Петер Шмейхель «№1. Моя автобиография» 21. Наследие
***
Я открыл входную дверь своего дома в Кашкайше, и на крыльце стоял он, мой отец. Я пришел вооруженный фонариком, который я поднял к его лицу. Я осветил его глаза ярким белым светом.
— Что тебе здесь нужно? — спросил я.
Мой отец улыбнулся.
— Ах, моя семья, моя семья.
Я повысил голос.
— Какого черта ты хочешь? Тебе здесь не рады!
Мы смотрели друг другу в глаза. Он снова попытался. Я закричал в ответ. Это продолжалось минут десять.
— Езжай в аэропорт, — сказал я ему. — Никто не хочет видеть тебя здесь. Мы не хотим, чтобы ты был здесь. Возвращайся. Возвращайся.
В конце концов, я закрыл перед ним дверь. Просто закрыл дверь. Моя сестра ждала в зале, а мама была на кухне. У меня сердце защемило. Меня затошнило от смеси гнева и боли.
Мне никогда в жизни не приходилось делать ничего хуже.
Мой отец считал, что он был в тисках алкоголизма в течение тридцати-тридцати пяти лет. Речь идет о том, когда мне было около шести лет, Катрин было восемь, Маргрет было четыре года и до рождения Ханне. Только в последние год или два мы поняли, что у него проблема. Он был очень дисциплинированным в некотором смысле, осторожным, чтобы никогда не пить дома.
Но он делал это на работе. Его работа заключалась в том, чтобы находиться среди пьющих, играть на пианино в течение вечера и еще долго в самой ночи. Он все время был рядом с алкоголем, не мог его избежать.
И у него были демоны. Что случилось с отцом, все его вопросы о матери. У себя за пазухой он носил много боли.
Когда я был в «Манчестер Юнайтед» и он приехал к нам в Англию, я начал замечать несколько мелочей, которые, оглядываясь назад, были признаками проблемы. Но я вообще не уделял этому слишком много внимания. Всем нравилось немного выпить, не так ли? Именно в 1998/99 годах все начало развиваться — и быстро. К осени 1999 года мой отец напивался до такой степени, что подвергался ужасной опасности. В течение нескольких месяцев мы пытались вмешаться и убедить его пойти по пути реабилитации, но безуспешно. Он дошел до такого момента, когда алкоголик либо проходит курс лечения, либо может умереть.
Он сопротивлялся, когда моя мать, сестры и я пытались заставить его принять лечение. Отрицая, он стал противным. Кто-то объяснил мне, что алкоголизм — это болезнь, что человек, которого ты любишь, все еще там, но, возможно, составляет всего пять процентов от того, что ты видишь. Девяносто пять оставшихся процентов — это алкоголь. Но эти пять процентов — это твоя надежда.
Мы читали книги об алкоголизме и пытались учиться у специалистов. Совет был таков: изолироваться, изолироваться, изолироваться. Что, когда все остальное не получается, когда твой любимый человек отказывается от лечения и не хочет меняться, ты должен отсечь его. Ты должен показать ему, что больше не будешь принимать никакого участия в его деструктивном образе жизни. Шокируя его, ты, возможно, просто сможешь протянуть руку сквозь его туман выпивки и боли, схватить эти маленькие пять процентов и вытащить их.
Катрин и Маргрета полностью изолировались от него. Он становился настолько манипулятивным, что Ханне сбежала из Дании и переехала жить к нам в Португалию, и моя мать тоже присоединилась к нам там. Это было душераздирающе. Врач сборной Дании Могенс Кройцфельдт, такой приятный парень, пошел в квартиру моих родителей, чтобы присматривать за моим отцом. Однажды Могенс позвонил мне и сказал: «Слушай, в данный момент все действительно серьезно. У него остались дни, если он продолжит в том же духе».
Мы все были в доме в Кашкайше, Ханне и моя мама, я и семья. У моего отца, казалось, не было возможности найти нас. У него не было никаких телефонных номеров и у него не было адреса. Все, что он знал, это то, что я перешел в клуб в Лиссабоне. Я вышел в сад, выгуливая собаку после наступления темноты, когда зазвонил мой мобильный.
— Твой папа здесь.
Я сказал, что возвращаюсь, и сказал им, чтобы они не пускали его; ни в коем случае не пропускайте его через ворота.
— Мы уже пустили.
Он ждал на крыльце, чтобы его впустили в дом, а я вошел через заднюю дверь, глубоко вздохнул и открыл входную дверь с фонариком в руке. Именно тогда, едва веря в то, что я собирался сказать, я кричал на своего собственного отца, пока он не ушел.
Когда наше противостояние закончилось и он, спотыкаясь, ушел в ночь, я предъявил свое недовольство маме и сестре. Я был невероятно зол.
Почему я был тем, кто должен был противостоять всем этим вещам? Делать ужасные вещи?
Почему они не поддержали меня? Почему они его впустили?
Через час кто-то пришел в дом и сказал, что они нашли этого парня, парня, который был потерян и смущен, но который утверждал, что является моим отцом. Ханне отвезла папу в отель в Лиссабоне и на следующий день посадила его на самолет обратно в Копенгаген. Он сразу же приступил к лечению.
И больше никогда не прикасался к выпивке.
Вся семья была переполнена радостью. Кроме меня и моего отца. Моя мама прожила с нами четыре месяца, потом, когда она убедилась, что папа исправился, она вернулась домой, чтобы снова жить с ним, и оба были так счастливы — за исключением того, что он не хотел со мной разговаривать. Однажды я позвонил маме и сказал: «Я не понимаю этой ситуации. Я не понимаю, почему я не являюсь частью этого так называемого счастья. Почему все вы живете как ни в чем не бывало, и у вас все блестяще. За исключением меня, потому что я больше не разговариваю со своим отцом».
Она сказала: «Ах, но он недоволен тобой. Ему не понравилось, как ты разговаривал с ним на пороге, как ты светил фонариком ему в лицо...»
В первый и единственный раз в жизни я обратился к маме с настоящим гневом в голосе.
«Разве ты не понимаешь, — сказал я, — что он пошел в реабилитационный центр из-за того, что я сделал? Не тебе пришлось это сделать. И не моей сестре. Я это должен был сделать. И я сделал это. Я. И это было худшее, что мне когда-либо приходилось делать. Скажи ему, что фонарик спас ему жизнь — и он должен подумать об этом».
Через два часа мне позвонил папа. Он сказал, что все обдумал. «Спасибо, Петер». После этого мы стали лучшими друзьями.
Я до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю его на пороге, но, думаю, я помог спасти жизнь своему отцу, и, с точки зрения различных вещей, которые человек может сделать за свое короткое время на этой планете, это неплохо. Папа получил еще двадцать лет, двадцать довольно хороших лет. Под конец, ему было не очень хорошо, но он дожил почти до восьмидесяти шести и был так доволен в последние два десятилетия.
Он попробовал двенадцать шагов, но через год отказался от программы, объявив: «Это не для меня, но не волнуйтесь, я больше не собираюсь прикасаться к алкоголю». И он не прикасался. После всего этого он блестяще справлялся с этой проблемой. Он брал у тебя бокал вина и нюхал его. «Ах, это хороший год». Но бокал никогда не касался его губ.
Я хотел поехать с отцом обратно в Торунь и во все другие места в Польше, которые были важны в его жизни. Но мы так и не совершили эту поездку. К тому времени, когда я начал её планировать, его здоровье угасло, и вскоре он стал слишком немощным, чтобы путешествовать.
Он обожал Лауру. Мой отец, кстати, был настоящим обаяшкой и, казалось, также обожал некоторых друзей Лауры. Когда они собираются вместе, они сравнивают воспоминания о том, как он флиртовал с ними: и это когда ему было восемьдесят с лишним лет! Для него всегда было важно быть щеголеватым и ухоженным, даже в последний год, когда он лежал в больнице и выходя из нее, страдал от одной из форм потери памяти, он никогда не забывал ухаживать за собой. Он держал маленькую мыльницу с кусачками для ногтей, бритвами и всем прочим у своей кровати в палате.
Он был очень рад, что мы с Лаурой нашли друг друга. Я сделал предложение Лауре на Мальдивах на Новый год 2019 и позвонил ему по видеосвязи. Он лежал в больнице, и к тому моменту для него все было довольно плохо; ему было то лучше, то хуже. В плане головы, иногда он казался в своем уме, а порой — нет, и моя мама неотменно была с ним. Однако, когда я сказал папе, что планирую попросить Лауру выйти за меня замуж, на моем экране была самая большая улыбка.
— О, я обожаю Лауру, — сказал он.
— Ну, ты будешь на свадьбе, — ответил я.
— О, да.
Мы начали организовывать и перенесли ее на начало лета в надежде, что он сможет присутствовать. Но он не дотянул. Мой отец умер 7 мая 2019 года, за пять недель до того, как мы поженились в церкви Эгебексванг в Эспергерде. Мы не хотели традиционного приема, с сидячей трапезой и длинными, скучными речами. Мы хотели огромную вечеринку. В нашем саду был шатер, музыкальная группа, сцена, шезлонги и бар с шампанским. Мы говорили людям, что если у них есть что на душе, они могут встать и спеть песню или что-то еще.
Гости приняли это. Они нас просто восхитили. Были песни и небольшие выступления; невероятные мысли приходили им в голову. Брат Лауры, Тео, был тамадой и проделал невероятную работу. Первой к микрофону подошла Лаура, и я понятия не имел, что она приготовила что-то особенное. Она произнесла речь и в конце сказала мне: «Ты самый храбрый человек, которого я когда-либо встречала, и я хочу быть такой же смелой, поэтому я спою для тебя».
Ее друг и муж подруги, хороший гитарист, встал и присоединился к ней; так же, как и нанятый ей трубач. Они исполнили эту самую красивую песню шведской артистки Лизы Экдаль под названием Vem vet. Что означает «Кто знает». Я потерял дар речи. Вот это да! Это был один из лучших моментов моей жизни. Это также поставило передо мной проблему: что я могу этому противопоставить?
Тео позвал на сцену отца Лауры, Йенса, а затем пара других тоже высказались. Затем поднялся я с гитарой. Я начал с того, что сказал, как счастливы и горды мы с Лаурой, что все те, кого мы пригласили, смогли прийти на наш большой день, а затем я сказал: «Есть лишь один человек, который не смог быть здесь — и это мой отец». Я рассказал историю о видеозвонке с Мальдивских островов и о том, как он боролся изо всех сил, чтобы все-таки быть здесь, но у него не получилось. Затем я повернулся к своему другу Карстену и извинился.
Есть песня, которая напоминает Карстену о его отце, и я сказал, что сожалею, но теперь ему придется поделиться ею — потому что песня описывает также и моего отца. Это песня известного датского музыканта Кима Ларсена Pianomand — «Пианист». Это Толек Шмейхель — пианист.
У Каспера замечательный голос, намного лучше моего, и он был очень близок со своим дедушкой; у них была связь. Когда я играл за «Юнайтед», мои родители приезжали, оставались с нами надолго и проводили много времени с детьми. Я сказал Касперу, что, если он захочет, он должен присоединиться ко мне в пении Pianomand, но он не был уверен. Он человек сильных эмоций, и я думаю, что он задавался вопросом, сможет ли он их сдержать, поднявшись ко мне.
Эмоции теперь брали верх и надо мной. Трудно было не задыхаясь даже просто объявить песню. Это было очень странно: целая жизнь игры под давлением дала мне психологическую стойкость и способность контролировать то, что происходит внутри, но впервые в жизни я почувствовал, что теряю хватку. Все мои чувства к отцу нахлынули на меня, как ливень. Мне пришлось перестать говорить и отвернуться; всё то, через что я привык видеть, как проходят другие люди.
Мне удалось начать играть и петь, и я закончил первый куплет. И тогда Каспер поднялся и встал рядом со мной. Он пропел второй куплет.
«Есть ли музыка и песни в стране мертвых, танцую ли они там, пианист?»
Люди плакали. Все пространство было тихим и полным эмоций. Моя мама сидела в стороне, и я не мог видеть ее лица, но я знаю от своих сестер, что она была очень, очень счастлива. Исполнение этой песни означало, что до конца дня люди говорили о моем отце. Я хотел, чтобы и он присутствовал здесь. И теперь он был там.
Когда мы закончили, я задержался на сцене. «Конечно, есть кто-то еще, о ком мне нужно поговорить», — сказал я и начал говорить о Лауре. Я снял пиджак и отложил гитару, потому что не хотел, чтобы она догадалась, что будет дальше.
Я написал песню. В течение многих лет я писал песни, но эта была первой, которая вышла у меня совершенно естественно. Я только недавно ее придумал и назвал ее «Единственная и неповторимая». Когда я сделал предложение на Мальдивах, наш отель назывался «Единственный и неповторимый Риити Ра» [One & Only Reethi Rah]. Я повел Лауру к океану. Там были только мы, волны, бутылка шампанского и музыкальный проигрыватель, на котором поставил песню The Girl is Mine Майкла Джексона и Пола Маккартни. Лауру чуть не сдуло из-за эмоций. И почти в буквальном смысле, потому что было невероятно ветрено.
Итак, моя песня была обо всем этом. В течение двух месяцев я тайно репетировал, а утром в день нашей свадьбы прокрался в шатер, чтобы проверить звуковую систему и еще раз ее прогнать. Я организовал специальный аккомпанемент: мой тренер по вокалу руководит хором, который согласился прийти и принять участие в выступлении. Если бы не они, я, возможно, вообще не пел бы — выступление Лауры было столь прекрасным, что я подумывал оставить просто все так как есть, чтобы ее песня сказала за нас обоих.
Но пришел хор, и я снова взял гитару. Я сказал: «Послушайте, я не могу на самом деле сказать в этой речи то, что я хочу выразить о Лауре, поэтому я собираюсь сделать это с помощью музыки». Я играл свою песню и делал вид, что заканчиваю, затем члены хора, которые незаметно ворвались в заднюю часть шатра, начали петь и подходить из разных его уголков, чтобы присоединиться ко мне на сцене. Настроение после Pianomand было задумчивым, но хор вернул вечер в праздничный режим.
В тот день все было так, как я и надеялся будет, и даже лучше, намного лучше. Другим человеком, который был в центре вечера — Сесилия, которая планировала, организовывала и помогала проектировать мероприятие и выполняла самую деликатную, профессиональную работу. Меня можно назвать фанатом контроля, но каждый раз, когда я смотрел на планы на наш большой вечер, я понимал, что она контролировала каждую деталь и делала лучшие предложения, чем ее отец. И всё это во время того, пока речь шла о кончине деда. В некотором смысле, из всех нас Сесилия была ближе всего к моему отцу. Она каждый день навещала его в больнице; в то же время планируя наш счастливый случай, имея дело с тем, что умирает её любимый дедушка.
Я амбассадор бренда для поклонников «Манчестер Юнайтед». Работа приводила меня в разные уголки мира и места, которые могут быть где угодно в масштабе от откровенной бедности до невообразимого богатства. Интересно то, что когда ты приезжаешь, представляя «Манчестер Юнайтед», богатые/бедные, старые/молодые, мужчины/женщины и все прочие — все эти различия отпадают. Люди выражают одни и те же общие чувства и переживания. Они задают одни и те же вопросы, хотят одни и те же селфи. Их основные потребности одинаковы.
Ни один клуб на планете не обладает досягаемостью «Манчестер Юнайтед». В истории клуба есть трагедия и красота, а также традиция особенных, вдохновляющих игроков, придающих «Юнайтед» уникальную эмоциональную привлекательность. Эта роль привела меня на изысканные обеды в Гонконгском жокей-клубе, роскошные ужины на Ближнем Востоке, насыщенные мероприятия в Южной Азии и один запоминающийся — шамболический, но замечательный — гала-ужин в Гане. Там я делил стол для почетных гостей с моим старым другом Кваме Айю и старым врагом Сэмми Куффуром.
Эта работа даже привела меня на Всемирный экономический форум в Давосе. Каждый крупный лидер на планете был там, и лишь один футбольный клуб: мы. Я путешествовал с Неманьей Видичем, чтобы представлять спортивную сторону бизнеса и выступать на транслируемом по всему миру мероприятии ЮНИСЕФ. Посмотреть на нас пришли руководители всех ведущих компаний.
Тем не менее, поездка с самыми сильными воспоминаниями была Белградом. Нашим партнером там был банк. Ты делаешь обычные вещи, встречаешься с руководителями, общаешься со СМИ, и все было хорошо. Затем они отвезли нас в приют для детей, которым управляла невероятная женщина. Дети там были брошены родителями, подверглись насилию и остались без крова. Их ситуации разбили мне сердце. Но эти дети также были счастливы, ярки и хорошо себя вели. Это был один из самых прекрасных опытов в моей жизни.
Мы приехали туда, чтобы раздать рождественские подарки — был декабрь. Эти дети понятия не имели, кто я такой — я сыграл в своей последней игре задолго до их рождения — но всякий раз, когда ты попадаешь в такое место, всегда есть кто-то, на кого ты только взглянешь, и возникает связь. И был один маленький мальчик, он был так опечален, это прям-таки сочилось из него. Он повторял за другими, но это было видно — несчастье.
Поэтому я особенно заботился о нем, и когда визит почти закончился, он схватил меня за руку. Он хотел показать мне, где он спит. Это была комната с двухъярусными кроватями, столиком и тумбочкой. Он хотел показать мне свое немногочисленное имущество, пригласить меня в свой мир. Он не говорил по-английски, и почти расплакался. Я спросил переводчика: «Что у него за история?»
Она сказала мне, что его брат также был в приюте, а их мать была в тюрьме. На прошлой неделе она была поймана на границе с Болгарией, пытаясь продать обоих сыновей. О Боже.
В тот вечер мы были на большом приеме, на котором присутствовал министр спорта, мэр Белграда, глава ФА. Там были и телекамеры. Большинство ВИП-персон присутствовали там для внимания средств массовой информации, те парни, которым ни о чем нет дела, кроме самих себя, и их можно увидеть на важных должностях повсюду.
Выступил председатель банка. Затем председатель ФА, министр спорта, мэр. После этого к микрофону пригласили меня. У меня ничего не было подготовлено, поэтому я посмотрел на всех ВИП-персон и подумал, Ладно. Я начал говорить о приюте. Я поблагодарил банк за то, что он привез меня туда, и сказал: «В вашей стране есть невероятные люди, которые заботятся о детях, которым менее всего повезло в жизни. Вы все должны быть очень горды тем, что в вашем городе есть такое место, как этот приют».
Только в конце я заговорил о «Манчестер Юнайтед». Я сказал, что в нашем футбольном клубе мы очень серьезно относимся к нашей социальной ответственности, что мы пришли в этот мир, чтобы помогать людям, давать людям опыт, и посещение приюта было одним из моих самых особенных впечатлений от работы в клубе. Я в красках обрисовал его. Я хотел оказать давление на этих людей, чтобы те обеспечили поддержку и выживание приюта.
Кстати, я верю во все это: что цель «Манчестер Юнайтед» — приносить радость и некую родственность в жизнь людей.
Я говорил вам, что я не из тех, кто ностальгирует. Но во время моих путешествий меня всегда просят говорить об одном и том же, и я не возражаю. Где бы вы ни находились, в любой точке мира, у каждого есть своя маленькая история о последних трех минутах на «Камп Ноу». Что они делали, когда мы были в режиме риска, в течение тех невероятных 180 секунд, когда мы отыгрывались. Многие элементы историй, которые ты слышишь, похожи, но всегда есть небольшая вариация, какая-то маленькая деталь, которая сделала опыт уникальным для того или иного человека. Слышать все это — это волшебство.
Что я делаю, так это когда люди начинают шумиху. «Каким был X?» «Неужели Y на самом деле...» Мои ставни опускаются, когда люди хотят, чтобы я раскрыл для них раздевалку. Я никогда этого не сделаю. «О, Эрик? Да, он был фантастическим игроком», — скажу я и оставлю всё как есть.
Более того, я думаю, что быть футболистом означает действовать определенным образом в тесной, контролируемой среде — игровой группе, клубе — чтобы процветать в ситуации давления. Скорее всего, делая это ты будешь одним человеком, и совершенно другим парнем вдали от всего этого. Так кто мы такие, чтобы начинать раскрывать секреты о личностях друг друга?
После удара Мэтью Симмонса в стиле кун-фу Эрик не играл в течение девяти месяцев, и можете себе представить интерес СМИ за это время. «Как Эрик?» «Что сказал Эрик?» «Что вы думаете о том, что он сделал?» Но сколько историй я читал в таком духе? Ни одной. Потому что это «Манчестер Юнайтед». Мы не болтаем друг о друге, мы не рассказываем чужие секреты.
Поэтому я надеюсь, что люди, читающие эту книгу, поймут, что есть несколько вещей, в которые я не вдавался именно по этим причинам. Скандалы, споры, драки, личные антипатии. То, что говорил я, тренер и другие игроки в разное время. Ничто из вышеперечисленного не имеет значения. Мы пережили эту ситуацию давления, мы выпустили свой пар, мы пошли дальше. Конец истории.
Кто в 2021 году такой Петер Болеслав Шмейхель? Возможно, ответ начинается с Лауры. Когда в 2013 году завершился мой первый брак, я сменил образ жизни — большие автомобили, хорошие дома — к аренде крошечной квартиры в мансарде в Копенгагене. В ней была одна спальня, туалет наверху, и когда открываешь шкаф — там был душ. Я помню, как оглядел это дрянное маленькое место и сказал себе: «Не думаю, что давненько не был так счастлив».
Я был готов подвести итоги, обработать и выяснить, кем я действительно хочу быть, и даже если это место имело ограниченные квадратные метры, оно представляло собой пространство. Больше всего мне не терпелось перейти к следующей части моей жизни. Эта маленькая квартира выглядела вполне нормально. Ничто из прочих вещей — атрибутов — не имеет значения. В любом случае, я никогда не был тем, кто любит автомобили, и покупка одежды всегда была катастрофой. Имущество для меня никогда много не значило.
Я встретил Лауру. Однажды мне позвонил мой друг Томас, который сказал, что наш приятель Мортен в городе, не хочу ли я поужинать? Мортен — это Мортен Андерсен, известный в НФЛ как Датский дог — парень из Дании, который стал одним из лучших кикеров в американском футболе. Мы встретились в ресторане под названием «Плутон» и решили не пить вино, потому что там подавались легендарные коктейли. Некоторые из них нас развеселили, и мы начали разговаривать с группой девушек за другим столиком. Они тоже пили коктейли.
Одну из этих девушек было трудно забыть. Между нами что-то загорелось. Какое-то время, каждый раз, когда я был в городе, я наталкивался на нее, и это приводило к тому, что мы назначали свидания. Это была Лаура. Как и я, она только что пережила развод, но двое из ее детей были намного моложе моих, все еще маленькие мальчики. Она не была в подходящем положении для серьезных отношений, как и я, поэтому мы просто веселились.
Она была великолепна. Когда мы выходили на улицу, я быстро понимал, что большая часть мужского населения Копенгагена тоже так думает. Еще одна вещь, которая мне понравилась, это то, что она не имела ни малейшего понятия о футболе или моей карьере. Спорт никогда не был частью ее жизни — ее отец крутился в академических кругах — и мне это нравилось. Она была тем, кто судил обо мне по тому, кем я был, а не как об общественной фигуре.
Мы решили встретить Новый год вместе и сняли дом на острове под названием Борнхольм, только мы вдвоем и два ящика шампанского. Между нами что-то реально щелкнуло и мы согласились на настоящие отношения, пусть и медленно.
Я планировал вернуться в Великобританию. Вся моя работа была там, и именно там у меня было постоянное ощущение, что это мое место. Я смотрел на дома в Чизвике и мечтал попробовать лондонский образ жизни. Но то, как всё шло с Лаурой, приостановило все эти планы.
Я переехал из своей маленькой квартиры в прекрасное место в Нюхавне, а затем вернулся в дом, которым я владел в течение многих лет, в деревне в получасе езды от Копенгагена. Первоначальная идея заключалась в том, чтобы отремонтировать его и продать, но я снова начал наслаждаться домом и всеми фантастическими друзьями, которые у меня есть в деревне. Лауре тоже нравилось бывать там. Через пару лет она сказала: «Я думаю, что пришло время двигаться дальше». Я должен быть честным, я не был уверен, что готов к бо́льшим обязательствам, но проблема была в том, что я встретил женщину мечты. Если бы мне пришлось написать объявление для моего идеального партнера, оно бы в конечном итоге описало Лауру. Итак, в конце концов, какое значение имело выбор времени?
Лаура независима. Она всегда прокладывала свой собственный путь в жизни и работает учителем в государственной школе. Она меня понимает. Если мне нужно что-то сделать, она дает мне пространство и позволяет мне делать это, и я делаю то же самое для нее. Витус и Густав, ее сыновья, живут с нами, в то время как Лола выросла и живет отдельно. Они прекрасные дети.
В жизни ты учишься всё не усложнять. Это будет звучать так банально, но мы любим просыпаться утром в половине шестого и идти прямо к океану, а если погода хорошая, завтракать у моря. Мы наслаждаемся нашими разговорами. Мы вместе катаемся на горных велосипедах. Мы много читаем. Нам нравится копить викторины из газеты и устраивать большой сеанс по их проведению, просто для удовольствия.
Вы верите в совпадение? В начале моих отношений с Лаурой я пошел с Ханне на прием к врачу за моральной поддержкой. Ее врач задержался, и у нас был час, чтобы подождать, и я сказал: «Слушай, я встретил одну девушку, и я думаю, что ты ее знаешь». Я произнес имя, Лаура фон Линдхольм, и Ханне, которая была в мрачном настроении, вскочила на ноги и начала праздновать, как будто она забила гол. «Я ОБОЖАЮ ее!» — сказала она. Одной из подруг Ханне из колледжа была сестра Лоры — Анна.
Затем, когда Ханне перестала прыгать, она рассказала мне самую умопомрачительную историю.
Речь шла о нашей старшей сестре Катрин. Когда Катрин было четырнадцать лет, ее привлекла идея свободного духа и жизни на природе. Ее лучшей подругой была девушка, которая жила через лестничный пролет от нас. Они составили план отправиться на лето на крошечный остров под названием Анхольт. Он находится в море Каттегат, между Швецией и Данией, и славится своей природной красотой. Они хотели там успокаиваться и жить среди птиц и овец, но моя мама сказала, что она слишком молода. В доме возникли огромные споры, которые я слишком хорошо помнил. В следующем году, когда Катрин было пятнадцать, это даже не ставилось под вопрос — она просто поднялась к своей подруге и отправилась с ней на Анхольт.
На острове, население которого не в сезон составляет около 150 человек, они останавливались с семьей. Её родители были прекрасными людьми, Йенс и Сиссан, и у них было три маленькие девочки, Софи... и Анна... и Лаура. Да, моя Лаура. Катрин нянчилась с ней в течение лета и некоторое время поддерживала связь с Йенсом и Сиссан, парой, которая отказалась от городской суеты, переехала на Анхольт и жила простой жизнью.
Возможно, некоторым вещам суждено быть.
Найти Лауру было счастливым случаем, и нам всем нужны такие моменты. Ты забиваешь случайный гол, случайно спасаешь ворота от гола. Ты встречаешь нужного человека в нужное время. Но я не верю, что удача создает разницу в жизни. Я был благословлен талантом, который позволил мне жить моей мечтой, и я видел, как мой сын живет своей мечтой, но я бы не сказал, что я «счастливчик».
Удача подбрасывает случайные вещи, случайные результаты. Стабильные результаты достигаются только упорным трудом и амбициями, ясностью и наличием цели. Мне повезло в том смысле, что у меня были возможности, но я встречался и играл со множеством людей, которые имели возможности и не использовали их. Кто это сказал — Гэри Плеер? — что, чем больше я тренируюсь, тем удачливее я становлюсь? Я только поддержку эти слова. Я повторю их.
Есть несколько высказываний, которые я всегда повторяю своим детям: Ты получаешь только то, что вкладываешь. Ты либо на пути вверх, либо на пути вниз. Есть датская поговорка, что ты ищешь нужную полку. Так всё и есть. В этой жизни для тебя существует полка и нужно знать, что она есть. У каждого есть нечто особенное, чтобы предложить этому миру. Тебе не обязательно становиться в этом лучшим в мире; тебе просто нужно выяснить, что это.
В будущем я хочу быть лучше. Быте менее командующим, дать Лауре больше пространства, и все такое. Я хочу продолжать развиваться как телеведущий, продолжать обучать себя, быть рядом со своими детьми и с их детьми. В футболе, я считаю, что впереди еще многое: что я мог бы предложить что-то существенное в руководящей роли, будь то в зале заседаний, в спортивном отделе клуба или даже в качестве менеджера.
Если этого так и не случится, я не пожалею. Сожаления не имеют никакой ценности, они ничего не двигают, никак не помогают. Когда ты оглядываешься на свою жизнь, ты должен признать, что решения, которые ты принял, были приняты с использованием знаний, которые у тебя были в то время. Столкнувшись с той же ситуацией тридцать лет спустя, ты вполне можешь сделать другой выбор, но это потому, что у тебя уже другие знания, больше знаний, и ты вырос.
Хотя эта книга включала в себя повторное переживание моих прошедших дней, сегодня и завтра — это то, что имеет значение для меня. Недавно у нас с Лаурой возникло недоразумение. Мы думали о переезде в меньший дом и говорили о том, как это может выглядеть. Она сказала: «Ты хочешь, чтобы в твоем доме был музей, не так ли, место для всех твоих памятных вещей, чтобы все они висели на стенах». Я сказал: «НЕТ!». То, что я сказал ей однажды в разговоре, было прямо противоположным. «Я не хочу жить в музее», — что она неправильно услышала.
Я хочу, чтобы все мои вещи оставались там, где они и были последние пятнадцать лет: в музее на «Олд Траффорд». Но не дома. Я не хочу, чтобы мне каждый день напоминали о том, кем я был. Каждый день я просыпаюсь, мне хочется помнить, кто я есть.
Каково мое наследие? Сложно сказать. Я хотел бы, чтобы меня запомнили как одного из лучших, кто когда-либо играл в воротах. Я хотел бы, чтобы меня запомнили за то, что я дал футболу то, чего не было в то время, когда я играл. Я хотел бы, чтобы меня запомнили как человека, который серьезно относился к своему спорту и упорно трудился. И я хотел бы, чтобы меня запомнили как человека, который хотел победить. Я думаю, что это проецируется в определенных кругах как нечто постыдное — желание победить. Но хотелось бы, чтобы меня запомнили как человека жадного, который хотел выиграть всё.
Я играл за менеджера, возможно, величайшего из всех менеджеров, который был полностью увлечен именно этим. С точно такими же одноклубниками. И в терминах «Манчестер Юнайтед» я хотел бы, чтобы меня запомнили не просто как победителя, а как выжившего: только я, Денис Ирвин и Райан Гиггз были частью команд, которые выиграли Премьер-лигу в сезоне 1992/93 и Лигу чемпионов в 99-м. Оставаться на плаву в течение всего этого периода, оставаться ценным под руководством самого требовательного босса в то время, когда наш клуб и сам футбол развивались так быстро — это то, чем можно гордиться.
И я хотел бы, чтобы меня помнили люди, которые знали меня и заботились обо мне, чтобы они думали, что со мной все в порядке. Это важнее всего, меня не нужно вспоминать как нечто большее.
Итак... мое наследие? Что я был одним из лучших. Что я что-то значил для футбола. Не будучи высокомерным — я знаю, что так и есть. Я путешествую по миру и знаю, что я изменил игру, и это делает меня счастливым. Если я имел значение для футбола и имел значение для людей в моей жизни — это всё, что я мог бы желать. В глубине души это всё, чего люди действительно хотят. Чтобы ты имел значение. Просто имел значение.
Ответил ли я на вопрос почему? Я не знаю. В этой книге есть много вещей, которые я никогда раньше не начинал переживать заново. Теперь я это сделал, я, вероятно, отложу их в сторону. И пойду в будущее. Ибо ты понимаешь, что оглядываясь назад, ты должен двигаться вперед.
И есть еще кое-что, что сказал Кьеркегор: жизнь — это тайна, которую нужно прожить, а не проблема, которую нужно решить.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
