19 марта 2013, 14:22 17 мин.

Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 37

ViktorKurgan

Автор

169

Перевод мой, литературная обработка - Phoebe Caulfield. иллюстрации - mandragora.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<< Оглавление >>

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 13 (начало)

Если у кого-то и были сомнения, что моя профессиональная теннисная карьера закончена, то я развеял их в феврале 2004 года в Роттердаме на последнем, как оказалось, своём турнире. Там я проиграл в первом круге шведу Томасу Густаффсону, занимавшему на тот момент десятую строчку в рейтинге.

Но настоящее разочарование ждало меня в полуфинале парного разряда, где Борис Беккер попросту отбыл свой номер – и мы проиграли. Если бы я выиграл тот матч и следующий, то побил бы рекорд всех времён в парном разряде, принадлежавший голландцу Тому Оккеру

(забавно, что чтобы достичь этого, в финале надо было бы побеждать голландскую же пару Пола Хаархуса и Якко Элтинха).

Мне было уже тридцать пять лет, и я на законных основаниях мог участвовать в соревнованиях для ветеранов и вскоре так и поступил, совершив свою первую поездку в Россию вместе с Боргом, Коннорсом и Виласом на турнир в Санкт-Петербург для четырех игроков. Это была депрессивная и немного жутковатая поездка. Все началось с того, что при посадке в салоне нашего самолёта Аэрофлота вдруг мигнули огни. Окончательное же отрезвление наступило, когда я обнаружил, что Эрмитаж, знаменитый художественный музей Санкт-Петербурга, не отапливается и изрядно обветшал, а вестибюль нашего отеля кишмя-кишит проститутками, более озабоченными тем, как бы им выбраться из России, чем возможностью подзаработать. Сам турнир был не менее странный. Казалось, организаторы не хотят пускать никого кроме своих друзей и членов их семей, отказывая в пропуске людям, которые стояли снаружи и могли себе позволить купить билеты. К сожалению, последних было не так уж и много. Мы играли в практически пустом зале.

На пресс-конференции Макинрой выразил недовольство не только холодом в Эрмитаже, но и неправильным произношением своей фамилии в России: Макинрой вместо Макинроу.

Намного успешнее прошёл мой первый - хотя надо признать, что он был бесплатный – музыкальный концерт в Париже во время Открытого чемпионата Франции. Янник Ноа начинал свою собственную карьеру в качестве певца и автора песен (в дальнейшем его записи стали во Франции бестселлерами).

Первое выступление Янника Ноа в Нью-Йорке, 11 сентября 1992 года. Макинрой спел вместе с Ноа три песни.

Он проводил первое из теннисно-музыкальных мероприятий в поддержку своей детской благотворительной организации, которые впоследствии стали проводиться ежегодно. Группа Джона Макинроя: ваш покорный слуга в роли ведущего вокала и на ритм-гитаре, молодёжь Крис Скъянни на ведущей гитаре и Рик Новатка на ударных и, – только в этой поездке, – Матт Крамер на бас-гитаре – выступила перед четырьмя тысячами человек!

Это было отличное начало моей рок-н-ролльной карьеры, и дела пошли ещё лучше, когда через пару дней мы стали всего лишь вторым исполнителем (после, хотите – верьте, хотите – нет, Принца), выступившим вживую в Ла Бандуш – большом парижском ночном клубе. К моему изумлению, во время нашего выступления на сцену запрыгнул сам Джо Кокер и спел вместе с нами несколько песен.

Я не был уверен, что мы пробьёмся наверх, но воодушевился, когда Серджио Палмьери организовал в июле для нашей группе двухнедельные гастроли по Италии. Деньги были не очень большие: шестнадцать тысяч долларов на четверых. Но это были деньги. Мы играли не бесплатно, а как настоящая группа, с серьёзным графиком: двенадцать концертов за четырнадцать дней в Сардинии и приморских курортах на западном побережье полуострова.

Это были настоящие гастроли. В моём первоначальном плане для группы я был на втором плане. Опять же движущей силой было желание быть в команде: я просто хотел играть на ритм-гитаре, возможно, сыграть несколько сольников, поработать на подпевке, ну и всё. Идея состояла в том, чтобы моё имя и присутствие подкрепляли весомый вклад всей группы.

Одной из моих ошибок было то, что я предполагал – где-то есть хороший неизвестный певец, способный играть ведущую роль в группе, который будет рад возможности поработать со мной, считая что моя энергия, энтузиазм и скандальная слава приведут нас обоих к успеху.

Я никогда не мыслил себя в роли ведущего гитариста или певца. Когда дело дошло до выступлений я, как в той шутке про невозможность одновременно идти и жевать жвачку, не мог сконцентрироваться на том, чтобы одновременно петь и играть на гитаре. Я задерживал дыхание, потом вступал не вовремя или не в тон музыке или брал неверную ноту.

Я считал, что если мы будем гастролировать там, где люди не понимают по-английски, некие шероховатости будут не важны – зрители просто будут рады меня видеть. Они придут посмотреть на Джона Макинроя, который поёт и играет на гитаре. Я знал, что чтобы выйти на хороший уровень надо начать с плохого и ради этого был готов немного пострадать.

Но я не представлял себе масштаб этих страданий.

Когда мы репетировали в июне в Нью-Йорке, я привёл в группу нового человека, который гастролировал с несколькими серьёзными рок-музыкантами. Я полагал, что его профессионализм станет тем самым «клеем», который скрепит всю команду. Уже многие годы он был в завязке, но именно сейчас сорвался. Я не придавал этому особого значения до тех пор, пока мы не добрались до места нашего первого концерта в приморском городке Рапалло, в приятном клубе, где когда-то по слухам, выступал Фрэнк Синатра. Когда мы приготовились играть первый номер, я огляделся по сторонам и обнаружил, что наше связующее звено куда-то сгинуло.

Я обнаружил его в баре, уже изрядно поддавшего. Когда я сказал ему, что мы сейчас будем играть «Мне грустно» – простенький 12-тактный блюз, который мы играли уже десятки раз, он спросил меня в какой он тональности. Я растерянно моргнул:

- Ми.

- А какие смены ритма?

У меня всё внутри оборвалось. Когда ваш весьма опытный товарищ по группе задаёт такие вопросы, это означает, что назревают неприятности. Но я и представить себе не мог истинный масштаб этих проблем.

Он был нашим фундаментом. Без него мы не могли сделать мало-мальски пристойное представление. И если вы не верите в себя сами, в вас не поверит никто. Вскоре зрители потеряли к нам интерес. Нас освистывали, в нас чем-то кидали. Это было сущим кошмаром, а вскоре все стало еще хуже.

Где-то в середине гастролей он пропал. По графику в полдень мы должны были отправиться на очередной концерт в Форте ди Марми. К половине второго его нигде не могли найти. На смену беспокойству пришёл цинизм. Мы попросили Катю Лесмо, ассистента Серджио, обзвонить все больницы и полицейские участки. Как и ожидалось, он обнаружился в реанимации местной больницы. Позже нам сказали, что полиция нашла его в бессознательном состоянии лежащим лицом вниз на тротуаре около ночного клуба. Он утверждал, что кто-то подмешал ему ЛСД в напиток. Поразительно, но в тот вечер он все-таки сыграл на концерте! Рок-н-ролл воистину бессмертен.

Остаток гастролей стал для нас тестом на выживание. Наконец, после двух недель мучений мы улетели домой, поджав хвосты. Я не читал итальянские отзывы. Впервые в жизни я был рад, что не выучил иностранный язык

В начале августа вскоре после того, как я вернулся в Нью-Йорк, мой развод стал свершившимся фактом. Я чувствовал, что забот у меня стало меньше, впрочем, как и денег на чековой книжке, но в сердце по-прежнему зияла дыра. Вскоре мне позвонила Лили, моя знакомая из Калифорнии. Она звонила, чтобы узнать, когда я собираюсь на запад, но, как только я услышал её голос, как-то само собой подумал о Патти Смит. Прошло уже семь месяцев с того момента, как я встретил Патти на Рождество, но с тех пор мы ни разу не разговаривали. Я всё надеялся, что она как-нибудь заглянет ко мне в галерею, но этого так и не произошло. Я даже ездил в Лос-Анджелес играть в выставочном матче, но так как в это время я типа встречался с кем-то другим, и, так как мы с Патти не виделись и не разговаривали, я решил, что всё равно ничего из этого не выйдет, и не стал ей звонить.

Ну и дурак же я был! Элементарно испугался. Я часто прятал свой страх под маской бравады либо показного безразличия, и это был тот самый случай. С того момента как мы с Татум разъехались, ни одна женщина не произвела на меня такого сильного впечатления, как Патти, так не запала мне в душу, и я просто боялся, что она мне откажет, стоит мне к ней подступиться.

Так что в середине разговора с Лили я как можно более небрежно обронил:

– А как там Патти Смит?

Небольшая пауза.

– Патти? Да все у нее хорошо, – сказала Лили. В её тоне мне послышались какие-то нотки, которые я не мог толком расшифровать. У женской мафии свой секретный язык.

– У нее ведь кто-то есть, да же?

В голосе Лили вновь зазвучали странные нотки.

– Да вроде нет, – пропела она.

– Это интересно.

– Да что ты?

С тех пор эта мысль завладела всем моим существом, но я всё ещё побаивался, а я этого терпеть не мог. Я старался не думать о Патти, но безуспешно.

Я поехал на Открытый чемпионат США комментатором-ветераном, у которого было за плечами четыре года опыта. Это был захватывающий турнир: первый сеяный Пит Сампрас в четвертьфинале неожиданно уступил Хайме Йсаге,

а несеянный Андре Агасси победил Микаэля Штиха, выиграв чемпионат.

А неделю спустя Агасси обыграл я.

Это произошло на выставке в Финиксе, через пять дней после того, как он выиграл Открытый чемпионат США, и я предполагал, что Андре подустал и был слегка на спаде – ну и что с того? Мне было 35, и я обыграл в теннисном матче 24-летнего победителя Открытого чемпионата США. Есть ещё порох в пороховницах!

Выставки довольно забавны: на них всегда присутствует некая неопределённость: то ли это забава, то ли серьёзный теннис. В данном случае, я думаю, Андре решил, что сможет убить сразу двух зайцев: приятно провести время, продемонстрировав, что я неплохо играю, и тем не менее выиграть. Я понимаю, что вероятно, он в какой-то степени игрался со мной, но потом, когда он расслабился, я поддавил и дальше уже на кураже довёл дело до конца. Думаю, он был слегка раздражён после матча.

Я же, напротив, был весьма доволен собой. Хотя и был тёртый калач и знал, что я не был властелином Вселенной, выиграй я Уимблдон, и ничтожнейших из тварей, проиграй я его, но мне нелегко не поддаться искушению основывать свою самооценку на достигнутых результатах.

Особенно в случае больших побед.

А эта победа казалось мне довольно весомой. Внезапно захотелось её отпраздновать. Добравшись тем вечером до гостиничного номера, я позвонил Лили в Лос-Анджелес и попросил у неё номер телефона Патти. Для этого пришлось собрать всю имеющуюся у меня на тот момент смелость. На следующее утро в аэропорту Финикса – перед выставкой в Мехико я направлялся на пять дней в Лос-Анджелес, где мне предстояло сыграть с Боргом и Герулайтисом – я набрал побольше воздуха в лёгкие и позвонил Патти. Не знаю почему, но мне казалось, что субботним утром я попаду на её автоответчик, точнее, в глубине души я даже на это надеялся.

Но трубку взяла она сама, слегка сонная и раздражённая

– Патти? - спросил я. – Это Джон Макинрой. – Тут такое дело, я пару дней буду в городе – и подумал вот о чем, как вы смотрите на то, чтобы встретиться?

Крошечная пауза.

– Я только за, – ответила она. – Сегодня вечером я собираюсь на тусовку лесбиянок. Пойдёте?

Теперь настал мой черёд замолчать. Она что, на что-то намекает?

– Мм… конечно, – ответил я. – А вы уверены, хм, что это будет уместно, если я приду?

Она рассмеялась.

– Это не то, что вы подумали, – сказала она. – Просто у моей подруги день рождения; так уж получилось, что она лесбиянка. И там будет полно геев, но уверена, что там будут и люди традиционной ориентации. Если вам от этого станет легче.

Мне стало легче уже от одного того, что я просто услышал ободряющие нотки в ее голосе.

Я заехал за ней в Топанга Каньон на закате, золотом тихоокеанском закате, и мы поехали по побережью на вечеринку. Было странно: мы не виделись восемь месяцев и теоретически нам было что обсудить. Но я всё ещё ощущал усталость от матча с Агасси и от перелёта с последующим вождением машины, и сил разговаривать просто не было. Я объяснил это Патти и извинился за свою молчаливость.

– Да ничего, – сказала она. – Я на самом деле тоже вымоталась.

Большую часть дороги мы молчали, но странность заключалась в том, что молчание было комфортным – как у давних знакомых, которым это не доставляет никаких неудобств.

День рождения оказался большой голливудской вечеринкой, на которой люди немного отличались от тех, которых я привык видеть на таких тусовках, но это определённо был Голливуд. Там был Бак Генри. И Том Скотт, саксофонист из Л-А Экспресс, со своей женой Линн – как оказалось, они были близкими друзьями Патти. Когда мы зашли вдвоём, все вдруг начали аплодировать: позже Патти рассказала мне, что давным-давно она решила отказаться от свиданий и всюду ходила с Томом и Линн. Дошло до того, что её стали называть «миссис Скотт номер два». В тот вечер она позвонила и сказала: «Я приду не одна, и только угадайте, с кем?»

Вечеринка была приятной, и я чувствовал себя там с Патти совершенно расслабленно. В какой-то момент мы сидели в гостиной в компании каких-то людей, и я приобнял ее. На удивление, этот жест получился совершенно естественным. К счастью, Патти это вроде бы тоже понравилось.

Я начал зевать, и она шутливо подтолкнула меня в плечо:

– Это невежливо, – сказала она.

– Извините. Я уже совсем спекся, – сказал я

– Наверное, лучше будет отвезти вас домой

Я очень устал, поэтому попросил её сесть за руль. Она, слегка нехотя, согласилось.

– Зачем вы здесь живёте? – спрашивал я её по дороге. – Ваше место в Нью-Йорке.

Я говорил полушутя-полусерьёзно. Серьёзность заключалась в том, что мне хотелось проводить с ней больше времени, гораздо больше, но мои дети ходили в школу в Нью-Йорке, а Руби – здесь. Всё складывалось хорошо по многим направлениям, вот только логистика подводила.

Я высадил Патти около её дома, и мы долго целовались перед её входной дверью.

– Это было очень, очень приятно, – сказал я. – Я очень хочу снова с тобой увидеться.

– Ладно, – ответила она.

– Как насчёт завтрашнего вечера?

– Ого, ничего себе, какой ты прыткий, мистер Макинрой.

– Не зря же мне платят такие бешеные бабки.

На следующий день мне нужно было лететь в Сан-Франциско на выставочный матч против Майкла Чанга, выручка от которого предназначалась его благотворительной организации в области залива Сан-Франциско. По дороге туда я всё время думал о Патти. Я поглядел на расписание самолётов и просчитал, что если матч закончится до восьми, я смогу полететь обратно в Лос-Анджелес и доехать до её дома. Я сгорал от нетерпения и был даже готов по такому случаю позволить Чангу размазать меня по корту.

Когда я добрался до зала, где должен был состояться матч, Майкл сообщил мне, что все билеты проданы. Это казалось хорошим знаком – все знаки были хорошими. Подумалось, что наконец-то удача повернулась ко мне лицом. Надевая в раздевалке теннисные туфли, я ощущал эйфорию.

И тут кто-то вошёл и сказал мне, что умер Витас.

Детали были неизвестны, но позже я узнал, что его тело обнаружили воскресным утром в гостевом домике Марти Рейнса в Саусгемптоне. М занимался строительным бизнесом, и мы с Витасом давно его знали. Я купил свою квартиру на 90-й улице через его фирму. Очевидно, Витас приехал в Хэмптонс, чтобы сыграть на благотворительном теннисном мероприятии, решил вздремнуть в домике Марти и не проснулся.

Меня как громом поразило. Ведь вот только в июле Витасу исполнилось 40 – он всё ещё был молод. Когда-то давно я сильно о нём беспокоился, но в последнее время он, казалось, наладил свою жизнь - стал внимательнее относиться к своему здоровью, и первые мои естественные подозрения как-то не вписывались в этот сценарий.

Витас Герулайтис и Джон Макинрой перед выставочным матчем, август 1994 г.

(Позже выяснилось, что Витас умер во сне от отравления угарным газом в результате неправильно подключённого обогревателя в домике у бассейна)

Я оцепенел. Думал только: «Боже, это ужасно. Этого просто не может быть». В таком оцепеневшем состоянии я вышел на корт. Я что, собираюсь играть в теннис? Судя по всему, да. Я начал разминку с Майклом на автомате, как делал миллион раз до этого – форхенды, бэкхенды, удары слёта, над головой. «Мистер Макинрой выиграл подброс монеты и выбрал подачу».

Всё так же в оцепенении я выполнил подачу. Эйс. 15:0. Снова подача. Снова оцепенение. 30:0. Еще два очка. «Гейм, мистер Макинрой. Он ведёт один - ноль».

Я просто не мог промахнуться. Не могу это объяснить. Я не пропускал ни единого удара. Сковывавшее меня напряжение испарилось. Ничего казалось не имеет больше никакого значения. Я заметил странное выражение лица у Майкла: он старался изо всех сил, но что бы он ни делал, против меня он был бессилен.

Я выиграл первый сет 6-4, набирая ход, и, не успев опомниться, повёл 5:1 во втором. Было пять минут восьмого. Я позволил Майклу приличия ради взять пару геймов, а потом матч был закончен – 6:4, 6:3. Я уничтожил Майкла Чанга, пятую ракетку мира. Обыграл его вчистую.

Я принял душ, оделся, поехал в аэропорт, и, чуть не опоздав на рейс, полетел в Лос-Анджелес. Добрался в Малибу к десяти и позвонил Патти.

– Можно мне прийти к тебе? – спросил я. – Мне очень нужно с тобой увидеться.

– Ну, сейчас как-то поздновато, – ответила она. – Я уже в пижаме. Почему бы тебе не прийти завтра?

– Мне нужно увидеть тебя немедленно, – сказал я.

– К чему такая спешка? – спросила Патти. – Почему тебе обязательно надо прийти сейчас?

– Потому что у меня есть предчувствие в отношении нас с тобой, а сегодня ночью умер мой друг, и мне очень нужно тебя увидеть, – сказал я.

– Ладно, – ответила она.

Я пришёл, и с тех пор мы не расставались.

Я снялся с показательного турнира в Мехико и оставался рядом с Патти вплоть до перелёта на восток на похороны Витаса на Лонг Айленде. Это был длинный день, окутанный пеленой слёз. Джимми Коннорс, Мэри Карильо и сестра Витаса Рута произнесли трогательные прощальные речи, посвящённые Витасу, но в тот момент, когда я мог встать и сказать что-нибудь сам, я не смог шевельнуться. О чём жалею и по сей день.