Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 24
Перевод - Lena Chu. Иллюстрации - mandragora. Литературная обработка - Phoebe Caulfield.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 8 (начало)
Так как я много путешествовал, родители всегда просили меня постараться быть дома на Рождество. Я почти всегда подчинялся, и обычно это стоило мне итогового турнира Мастерс, который проводился сразу после праздников. Турнир этот был важен для меня, но выиграть его мне удалось лишь однажды, в 79-м. Обычно режим моих тренировок с середины по конец декабря пред ставлял следующее: я сидел где-нибудь, ел, пил, смотрел телик и не притрагивался к ракетке. А в это самое время Лендл упрямо карабкался на вершину.
В течение пяти или шести лет организаторы Открытого чемпионата Австралии пытались привлечь меня к участию в турнире, но я всегда отказывался, говоря, что не буду играть турнир, который проводится на Рождество. Но в этом году они поняли, что меня не переубедить, и передвинули турнир на более раннее время, и, вместо того, чтобы сидеть дома и объедаться мороженым, я отправился в Австралию. На Рождество я вернулся в такой форме, которой у меня в декабре сроду не было. Я отлично играл и разгромил Лендла, победив на Мастерсе 84-го года.
С самого первого матча в (Мэдисон Сквер) Гарден я заметил, что каждый раз игру определяли моя скорость и выходы к сетке. Я играл на уровне, о котором можно только мечтать, думая: «Боже, это почти лучшее, на что я способен». Я наконец довел свою игру до уровня, который, казалось, был на порядок выше, чем у любого из моих соперников. Все должно было быть отлично. Хотелось, чтобы это было так. Но всё было по-другому.
Я еще ощущал пустоту – мне казалось, что эта победа поможет мне оправиться от переживаний, вызванных уходом Борга, но мое психологическое состояние не изменилось. Это напоминало историю царя Мидаса: успех не приносил счастья.
Уже почти два года мы со Стеллой жили в моей квартирке на 90-й улице в Ист Энде; и так как она была на пару лет старше меня, думаю, на нее давили родители – невероятно милые, очень консервативные люди, которые по-прежнему жили в Северной Каролине – настаивая, чтобы мы либо оформили свои отношения, либо разошлись. Я был очень привязан к Стелле, но, опять же, еще не хотел жениться. Мне хотелось от жизни чего-то большего, в то же время не хотелось расставаться с теннисом. Почему-то мне казалось, что формальность брака станет этому помехой
Была и другая причина. Мне очень нравилась Стелла, но в глубине души я, наверное, знал, что мы не предназначены друг для друга. Может быть, она тоже это знала.
Мы решили пойти каждый своим путем. Чтобы внести ясность (и еще потому, что я зарабатывал больше), я купил шикарную квартиру на вершине здания в западной части Центрального Парка – ту самую, в которой живу и сейчас. Это было огромное пространство для меня одного, но думаю, в глубине души я понимал, что мне нужно большое гнездо для семьи, которую мне когда-то захочется завести. Сразу после того, как я переехал на ту сторону парка, у меня были недолгие близкие отношения с очень известной, очень привлекательной женщиной, которая была старше меня и жила неподалёку. Из уважения к ней не буду называть ее имени. Я говорю об этом не для того, чтобы похвалиться, а чтобы рассказать о двух вещах в ней, которые произвели на меня тогда большое впечатление. Во-первых, это то, что у нее было двое детей, которые мне очень нравились: в тот год я много думал о детях, представляя, каково иметь их самому, и нахождение в кругу этой маленькой семьи подогревало мое воображение.
Во-вторых, та легкость, с которой она относилась к собственной известности. Это даже своего рода эксгибиционизм. Как теннисист номер один в мире, я был гораздо более известен, чем находясь на втором или третьем месте, но эта сторона дела не доставляла мне большого удовольствия. Моя новая спутница была всегда готова выйти в любой новый ресторан, который был на тот момент в моде, и как только она об этом заговаривала, я напрягался, думая: «Это сумасшествие! Нельзя, чтобы меня видели с тобой!»
Не могу объяснить, почему я не хотел, чтобы меня видели вместе с привлекательной, известной женщиной. Не знаю, что я на самом деле думал. Но тогда это отравляло все мое существование: я просто не хотел, чтобы мы попали в колонки светской хроники как пара, не хотел, чтобы нас вместе фотографировали. Такие вещи всегда мне досаждали, и, хотя это можно переносить вполне спокойно, тогда я еще не умел этого делать.
Такая же проблема была и на корте: я не замечал положительные моменты. Я еще не усвоил урок: если хочешь быть с известной, красивой женщиной – этому есть своя цена. Нельзя ожидать, что она будет все время сидеть дома и предаваться с тобой любви, когда пожелаешь! Отношения – это улица с двусторонним движением. Тогда же я был настолько сражен фактом, что она хочет, чтобы нас видели вместе, что, уезжая весной в Европу, сказал: «Я тебе позвоню, когда вернусь» - и не позвонил. Я думал: «Забудь. Ей что-то от тебя нужно».
Мне кажется, в конце концов, 25 – не такой уж зрелый возраст.
Но... проехали! Я направлялся в Европу, чтобы сыграть Открытый чемпионат Франции и взять свой третий Уимблдон. И это был мой год – я это знал. Я играл настолько хорошо, что думал, что никто не способен меня победить – ни на каком покрытии.
Даже Лендл. Только не сейчас.
Это был самый тяжелый проигрыш в моей жизни, опустошающее поражение. До сих пор иногда оно не дает мне уснуть по ночам. Мне даже сейчас трудно комментировать французский чемпионат – часто в течение пары дней я буквально чувствую тошноту от того, что просто нахожусь там и думаю о том матче. Думаю о том, что упустил, и насколько другой была бы моя жизнь, если бы я выиграл.
У Коннорса тогда было 2 Уимблдонских титула и 5 титулов Открытого чемпионата США, но он никогда не выигрывал Ролан Гаррос, Борг побеждал во Франции 6 раз и 5 раз на Уимблдоне – невероятный рекорд – но он никогда не побеждал на Открытом чемпионате США. Лендл никогда не выигрывал мейджор – кроме итогового Мастерса, который из-за ограниченного числа участников был испытанием совсем иного рода, чем обычный турнир. Лендл ломался на мейджорах. Все это знали.
У меня в активе было 2 победы на Уимблдоне и три на Открытом чемпионате США. Титул Ролан Гаррос, за которым последовал бы третий Уимблдон, добавил бы тот последний, завершающий штрих, которого моя карьера не имеет сегодня – законное право претендовать на звание величайшего игрока всех времен.
Оглядываясь назад, я пытаюсь увидеть стакан наполовину полным, а не наполовину пустым, иначе вырву последние остатки волос на своей голове и доведу себя до безумия, каждый день прокручивая тот матч в своей голове снова и снова. Я пытаюсь этого не делать, потому что – видит Бог – я и так слишком эмоционален.
Но все равно делаю.
Меня постоянно грызет вопрос: насколько сильно я этого хотел? Очевидно, недостаточно сильно. В чем бы ни была причина: друзья, отношения, развлечения – в самый решающий момент я не смог обыграть Лендла в финале Открытого чемпионата Франции в лучший год своей карьеры – в год, какого не было ни у одного теннисиста. Я упустил преимущество 2-0 по сетам, но мог бы завершить дело в свою пользу в пятом – вместо этого позволил победе ускользнуть; просто не могу придумать этому другого объяснения.
Это был полный провал.
Время от времени, когда кажется, что все идет слишком хорошо, у меня появляется чувство, что должно случиться что-то плохое. Ощущал ли я это перед тем финалом в 84-м? Не уверен в этом. После победы в 2-х первых сетах, на лицах моих друзей читалось: «через полчаса все будет позади. Он никак не может проиграть». Если сравнить с гольфом, это было похоже на «gimme» (очко, начисленное автоматически, без розыгрыша – прим пер). И я упустил его. Я промазал с 12 дюймов на пути к Мастерсу. С этим трудно жить.
Он должен был мне покориться, даже несмотря на то, что Ролан Гаррос проводится на медленном красном грунте, который подходит игрокам задней линии, таким, как Борг и Лендл, даже несмотря на то, что я сеточник и лучшими для меня покрытиями всегда были трава и хард, где у моей подачи быстрый отскок и я получал дополнительную долю секунды, чтобы выйти к сетке и ударить с лета. На красной глине мяч задерживается на поверхности корта, и ты теряешь эту самую долю секунды, даже обладая быстрейшей подачей: если ты входишь в корт, у принимающего игрока появляются дополнительные миллисекунды для обводящего удара.
Но той весной я был в оптимальной форме, и мой план на игру был таков: ничего не менять. Подавать и выходить вперед. Я знал, что мой удар с лета был лучшим в туре. Я знал, что не могу проиграть. Питер Флеминг планировал вечеринку в честь победы еще до начала матча. В день матча я увидел карикатуру во французской газете. На этой картинке я стоял на одной стороне корта, целясь из ружья в Лендла, который стоял в углу на другой стороне, дрожа и обливаясь потом. Мне понравилась эта картинка.
Французские болельщики, очевидно, чувствовали то же самое. Когда меня представили на Центральном корте стадиона Ролан Гаррос, я получил огромную поддержку, какую до того никогда не получал на старте матча – оглушающий рев трибун. А к концу матча – в своем фирменном неподражаемом стиле – я снова умудрился настроить против себя весь стадион.
Я не только выиграл первые 2 сета, но и готов был взять третий. Все было идеально – поразительно, как хорошо я играл.
А затем это случилось. С боковой части корта стал доноситься очень громкий шум. Оператор NBC снял наушники, и они лежали там и крякали, в то время как я пытался играть.
Может быть, кто-то другой и не заметил бы этого. Может быть, при других обстоятельствах не заметил бы этого и я сам. Нет, шум этих наушников нельзя было услышать с верхнего ряда трибун, но в тот момент мне казалось, что можно.
Я уже рассказывал, как сомнения могут захлестнуть вас, накладываясь одно на другое. Я прекрасно играл, но это было то покрытие, на котором я чувствовал себя наиболее некомфортно. Было жарко. Первые одиннадцать дней турнира в Париже было облачно и необычайно холодно – в районе 10 С градусов в конце мая! – но потом, в день моего полуфинала с Коннорсом, впервые вышло солнце.
Я прошел Джимми тогда довольно легко, но жара задержалась до финала, и это меня беспокоило. Что если я действительно проиграю Лендлу? Плохое оправдание для послематчевой пресс-конференции: «Просто сегодня было слишком жарко». Это то же самое, что сказать: «Знаете, у меня было похмелье» или «Я плохо спал прошлой ночью», - и ресницами: хлоп-хлоп.
Возможно, было бы лучше, если бы я допоздна тренировался, потому что той ночью я действительно ужасно спал. Внезапно мне решила позвонить Стелла.
Мы не общались уже две или три недели, и я не знал, зачем она звонила. «Зайка, - сказала она (она любила так меня называть) – я скучаю». «Я тоже скучаю», - сказал я. Мы немного поболтали. «Но я к тебе не вернусь», - сказал я ей.
Повесив трубку, я подумал: «Да уж, только этого мне не хватало» (даже не побеспокоившись о том, как это могло повлиять на нее). Это заставило меня занервничать, совершенно выбило из колеи, потому что я начал думать, а последнее, что вы должны делать в ночь перед важным финалом – это думать. Я провел ночь, ворочаясь с боку на бок.
Этот телефонный звонок отложился где-то в моем подсознании, а потом ещё эти наушники на корте стали греметь, было жарко, и неожиданно то, что было в подсознании, вышло на передний план, и во мне зашевелились сомнения: «Я уже столько времени играю на таком уровне, - думал я, - как мне это удается?” Я знаю, крякающие наушники были невинной технической помехой – не то чтобы кто-нибудь сказал: «А давайте-ка взбесим Макинроя», но именно так я это воспринял – и соответственно, моя концентрация пропала.
Я очень разозлился, потому что никому до этого не было дела. При смене сторон я подошел к наушникам и заорал в маленький микрофон: «Заткнись, мать твою!!» (Кто бы ни находился на другом конце, он, вероятно, до сих пор оглушен). Потом, перейдя на свою сторону, я подумал: «Что, черт возьми, я делаю?» Если начинаешь срываться, когда дела идут хорошо, оппонент, скорее всего, начинает понимать, что ты не так уверен в себе, как кажется.
Обычно я не беспокоился, если соперник видел, как я выхожу из себя. Некоторые считали, что я играю лучше, когда злюсь (иногда это так и было, а иногда нет) но мне было все равно, верили они в это или нет. Даже если парень на другой стороне корта на это не покупался, сомнения-то оставались. Ну, видит он, что я расстроен – ну и что? Иногда он сам выходит из себя. Я все равно могу это преодолеть и победить.
У всех великих были свои фишки. Коннорс играл на публику. Лендл казался страшным роботом: он запустит в тебя ракету, если добежишь до его укороченного. Борг никогда не менял выражения лица. Так же, как и Эш. Никогда нельзя было угадать, о чем они думают. Это тоже могло быть своего рода оружием.
Беккер был здоровяк с мощной подачей, он намеренно давил на соперника. Он всегда ходил, выпятив вперед грудь, как бы говоря: «Вам повезло, что мы проиграли Вторую мировую».
Моей фишкой были, конечно же, срывы. Помогало ли мне это больше, чем вредило? Не думаю. В конце концов, мой отец был прав – я бы, наверное, достиг больших успехов, если бы не поддавался эмоциям. Но я никогда не могу спокойно удовлетвориться своим талантом – или чем-либо еще. Если я веду с брейком, мне хочется попробовать оторваться еще на один или два. Мне всегда лучше удавалось наращивать преимущество, чем отыгрываться. Я выиграл большую часть своих пятисетовиков, по этому показателю я обойду любого, но впервые победить в пятисетовом матче, проигрывая 0-2 по сетам, мне удалось только в начале 90-х – в конце карьеры.
В каком-то смысле это хорошая статистика. Это означает, что я нечасто позволял сопернику повести 2-0 по сетам. В общем, выиграл я гораздо больше матчей, чем проиграл. Мой процент побед в одиночке составляет 82, но мне нечасто приходилось выигрывать, проигрывая по ходу матча.
Это меня огорчало. Мне всегда нравились истории о том, как Лэйвер отдавал 2 сета, а потом выигрывал Шлем. Моя же история состоит в том, что я мог бы выиграть Шлем, если бы не растранжирил преимущество в два сета. В третьем сете я прошел от лидерства 2-0 до проигрыша 4-6. Но затем я вел 4-2 в четвертом и подавал при 40-30.
И это был тот момент, когда, как мне кажется, я и проиграл матч.
Какое-то время Лендла тренировал Тони Рош (Роуч? Роше? - Tony Roche). И они работали над тем, как надо играть со мной. Они знали, что моя резаная леворукая подача к боковой стороне корта для любого правши была неберущейся: он скорее улетел бы на трибуны, чем достал до мяча. Даже Лендл, как бы хорош он ни был, не мог вернуть эту подачу.
В общем, они с Рошем решили, что, когда я буду подавать широко ему под бэкхенд, он будет подрезать ее кроссом. Тогда мяч «нырнет» с обратным вращением, и мне придется поднять его с лету, вместо того, чтобы глубоко ударить. Это поможет ему остаться в игре и попытаться перейти в атаку, нанося свои мощные удары с отскока.
Таков был его план, и я это знал. Так что я подал широко и, будучи уверен, что он срежет кроссом, ждал этого.
Сначала я хотел ударить укороченный с лета и завершить виннером, но потом решил: нет-нет, надо сыграть надежнее, потому что, хоть я и известен своими чуткими руками, мягкий удар с лета, по статистике, редко приносит успех. Я решил сыграть с лета поглубже и заставить его бить обводящий. Я пошел наперекор своей интуиции.
И мой удар с лета не попал. Я ударил чуть сильнее, чем следовало, и он улетел в аут.
После этого я не помню ни одного розыгрыша. Все расплывается, словно в дымке.
Прошло уже восемнадцать лет, но я ни разу не пересматривал этот матч. Не могу себя заставить. Поэтому я не смогу вам рассказать подробностей того, что произошло потом. Слишком уж это болезненно.
Зато я хорошо помню, как меня освистывали зрители. В каком-то смысле это было чисто французское, французская публика эксцентрична, любит менять пристрастия, в чем-то это из-за того, что в случае моей победы матч бы продолжался час и сорок пять минут, а им хотелось больше тенниса. Я могу это понять. Но я был огорчен, что в конце, когда мне действительно нужна была их поддержка, когда я изнемогал от усталости и напряжения, чувствуя, что победа уходит у меня из рук, я не получил ничего. Ничего.
И все же, думаю, я заслужил снисхождение за свой крах. Хорошие спортивные фанаты всегда способны почувствовать, если вы посылаете им сигнал и ждете отдачи. Есть способ вернуть их расположение, когда все они настроены против тебя – этим талантом, как я уже говорил, обладал мистер Коннорс, но не я. Есть множество других примеров: фанаты Лос-Анджелес освистывали Гарри Шефилда - мистера «Я хочу чтобы меня обменяли в другой клуб. В жизни больше не сыграю за «Доджерс». А стоило ему выйти в домашнем матче, так болельщики тут же всё забыли..Я не посылал французской публике никаких сигналов. Я был не в состоянии дать им понять, что мне нужна их помощь. Когда люди недовольны, мне плохо удается не принимать это на свой счет. Это одна из самых больших моих проблем. На корте я чувствую себя, прежде всего, изолированно, но если кто-то настроен ко мне недоброжелательно, мне это очень тяжело. 99% зрителей могут поддерживать меня, но если среди них есть парочка недовольных крикунов, я вне себя. Не лучшая из моих черт.
Отец и не только он, всегда говорили: на твоей стороне большинство. Временами, полушутя, я размышлял о политической карьере. В политике, если у тебя 60% голосов – это отлично, несмотря на то, что есть еще 40% людей, которые думают: «Этот парень проходимец». Меня бы это быстро закалило.
Против большинства других теннисистов я все равно выиграл бы тот Ролан Гаррос. Приходится (скрепя сердце) признать заслугу Лендла в том, что он был тем, кем он был, и в том, что оказался в достаточно хорошей форме, чтобы улучшать игру по ходу матча. Это единственный матч за всю мою карьеру, в котором я чувствовал, что играл на вершине своих возможностей - и проиграл.
Но не он победил меня. Я сам проиграл. Лендл выиграл свой первый турнир Большого Шлема, а я забрал у него звание «трясущиеся коленки».
Временно.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Трясущиеся коленки - неплохой вариант для choke.) Большое спасибо, отличная заметка.
а Тони разве не Роуч?
Виктор спасибо за блог, не устаю это повторять
Книга очень хорошо и честно написана - приятно переводить, надеюсь не только мне, но и девушкам тоже :)
Я послал вам письмо в личку
Я не нашёл устоявшегося русского написания )