Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 10
Окончание выступления Макинроя на Уимблдоне 1977 года. Он выходит в свой первый полуфинал ТБШ в одиночном разряде и становится известным – во всех смыслах этого слова. А потом узнаёт, что есть вещи в жизни поважнее тенниса.
Иллюстрации подготовила mandragora
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 3 (окончание)
Да, это был тот самый Фил Дент, который обыграл меня во втором круге РГ всего три недели назад (и прошёл до полуфинала где уступил Брайану .Готтфриду). Однако это был не второй круг РГ, это был четвертьфинал Уимблдона, совсем другой уровень. Ставки были несоизмеримо выше. Дент был первый сеянный игрок, с которым мне довелось сыграть на этом соревновании, и хотя он был посеян всего-навсего тринадцатым, всё равно он был посеян, а я был никто и он намерен был защищать свой номер всеми силами тела и всем опытом мозга.
Как не странно, однако, я не сильно нервничал несмотря на столь стремительный взлёт в августейшее окружение. Я был на волне успеха и уверенности в себе. Я знал, что могу играть с серьёзными соперниками и думал, что смогу победить Дента. Наш матч в Париже был достаточно равен в конце концов и с ранних лет одной из моих сильных сторон было умение понять игру противника, сыграв с ним хотя бы раз.
Я думал, что разгадал игру Дента. Легко выиграл первый сет, 6-4, но во втором он упёрся и я проиграл тай-брейк. Я был жутко зол на себя – и, по правде сказать, где-то в глубине души начал нервничать. Даже когда играешь пятисетовик хочется захватить инициативу и я никогда не был хорош в роли отыгрывающегося. Когда я начинаю отставать меня начинают грызть сомнения.
Поэтому когда мы собирались поменяться сторонами после тай-брейка я засунул свою ракетку Вилсон Про Стафф под ногу и стал гнуть её пока она не сломалась.
И вся эта большая, такая близкая, хорошо воспитанная английская публика недовольно загудела: бу-у-у. Что это за кучерявый выскочка, этот невоспитанный мальчишка, этот никто, чтобы тревожить обстановку Корта № 1?
Со мной такое случилось впервые и я подумал: «Странно». И вместо того, чтобы подобрать ракетку я пнул её когда шёл к своему стулу.
Гул стал ещё громче.
Англичанам такое поведение не понравилось, но признаться честно, в тот момент меня это только позабавило. Хоть на меня и произодил должное впечатление Уимблдон и его богатая история – а в отличие от большинства молодых игроков тогда (и практически всех молодых игроков сейчас) я действительно уважал историю тенниса – Англия казалась мне странной, напыщенной и старомодной.
Когда я увидел этих сонных линейных, то подумал: «Уимблдон не должен быть таким». Сам клуб и турнир были чудесными, но вся атмосфера была наполнена невероятной самозначимостью. Я негодовал по поводу того как организаторы пренебрежительно относились к менее значимым игрокам и как пресмыкались перед звёздами. Меня бесили все эти экивоки перед королевской семьёй и более мелкой знатью. Я вырос в Квинс и ездил на метро. Как я мог воспринимать весь этот карнавал с «клубникой со сливками» серьёзно?
Мне надо добраться до вершины, думал я, тогда и со мной будут обращаться прилично.
В третьем сете было несколько странных решений линейных не в мою пользу. И, с прощальными словами Дента на РГ всё ещё свежими в моей памяти, я начал жаловаться напрямую вышечнику и как вы сами понимаете не встретил должного понимания. Я, в свою очередь, стал немного заводиться (всё ещё немного в начале своей карьеры).
Теперь и публика стала заводиться. Хоть я был и неопытен, мне такая реакция зрителей казалась странной и довольно комичной. Оглядываясь назад, мне кажется, что моя добродушная весёлость во многом объяснялась тем, что я впервые играл перед таким большим числом зрителей. Должен сказать, что сейчас, после стольких лет, проведённых на Уимблдоне, я стал дорожить страстью британцев к их великому национальному достоянию. Англичане в целом сдержаны пока дело не доходит до их игр!
Из-за спорных решений линейных и стойкости Дента я несколько растерялся и вскоре проигрывал 2:1 по сетам и 0:2 в четвёртом. Ситуация становилась действительно критической, но я взял себя в руки и собрался с мыслями. Пока что на Уимблдоне всё складывалось для меня чудесно и не должно же было всё закончиться здесь, против этого соперника!
Я вспомнил как на РГ всё было с точностью до наоборот. Я выигрывал 2:1 по сетам и вёл с брейком в четвёртом, когда Дент повернул вспять течение матча и выиграл его. Что же тогда произошло? Я стал думать о том, что это был мой первый турнир Большого Шлема, зажался и проиграл.
Аналогичная история могла произойти и сейчас с Дентом, рассудил я. Выйти в первый для себя полуфинал Уимблдона в возрасте двадцати семи лет должно было бы для него очень много значить. Он тоже может зажаться. Если я просто упрусь, то возможно смогу изменить течение матча.
Была и ещё одна причина по которой я хотел выиграть. Я стоял на распутье. Проиграв, я всё ещё успевал заявиться на юниорский турнир, но при выигрыше и выходе в полуфинал основного соревнования у меня не хватало бы времени заявиться ещё и в юниорах. Таков был расклад. Проиграй я Денту и я проиграл бы в четвертьфинале Уимблдона – прекрасный результат для восемнадцатилетнего парня из квалификации. Но проиграй я в третьем круге юниоров – это был бы чуствительный удар по репутации.
Тем временем матч становился по-настоящему захватывающим. Зрители становились с каждой минутой всё громче. Их удивление во втором сете: "Кто это такой вообще?" сменилось своего рода осознанием: "Да этот парень на самом деле собирается выиграть!" Они болели против меня больше чем когда бы то ни было, но в тот день, в тот матч, это было нормально.
И мне кажется Дент стал нервничать. Внезапно я стал другим человеком, не тем с кем он играл всего три недели назад на РГ. Что за монстра он создал своими руками? Внезапно этот шпанёнок маленький панк стал спорить с судьёй, пинать ракетку. К пятому сету напряжение заметно выыросло.
Хватило одного брейка. Я выиграл последний сет 6-4 и когда я подошёл к сетке для прощального рукопожатия Дент отвёл глаза.
В восемнадцать лет я вышел в полуфинал Уимблдона.
Это одновременно казалось и невероятным и самым естественным на свете.
Полуфиналы в том году выглядели следующим образом: Бьорн Борг против Витаса Герулайтиса и Джимми Коннорс против... меня. Меня! Помню как заходил в Глостер Отель, в те времена это был большой отель для игроков, и видел ставки, написанные мелом на доске (в Лондоне все играют): «Борг, 2-к-1; Коннорс, 3-к-1; Герулайтис, 7-к-1; Макинрой 250-к-1.» Ставка 250-к-1 меня не смущала. Сам факт, что я был в этой группе, был значительным событием.
Начиная с этого момента жизнь моя круто изменилась. (Начнём с того, что я больше никогда не играл в юниорских соревнованиях)
Но были и не только положительные моменты. Внезапно я попал на принципиально новый уровень игры. Борг, Коннорс – они были для меня богами тенниса, я смотрел их по телевизору! Коннорс выиграл Уимблдон в 74-ом и играл в финале против Эша в 75-ом. Борг выиграл в 76-ом. Это были два чемпиона Уимблдона. Серьёзные ребята.
Витас, четвёртая ракетва мира, тоже был не лыком шит. Позже в этом году он выиграет Открытый чемпионат Австралии.
Готовясь к матчу против Джимми Коннорса я осознавал разницу между ним и всеми другими профессионалами, с которыми я до этого играл. Это был по праву великий игрок. Я был на трибунах когда он играл против Розуолла – который сам входил в плеяду великих – на траве в Форест Хиллс в 74-ом (место проведения Открытого чемпионата США в то время). Коннорс выиграл 6–1, 6–0, 6–1. Он бил по мячу с невероятной силой стальной ракеткой Уилсон Т2000 и очень хорошо играл на приёме. Я не хотел, чтобы меня уничтожили.
И его интенсивность тоже была невероятна. То что я не знал его – никогда с ним раньше не играл, ни разу даже не перекинулся с ним единым словом – делало его ещё более пугающим.
Первая наша встреча (если это можно так назвать) в раздевалке перед полуфиналом ничуть не разрядила обстановку.
Как только вы попадаете в четвертьфинал Уимблдона вас переводят в основную раздевалку, рядом с Центральным Кортом.Эта раздевалка предназначена для 80 лучших игроков. Это было серьёзно. Я испытывал благоволение от одного факта пребывания там. Затем я пошёл и попытался поздороваться с Коннорсом.
Он не посмотрел на меня. Даже никак не отреагировал на моё присутствие. Весь эпизод был очень недолгим.
Подобно боксёру, как я полагаю, он чувствовал, что должен настроить себя на определённый уровень злости и ненависти ещё до того как мы вышли на корт. И запугивания. Я чувствовал себя запуганным. Мне было трудно даже поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Я подумал: «Может я недостоин просто находиться рядом с ним?»
И в этот самый момент я решил, что не хочу выигрывать этот матч. Не хочу выигрывать, думал я, (не то чтобы я мог выиграть даже если бы и хотел) Не смогу этого вынести. Он победил в предматчевой ментальной схватке.
Сама возможность перехода от статуса лучшего юниора в мире к всего лишь шагу от победы на Уимблдоне была для меня запредельной. Победи я Коннорса, мне надо было бы играть с Боргом или Витасом, но скорее всего с Боргом. Борг был на постере, висевшем на двери моей спальни (наряду с Фэрра Фосетт – известная американская актриса того времени).
Я просто эмоционально не был способен победить ещё кого-нибудь из этих ребят.
В голове я распланировал себе карьеру. Я говорил отцу: «Не приставай ко мне с разговорами о первом месте в рейтинге пока мне не исполнится восемнадцать, тогда я смогу свыкнуться с этой мыслью». Я только что совершил скачок, который почти что не мог пережить. Я всё ещё хотил учиться в университете и получить тот самый опыт. Победи я Коннорса, я бы, конечно, не пошёл учиться.
В голове я зашёл настолько далеко насколько это было возможно – на данный момент. Просто попав в полуфинал, я улучшил свой рейтинг с 233 до 71 номера. Победи я в полуфинале и я был бы где-то в районе 50. Выиграй я весь турнир и я был бы примерно 30-ым – после двух соревнований. Это уж было слишком...
Перед этим матчем я нервничал больше, чем когда-либо в жизни.
Намного больше. Это был не Корт №1 Уимблдона, это был Центральный Корт. Это была история, даже забывая о факте, что мой отец и Тони Палафокс вылетели ко мне после победы в четвертьфинале и сидели на трибуне. Тряслись ноги. Первый гейм был ужасным – мне трудно было подниматься, даже двигаться. Руки и ноги были слишком тяжёлыми. Первые два сета я был как будто замороженный и Коннорс легко их выиграл, 6–3, 6–3.
Но я выиграл третий сет, 6-4 – и тут до меня дошло. Я начал понимать, что Джимми элементарно не так уж хорошо играет. Не знаю будет ли он когда-нибудь говорить об этом, признает ли этот факт, даже по прошествии стольких лет, но мне кажется он испытывал давление, играя против восемнадцатилетнего пацана.
Я тоже потом испытывал подобные проблемы – трудно играть с тем, кто моложе тебя. Ты ничего не выигрываешь кроме победы в матче; им нечего терять. Совсем. Частью проблемы было то, что мой стиль был ему слегка неудобен: я не давал ему играть в привычном для него ритме и, в отличие от тех, кого он уничтожил, я был левшой. Но истина всё же в том, что он встал с утра не с той ноги.
И всё же, в итоге это было неважно – всё что мне перепало это один сет. Я просто не был готов к победе над Джимми. Пока не был готов.
Потом говорили, что другой полуфинал, Борг против Герулайтиса, был одним из величайших матчей всех времён (Борг победил в пяти равных сетах и потом выиграл свой второй Уимблдонский трофей). Я этого не видел. Пришлось играть четвертьфинал в миксте ровно в то время, на внешнем корте, со зрительской аудиторией примерно в четыре человека. Всё что я мог, так это только слышать рёв трибун на Центральном Корте.
Мы с Мэри играли против Мартины Навратиловой
и Денниса Ральстона.
На тот момент мы были непобедимы: победа на РГ и четвертьфинал Уимблдона. Но когда дело дошло до счёта 8-8 в третьем сете, Мэри у сетки и я на приёме и Навратилова на подаче, я допустил ошибку, попытавшись «свечкой» перекинуть Ральстона. «Свечка» вышла плохой и Ральстон буквально пригвоздил Мэри к корту. Я кипел от возмущения: неписанным правилом в миксте было то что мужики не лупят со всей дури в женщин. В этом совершенно не было необходимoсти. По сей день я не могу простить Ральстона, потому что уверен, что он поступил так специально и мог бы сыграть куда угодно ещё.
Мэри полностью потеряла самообладание. Когда мы менялись сторонами при счёте 9-8 я спросил: «Мэри, с тобой всё в порядке?». Она ответила: «Да, всё в порядке» и по её щекам текли слёзы. Я хотел убить того парня.
И мы проиграли. Мэри была в таком шоке, что с трудом могла подавать в следующем гейме и это был конец. Я испытывал отвращение от мысли, что Ральстон сделал такое. Это было начало конца моих выступлений в миксте. Спасибо, Деннис!
Мой друг Даг Сапуто встетил меня когда я вернулся с Уимблдона. Мы поехали ко мне домой, украли пиво из холодильника, пошли в мою комнату и слушали там Джоан Джетт... Мы делали это до того много раз, но теперь всё было совершенно по-другому. Может Даг стал другим, может я – не знаю.
Это было странное чувство – поначалу после возврашения я себя чучствовал точно так же как и раньше. Я мог поиграть со своими приятелями в баскетбол перед домом или в пинг-ронг в гараже, потусоваться с ними на кухне у родителей, закусывая претцелями Мистер Солти и запивая их молоком. Но с момента возвращения люди в моём окружении не давали мне себя чувствовать по-старому (или мне так казалось). Внезапно я стал Кем-то, а они всё ещё были никем, каким и я был раньше. Какой-то части меня нравилось быть неизвестным, но другая часть очень хотела быть знаменитостью. Теперь не было пути назад.
Мои друзья не знали, что с этим делать и я тоже не знал.
Я не мог дождаться, чтобы позвонить Стэйси. Я только что пережил один из величайших момeнтов в жизни и мне хотелось поделиться им с ней. Я позвонил и выпалил: «Стэйси, я вышел в полуфинал Уимблдона»... а она ответила, «Мой отец умер несколько дней назад».
Я онемел. Она не говорила мне как сильно он был болен – может быть надеялась, что её папа как-нибудь выкарабкается. Теперь я понял, почему ей пришлось так рано уехать из Парижа. Я чувствовал себя ужасно – мне было невероятно хорошо, а в её жизни была такая беда. В такой момент невозможно ничем поделиться. Можно только сказать: «Мне очень жаль». Такое моментально расставляет всё по местам.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Мне кажется, тут «панк» вроде ругательства используется, как в той фразе Грязного Гарри, а не то чтобы Мак действительно был панком.
И не знал он тогда, что женится на дочери человека, с которым будет связана жизнь Фоссет (забежала вперед, но не называю имен) :)
Да, в наш век политкорректности особых страстей во взаимоотношениях мы не видим. Некоторые даже верят в теплую дружбу между Надалем и Федерером - они же сами так говорят, ага. Но с другой стороны, почитаешь описания некоторых матчей и думаешь - может и не надо нам такого :)
Исправил.
PS: Спасибо за иллюстрации