьдесят шестого размера. (Бывало, он задумывался об этой поразительной магии цифр.) Его голову прямоугольной формы, с четырежды сломанным носом, украшали три выделяющихся на общем фоне волоса. Поэтому он сравнивал с себя с волшебным Цахесом, которому благоволят феи. С той, однако, разницей, что у Циннобера это были три золотых волосика, а у него – три седых, к тому же единственные на его съеденном плешью черепе.

Маразм крепчал.

Он открыл дверь. Все его лицо, каждая черточка и морщинка, свидетельствовало о неудовольствии. В желудке не хотел перевариваться ужин, и его мучили газы. Эти страдания читались в его глазах.

Стоявший перед ним хорошо известный ему человек все понял. За два десятилетия, вобравших в себя победы и поражения, закрытие лиги и ее реставрацию, переезд клуба, он наизусть выучил хозяина дома. Он сделал ставшее привычным предложение.

Он, не приглашая гостя зайти в дом и сам не выходя к нему, снова задумался. Почему-то этот вопрос всегда глубоко волновал его. Он положил палец в рот и облизал его. Потом накрутил на слюнявый палец три гордых волосинки. Начался серьезный мыслительный процесс.

Минуло три часа. На звездном небе взошла большая, волчья луна. Огонь в камине погас. Палец в волосах стал сухим, и лысина почувствовала трение. Оно вывело его из состояния, похожего на летаргический сон наяву. Он припомнил, что ему снилась мокрая лужайка и отброшенные в сторону вонючие носки.

«Надо дать ответ», - промелькнуло у него в голове. Но он не знал, что ответить. Гость не осмелился торопить его.

«Давай завтра обсудим», - по-приятельски предложил пришедший человек.

«Да, до завтра», - по привычки, не слыша, что ему говорят, сказал он.

Он закрыл дверь, повернул замок и вернулся в комнату. Он разжег огонь и подпер обеими руками голову. Он не хотел думать о завтрашнем дне. Он хотел зеленую и ровную лужайку. Где-то в глубине души он понимал, что, по обыкновению, согласится на предложение. Он получит лужайку, на которую сможет выходить каждое воскресенье, пусть и не голыми ногами. Власть зеленого цвета, открывшая ему дверь в мир мечты, была сильнее остатков здравого смысла. Он не мог противиться, да и не стремился.

Он крепче уперся третьим подбородком в морщинистые ладони с переломанными пальцами.

Увы, это была действительно только тень великого человека!