Филипп Оклер. «Кантона» 3. «Осер»: профессионал
***
Кантона в «Осере», май 1985 года.
***
Для Нино Феррера время, когда он должен был «спать, жевать, играть, путешествовать, не имея времени на то, чтобы понять страны, через которые проезжают футболисты», наступило тем летом, когда в возрасте двадцати одного года он женился. Естественно, Эрик был одним из первых в списке гостей. На свадебном приеме его взгляд упал на сестру Нино Изабель, с которой он уже был знаком, хотя и мимолетно, когда она навещала брата в Шабли, где она могла спокойно подготовиться к экзаменам.
Будучи на три года старше Эрика, Изабель не могла быть дальше от архетипичной подруги футболиста, будь то внешность или личность. Когда я встретил ее более двадцати лет спустя в Марселе — к тому времени они с Эриком уже пять лет жили порознь, — она сохранила очарование и привлекательность, которые убедили Эрика в том, что он встретил женщину, с которой хотел состариться. Она происходила из скромной семьи, мало чем отличавшейся от его семьи, и говорила с восхитительным южным языком провансальского рабочего класса. Она изучала литературу в университете Экс-ан-Прованса и преуспела там, зарабатывая на жизнь работой старшего клерка в супермаркете. Она была одарена — le mot juste [правильное слово] — прекрасными темными глазами и солнечной, но слегка меланхоличной улыбкой. Она не была дурочкой, но очень привлекательной молодой женщиной, которая не боялась позволить своему сердцу управлять своим разумом, что она и показала, когда, проведя две недели в квартире Эрика в Осере, она спрыгнула с поезда, который вез ее обратно в Прованс, чтобы провести еще пару дней с мужчиной, которого она полюбила. Так родилась апокрифическая история о том, как почти обезумевший Кантона заставил тот же поезд остановиться, прыгнув на рельсы перед локомотивом. Правда была проще, слаще и уместнее. Изабель была благоразумной и верной спутницей Эрика во время потрясений и триумфов всей его карьеры; говоря словами любимого поэта Кантона Артюра Рембо, она была скалой, к которой Эрик всегда мог пришвартовать свою пьяную лодку. Она попросила меня изъять из этой книги многое из того, что она мне рассказала, что я и сделал. Ее воспоминания слишком саднящи, и зачем заострять боль, которую они могут нести, ради одной-двух историй? Тем не менее, Изабель, о которой я всегда слышал с любовью, уважением и даже восхищением, не может оставаться молчаливым силуэтом, вырезанным на фоне мелодрамы Эрика. Ее беззаветная любовь к мужу облагородила его, и я не верю, что можно рассказать историю мужчины, если не сказать хотя бы вкратце о женщине, которую он любил больше всех остальных.
Но остепениться, как это сделал его товарищ по команде Нино, Эрик пока не думал, несмотря на страстный характер его первых настоящих отношений. Лето футболиста длится всего несколько недель: Эрик должен был вернуться на тренировочную базу, а Изабель — в свои книги, за сотни километров от него. Уже дезориентированный силой своих чувств и разочарованием от того, что он так далек от единственного человека, с которым он хотел быть, он также видел, как начало сезона 1985/86 было испорчено вирусной инфекцией, из-за которой он не играл в первой команде с середины августа до начала октября — как раз в то время, когда уход Анджея Шармаха означал, что он может претендовать на место в линии нападения «Осера». Ру пообещал дать ему несколько игр, чтобы утвердиться, и сдержал свое слово, но Эрик, мысли которого были где-то в другом месте — в Провансе — не сумел воспользоваться предоставленным ему шансом. Он не забил ни одного гола в шести играх (одна победа, две ничьи, три поражения), в которых он мог принять участие до того, как вирус поразил его; и когда он восстановил свою физическую форму, то обнаружил, что другой нападающий занял его место в стартовом составе Ру: Роже Боли, брат Базиля, быстрый, умный центральный нападающий, чьи голы перезагрузили забуксовавшее начало сезона «Осера».
Благодаря ему AJA выиграл у «Ниццы», а затем одержал самую блестящую победу в своей истории, обыграв могучий «Милан» со счетом 3:1 в первом матче первого раунда Кубка УЕФА. Боли снова забил, и Кантона было трудно разделить радость своих товарищей по команде. Более того, когда он вернулся в команду по случаю ответного матча, он получил разгром со счетом 0:3. Любой игрок в таких обстоятельствах получил бы удар по своей гордости; и гордость Кантона была таким же сильным течением в его характере, как и неуверенность, достаточно сильной, чтобы затопить его, когда многое в его жизни уже было в состоянии перемен. Ру, который любил и понимал его лучше, чем любой другой тренер, кроме Алекса Фергюсона (некоторые из товарищей Эрика по команде открыто дразнили его из-за его отношений с «Папой Ру»), изо всех сил пытался понять, почему игрок, который зажигал в конце предыдущего сезона, закрылся в своей скорлупе. Так продолжалось до тех пор, пока один из его многочисленных шпионов не сообщил ему, Renault 5 Эрика был замечен на автостраде, направляясь в сторону Экс-ан-Прованса. «Все мои ребята стояли на контрольно-пропускных пунктах между Осером и Парижем, — объяснил он мне. — Но так случилось, что один из них занял место того, кто работал между Осером и Лионом, в одну из тех ночей, когда Эрик ехал на юг! Иначе я бы никогда не узнал об этом». Ру потребовал объяснений; Эрик дал их ему. «Я хочу ее увидеть, — сказал он. — Она та, которую я люблю».
Что делать? По словам Ру, он взял телефон и позвонил тренеру ФК «Мартиг» Иву Эрбе, чей клуб опустился в зону вылета — и это был вылет в третий дивизион. Эрбе вспоминает все иначе: он отчаянно нуждался в качественном нападающем, и именно он позвонил менеджеру «Осера». Как бы то ни было, оба они ясно увидели прекрасную возможность для решения своей насущной проблемы и ухватились за нее. Но если Эрика легко «продали» «Мартигу», которому не помешала бы помощь, то как «Мартигу» можно было «продать» Эрика? «Венеция Прованса» — она пересечена каналами и водными путями — была такого же размера, как и Осер; ее клуб — нет. Зато солнце освещало живописный центр города. Что еще более важно, Эрик и Изабель могли жить вместе, так как Экс [Экс-ан-Прованс, прим.пер.] находился менее чем в часе езды, и хитрый менеджер «Осера» позаботился о том, чтобы сначала поговорить с молодой женщиной, прежде чем сообщить ее любовнику о своем предложении. «Мартиг» предоставил молодой паре небольшую квартиру, из которой Изабель могла каждый день ездить на работу. Ее реакция была восторженной, как и реакция Эрика. План Ру, искусно разработанный, тонко исполненный, должен войти в число самых вдохновенных решений, которые он когда-либо принимал за более чем сорок лет карьеры менеджера. Он прекрасно оценил Кантона как человека и как игрока с огромными перспективами. Чтобы убедиться в благодарности этого человека и выполнении своего обещания, он был готов лишить свою команду одного из величайших талантов. Пусть он живет любовью и играет перед публикой в несколько сотен человек, если это то, что нужно, чтобы его успокоить; если это то, что нужно, чтобы спасти Эрика Кантона.
Еще одна мысль пришла в голову Ру: «Эрик покончит с собой по дороге». Только когда мы с Жаном-Мари Ланоэ возвращались в Париж, я вспомнил оговорку менеджера, о которой я бы не подумал, если бы мой друг не напомнил мне о трагической истории Мишеля Н'Гома. Вы помните, что Ру упомянул потрепанный Renault 5 Кантона. Но Кантона, который сдал экзамен по вождению в августе, ездил на (потрепанном) Peugeot 104. Он хотел бы иметь такую машину, предпочтительно «яблочно-зеленую модель 5TS с черными спойлерами», машину, о которой, по его словам, он мечтал в детстве. Именно Н'Гом был владельцем автомобиля Renault 5. Он был блестящим молодым игроком сенегальского происхождения, который, как и Кантона, получил образование в Ла Мазарге, прежде чем присоединиться к «Марселю», «Тулону», снова «Марселю» и ПСЖ, с которым он выиграл два Кубка Франции. Ру завербовал его на сезон 1984/85. Он сыграл десять матчей за «Осер», все они были предсезонными товарищескими матчами, прежде чем в возрасте двадцати шести лет он погиб в автокатастрофе 12 августа 1984 года. Н'Гом был бонвиваном, который в течение трех сезонов в Париже проводил большую часть своего свободного времени в ночных клубах столицы. Оказавшись в Осере, он непрерывно ездил на своей машине, чтобы встретиться с друзьями, которых он оставил в Париже. На обратном пути после одной из таких эскапад он, застигнутый врасплох присутствием трактора посреди дороги, разбился в нескольких сотнях метров от своего дома, где его родители ждали его на воскресный обед.
Именно поэтому Эрик Кантона, игрок сборной Франции до 19 лет, был отдан в аренду на семь месяцев в клуб, который ничего не выиграл за шестьдесят сезонов, за исключением дубля в Кубке Прованса.
Через две недели после того, как «Осер» был выбит «Миланом», Эрик упаковал все свои вещи в свой «104», включая большой черно-белый телевизор, который он пристегнул ремнями на переднем пассажирском сиденье, и отправился по autoroute du soleil. Его переход в «Мартиг» привлек очень мало внимания в СМИ, хотя его шесть месяцев там не прошли без происшествий. Эрик сделал свою работу, и сделал ее гораздо лучше, чем предполагается в его автобиографии, где этот полугодовой эпизод упоминается лишь мельком. Четыре гола в пятнадцати матчах могут показаться скромными на таком уровне, пока вы не узнаете, что это сделало его лучшим бомбардиром «Мартига» за тот период. «Он был нашим ключевым игроком, — сказал мне Эрбе. — Он был главной причиной, по которой мы не вылетели». Его новый тренер сам был прекрасным футболистом, членом сборной Франции, которая не опозорилась, проиграв Англии со счетом 0:2 на чемпионате мира 1966 года. Сложенный как наилегчайший вес, он полагался на мастерство, скорость мышления и воображение, чтобы построить профессиональную карьеру, и, естественно, был восприимчив к артистизму Эрика.
«Этот мальчишка перед воротами мог делать все, — вспоминает он. — Левая нога, правая нога, первое касание, удары головой, удары с лета — у него было все». Кантона есть Кантона, и Эберу тоже нужно было проявить терпение и понимание. «Да, у него был настоящий характер. Ему не хватало зрелости. Но я быстро понял, что нужно развивать его, чтобы выжать из него максимум. Когда ты жестоко обращаешься с Кантона, он бьется о стену. Поэтому я доверился ему. Мы говорили о живописи — не то, в чем я особо разбираюсь, но ему нравилось говорить об этом. И, в конце концов, все прошло хорошо. Мне сказали, что у него были проблемы с некоторыми из его товарищей по "Осеру"; а у нас? Нет. В глубине души он хороший человек». Хороший человек, которому, конечно, может при случае «сорвать крышу», особенно если, как он сказал позже, с некоторым преувеличением, что в то время он «почти забыл о футболе», будучи слишком занят построением жизни с Изабель.
Молодая пара — ему тогда было девятнадцать, ей двадцать два — проводили вечера, изучая карты Прованса, выбирая места для своих воскресных приключений в сельской местности. Святое место Сент-Мари-де-ла-Мер, священное для цыганских паломников, пустыня Камарга, где белые лошади бродят по болотам, а фламинго усеивают лагуны, розовое, охристое и пурпурное скалистое запустение Ле-Бо. Это было время романтики, а не футбола. Вернувшись домой, Альбер удивлялся, почему сын почти не присылает ему новостей. Сам Эрик почти забыл о Ги Ру. Пострадала его дисциплина на поле. В «Осере» он ни разу не был удален с поля, но в «Мартиге» он дважды получал красные карточки. Первый инцидент произошел, как ни странно, 15 декабря 1985 года в самом легком матче кампании Martégaux [прозвище клуба, прим.пер.], разгроме «Грасса» со счетом 5:0 в Кубке Франции. Та драка была жутко похожа на ту, что произошла на «Селхерст Парк» в январе 1995 года. Как вспоминает Эрбе, зритель, сидевший у бровки, осыпал оскорблениями Эрика, который отреагировал, подбежал к ограждению периметра и приложился так сильно, как только мог, слишком сильно на вкус арбитра, который тут же удалил его. Это был замечательный день для семейства Кантона: обычно сдержанный старший брат Эрика Жан-Мари, по-видимому, повредил руку, перепрыгивая через забор, пытаясь уладить ситуацию с тем же зрителем. Но в отличие от урагана, который разразился в СМИ, когда Эрик влетел ногами вперед в толпу в Кристал Пэлас, временная потеря самообладания Эрика заслужила лишь пару строк в репортажах местной прессы о матчах, как и его второе удаление — по причинам, которые никто из тех, с кем я говорил, не может вспомнить — против «Канн» в предпоследнем матче сезона.
Воодушевленный сообщениями о прогрессе Эрика в «Мартиге», Ру решил, что пришло время связать его с «Осером» долгосрочным контрактом, который, по сообщению L'Équipe, рассчитан на восемь сезонов. 1 февраля 1986 года главный тренер «Лиона» отправился на стадион «Жерлан», где «Лион» принимал Мартего. Лионцы, нацелившиеся на повышение в классе, не смогли сломить оборону Эрбе и довольствовались ничьей 0:0. Вскоре после финального свистка где-то в подтрибунном помещении стадиона Ру столкнулся с отцом Эрика и сказал ему, что все, что нужно сделать его сыну, чтобы реализовать свои амбиции и стать профессиональным футболистом — это подписать бумаги, которые он принес с собой. «Осер» есть «Осер» (а Ги Ру есть Ги Ру), Кантона не заработает много денег, не намного больше, чем ожидает увидеть руководитель среднего звена в компании среднего звена в своей квитанции о заработной плате. Для Эрика и Изабель, которые выживали на жалкие гроши в Экс-ан-Провансе, это было целое состояние. Более того, вернувшись в Бургундию, Кантона был «свободен», что означало «свободен вставлять патроны в дробовик и идти стрелять в дроздов или голубей, как только заканчивалась тренировка», как он делал на холмах Гарлабана. «Свободно ходить к психоаналитику, чтобы люди не говорили, что я сошел с ума», что он и сделал «из любопытства», потому что «приятно делать видимым то, что невидимо», чтобы «лучше понимать других, лучше понимая себя» — довольно примечательное заявление в устах двадцатилетнего, особенно когда этот двадцатилетний зарабатывает на жизнь пиная футбольный мяч. «Свободно, да, рисовать и жить в 20 километрах от Осера, с моей девушкой и двумя собаками», — Брендой и Балрин. И, как всегда, Ру будет присматривать за молодым человеком, о котором он будет заботиться, как о сыне.
«Изабель и Эрик были первыми людьми, которые жили в доме, который я построил в Пуайи, — сказал он мне. — У них не было дома. Моя деревня выделила целый участок земли под застройку; но посреди него был участок акациевого леса, принадлежавший моему деду, который отказался его продавать, потому что он достался ему от его родного деда. Я сказал ему: я куплю у тебя землю и построю на ней дом. Он не покинет семью. Он согласился. И когда дом был построен, Кантона был первым человеком, который там жил. Они жили аккурат у деревьев... Он был прекрасным постояльцем. Затем они купили дом в Пуайи-сюр-Толон, деревне с красивой церковью, где и поженились».
Свадьба состоялась в феврале 1987 года, на церемонии, на которой менеджер — отец, а теперь арендодатель — не присутствовал, так как он должен был наблюдать за игрой молодежной команды в тот день. Действительно, согласно легенде, Эрик и Изабель сами чуть не пропустили церемонию. Я сам не могу удержаться от того, чтобы не пересказать эту легенду: как-то посреди зимы они наткнулись на корзину с черешнями и начали собирать пригоршни bigarreaux [Сорт черешни, прим.пер.], чтобы украсить свои брачные одежды; время пролетело незаметно; пока они все еще угощали друг друга ягодами, гости поглядывали на часы, как и мэр — еще несколько минут, и будет введена следующая пара. К счастью, как раз вовремя, пара вошла, выглядя как фантазия Арчимбольдо, и обменялась клятвами перед ошеломленным, но облегченным собранием. Это, конечно, чистая выдумка, но каким-то образом подходящая для самой невероятной пары: футболиста и выпускницы. Правда заключается в том, что никаких приглашений по почте отправлено не было, как вспоминал Бернар Феррер двадцать лет спустя: «В нашей стране ты обычно рассылаешь уведомления, когда вступаешь в брак, но Эрик сделал все наоборот. Он разослал свадебные объявления после церемонии. Для него это типично».
Заманчиво рассматривать футбольную жизнь Эрика как безостановочный порыв к славе, успеху и саморазрушению почти в равной мере; и в течение трех лет, которые потребовались на исследование и написание этой книги, я с каждым днем все больше убеждался в том, что все это время в потенциальном футбольном художнике была почти суицидальная жилка, искушение приравнять триумф к смерти, будь то реальная смерть Джима Моррисона в Париже или символическая смерть Артюра Рембо, прервавшего его поэтическую жизнь, чтобы стать работорговцем в Абиссинии. На каждый выигранный трофей, по-видимому, приходился всплеск насилия, возмутительное публичное заявление или очередная полемика, которая заполняла последние страницы [где печатались новости спорта, прим.пер.] (а в его случае и первые полосы) газет. Он упивался тем, что думал о себе как о жертве, поскольку это приносило ему доказательство того, что он тоже, как и «гении», которыми он восхищался, обречен быть непонятым и очерненным. Но в его карьере также были моменты, когда с помощью присутствия Изабель и под руководством понимающего менеджера он мог успокоить свои лихорадочные порывы и почти забывал вести себя так, как он считал или чувствовал, что должен вести себя Канто. Сезон 1986/87 был одним из таких плато относительного спокойствия, как и кампании 1993/94 и 1995/96 в «Манчестер Юнайтед».
Вернувшись в «Осер», когда Сармах завершил карьеру, Ги Ру вручил новобрачному ключи от атаки «Осера» и тот отплатил за умелое обращение своего менеджера великолепными выступлениями за клуб. Ему потребовалось некоторое время, чтобы найти цель, и, наконец, он забил в своей девятой игре в кампании, победе со счетом 3:0 над «Сент-Этьеном» 13 сентября; но как только он это сделал, AJA, который пережил еще одно жалкое начало кампании (ни одной победы, пока Эрик не размочил счет в своей кампании), довольно эффектно взлетел и неуклонно поднимался вверх по турнирной таблице, финишировав на четвертом месте. Великолепное ви́дение и уверенность Эрика перед воротами (семнадцать успешных ударов во всех турнирах в том сезоне, шесть из которых превратили ничьи в победы, плюс четыре в сборной Франции до 21 года) стали разницей между не простым выживанием в мягком чреве Première Division [Премьер-дивизиона] и квалификацией в Европу. Даже двухмесячный перерыв из-за травмы, самый долгий в его карьере — с 20 декабря по конец февраля — не смог его сдержать. И когда он вернулся в первую команду, он стал катализатором великолепной серии результатов: «Осер» оставался непобежденным в лиге до середины мая.
Как любят говорить французские журналисты, Кантона «взорвался» в том году — на поле, в лучшем виде, и в сознании своих соотечественников, не только из-за своего мастерства с мячом в ногах, но и потому, что однажды вечером в начале сентября 1986 года он нанес визит парикмахерской в Бретани и вышел из салона как каторжник. Его голова гладкая, как шар для снукера. Помните: в те дни было много волос, когда команды собирались для ежегодной официальной фотографии. Прихоть Эрика, возможно, была не более чем школьной шалостью, но она определенно сделала его странной фигурой в ультраконсервативной футбольной деревне восьмидесятых.
Веселье Ги Ру не притворно, когда он рассказывает эту историю: «Мы поехали в Роскоф за три-четыре дня до встречи с "Брестом", сильной командой на тот момент, с такими игроками, как Бернар Лама, Жулио Сезар, Поль Ле Гуэн, Мартинс и многими другими. Поскольку Роскоф является побратимом Осера, нас удостоили гражданским приемом в ратуше. Речи, канапе, ничего не пропало... Кроме моих ребяток, всей компании. Никто не знал, куда они делись. Ужин подали в семь. Никаких признаков Канто и его шайки весельчаков... Дютюэль, Прюнье, Маццолини, Таррас... Со своего места я мог видеть улицу снаружи. Пятнадцать-двадцать минут спустя я мельком вижу его, как обычно, с прямой спиной. Он заходит, садится, не говоря ни слова. Он ждет, когда я накричу на него. Но я этого не делаю. Никто не смеет ничего сказать. Можно было подумать, что они подают ужин в траппистском монастыре. Наконец, когда приносят десерт, я делаю объявление: "Я вынесу свой вердикт завтра в 22:00"». После финального свистка, конечно.
Ру зажмуривается. «Мы вели 3:0 после 15 минут игры». (Что, кстати, не соответствует действительности. В тот день, 3 сентября 1986 года, «Осер» сыграл вничью 0:0; но Ги Ру не из тех рассказчиков, которые портят хорошую историю чем-то столь тривиальным, как безголевая ничья.)
Он продолжал: «Кантона побрил голову! И все его друзья пошли с ним в парикмахерскую! В тот вечер — как весело! — у меня был номер напротив его. Я выхожу из спальни, и вот он разговаривает с Изабель по телефону: "Да, Иса! Я совсем лысый... Нет, ни волоска не осталось... и мне так холодно!"»
Кантона, как обычно, действовал импульсивно, чтобы исполнить внезапное желание «ощутить свежесть воды, силу ветра» на своем обнаженном черепе; возможно. Но, должно быть, у него также был озорной зуд испытать терпение своего босса, чтобы узнать, как далеко верный традиционалист позволит своему двадцатилетнему нападающему отступить от правил в его бунтарском стиле. Сам Ру не попался на удочку. Но вид лысого подростка на полях championnat [чемпионата] был достаточно необычным, чтобы привлечь внимание ряда французских изданий. Вряд ли имело значение, что Кантона забил в общей сложности шесть голов в тридцати девяти матчах за «Осер», и ему придется ждать до 13 сентября, чтобы открыть свой счет в сезоне 1986/87.
Интервьюеры стремились на стадион «Аббе-Дешам» и в дом Эрика в лесу, где он снабдил их достаточным количеством причудливых цитат и ссылок на поэтов, художников, философов и тому подобное, чтобы убедить читателей в том, что в северной Бургундии был открыт совершенно другой, ранее не подозревавшийся вид футболистов. В журнале Paris-Match, который в то время можно было найти в приемной каждого французского дантиста, нашлось место для излияний Эрика в стиле «поток сознания» наряду с регулярными публикациями о событиях при княжеском дворе Монако, браках некоронованных руританских королей и странных полусерьезных сообщениях о войне, происходящей где-то в другом месте. В течение следующих девяти месяцев Кантона стал первым футболистом-celebrity [знаменитостью] в истории своей страны, в то время как другие — Платини, Копа — просто прославились своими достижениями на поле. Позже Эрик будет осуждать «медийный цирк», который следил за каждым его шагом и проступком, возможно, забывая о том, насколько охотно он был предметом обсуждения в то время, и как сильно это помогло ему стать — по крайней мере, на пару сезонов — ответом на вопрос «Что теперь?», который последовал за поражением Франции от Германии в полуфинале чемпионата мира 1986 года.
Тем летом «золотое поколение» во главе с Мишелем Платини выпустило свои последние патроны в Мексике, выиграв незабываемый матч против Бразилии, прежде чем сдаться немцам. Их турнир, который также включал в себя победу со счетом 2:0 над чемпионами мира Италией, закончился печально предсказуемым хныканьем. Предсказуемым, поскольку команда, появившаяся восемь лет назад в Аргентине, достигла конца своего жизненного цикла. Один за другим герои Севильи-1982, самого мифического матча Ле Блю (немцы лишили их места в финале чемпионата мира по пенальти, ведя 3:1 в первом тайме дополнительного времени), объявили о своем уходе из международного футбола через несколько недель после эпохального поражения. Некоторые из них были слишком старыми. Другие проводили больше времени в процедурном кабинете физиотерапевта, чем на тренировочной площадке. Остальные страдали от эмоционального выгорания. Из великолепного состава, собранного тренером сборной Мишелем Идальго, который также раскланялся и передал эстафету бывшему полузащитнику «Нанта» Анри Мишелю, в живых осталась лишь пара: левый защитник Мануэль Аморос и полузащитник Луис Фернандес. Франция была в трауре. Шли поиски нового Жиресса, нового Трезора — никто не осмеливался сказать, нового Платини.
Эрик успел сделать это так же четко, как и Брайан Лара. Казалось, из ниоткуда появился —с головой Коджака [Тео Коджак — харизматичный, неравнодушный к леденцам нью-йоркский детектив в одноименном сериале в исполнении Телли Саваласа, прим.пер.], надутой грудью, как у одного из наполеоновских фельдмаршалов — профессионал, который говорил так, как не смел говорить ни один другой профессионал, и немного умел играть, что он и доказал, забив в своем дебютном матче за сборную Франции до 21 года, в товарищеском матче с Венгрией, закончившемся со счетом 4:1, Это произошло через девять дней после того, как он поразил сильных мира сего в Роскофе. 10 октября его два гола принесли куда более значимую победу 2:1 над СССР в Гавре — игру, которая послужила толчком к великолепному приключению в Ле Блю Марка Буррье, еще одного из тех южных менеджеров, которые инстинктивно оценили и привязались к марсельскому дикарю. Его команда стала чемпионом Европы в июне 1988 года, а Кантона, как мы увидим, был дисквалифицирован. И чем внимательнее смотришь на легендарного неудачника, тем больше поражаешься тому, как плотно он вписался в клубок устремлений, сомнений и фантазий французского футбола, когда его самые успешные солдаты и генералы направлялись в Les Invalides [Дом Инвалидов].
Звезда Кантона не взошла бы так впечатляюще и быстро, если бы у этих фантазий не было нового средства массовой информации: подписного телеканала Canal+, который в то время был синонимом современности и модности. Подобно тому, как телеканал Sky использовал освещение футбола во всех его проявлениях в качестве тарана для британских домов, Canal+ использовал эпический прогресс лучших молодых футболистов Франции в Европе, чтобы получить нечто большее, чем то, чего он стоил. До тех пор это соревнование, в котором Франция ни разу не выходила в финал, в значительной степени игнорировалось как СМИ, так и общественностью. Но многообещающему телеканалу нужно было дифференцироваться и конкурировать с устоявшимися, контролируемыми правительством наземными сетями, которые обладали эксклюзивными правами на игры старшей команды. Canal+ был про новое, неиспытанное и позиционировал себя как аутсайдера, лидера моды на пути к тому, чтобы стать её законодателем. Фильмы с рейтингом 18+ по субботним вечерам. Espoirs [Эспуары, прозвище сборной Франции до 21 года, прим.пер.] Марка Бурье (буквально «Надежды») в дни матчей. Конечно, Canal+ провозглашал не эпоху квазианархической свободы и гедонизма, а эпоху потребительства и сиюминутного удовлетворения, в которой он стал представлять собой истеблишмент иного рода. В то время мало кто видел это так.
Контраст между энтузиазмом подающих надежды Марка Бурье и серостью слабеющей национальной сборной не мог быть более разительным. Кантона и Ко рисковали, забивали невероятные голы — и побеждали. Одиннадцать игроков Анри Мишеля спотыкались, искали и не могли найти свою идентичность — и пропустили чемпионат Европы и не вышли на чемпионат мира. Лошадь, которую выбрал Canal+, мчалась домой, хотя могла бы галопом добежать до финишной черты. В течение следующих полутора лет Кантона стал футбольной иконой во Франции.
Если вскоре все узнали, насколько Эрик отличался от других, то очень мало что было известно о его более беспорядочном поведении в «Осере». Ру, который нанимал шпионов не только на автомагистралях, но и в каждом ночном клубе Бургундии, был известен тем, что запрыгивал на свой мопед в ранние утренние часы, чтобы затащить домой игрока, который был замечен на танцполе какой-то сельской дискотеки. Он так же хорошо умел стирать белье своей большой семьи внутри нее. Тогда никто не знал об одном конкретном инциденте, который произошел несколькими месяцами ранее, во время предсезонного визита в Польшу. По мнению Ру, это могло привести к дипломатическому инциденту. «Осер» принял участие в турнире в Мелце, на юго-востоке Польши. «Кантона угощает публику ударом ножницами, а затем и великолепным голом... но им это не нравится, о нет. Когда мы уходим, зритель бросает яйцо, которое разбивается о его бедро. Он полностью теряет управление, я пытаюсь удержать его за руки, но ничего не получается, я как будто плыву на водных лыжах за скоростным катером!» В компании Ги Ру редко бывает скучно. Один глоток Иранси, а потом: «Эрик залезает на трибуну — ищет парня — а я думаю: "Будем надеяться, что этот парень где-то спрятался", и говорю: "Эрик, если ты его ударишь, мы в коммунистической Польше, ты получишь десять лет, и мы не сможем тебя вытащить!" Бернар Феррер кричал: "Подумай об Изабель!" Но вот мы среди этих польских шахтеров, тех парней, которые каждый день спускаются на 2000 метров, но он не смог найти яйцеметателя, и мы были спасены».
Ру, однако, любил Эрика больше, чем любого другого из своих молодых игроков, и чаще всего тянулся к прянику, а не к кнуту. Он не предпринял никаких действий, когда 21 февраля 1987 года стало известно, что вратарь «Осера» Бруно Мартини подвергся гневу Кантона; словами — и делом. Мартини щеголял великолепным синяком. Дверь, в которую он вошел, была головой Эрика. («Убедись, что люди узнают, что Эрик никого не бил!» Ру увещевал меня: «И скажи им, что во всем виноват Даниэль Роллан!») Справедливости ради стоит сказать, что Мартини, превосходный вратарь, который уже был выбран в сборную Франции и стал долгосрочным членом технического штаба Ле Блю, не завоевал популярность у своих товарищей по команде, и что грубое правосудие, вынесенное Эриком, нашло уступчивое жюри в раздевалке «Осера». Как и Кантона, Мартини считал жизнь футболиста чрезвычайно утомительной, но, в отличие от Эрика, он не прилагал никаких усилий, чтобы сбалансировать свою усталость от мира с игрой на скачках, знакомой молодым футболистам во всем мире. Мартини предпочитал общество таких авторов, как Гете, Монтерлан и Селин, обществу коллег-исполнителей и дома слушал оратории Генделя. В то утро он совершил ошибку, продемонстрировав свое презрение, отказавшись помочь игрокам первой команды и академии, которые пытались расчистить поле для финала Кубка Альп, в котором «Осер» встретился с чемпионом Швейцарии «Невшатель-Ксамаксом». Права на трансляцию этого полусерьезного, полудружеского поединка были приобретены Canal+ за полмиллиона франков — манна небесная для такого маленького клуба, как AJA.
К сожалению, ночью небеса послали обильный снег — почти десять сантиметров — и покрытие «Аббе-Дешам» стало непригодным для игры. Вооружившись рекламными щитами, вся команда помогала проталкивать слякоть за бровку; весь состав — кроме Мартини. Ру подхватывает эту историю: «Роллан, который был здесь с самого рассвета, заметил это и сказал вратарю: "Эй, Бруно, может быть, ты мог бы..." и Канто ответил: "Всенепременно!" Мартини сделал пренебрежительный жест рукой. Он не должен был этого делать. Канто подошел к нему, и бац! В тот вечер мне пришлось объяснять ведущему Canal+, что мы отрабатывали удары головой, и что Мартини получил удар...» Забавно, что Эрик, который все еще восстанавливался после травмы, полученной в декабре, не принимал участия в победе «Осера» со счетом 3:1 в той игре. Но Мартини-то играл.
Добавлю, что за правдивость рассказа Ру поручились несколько свидетелей происшествия, которые сопроводили свое согласие понимающей улыбкой. Позже, когда демонизация Эрика стала национальным английским развлечением, «кулак» на Мартини всегда занимал одно из первых мест в списке его величайших ударов. Вряд ли кто-то — никто, по сути, — не удосужился проверить, что произошло на самом деле. Британской общественности сообщили, что «"Осер" наказал Кантона дисквалификацией» за его нападение на Мартини. Не правда. Он сыграл в следующей игре, победив «Лаваль» со счетом 2:0. Но кого тогда волновала правда? Достаточно было того, что в его характере можно было найти еще одно темное пятно, а их было так много, что картина складывалась черная, черная, черная. Он был маньяком. Он нокаутировал товарища по команде на тренировочном поле. Ру думал иначе. Эрик отплатил за милосердие своего менеджера, отдав все силы, когда это имело значение; и на протяжении всего этого великолепного сезона, казалось, это имело значение каждые выходные. Вопрос был уже не в том, перейдет ли Эрик из сборную до 21 лет в старшую сборную, а в том, когда сбудется предсказание Ру матери и бабушке Кантона.
Для Эрика этот сезон подошел к концу очень поздно, только 16 июня, когда Bleuets [Васильки, Блюэ, еще одно прозвище сборной Франции до 21 года, прим.пер.] одержали победу со счетом 2:1 в Норвегии, в которой он, опять же, сыграл решающую роль, и которая обеспечила подопечным Бурье место в четвертьфинале чемпионата Европы. Две недели спустя, после самого короткого отпуска, он вернулся к тренировкам со своим клубом и принял участие в еще одном розыгрыше Кубка Альп, выигранном «Осером» со счетом 3:1 над «Грассхоппером» из Цюриха, Эрик добавил еще один гол в свою коллекцию. Затем начался championnat, хлеб с маслом футболиста, в который AJA, как обычно, начал неуверенно, всего раз добившись успеха в своих первых четырех играх. Но форма Эрика оставалась потрясающей на протяжении всего отрезка, и никто не удивился, обнаружив его имя в составе, который Анри Мишель объявил 4 августа, за восемь дней до того, как Франция должна была сыграть с Западной Германией в Берлине.
Обычно игроки, которые празднуют свой первый выход в финал, говорят искренние банальности вроде «мечта сбылась» или «день, которым я горжусь больше всего в моей жизни» журналистам, которые не слишком требовательны к тому, что попадает на их тарелки. Неудивительно, что Эрик выключил автопилот, и комментарии, которые он произнес после того, как ушел с поля, забив гол, который вернул хозяевам счет 1:2, ошеломили многих.
«Я не чувствовал никакого давления на себя, — сказал он с самым невозмутимым лицом, какое только мог придумать для неверящих журналистов. — Я не эмоциональный человек» (Серьезно?) «И я воспринимал эту игру так, как если бы это была банальная игра в чемпионате». (Простите?) «Почему я должен был делать что-то важное, играя против Западной Германии? Вопросы, которые я себе задавал, были чисто тактическими. Я думал о своей игре. Я сосредоточился. Вот и все. (Но вы забили – хладнокровным ударом с десяти метров — наверняка это значит для вас нечто особенное?) «Для меня это ничего не значило. Может быть, если бы я сравнял счет. Но потом, ничего. Я сказал себе, что у нас есть пятьдесят минут или около того, чтобы восстановить паритет». (Но...) «Сдаваться — не в моих привычках. У меня есть свой собственный психологический настрой; у каждого свой. Но мой меня вполне устраивает. Если бы я был тренером, я бы передал его своим игрокам. Потому что я считаю, что я прав. Во Франции у нас есть тенденция говорить игроку, что он самый красивый, самый сильный. Это ужасно. Никому не удастся дестабилизировать меня или заставить потерять голову. Я очень рад, когда люди делают мне комплименты, но я принимаю их с достаточной отстраненностью, чтобы принять их или нет. На самом деле, я предпочитаю критику. Моя жена сказала мне, что я не хорошо играл. Она ничего не смыслит в футболе. Но в следующий раз я постараюсь ей угодить». (Спасибо.)
Было ли это высокомерием, глупостью или игривостью? Или просто желание предоставить прессе ту информацию, которую они ждали от него последние девять месяцев и которая льстила ему гораздо больше, чем он хотел показать? Кантона внимательно следил за тем, что о нем говорили и писали. Так же поступал и клан в Марселе. Жерар Улье несколько раз настойчиво говорил мне, что чем талантливее футболист, тем больше он чувствует себя неуверенным в своих способностях — а Эрик не испытывал недостатка в таланте. Чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, Улье рассказал мне о Жуниньо Пернамбукано, великолепном полузащитнике «Лиона», который был физически болен перед несколькими «решающими» матчами, в которых он почти всегда показывал превосходную игру. Эрик, возможно, и был сам по себе, но в этом он ничем не отличался от большинства игроков, с которыми общался на поле. Что отличало его, так это его стратегия, то, как он справлялся с требованиями, которые он и другие предъявляли к себе. Он управлял своей персоной так, как ему нравилось, и с такой эффективностью, что даже подлинное соскальзывание в автоматическую, квазипримитивную речь становилось неотличимым от рассчитанных утверждений. Он провоцировал, пытался ввести в заблуждение своих собеседников с дерзостью, граничащей с самоубийством (опять это слово). Британские репортеры редко сталкивались впоследствии с этой стороной его характера. Возможно, этому способствовал языковой барьер — но лишь отчасти, поскольку он стал еще одним оружием в арсенале Эрика; его английский был достаточно хорош, как мы увидим, несмотря на устойчивую легенду о мрачном, лапидарном и едва понятном французе, враждующем с языком его приемной страны.
В конце сентября того же 1987 года репортер France Football посетил Кантона на стадионе «Аббе-Дешам» и вернулся с удивительным интервью, которое было опубликовано 29 числа того же месяца. Это произошло через двенадцать дней после того, как Эрик упустил несколько моментов в поражении «Осера» от «Панатинаикоса» со счетом 0:2, которое, казалось, обрекло команду Ги Ру на вылет из первого раунда Кубка УЕФА. С годами Эрик становился все менее заметным в средствах массовой информации, и газеты, отчаянно нуждающиеся в измышлениях Кантона, использовали это замечательное выплескивание юношеского гнева и злости, как будто оно было альфой и омегой его личности. Несмотря на бесхитростное признание Эрика, что он наговорил «кучу всякой ерунды», эта книга стала не упоминаемым и часто избиваемым Urtext [Издание музыкального произведения (преимущественно в области академической музыки), в задачи которого входит наиболее точное отражение первоначального композиторского замысла во всех его деталях — особенно в области темпов и фразировки, прим.пер.] в каноне Кантона, поэтому я добавил ее в качестве постскриптума к этому рассказу о годах Кантона в «Осере», именно в том виде, в каком читатели France Football обнаружили ее осенью 1987 года. С тех пор она ни разу не переиздавалась, и я вырезал только те части, касающиеся обстоятельств, которые потеряют всякую актуальность, как только «Панатинаикос» выбьет «Осер» из Кубка УЕФА. (Кантона, который пообещал, что выиграет ответный матч «в одиночку» после неудачного выступления в первом матче, сдержал свое слово: 30 сентября он забил один из трех голов «Осера». Но греческая команда нанесла ответный удар двумя своими, и на этом все закончилось.)
Эта продолжительная сессия вопросов и ответов дала увлекательное представление о наивных, противоречивых, но в то же время глубоко искренних, а порой и поразительно выраженных убеждениях совсем молодого человека. Она также шокировала и разделила ту часть общественного мнения, которая уделяла футболу достаточно внимания, чтобы разделить страну на два лагеря, чьи гарнизоны с годами будут укрепляться все глубже и глубже. Для кого-то он был не столько глотком свежего воздуха, сколько смерчем, сметающим лицемерие bien-pensants [хорошо думающих], нонконформистом, который буквально не мог сделать ничего плохого, жертвой трусов и карьеристов. Для других (для большинства, для начала) слегка невменяемый, самооправдывающийся, самовозвеличивающий voyou [хулиган], который говорил чепуху и ему могло сойти это с рук, пока он загонял футбольные мячи в сетку ворот. При первом же признаке слабости Кантона был уничтожен своими критиками. Что характерно, именно его собственные действия обеспечили их боеприпасами.
«Если у меня есть совет, который я могу дать молодежи, то он заключается в том, чтобы не рассчитывать ни на кого, кроме себя в том, чтобы добиться успеха. Мне доставляет удовольствие, что у десятилетних детей висит мой плакат на стене в спальне. Но я прошу тех, с кем когда-нибудь свяжутся профессиональные клубы, сорвать этот плакат».
Этот плакат» мог быть фотографией, сделанной человеком, который встретил Эрика в тот самый день, когда он давал то самое печально известное интервью. Дидье Февр, снявший обложку France Football, начал направлять камеру на спортсменов всего за полгода до этого. Его родословная была во многих отношениях необычна — его отец был любимым фотографом Робера Дуано и Анри Картье-Брессона, да и сам Дидье привык общаться скорее с киноактерами и режиссерами, чем с футболистами. Несмотря на это, или благодаря этому, он сблизился со многими игроками, чьи интересы выходили за рамки игрового поля или послематчевого визита в ночной клуб — Доминик Рошто, Жеральд Пасси, большой друг Эрика Стефан Пай и многие другие. Но именно с Кантона у него завязалась самая страстная из этих дружеских связей — почти любовный роман по своей интенсивности, внезапный и непредсказуемый разрыв которого Дидье так и не смог пережить спустя семнадцать лет. «Наши отношения были отношениями обмена, обогащения для нас обоих, — сказал он мне. — Эрик так стремился открывать для себя что-то новое, открывать себя новому опыту», например, сидеть в парижской гостиной Февра, чтобы посмотреть фильмы Макса Офюльса (Le Plaisir — «Наслаждение» — был любимым) и часами говорить о великих творцах, с которыми фотограф встречался в юности. Дидье увидел в характере Эрика ту сторону, которая была недоступна для его футбольных знакомых: застенчивый начинающий художник, экспериментирующий со смешанной техникой, наносящий слои цвета на вырезки из фотографий, скромный в отношении собственного таланта, жаждущий обсуждать свою работу и искренне открытый для критики и предложений. Пара проводила свои семейные праздники вместе, часто к ним присоединялись Пайе и его жена. По мере того, как он все ближе приближался к эпицентру кружка Кантона, Февр становился причастником информации, за которую его коллеги по работе в L'Équipe готовы были бы убить, и которую он должен был держать в секрете, ставя себя во все более щекотливые ситуации. Но Эрик доверился ему полностью, без долгих раздумий и расчетов. Он ценил верность превыше всех других добродетелей и, несмотря на свою требовательность, показывал себя самым щедрым из друзей — до тех пор, пока не почувствовал, часто без оправдания или по причинам, которые мог понять только он, что этим доверием злоупотребили или предали — два слова, которые могли сойти за синонимы в его лексиконе.
Как это часто бывает с Кантона, дружба зарождалась, когда он сталкивался с кем-то, кто имел смелость задавать ему вопросы или был готов стоять на своем, когда ему бросали вызов авторитеты. В тот день в Осере, в случае с Февром, власть приняла форму Ги Ру. «Я мало что знал о Кантона, — вспоминает Февр, — но меня поразило то, как он праздновал свои голы: движением руки, сжатым кулаком, очень властно, грудь выпрямлена, как у римского цезаря. Я был довольно застенчивым — я еще не был частью футбольного мира. Ру согласился дать мне пятнадцать минут со своим игроком. Я спросил Канто, не будет ли он возражать против того, чтобы сделать этот жест для меня. Он, актер до мозга костей, подчинился и начал жестикулировать. Ги Ру заметил это и высказал мне: "Ты здесь не для того, чтобы заставлять моих ребяток вести себя как клоуны". Я услышал, как отвечаю: "Мистер Ру, когда дело доходит до футбола, я не в том положении, чтобы давать вам какие-либо советы. Но предоставьте фотографию мне". Канто был изумлен! Ги Ру тоже, я полагаю. Он не привык к тому, чтобы люди так с ним разговаривали, и он просто сказал: "Ладно, ладно, делай свое дело". И я думаю, что именно так Эрик впервые заметил меня, это был первый шаг, который он сделал в построении нашей дружбы».
В этой книге есть несколько фотографий Дидье, на которых изображен человек, сильно отличающийся от «римского Цезаря», который, опять же, был точкой опоры «Осера» в сезоне 1987/88, году консолидации, утверждения и, в конечном итоге, потрясений для недавно вызванного в сборную игрока.
Эрик должен был показать себя с лучшей стороны в составе Икаунцев, которые уже 19 августа потеряли ключевого игрока — его шурина Бернара Феррера. Феррер получил перелом бедренной кости в домашнем матче против «Лаваля», в котором принимал участие Кантона. Такие травмы крайне редки в футболе, и никто не мог быть уверен, что Феррер когда-нибудь снова сыграет. Эрик и Изабель полночи провели у постели Нино. «Бернард придал мне большую уверенность, — объяснил Кантона журналистам, которые задавались вопросом, почему команда Ру играет так неуклюже, когда ожидалось, что она снова поборется за место в еврокубках. — Независимо от того, доминировали мы в игре или нет, я знал, что в какой-то момент получу пас, с которого смогу забить». Больше нет. Поскольку Нино отсутствовал в течение года, Эрику пришлось взять на себя еще больше ответственности. Он сделал это с огромным сердцем, играл в великолепный футбол, показав, что при всех своих финтах и трюках он не Флэш Гарри [Термин относится к показному, громко одетому и обычно плохо воспитанному человеку, прим.пер.], а экстравагантно одаренный футболист, который родился с редким чувством коллективной природы игры. Ру до сих пор явно тронут воспоминанием об одном из этих матчей, когда предполагаемый эгоист пожертвовал собой ради дела команды — отчаянно необходимой победы 2:1 в Гавре 6 октября 1987 года.
«Какой же это был ужасный день, — сказал он мне. — С моря дул ураган, лил дождь. В первом тайме мы играем по ветру и забиваем [с помощью Эрика]. Во втором тайме Кантона стоит на точке для пенальти — на нашей точке! Он выбивает все угловые. Каждый мяч, который он получает, он обыгрывает пятерых игроков, ему удается вывести нас на 50 метров вперед, он дает нам время перевести дух... Он делал это на протяжении всей игры. Я до сих пор вижу это. Он так гордился собой! Эта игра была даром от него нам». В двадцатиоднолетнем парне была сталь. В то время, когда "Осеру", испытывающему нехватку игроков и форму, нужны были бойцы на поле — пять ничьих 0:0 в шести матчах лиги с 24 октября по 27 ноября — он был самым самоотверженным из всех. С середины октября и до Нового года каждый раз, когда он забивал — трижды — "Осер" побеждал, и ни разу больше».
В сборной Франции тоже были свои проблемы, и Эрик не мог решить их самостоятельно: Франция Анри Мишеля, как есть — не Франция Марка Бурье. Кантона оказался в уникальном положении. Все еще достаточно молодой, чтобы играть за Эспуар до конца их двухлетней европейской кампании, если она выйдет в финальную его часть, он также по праву получил место в стартовом составе основного состава и сыграл в четырех из пяти матчей, сыгранных до февраля 1988 года (он пропустил только ничью 1:1 в Советском Союзе из-за небольшой травмы). Контраст между восторгом, который он испытывал, присоединившись к команде до 21 года, и самоанализом, который сопровождал каждый матч старшей сборной, не мог быть более разительным. Игроки Мишеля сокрушались от одной унылой ничьей к другой, а в ноябре потерпели жалкое домашнее поражение 0:1 от Германской Демократической Республики, которое, последовав за столь же жалкой патовой ситуацией 1:1 против Норвегии, подтвердило, что европейский титул, который Франция завоевала в 1984 году в столь волнующей манере, не будет защищен в финальной стадии следующего турнира. Между тем, на Блюэ Бурье, которые в середине марта разгромили Италию со счетом 2:1 в домашнем матче четвертьфинала еврокубков, было приятно смотреть, и за них было приятно играть.
Два года спустя, в Монпелье, где Стефан Пайе и Кантона думали, что смогут вернуть волшебство тех дней, Эрик скажет: «У нас с самого начала была хорошая атмосфера, которая стала потрясающим настроем, который позволил нам преодолеть невероятные ситуации, потому что мы прошли через великие моменты, важные успехи. Когда ты проживаешь эти эмоции, ты отдаешь все силы в следующий раз, чтобы ты мог пережить их снова». Пайе чувствовал это так же сильно, и в его голосе было много эмоций, когда мы вспоминали эти золотые деньки, спустя двадцать лет после того, как два друга в последний раз вместе надевали синюю футболку. «Наша дружба зародилась на поле, — сказал он мне, — когда мы оба присоединились к сборной до 21 года в 1986 году, и дальше не расставались. Мы хорошо ладили друг с другом, когда играли, мы хорошо ладили, когда не играли. Мы оба пришли из похожих клубов, небольших клубов, которые имели потрясающую репутацию с точки зрения воспитания молодых игроков. Я бы не сказал, что эти академии были регламентированы, но это правда, что пребывание в стане Эспуар дало нам дополнительную свободу. Мы были профессионалами и не злоупотребляли этим». Тут я почувствовал, как в голосе Стефана закралась улыбка — было очевидно, что за этим может последовать много историй, но не в этот раз. Мы затронули что-то очень личное, что, я убежден, было окрашено сожалением, даже болью. Он взял себя в руки и продолжил. «Марк Бурье позволил нам продолжить. С самого начала все сводилось к радости быть вместе и играть вместе, и Бурье не сделал ничего такого, чтобы отнять у нас эту радость». Не мог бы он рассказать мне подробнее о природе этой радости? «Мы с Эриком разделяли страсть к le beau jeu, le geste [красивая игра, элегантное мастерство]. Между нами просто что-то щелкнуло. Он пропустил финал из-за ссоры с Анри Мишелем, но он все равно был одним из нас; его вклад был огромен».
Когда Бурье, милый человек, столкнулся со странным актом недисциплинированности, он искал объяснения, а не возможности наказать; он считал своих жизнерадостных, щедрых, трудолюбивых мальчиков мечтой, с которой нужно иметь дело. «Кантона? Он никогда не доставлял мне проблем, — сказал он мне из своего дома на юго-западе Франции. — Он доставил мне удовольствие. Мы доверяли друг другу, и он меня не разочаровал. Я ничего не знаю о "трудной" стороне характера Эрика».
Таким образом, к весне 1988 года сбылось почти все, на что надеялся Эрик, когда он разбивал банки о стены в Ле-Кейоль. Он стал профессиональным футболистом. Он забивал за национальную сборную. Под руководством двух человек, которые ценили его за то, кем он был, Ги Ру и Марка Бурье, он стал лидером нового поколения на клубном уровне и молодежном уровне сборной. Все, что ему оставалось сделать, это сделать шаг в более крупный клуб, побороться за трофеи, которые были вне досягаемости «Осера». Более того, он мог бы добиться этого, вернувшись домой, в Марсель. В конце концов ему это удалось, но дорога, которая привела его туда, оказалась гораздо более извилистой, чем кто-либо мог ожидать.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
