13 мин.

Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 16

169

Картинки, загадка, перевод - mandragora  

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<<                                                Оглавление                                                            >>

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 5 (окончание)

 

Странная штука – дружба в мужском теннисном туре. С одной стороны, парни стремятся оставлять соперничество на корте – вы можете биться до смерти,  но стоит вам пожать друг другу руки, как вы способны вместе отправиться развлекаться.

Тем не менее, где-то глубоко кроется убеждение: в туре человек человеку – волк. Вы можете быть дружелюбны вне корта, но раз вы делите один и тот же доллар, то всегда чувствуете: нельзя терять бдительность. Это скрыто за семью замками, но реальность такова: каждый сам по себе.

В любом спорте у вас есть и враги, и друзья. Я не выносил некоторых игроков, и для меня не будет сюрпризом узнать, что я вызывал такие же сильные чувства у других. Пару раз мне отказались пожать руку. Однажды Винс Ван Паттен

протянул мне руку и в последний момент отдернул ее.

Тем не менее, иногда проще иметь врагов, чем друзей – особенно, если твои друзья – профессиональные теннисисты, а сам ты стремишься стать номером один в мире. На вершине ты одинок – это клише. Но если это клише, то еще не значит, что это не так.

Моими лучшими друзьями детства были два Питера – Реннерт и Флеминг, и дружба с каждым из них в итоге была подпорчена. Думаю, не последнюю роль сыграло то, что у них появилось ощущение, будто они всегда находятся в моей тени.

Моя дружба с Питером Флемингом

– это одна из самых запутанных страниц моей жизни. С самого начала между нами была необычайно крепкая связь. Мы десять лет играли пару и вдвоем добились огромных – исторических – успехов: 4 раза выиграли Уимблдон,

3 раза – Открытый чемпионат США, победили в 14-ти из 15-ти матчей на Кубке Дэвиса, вышли победителями в 7-ми финалах Мастерса подряд.

Как одиночный игрок Питер был весьма одарен – в 1980 году он стал восьмой ракеткой мира – но он всегда признавал мое превосходство самым великодушным образом. Казалось, зависть была ему неведома. Мы были прекрасной командой из-за наших соответствующих (и дополняющих друг друга) талантов и из-за непередаваемого родства душ.

Однако, Питер часто повторял одну фразу, которая, придется признать, не давала ему покоя. Когда его спрашивали, кто лучшая пара в истории, он отвечал:

– Джон Макинрой и кто угодно.

Думаю, нужно объяснить, как появился этот ответ. Это произошло на кубке Дэвиса в финале против Франции 1982-го года, в Гренобле, после того, как мы с Питером победили Янника Ноа и Анри Леконта, что привело к победе Соединенных Штатов со счетом 4-1.

В 1980 году Питер получил травму стопы, и на пару лет его игровая уверенность, как и его рейтинг, резко упали, но неожиданно он снова заиграл на удивление хорошо. Мы отправились на Кубок, планируя разгромить Янника и Анри.

Вместо этого его нога опять разболелась: я играл довольно хорошо, а он вообще выпал из игры; мы победили в неописуемом матче со счетом 6-2, 6-3, 9-7.

Предполагалось, что Питер триумфально возвратится на былые позиции, а вместо этого матч выглядел со стороны так, будто я тащу Питера на своих плечах – именно так эту встречу, совершенно несправедливо, и комментировали. На послематчевой конференции Питер сидел как пришибленный, тогда и прозвучали этот вопрос и ответ.

Когда он во второй раз ответил точно так же, я повернулся к нему и сказал:

– Что ты говоришь? Это же неправда.

Я сказал это от всего сердца – я был поражен, настолько несправедливы были эти слова.

Я знаю, ему было нелегко оттого, что его имя упоминалось всегда только в связи с моим. Его талант позволил бы ему быть в топ-5 или даже выше, обладай он необходимой для чемпиона безжалостностью. Однако, как раз этого у Питера и не было, и поэтому он с трудом прокладывал себе дорогу. Другими словами, он был слишком великодушен, чтобы подняться на самую вершину.

В то же время, мне наша дружба тоже далась нелегко. Те теннисисты, которые со мной близки, знают, что когда я вышел на корт, мой девиз – пленных не брать! Я не говорю, что это лучшая линия поведения – я просто не могу по-другому.

Может быть, начало нашим взаимным трениям положил я сам, когда мы на раннем этапе карьеры играли в одиночке друг против друга. Играть против того, с кем ты близок, труднее, чем против врага. Но я никогда бы не пожертвовал победой ради друга – даже ради своего брата Патрика.

Кто-то может сказать:

– Если уж мне суждено кому-то проиграть, пусть это будет мой брат или лучший друг, – но мне такие мысли и в голову не приходили.

Я хотел, чтобы у членов моей семьи и у друзей дела шли отлично – просто у меня они должны были идти еще лучше. Замечательно, если Питер выйдет в четвертьфинал Уимблдона – при условии, что я окажусь в финале. Именно это и произошло в 1980 году, когда мне пришлось выбить Питера, чтобы дойти до своего первого исторического матча с Боргом.

В 1979 году Питер совершил настоящий прорыв в одиночных соревнованиях.

После нашей победы в паре на Открытом чемпионате США в сентябре (это был наш второй титул Большого Шлема в году), мы какое-то время шли в одиночке голова в голову. В Лос-Анджелесе он победил меня в финале, не потеряв ни сета, в Сан-Франциско мне пришлось постараться, чтобы одержать над ним в финале победу, на Гаваях он дошел до финала, а я проиграл в полуфинале. Его рейтинг неудержимо рос, и это было неспроста. Тогда он ездил с Дженни и был в нее влюблен; я ездил один, и наши отношения со Стейси начинали походить на фарс.

По всем этим причинам – может, были и другие – наши отношения с Питером стали приобретать какую-то болезненную ненормальность. А может быть, это именно я становился ненормальным. Когда я проиграл ему в Лос-Анджелесе, я бросил свою ракетку. Я был зол и бросил ее нарочно, а она выскользнула из моей руки и улетела неизвестно куда – мне повезло, что я никого не пришиб.  (В этом смысле мне везло. Пару раз я терял контроль, швырял свою ракетку, а когда приходил в себя, она оказывалась наверху заднего ограждения – счастье, что она никому не угодила в голову.)

Когда мы играли друг с другом с Сан-Франциско, Питер подавал на матч, но я сделал «камбэк» и выиграл. На Гаваях мы вновь могли бы встретиться в финале, но я проиграл в полуфинале Биллу Скэнлону (в прошлом они с Питером иногда играли пару), парню, которого я терпеть не мог.

В прошлом мы со Скэнлоном были в одной команде Юниорского Кубка Дэвиса, и я полагал, что мы товарищи, хотя бы отчасти. Мы даже жили однажды вместе на юниорском национальном чемпионате в Каламазу. Помню, мы бродили с ним как-то вечером, после того, как он проиграл ответственный матч; я слушал его излияния и кое-что рассказывал о себе. Одно время я думал, что он считает меня своим близким другом.

Следующее, что я помню – мы играем матч, вступаем в одну из наших многочисленных перепалок, и я говорю что-то вроде:

– Эй, мы же были в одной команде; мы друзья, верно?

И  Скэнлон отвечает:

– Друзья? Ты мне не друг!

Загадка.

Найдите фотографию этого изверга

 

Не знаю, может он считал, что заслуживает более высокой позиции в теннисе. Я лично думаю, что он получил в точности то, что заслуживал. Он был превосходным теннисистом, но не слишком хорошим спортсменом. В определенных случаях он мог сыграть очень хорошо. Наш с ним матч в Мауи был как раз этим случаем – я еле-еле мог выиграть очко.

Должен сказать, этот матч оказал какое-то влияние на наши с Питером отношения, которые на тот момент стали для меня почти невыносимы. Он был слишком счастлив! Он был с Дженни, и меня раздражало, что он казался таким счастливым, а я вдруг остался в одиночестве. Грубо говоря, я ревновал. Это была двойная ревность: во-первых, у него кто-то появился, кроме меня, во-вторых, Дженни забрала его у меня. Я всегда опирался на Питера в трудную минуту, а теперь – внезапно – мне не на кого стало опираться.

Итак, победив меня, Скэнлон должен был играть в финале с Питером, и я обнаружил в себе черту, которая мне не понравилась – черту, которую я ненавижу по сей день. Несмотря на то, что я не любил Скэнлона, в душе я хотел, чтобы парень, победивший меня, выиграл турнир – вместо того, чтобы надеяться, что мой лучший друг даст ему пинок под зад!

Помню, я не мог смотреть финал. Я остался в своей комнате. После этого финала мы с Питером должны были играть пару; я сидел, не зная, чем все закончилось.

Когда Питер вернулся с матча, я спросил:

– Какой счет?

– Один и один, – ответил Питер.

– Боже, ты дал ему пинка!

– Нет, я взял два гейма.

И, увы мне, я испытал облегчение. Потом мне, конечно, стало стыдно.

Потом я совершенно запутался в своих чувствах.

Кризис наступил два месяца спустя во время челленджера на Ямайке, когда мы играли друг против друга. Это опять был абсолютно равный матч, невероятный по накалу страстей – так всегда бывает, если мое поведение ужасно, а оно таким и было.

Питер появился на турнире в последнюю минуту – он заменил снявшегося игрока. Перед этим он десять дней отдыхал с Дженни и был доволен, как слон: загорелый, счастливый,  он то и дело шутил с публикой. Начать с того, что я был зол на Питера из-за Дженни; но, кроме этого, красной тряпкой для меня всегда была ситуация, когда мой противник делает то, в чем я не силен – шутит со зрителями и привлекает их на свою сторону.

В конце первого сета я выполнил подачу, которая попала в квадрат – я и сейчас в этом убежден – но линейный судья сказал «аут». Это был выставочный турнир, вне тура, поэтому я взглянул на Питера и спросил:

– Ты же видел – был аут или нет?

– Я не заметил, – сказал он.

Я покачал головой, посмотрел в небо тропиков и завопил. И вопил без остановки. Спустя минуту судья объявил:

– Штрафное очко мистеру Макинрою за задержку времени.

Я взглянул на Питера.

– Ты что же, примешь это очко? – поинтересовался я не слишком любезно.

Тут Питер, который понял, что я не поверил в искренность его слов, надвинулся на меня всеми своими шестью футами и пятью дюймами и прокричал прямо мне в лицо:

– То, что мы друзья, вовсе не означает, что я состою в Армии Спасения!

В это мгновение я был уже просто не в состоянии вынести все то, что происходило между нами. Я не мог уйти с корта в середине игры и, одновременно, был не в силах ее продолжать. И я стал играть механически, как лунатик, ни к чему не стремясь. Не думаю, чтобы я еще раз так играл до или после этого. (Из-за кругового формата турнира я все же вышел в финал и играл там против Настасе. Я понял, что прославился, когда Илие объявил публике: «Он хуже меня и Коннорса вместе взятых». Вот это был комплимент!)

На следующий день между мной и Питером состоялся Большой Разговор. Странно – без слов мы очень хорошо понимали друг друга, но с помощью слов нам немногого удалось добиться. Я пытался объяснить, как наше соперничество в одиночке портит нашу дружбу, и тут же говорил о своей ревности. Я словно выворачивал себя наизнанку. А что мог ответить Питер? В сущности, он просто сказал:

– Послушай, я люблю ее.

Я вспомнил прошлогодний Уимблдон – совершенно неожиданное заявление Питера:

– Я встретил девушку!

И мой банальный ответ:

– Молодец, дружище, так держать.

В то время мы с Питером шли по жизни, играя турниры, знакомясь с девушками – ничего серьезного. Но тут дело обернулось так, что Питер ужинал с Дженни – вместо ужинов со мной, между прочим – два, три, четыре раза подряд. Как-то вечером он позвонил мне и сказал:

– Слушай, я хочу посоветоваться. Я встречался с этой девушкой три или четыре раза. Она замечательная. Думаю, она восхитительна.

Я, сам мистер Деликатность, спросил:

– А ты с ней спал или нет?

– Нет.

– Смотри, ты проводишь с ней все вечера подряд. Хочешь знать мое мнение? Если ты с ней сегодня не переспишь, можешь об этом забыть, – заявил я.

– О’кей, – ответил Питер.

После Уимблдона в турнирном расписании был трехнедельный перерыв, и в следующий раз мы должны были играть вместе в Торонто. Когда в Торонто мы встретились, Питер снова привез Дженни с собой.

Я сказал:

– Итак, ты точно с ней переспал.

– Нет.

– Ну, ты и /вырезано цензурой/ чудак! – выпалил я.

Кстати, в будущем у меня сложилось впечатление, что Питер передал ей все, что я говорил, и это выставило меня перед Дженни в крайне невыгодном свете.

Она была очень застенчивой, очень милой английской девушкой, которая просто хотела быть с Питером – больше ничего. В тот момент меня поразила мысль: Боже, это серьезно! Не в моем характере было оставить Питера в покое, и я заявил ему:

– Ты ведь не собираешься жениться на какой-то англичанке? Ты что, сошел с ума? Так никто не делает, – не знаю, почему я настолько был в этом убежден. – Слушай, ты женишься на американке; этим все и кончится.

Может, это было влияние моей матери!

Несмотря на то, что я в итоге был шафером на свадьбе Дженни и Питера, этот разговор всегда стоял между нами. А они до сих пор вместе, более двадцати лет.

Пять или шесть лет назад Питер позвонил мне в воскресенье в семь часов утра. В семь часов утра воскресенья!

– Джон, это Питер, – сказал он.

– Ты знаешь, сколько времени? – прохрипел я.

И Питер произнес:

– Я звоню для того, чтобы сказать: я простил тебя за то, что ты старался расстроить мою свадьбу.

Спустя двадцать лет

мы с Питером все еще пытаемся распутать этот клубок. А в тот день на Ямайке я понял, что должен найти кого-нибудь – сам.

А тогда я остался один.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<<                                                Оглавление                                                            >>

logoДжон Макинрой
logoATP