Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 34
Перевод и иллюстрации - mandragora.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 12 (начало)
– А чего вы ожидали? – говорил некий Макинрой на пресс-конференции перед полуфинальными матчами на Открытом Чемпионате Австралии в январе 1991 года – «Эдберг против Лендла, Макинрой против Беккера». Одно маленькое уточнение: это были не мои слова. Это Патрику Макинрою вскоре предстоит хорошенько напугать Бориса Беккера, выиграв первый сет на тайбрейке, перед тем как пасть в четырех.
Приятный сюрприз девяностых годов – возвращение моего брата Патрика в теннис. У него была достойная юниорская карьера – одно время он был третьим в стране – но выступая за студенческую команду Стэнфорда, особо не выделялся. Думаю, Патрик так ярко проявил себя в юниорах, потому что тогда впервые в жизни обратили внимание именно на него самого, а в колледже он слегка стушевался. Когда он учился в выпускном классе, наша мама велела ему забыть мечты о теннисе – настало время выбирать настоящую работу.
Я поговорил с ней.
– Слушай, – сказал я, – не дави на него. Он готов попробовать свои силы в профессиональном теннисе. Дело уже слишком далеко зашло – он будет жалеть всю свою жизнь, если не попробует. Все сравнивают Патрика со мной, но он и сам по себе кое-чего стоит. И я думаю, у него все получится, если он займется теннисом всерьез.
В игре мы с Патриком отличаемся так же сильно, как и в жизни. Патрик – правша с двуручным бэкхендом, оставшимся у него с детства. Он любит дольше оставаться на задней линии, а его коронный удар – прием подачи с бэкхенда. Он добродушен, и разговаривает всегда спокойно. Я – ну вы знаете, кто я такой. Как-то я уже говорил, что Патрик начал играть в теннис в гораздо более раннем возрасте, чем я, и одно время казалось, что он добьется куда большего. Как-то наши родители повезли нас в Майами на Орэндж Боул, где я играл в возрастной категории до 14 лет, а Патрик – до 12. Это в шесть лет! Он проиграл в первом круге (двенадцатилетнему верзиле) и уныло побрел с корта. Какой-то зритель повернулся к моему отцу и сказал:
– Ему не стоит печалиться – у него еще шесть лет в запасе.
И действительно, когда Патрику исполнилось двенадцать, он играл даже лучше, чем я в этом возрасте. Среди четырнадцатилетних и шестнадцатилетних он выступал уже похуже, а к семнадцати годам был значительно сильнее меня. В 1983 году он играл со Стефаном Эдбергом
в юниорских полуфиналах Уимблдона и Открытого чемпионата США – хотя Патрик проиграл оба матча, это были весьма упорные трехсетовые поединки.
Патрик Макинрой на юниорском Уимблдоне 1983 года
В самом начале карьеры Патрику несколько раз давали «вайлд-кард» на турниры АТП, хотя порой ему было неловко принимать их. В первый раз в туре мы играли друг против друга в 1985 году – в первом раунде турнира в Страттон Маунтен. Ему было девятнадцать, мне – двадцать шесть, и я был первой ракеткой. Я вел себя, как положено старшему брату, и выиграл 6-1, 6-2.
В самом начале карьеры Патрик старался пробиться наверх, но у него это получилось, когда ему было уже за двадцать: он вернулся в тур и поднялся до 31-го номера в мире. Наибольшего успеха Патрик добился в паре, но и в одиночке порой выступал блестяще – он дошел до полуфинала на Открытом чемпионате Австралии 1991 года, а в 1995 году завоевал свой единственный титул в Сиднее. Позже в этом же году он отлично выступил на Открытом чемпионате США, дойдя до четвертьфинала, где оказал упорнейшее сопротивление Беккеру (я комментировал этот матч – само собой, я был слегка необъективен).
Легко мне было поддерживать Патрика, когда я уже ушел из тура. Я как-то размышлял о том, что наилучший из возможных вариантов проигрыша – это уступить другу или брату. Но как только дело доходило до драки – не тут-то было. Я всегда хотел, чтобы в моей семье и у моих друзей все шло хорошо – только не лучше, чем у меня. Я понял это, когда меня несколько раз победил Питер Флеминг. Первый наш с Патриком матч в Страттон Маунтен был неравным. Шесть лет спустя в Базеле (Швейцария), была уже совсем другая история.
В том году он дошел до полуфинала Австралии – он уже был настоящий противник. К тому же это был третий круг, а не первый, и я был на взводе. До этого Патрик никогда не видел меня таким, и боюсь, это шокировало беднягу. Я не мог сдержаться. Я выложил все, что мог – свирепые взгляды и все такое прочее – и он в итоге дрогнул, как и большинство моих противников. К тому же, я его просто переигрывал, поэтому, вероятно, зря все это проделывал. Но, Патрик, это был комплимент!
В феврале 1991 года мы играли в финале в Чикаго. Финал – это уже совсем другое дело. «Боже, если я проиграю Патрику, я пропал», – думал я. – «Я сброшусь с Сирс Тауэр». Я не мог проиграть младшему брату!
В то же время мне было как-то неловко. К тому времени я выиграл 76 турниров, а Патрик – ни одного. Он заявил о себе в туре, но было не похоже, что он станет победителем турнира Большого Шлема. Я желал ему самого лучшего – но не за мой счет.
Я совершенно запутался.
В этот раз я вёл себя прилично. «Просто играй», - подумал я. – « Не бузи». Но все равно, я готов был взорваться прямо на корте – практически невозможно было держать все это в себе. Я медленно плавился.
Игра была отличной. Он взял первый сет, 6-3, я выиграл второй, 6-2, а в третьем мы шли голова в голову до счета 3-3. Затем я сделал брейк. Я подавал на матч-пойнте, и в это время на трибуне зазвонил телефон. И тут я единственный раз в своей жизни (может, еще пару раз такое и случалось) сказал что-то смешное. Я взглянул на отца, сидевшего рядом с кортом:
– Пап, мама звонит!
Все засмеялись. Засмеялся и Патрик:
– Передай, что я скоро буду дома! – сказал он.
Как я умудрился пошутить? В такой напряженный момент мне нужно было хоть как-то разрядиться. Мне было неловко выигрывать, но и поражение было невообразимо. Я бы предпочел вообще никогда с этим не сталкиваться.
Это был последний турнир, который я выиграл, и ради этого я победил своего родного брата.
Извините за испорченную физиономию Джона, но из-за выражения лица Патрика я не могла не поместить эту фотографию
После рождения Эмили у меня не было никакого «отпуска по уходу». Через две недели я снова был в пути, от турнира к турниру. В конце мая я отбыл в Париж, где проиграл в первом круге Андрею Черкасову, крепкому ремесленнику из России.
В 1990 году я освободил место в команде Кубка Дэвиса для новой поросли – Агасси, Чанга и Джима Курье.
Агасси и Чанг после победы над Австрией, 1990 г.
Но в июне 91-го я ненадолго вернулся, чтобы зажечь свой былой огонь, и выиграл два матча в нашей победной встрече с Испанией.
Огонь тем временем начинал трещать и дымиться. Я больше не мог одерживать крупные победы – иногда в упорном матче я выбивал действующего чемпиона или доходил до полуфинала значительного турнира, но затем проигрывал какому-нибудь новоявленному щенку. Я не только не брал крупные титулы – порой я не мог играть и на мелких турнирах. В 1985 году в Квинс Клубе я нагрубил какой-то женщине, бесцельно околачивавшейся возле тренировочных кортов. Оказалось, что эта дама – жена президента Клуба, и мое членство было аннулировано. Хотя через несколько лет меня восстановили в правах, былой позор не изгладился из моей памяти, и я больше никогда не играл этот турнир, который так удобен для разогрева перед Уимблдоном.
В этом году на Уимблдоне я с треском вылетел в 1/8 финала от руки Стефана Эдберга,
который выставил мою игру у сетки совершенно беззубой. Помню, я думал: «не пойми какой форхенд, подача меньше ста миль в час – и готово, он выносит меня»
Но хуже всего, конечно, ауты
На Открытом чемпионате Канады я проиграл в третьем круге Деррику Ростаньо.
В Нью-Хэвене я проиграл четвертьфинал юному мастеру подачи Горану Иванишевичу.
А на Открытом чемпионате США того года в третьем круге я единственный раз в жизни проиграл девятнадцатилетнему Майку Чангу (в пяти сетах) – он использовал крученые свечи так же эффективно, как в свое время Лендл.
Я был бессилен, наблюдая, как эти закрученные мячи проносятся над моей головой и опускаются как раз перед задней линией. Как будто Чанг прочитал надпись у меня на лбу: «Я потерял скорость. Я не смогу быстро вернуться назад». Эта моя беспомощность была ужасна.
Но я все еще мог гордиться тем, что все мои противники, даже молодые, всегда по-особому настраивались на игру со мной. Возможно, я был для них пробным камнем; возможно, они думали: «Сейчас я задам этому перцу!». Мне нравится мысль, что причина кроется в том, что я великий чемпион. Однако такой энтузиазм явно осложнил мне конец карьеры – все вокруг, как акулы, жаждали моей крови!
Очередной турнир в зале (Англия, Бирмингем, ноябрь) подтвердил это. Мне дали «вайлд-кард» и заплатили за участие – в твердой уверенности, что я обеспечу им хорошее шоу. Но я определенно не отработал Бирмингему его деньги, проиграв в первом же круге немцу Александру Мронцу (позже он прославился, в основном, как бойфренд Штеффи Граф). [И здесь не так уж и прославился – я не нашла ни одной совместной фотографии].
Я понял, что скатился еще на одну ступеньку вниз. Когда я сходил с самолета в Нью-Йорке, мой агент спросил:
– Слышал новость?
– Нет, – ответил я.
– Мэджик Джонсон [баскетболист] объявил, что у него СПИД.
Проигрыш Мронцу тут же отступил на задний план. Когда через несколько недель я играл в Лос-Анджелесе выставочный матч с Агасси, то уже не сомневался, что мне нужна помощь. Предыдущие тренеры действовали вопреки моей натуре, но когда бывший профи Ларри Стефанки подошел ко мне после бесславно закончившего матча, я был готов его выслушать. Было очевидно: что бы я ни делал – ничего не помогало.
– Успех не придет сам по себе, Мак, – говорил Стефанки. – К нему нужно быть действительно готовым.
В свое время Ларри был очень хорошим теннисистом,
но что в нем ошеломляло, так это энергия и энтузиазм: он был ходячая чашка эспрессо.
Для подготовки своего последнего выхода на арену я создал Команду Макинроя: Ларри – тренер, Роб Парр, который раньше работал с Мадонной и Татум – тренер по физподготовке, а молодой канадец Дерек Ноблс – массажист. Для своей группы поддержки я снял дом в Малибу напротив моего и принял стартовую позицию для подготовки к Открытому чемпионату Австралии 1992 года.
Это сработало. Мы с Ларри полетели в Мельбурн, где я в третьем круге одержал блестящую победу над Борисом Беккером 6-4, 6-3, 7-5 – за месяц до того как мне исполнилось тридцать три года.
Я дошел до четвертьфинала, где был бит Уэйном Феррейра – обидный конец такого многообещающего старта.
Тем не менее, это был несомненный шаг по направлению к былым победам.
Меня постигло еще одно разочарование, когда во время турнира я узнал из газет, что меня не взяли в олимпийскую сборную. В 1988 году, когда теннис был включен в олимпийскую программу, отношение профессионального тенниса к Играм было весьма прохладным, и я предпочел Олимпиаде обычные турниры. Сейчас же мои олимпийские дни были сочтены, и я надеялся, что Том Горман возьмет меня в сборную как одиночника. Мы с ним обсудили этот вопрос, и Том обещал мне позвонить только в случае, если он решит пригласить меня для парной игры. Он не позвонил.
Я был в Австралии две с половиной недели. Я никогда не расставался с детьми так надолго и очень по ним соскучился. Я полетел на Гавайи встретиться с семьей и подготовиться к первому кругу Кубка Дэвиса – матчу с Аргентиной. Это был мой дебют выступления в паре [имеется в виду, очевидно, второй период его выступлений за сборную]. Как только я увидел Татум, я заметил, что она как-то странно со мной держится. Я списал это на свое долгое отсутствия, но следующие недели и месяцы лишь усилили это ощущение.
Наше отчуждение только возросло, когда заболел пятилетний Кевин.
Сначала мы подумали, что у него серьезное отравление, но потом оказалось, что это редкая детская болезнь – аллергическая пурпура. Шесть недель он не ходил в школу. Это было жуткое время, казалось, оно должен было сблизить нас с Татум, а вместо этого мы все больше и больше отдалялись друг от друга. Я был сбит с толку и забеспокоился.
Все эти переживания отнюдь не шли на пользу моему теннису. Все чаще Команда Макинроя представлялась мне скорее громоздкой, чем полезной – хорошо было иметь возможность получать массаж каждый день, но иногда мне казалось, что я делаю это только из-за того, что плачу массажисту. Непростая обстановка у меня дома затрудняла сам тренировочный процесс. Ларри был великолепным тренером – в дальнейшем он будет работать с Марсело Риосом, Евгением Кафельниковым и Тимом Хенманом – но возглавлять целую команду у меня в конце-концов не хватило душевных сил. К июню от этой команды остались только мы с Ларри.
В субботу четвертого июля 1992 года я играл свой последний одиночный матч на центральном корте Уимблдона. Вопреки всем недоброжелателям, я дошел до полуфинала, где встретился с двадцатидвухлетним Андре Агасси, который еще ни разу не выигрывал турнир Большого Шлема. Пятнадцать лет назад, практически день в день, состоялся мой полуфинал с Коннорсом – это было завершение поразительного пути по турниру, пути, который поднял меня на теннисный олимп.
Этот день тоже был завершением поразительного пути. Пятнадцать лет я был принадлежностью Уимблдона, быть может – ужасной, быть может – прекрасной, но скучной – никогда. Моя персона порождала споры и сплетни, даже когда я ничего особенного не делал. Сам не желая того, я стал своего рода традицией Уимблдона.
В этом году я не дал почву для разнотолков. Как и во многих других ключевых матчах, я не мог себе позволить расточать силы понапрасну. К концу встречи я уже едва справлялся с блестящим приемом подачи Агасси и с его великолепными ударами с отскока: он играл по восходящему мячу в очень низкой точке, ниже, чем я в свои лучшие годы, и бил по мячу в два раза сильнее.
Финальный счет был 6-4, 6-2, 6-3. У сетки я обнял Андре и сказал:
– И зачем только ты так внимательно слушал?
Недели две назад я дал Андре несколько советов по игре на траве, а тот оказался слишком сообразительным учеником. Но все же он был еще совсем желторотый: он забыл поклониться королевской ложе, и мне пришлось ему об этом напомнить. Торжество добродетели свершилось: на моем последнем уимблдонском матче я учил манерам следующее поколение!
На следующий день Андре выиграл свой первый титул Большого Шлема, победив в финале Горана Иванишевича.
Оказалось, торжества для меня еще не кончились. Через два дня мы с Михаэлем Штихом победили в отложенном из-за темноты финале против Джима Грэбба и Ричи Ренеберга со счетом 5-7, 7-6, 3-6, 7-6 и 19-17. Это самый длинный финал Уимблдона по количеству геймов – 83!
Энергия зрителей, которых в дополнительный день пустили бесплатно, заставила меня забыть о том, как я, в сущности, вымотан и физически, и морально.
Не так плохо для старика.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
