Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 36
Перевод и иллюстрации - mandragora.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 12 (окончание)
Мне и сейчас трудно все это осознать, а тогда я был шокирован и уничтожен внезапностью нашего разрыва. Я сознавал свою ответственность, но одновременно я с негодованием обвинял Татум – как она могла так поступить, ведь я же сказал ей, что собираюсь завершать карьеру, и теперь она сможет больше работать!
Я задавал себе снова и снова один и тот же вопрос: о чем я думал раньше? Если все должно было так закончиться, почему я когда-то считал, что у нас все хорошо сложится? Я не находил ответа, и это терзало меня. Говорят, любовь слепа – теперь-то я это понял. Раньше я думал, что Татум – необработанный алмаз, я ограню его и помогу засиять во всем блеске. Теперь это казалось ужасной глупостью.
Я никогда в своей жизни столько не плакал – как только я начинал обо всем этом думать, тут же подступали слезы, и я не мог остановиться, пока не выплачусь. В начале февраля умер Артур Эш, и это еще больше придавило меня. У нас с Артуром были разногласия, даже конфликты, но я безмерно уважал его как человека, как чернокожего, как позитивную силу для мирового тенниса. Я слишком поздно понял, что он величайший представитель нашего спорта, я почувствовал, что должен постараться продолжить его дело.
Как только я вернулся в декабре из Германии, Татум уехала на съемки телефильма – усиливая впечатление, что я всегда препятствовал ее карьере. Она настояла взять с собой на весь двухмесячный срок полуторагодовалую Эмили. Я считал это огромной ошибкой, но ничего не мог поделать. Все это время я спал с Кевином и Шоном в одной комнате. Иногда кто-то из них просыпался и видел слезы на моем лице, и однажды утром Кевин сказал:
– Папа, я больше не хочу, чтобы ты плакал.
В 1993 году я, наконец, глотнул свежего воздуха и начал новую жизнь. Теперь, когда я был свободен от турниров, я мог посвятить свое время различным рискованным начинаниям, которые уже были у меня на примете. Одним из этих занятий было комментирование матчей.
На Открытом чемпионате США 1991 года, через пару кругов после того, как Майкл Чанг забросал меня свечками до смерти, я зашел в комментаторскую кабину к моему другу Витасу Герулайтису, который начал многообещающую карьеру теннисного комментатора. Я думаю, в то время Витас был на голову выше практически всех комментаторов; я считал (и до сих пор считаю), что в большинстве своем они просто отвратительны: самоуверенные, сухие, высокопарные и банально скучные – на выбор.
А вот Витаса никак нельзя было назвать скучным. Он не только знал теннис вдоль и поперек – у него был удивительный дар оставаться в эфире самим собой, с акцентом Квинса и все такое. У него был разговорный стиль и веселая, язвительная манера изложения – он просто затягивал вас в матч.
В тот вечер был четвертьфинал между Джимми Коннорсом и молодым долговязым датчанином Паулем Хаархусом.
Хотя Джимми получил «вайлд-кард» на этот турнир в возрасте – подумать только! – тридцати девяти лет, он задал Хаархусу жару. Витас комментировал матч вместе с Тедом Робинсоном. Я совершенно не разбирался в ведении репортажей и поэтому безо всякого страха вступил с ними в непринужденный разговор в эфире.
В какой-то момент Джимми начал выкидывать свечи Хаархусу, тот в ответ стал забивать смэши, а Джимми догонял каждый мяч и выкидывал следующую свечу. И так продолжалось до тех пор, пока Джимми не завершил розыгрыш невероятным ударом навылет в движении, из-за которого публика совершенно обезумела. Это был грандиозный розыгрыш - я не видел на Открытом чемпионате США ничего подобного.
И вот этот потрясающий матч (Коннорс победил в четырех сетах), и положил начало моей комментаторской карьере «Вещанию США» (USAB) я так понравился, что они предложили мне контракт. В 1992 году мы подписали договор, исходя их моих возможностей – я тогда все еще играл в туре. Я также заключил контракт с Эн-Ьи-Си о ведении репортажей с Открытого чемпионата Франции и с Уимблдона. В обоих контрактах указывалось, что я приступаю к репортажам с момента вылета из турнира в одиночном разряде. К сожалению, у меня было все больше и больше возможностей вести репортажи!
Теперь, в 1993 году, мой график был совершенно чист. Я перезаключил контракт с «Вещанием США». Когда-то давно я дал зарок, что по окончании карьеры ни за что не стану комментатором и никогда не буду играть в ветеранском туре. Никогда не говори «никогда».
В начале года я рассматривал возможность стать тренером Андре Агасси, но меня смущало, что у меня останется мало времени для общения с детьми – теперь, когда я уже не играл, я имел возможность видеть их неделями без перерыва. Вопрос отпал сам собой, когда Агасси нанял Панчо Сегура. (Позднее после скорого фиаско с Серхи Бругейра, а затем с Борисом Беккером, я понял, что быть тренером, повсюду ездящим с игроком – это не мое. Я хорошо умею менять подгузники, но только не великовозрастным детинам.)
Еще одним начинанием была музыка. В старшей школе я был впечатляющий (по моему мнению) гитарист, порой я присоединял свой голос к друзьям, которые объединялись в рок-группы. Когда я начал свою карьеру в туре, то был вынужден часами сидеть без дела в отелях по всему миру, и мне пришло в голову вновь взять в руки гитару.
В 1981 году я купил черную гитару «Лэс Пол», и в приступе отчаяния разбил ее на той же неделе, после того как мы с моим другом Гэри Фенчиком [игрок американского футбола] сходили на концерт Бадди Гая в Чикаго.
Затем я приобрел белую «Фендер Стратокастер» 1962 года, ранее принадлежавшую Эллиоту Истону из группы «Карз».
Мне удавалось ухватить там – аккорд, тут – песню, и довольно скоро я немного умел играть. Совсем немного.
Со временем я стал брать уроки игры на гитаре у моих друзей, например у Карлоса Сантаны,
Эдди Ван Халена,
Стивена Стилса, Алекса Лайфсона и Билли Сквайера.
[Джон Макинрой, Джеймс Кристиан и Алекс Лайфсон]
Уроки игры на бас-гитаре я брал у Билла Ваймана из «Роллинг Стоунс», а на фортепьяно – у легендарного автора песен Джимми Уэбба. Кроме того, я импровизировал со Стиви Рэй Воном, Бадди Гаем и Джо Кокером, а также с Ларсом Ульрихом из «Металлики» (его отец Торбен когда-то играл в туре и выступал в Кубке Дэвиса за команду Дании). Я бы с радостью сказал, что ко мне перешла капелька блеска этих удивительных музыкантов – но увы! Должен признать, что я продвинулся от ничтожества до… посредственности.
Теперь Татум переехала в другую мою квартиру на Восточной 90-ой улице, и когда дети были у нее или в школе, апартаменты были в полном моем распоряжении – все четыре этажа, не считая потрясающей двухъярусной башни с круговым обзором на Манхеттен. Я превратил эту башню в музыкальную студию. Мои приятели-музыканты, и великие, и совсем неизвестные, часто заглядывали ко мне поиграть джем, а я начал пописывать песни. Весной и летом я даже всучил несколько песен своим друзьям, которые работали в клубах Даунтауна.
Моя деятельная натура скоро подтолкнула меня в совершенно новом направлении. Мэри Карильо не подозревала, во что это выльется, когда весной 1977 года она таскала меня по парижским музеям. Как то субботним вечером 1980 года я пробежался по галереям Сохо вместе с Витасом, который в то время коллекционировал фотореалистов. Мы зашли в галерею Мейзеля, где Витас купил несколько вещей, и я был в восторге от увиденного. Мне захотелось вслед за Витасом что-нибудь купить, но я удержался: я не хотел тратить большие деньги на то, в чем плохо разбирался. В результате, около года я ходил по выставкам и музеям в каждом городе, куда приезжал на турниры, и постепенно развивал свой вкус.
Я понял, что меня привлекают, в основном, новые американские художники – такие разнотипные, как Элис Нил,
Марсден Хартли,
Артур Дав,
Ричард Дибенкорн,
Филип Гастон
и Агнес Мартин,
а также куда более молодые Эрик Фишл,
и склонные к граффити Жан-Мишель Баския
и Кит Харинг.
Я купил полотна фотореалиста Тома Блэквелла
и постепенно делал другие приобретения.
Приближаясь к завершению карьеры теннисиста, я все с большей ясностью понимал, что когда-нибудь, возможно, захочу открыть собственную галерею. Мне хотелось бы заняться этим бизнесом, но я не был уверен, что хочу связываться с куплей и продажей предметов, цена которых может резко подняться, а может и упасть, как кирпич с крыши. В 1992 году я купил жилой лофт в старом здании чугунно-литейного завода на Грин стрит, в Сохо. Когда я стал жить один, я начал превращать этот лофт в галерею.
Хотя я и до этого покупал картины, я понимал, что у меня не получится с наскока преуспеть в содержании галереи. Я уже немного разбирался в живописи, но почти ничего не понимал в покупке и продаже предметов искусства. И вот в конце 1992 года Ларри Саландер предложил мне неоплачиваемую работу в галереях «Саландер – О’Райли» в Верхнем Ист-Сайде. Нельзя стать гитаристом без знания базовых аккордов, нельзя стать галеристом без знания всей подноготной этого бизнеса.
И все же мне часто бывало одиноко. После разрыва с Татум у меня порой бывали свидания, но они оставляли после себя ужасающую пустоту, а в то же время я пока не был готов к чему-то более серьезному. К тому же на эти свидания я ходил с опаской – я избегал всякой публичности во время развода. Развод обещал быть долгим и запутанным – если быть точным, он продолжался более 22-х месяцев.
На рождественские каникулы я забрал детей с собой в Малибу. Казалось бы, что может быть лучше Манхеттена на Рождество? Но в тот год мне все казалось унылым, и всем нам хотелось побольше солнца и веселья.
Вскоре после приезда мне позвонила Лили Гросс, моя здешняя знакомая. Она сказала, что Корки Грейзер – бывшая жена кинопродюсера Брайана Грейзера – устраивает на Рождество праздник для своих друзей и их детей. Хочу ли я притащить туда свой выводок?
– Конечно, – ответил я. Это звучало заманчиво.
– Там будет Патти Смит со своей дочерью, – сказала Лили со значением, чуть интригующе.
Что ж, это было интересно. В восьмидесятые годы мне нравилась группа Патти Смит «Скандал».
Ее хит «Прощай» был тогда одним из моих любимых,
и я знал, что недавно она выпустила сольный альбом, который разошелся миллионным тиражом. Ее голос казался мне сильным и сексуальным, я видел ее клипы…
Это было интересно.
На празднике была толпа народу, множество детей, бегающих вокруг елки. Елка стояла около большого панорамного окна, выходящего на блистающий под солнцем океан – картина была слегка сюрреалистичной. Как обычно, было полно голливудских персонажей, несколько хорошо знакомых лиц, но меня влекло к Патти, которая казалась ни на кого не похожей.
Я сам из Нью-Йорка и всегда узнаю земляка – я тотчас же понял, откуда Патти родом. Она сказала, что выросла в Квинсе. Я ответил, что тоже оттуда. Патти переехала на побережье год назад, а ее дочка Руби пошла в первый класс. Она «навечно» развелась с отцом Руби, музыкантом Ричардом Хеллом. Она приехала на запад не только из-за того, что готовит альбом с продюсером из Лос-Анджелеса, но еще и потому, что жизнь одинокой матери с шестилетней дочерью в Даунтауне Манхеттена слишком богата приключениями. Она была свидетелем перестрелок и поножовщины недалеко от дома, ей пришлось дать пощечину мужчине, который приставал к ней на улице, когда она вела Руби за руку.
У нее были все присущие выходцам из Нью-Йорка претензии к Лос-Анджелесу – бесконечный флирт и отсутствие искренности доводят ее до бешенства – но у нее есть небольшой домик в каньоне Топанга, стиральная и сушильная машины, автомобиль, а ее дочке нравится школа… Все могло быть куда хуже.
Она мне понравилась с первого взгляда. За годы своей славы и бесславия я научился безошибочно определять, кто передо мной: восторженный поклонник, человек, которому от меня что-то надо или некто, считающий меня придурком. Патти не принадлежала ни к одним, ни к другим, ни к третьим. Она была искренна, умна и сексуальна, но она была женщина, не девочка. За ее плечами был жизненный опыт и знание – что почем. Кроме того, я рвался в музыканты, а в этой области Патти производила на меня глубочайшее впечатление.
Итак, я рассказал ей о себе, просто и прямо. Она знала, кто я такой, поэтому я не стал вдаваться в историю, а рассказал о последних событиях в моей жизни. Я сказал, что интерьер в моем лофте в Сохо почти завершен, и через несколько недель я открываю свою галерею. Я рассказал о конце моей карьеры и о конце моего брака, о том, как я спал в одной кровати с детьми, как Кевин сказал мне, что я не должен больше плакать. Я не старался поразить ее или вызвать жалость – я просто открывал ей свою душу.
Подбежал кто-то из моих детей и перебил нас. Мы одновременно улыбнулись. Я знал, что между нами возникла связь, и знал, что она тоже это знает. И в то же время мы оба считали, что серьезные отношения – это сейчас не для нас (сами себе не признаваясь, что именно этого нам больше всего недостает). Все было слишком сложно. Даже улыбаться друг другу было сложно. Толпа развела нас по разным углам комнаты. Вскоре я увидел, как Патти, улыбаясь, разговаривает с каким-то незнакомцем – и тут же невзлюбил его. Поймав себя на этом, я покачал головой.
Вечеринка подходила к концу, и я не мог позволить Патти просто так уйти. Я проложил себе путь через толпу детей и родителей и предстал перед ней.
– Встретимся как-нибудь? – предложил я и постарался улыбнуться как можно веселее. – Я пробуду здесь еще десять дней. Я свободен до Нового года.
Она вздохнула:
– Завтра я уезжаю во Флориду. В Ки Вест. На самом деле я не хочу уезжать, но ничего не поделаешь – я обещала другу.
– Не хотите – так и не надо, – сказал я.
Она покачала головой:
– Если бы все было так просто.
Мы смотрели друг на друга, не зная, что делать дальше. Я не был уверен, что правильно понял ее намек, и не был уверен, был ли какой-то намек вообще.
– Слушайте, – наконец сказала Патти, – я часто бываю в Нью-Йорке. Мне бы хотелось увидеть вашу галерею – возможно, я туда заскочу.
Теперь был мой ход, я ясно понял это позже. В тот момент я должен был достать бумажку и карандаш, записать свой телефон и вручить ей. Но я вдруг испугался, замкнулся – на тот момент я не был готов к переменам. Вместо этого я улыбнулся и кивнул:
– Это было бы замечательно.
Она улыбнулась в ответ, взяла Руби за руку и вышла из комнаты.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
А можно узнать, почему у вас название Фендера так странно мутировало? ;-)
Придумал еще одного мутанта: Фендерер :-)
Раз как-то вернулись мы домой после семейного путешествия и я быстро настрочил тёще примерно такое письмо: мол, добрались благополучно, все пошли спать, а я тут почту проверяю и скоро тоже пойду.
Ну и нажал кнопку "отправить".
А потом перечитал ... И какой идиот разместил рядом на клавиатуре буквы "п" и "р" ??
)))