Петер Шмейхель «№1. Моя автобиография» 7. Эрик и «Селхерст», я и Иан Райт
***
Нам нужно поговорить об Эрике. Итак, позвольте мне пригласить вас на «Селхерст Парк», матч «Кристал Пэлас» - «Манчестер Юнайтед», 25 января 1995 года.
К шквалистому вечеру среды на юго-востоке Лондона и игре, которую нам нужно было выиграть — против «Блэкберна», опережающего нас на два очка, с игрой в запасе, на вершине Премьер-лиги. «Пэлас» был силовой командой, которая часто устраивала нам неловкие матчи, а «Селхерст Парк» был трудным стадионом. Счет был 0:0, хотя мы были лучшей командой, когда я запустил мяч в дальний угол поля на сорок восьмой минуте.
Удар предназначался Эрику, и когда он добрался до мяча, их защитник Ричард Шоу грубо обошелся с нашим нападающим. Что-то щелкнуло, и Эрик взбрыкнул. Это был один из тех моментов, когда смотришь на Эрика и думаешь Хмммм, потому что не было никакой необходимости в его вспышке гнева, и не было никакого предупреждения о том, что он был на грани, ни во время самого матча, ни в подготовке к нему. Просто в Эрике это было, тот маленький огонек гнева, который мог внезапно вспыхнуть и сжечь его хорошую работу. Это была единственная проблема, с которой он сталкивался в футболе — контролировать ту маленькую часть внутри, которая заставляла его взбрыкивать. Ко всему остальному на поле у него были способности.
Судья, Алан Уилки, показал неизбежную красную карточку, и Эрик, освистанный, ушел с поля. Норман Дэвис, наш администратор по экипировке, был послан Ферги проводить Эрика в раздевалку, и они пробирались по периметру к моим воротам, проходя мимо Мэтью Симмонса.
Я был примерно в 30 метрах от них и ничего не слышал из того, что кричал Симмонс. Я только увидел, как этот болельщик — Симмонс — бежал к передней части трибуны, а Эрик оторвался от Нормана, перепрыгнул через рекламный щит и пнул его ногой, а затем ударил кулаком. Я подбежал, чтобы помочь разрядить ситуацию, и мы с Норманом оттащили Эрика в сторону и повели его в сторону раздевалки. Пока мы пробирались, я внезапно почувствовал жжение — горячий чай, выплеснутый на меня кем-то в толпе. Я соответственно отреагировал. В конце концов игра возобновилась, и Дэвид Мэй забил за нас, но Гарет Саутгейт сравнял счет, и пока мы доигрывали оставшуюся часть матча вничью со счетом 1:1, значение произошедшего до нас вообще не доходило. На самом деле, это просто казалось еще одним моментом Эрика. Мы видели их в предыдущем сезоне, когда ему показывали красную карточку в двух подряд матчах.
Мы не обижались на него за неустойчивую сторону его характера. Подумайте о нашем отношении к риску. Вся наша культура как группы игроков заключалась в том, чтобы ставить позитив на первое место и признавать, что это означает, что порой что-то пойдет не так. Мы любили Эрика за то, что он умел делать, и если у него были недостатки — то так тому и быть. 99% этого парня были просто великолепны. Нужно было просто принять тот 1%, который мог взорваться у вас перед носом.
Только когда мы вернулись в раздевалку, я по-настоящему задумался об инциденте с Симмонсом и сказал: «Эрик, что, ****, произошло?» Босс сказал: «Пит, просто заткнись». Все замолчали. Я говорю вам как на духу, что никогда в своей жизни я не сидел в такой тихой группе игроков. Ли Шарп рассказывает другую историю об этом инциденте, но это версия партии и очень далека от моих воспоминаний.
Пришел Мартин Эдвардс вместе с Морисом Уоткинсом, адвокатом клуба, и его коллегой-директором Майклом Эдельсоном. Это было беспрецедентно: в этой маленькой раздевалке собрался весь совет директоров, и Морис сразу понял, насколько все серьезно, что Эрику может грозить уголовное дело. Атмосфера была очень мрачной и оставалась такой всю дорогу домой.
Клуб немного смягчил неизбежную охоту на ведьм, отстранив Эрика. Но это было всего лишь футбольное наказание. В марте он был приговорен к четырнадцати дням тюремного заключения, и это потрясло его. Эрик не ожидал, что на него насядут настолько сильно. По апелляции наказание было сокращено до двухсот часов общественных работ.
Двести часов... это много уборки мусора и покраски стен. Эрик сказал мне: «Уж лучше было отсидеть пару недели в тюрьме».
Я много раз спрашивал его, что Симмонс кричал ему, и он всегда отвечал, что это было что-то по-настоящему отвратительное о его матери, но он вообще не хотел этого повторять. По официальной версии Симмонс сказал: «Ты французский ублюдок», но дело было не в этом. Эрика бы это так не взбесило. Тогда это было обычным делом.
Ругательства были такой обыденностью. Я думаю, несколько игроков по всей стране, возможно, втайне восхищались Эриком за то, что он ответил обидчику. Как вратарь, я проводил много времени, стоя очень близко к толпе, и то, что обычно сыпалось на тебя от болельщиков в ту эпоху, было совсем не приятно. Сегодня, пока подобное все еще существует, как общество и как игра, мы в какой-то степени контролируем расовое насилие, чего тогда не было. Стюардинг стал намного более профессиональным. Переход от стояния к сидению сделал толпу более спокойной. Благодаря видеонаблюдению на стадионах и тому, что все снимают друг друга на камеры телефонов, люди знают, что на стадионах им ничего не сойдет с рук. Идиоты все еще существуют, но они перекочевали в социальные сети.
Раньше я слышал все это на стадионах. Я должен быть честен: было много поводов для оскорблений в мой адрес. Мой нос был красным. Я был большим скандинавом. И я по этому поводу получал. Я всегда был озадачен, когда люди говорили, что Ливерпуль небогатый город, потому что каждый раз, когда я был на «Энфилде», они бросали в меня так много монет.
И еды. И зажигалок. Моя вратарская всегда была ими усыпана. Но я не возражал, потому что, если они хотели потратить всю эту энергию на издевательства надо мной, это означало, что они, по крайней мере, опасались моих способностей. Фактически, моя самая последняя выездная игра была на «Энфилде», и я закончил свою карьеру с большим взаимным уважением между мной и подкованной публикой «Ливерпуля».
Я не мог бы сказать того же о публике на «Элланд Роуд». Всегда чувствовалось, что ненависть на этом стадионе немного вышла из-под контроля. Часто она переходила черту, и там произошел мой худший опыт общения с болельщиком. В 1997 году «Лидс» обыграл нас со счетом 1:0, гол забил Дэвид Уэзеролл, и злорадство их болельщиков было ужасающим, но, ладно, ты это принял. Однако, когда я шел к автобусу в своем клубном костюме, только что из душа, этот парень в футболке «Лидса» протолкнулся к другим фанатам, откашлялся и плюнул мне прямо в лицо. В ту долю секунды мне захотелось сделать именно то, что Эрик сделал на «Селхерсте». Там была полиция, и парень почти сразу же оказался в наручниках, но это было унизительно.
В Европе было несколько мест, где нечто подобное казалось опасным, потому что никогда не знаешь, что прилетит трибун. У сборной Дании был отборочный матч чемпионата мира в Афинах, который был остановлен из-за того, что они запускали на поле фейерверки. Это было страшно, но ты должен был смириться с этим. Мы отделались лучшей нулевой ничьей в моей жизни. А еще был матч «Галатасарай» - «Манчестер Юнайтед» в 1993 году, самый безумный опыт. Это был ответный поединок в Лиге чемпионов. Во время первого матча на «Олд Траффорд», который завершился со счетом 3:3, какой-то парень побежал, держа в руках подожженный красный флаг, и я поймал его, поднял и выкинул с поля. Чего я не знал, так это того, что он устраивал политическую демонстрацию, и в течение следующих двух недель я получал всевозможные угрозы. Что-то вроде «Просто подожди, пока доедешь до Турции».
Я не боялся, но потом мы приземлились в Стамбуле. Тысячи болельщиков «Галатасарая» уже были там, встречая нас. Они сделали баннеры. «добро пожаловать в ад». «упокой твою душу, Манчестер». «шмейхель, ты труп». Разъяренные местные следовали за нашим автобусом всю дорогу до города, но я все равно смеялся над всем этим. Я был глупо наивен, просто не чувствовал опасности. Сомнения начали закрадываться, когда на следующий день мы поехали на матч.
Мы отправились на стадион «Али Сами Ен» на два часа раньше, чтобы избежать пробок, и все же в километре от стадиона можно было услышать пение. Он уже был переполнен, и звучал довольно оживленно. Ладно, возможно, это будет непросто.
Мы немного посидели в раздевалке, а затем за час до игры я вышел на поле размяться — один, впереди всей команды. На меня обрушилась стена шума и море лиц, искаженных их чистой ненавистью ко мне. А я поаплодировал всем четырем трибунам.
Моя идея — как всегда, что касается соперника — состояла в том, чтобы не показывать страха. Но, Боже мой, на протяжении всей игры атмосфера была порочной, и хотя никто из нас не был запуган, напуган был судья. Он не защитил нас, в то время как турецкие игроки врезались прямо в нас и допускал все шансы на то, что в футбол будут играть с помощью всевозможных трюков и затяжек времени. Матч закончился со счетом 0:0, и Эрик получил красную карточку после финального свистка за то, что дал понять судье, насколько merde [с фр. — дерьмовой] была его работа.
Чтобы добраться до раздевалок, нужно было спуститься по нескольким ступенькам в туннеле рядом со скамейками запасных, и когда мы спускались по лестнице, турецкая полиция начала бить нас и пинать ногами, замахиваясь на нас дубинками. Эрика ударили. Пола Паркера толкнули. Я пытался удержать одного полицейского на расстоянии, пока Роббо дрался с другим, и мы в полном шоке поползли обратно в раздевалку. Вот теперь-то мы были напуганы. С болельщиками можно было еще разобраться, но с полицией? Войдут ли они в дверь и снова изобьют нас? Арестуют? Куда мы доберемся до Манчестера? Мы пробыли там два часа, пока хаос снаружи не утих и не стало безопасно уходить. Ужасающий опыт.
Когда Эрик давал свою знаменитую пресс-конференцию о сардинах и траулерах, я смотрел прямую трансляцию по телевизору. Мне она безумно понравилась. В прессе в то время была пара настоящих пиявок — реально мерзких журналистов, жаждущих сенсаций и питающихся словами игроков — но Эрик не дал им ничего, никаких взрывных цитат, из которых можно было бы сделать больше историй. Он просто бросил им свои сардины, затем встал и ушел. Это было так забавно.
Мне очень нравится Эрик. Мы остаемся очень хорошими друзьями. Мы делили номер во время выездных матчей, что было очень весело. Он никогда не давал интервью и мало что говорил внутри команды, и даже в раздевалке у некоторых сложилось впечатление, что он плохо говорит по-английски. Но я могу вам сказать, что Эрик бегло говорил по-английски. Один на один он был совсем другим парнем. У нас были долгие, открытые беседы обо всем и ни о чем.
Философ? Нет, я так не думаю. У Эрика есть публичная личность, которая таинственна и артистична, и, да, эти элементы есть в его характере. Он очень хороший актер, мне нравятся его работы в Инстаграм. Но Эрик еще и просто обычный парень. У нас были параллельные и похожие жизни: мы были иностранными парнями в этой раздевалке, которые привезли жен из своих стран и детей одного возраста, поселившись в Англии. У нас были одни и те же проблемы, и мы говорили о повседневных вещах. Он был блестящей компанией.
Что касается поля, я горжусь тем, что делил его с ним. Я думаю, он изменил мою судьбу, потому что он изменил судьбу «Манчестер Юнайтед». Впервые я столкнулся с ним на Евро-92, когда сборная Дании встречалась с Францией в Мальме. Жан-Пьер Папен был их звездой, но в своем предматчевом интервью он сказал: «Конечно, важно, чтобы я выполнял свою работу, но если я не забью, забьет Эрик Кантона». Именно тогда я осознал, сколь высоко Эрика оценивали те, кто играл с ним.
Талант? Он один из лучших футболистов, когда-либо игравших в Англии, и именно сочетание его личности и времени, в которое мы жили, помешало ему стать абсолютной суперзвездой, прославленной, как Месси или Роналду. Красные карточки и бунтарские моменты были использованы против него. В ту эпоху людям не нравилось, что их звезды противоречивы. Я думаю, что сегодня, в эпоху социальных сетей, Эрик был бы настоящей мегазвездой, «Златан плюс». Ныне мир готов к появлению нонконформистов и отдельных личностей.
История, которая во многих отношениях характеризует Эрика: я дружу с Бьярне Риисом, датским велосипедистом, который буквально из ниоткуда взлетел на самую вершину велоспорта. В 1995 году он должен был впервые подняться на подиум на Тур де Франс, и у нас с Бьярне был общий агент в Дании, Оле Фредериксен. Оле сказал, что если он поднимется на подиум, мы должны поехать в Париж на заключительный этап гонки.
«Манчестер Юнайтед» проводил предсезонную подготовку, и у нас был выходной в воскресенье, так что время не было проблемой. Равно как и аккредитация, потому что у меня были хорошие отношения с датской сетью, транслировавшей гонку. В пятницу Бьярне был третьим на горных этапах, так что было ясно, что место на подиуме принадлежит ему. Мы должны были поехать. Но когда мы с Оле попытались забронировать поездку, это оказалось невозможным. Все отели Парижа были переполнены.
В субботу утром, на тренировке, я сказал Эрику: «Ты можешь в это поверить? Мой приятель третий на Тур де Франс, и у меня есть авиабилеты и аккредитация, но ни за какие коврижки я не могу нигде остановиться».
— Э-э, — говорит он. — Просто предоставь это мне. Садись на рейс. Поверь мне. И вообще, я полечу с тобой.
Итак, в субботу днем мы с Эриком летим самолетом в аэропорт Шарль де Голль. Приземляемся. За нами приезжает шофер. В отеле «Интерконтиненталь» есть номера. Ин. Тер. Конти. Ненталь. А комната стоит где-то девяносто фунтов или еще какую-то невероятную цену.
Я добираюсь до номера. Люкс, это невероятно. Но тут же звонит телефон, и это Эрик.
— Просто бросай свои сумки, прими душ, и увидимся внизу, — говорит он. — Я приглашаю тебя на ужин.
Нас четверо плюс Эрик — я, Оле, Сорен Лербю и жена Бьярне Рииса — и у всех у нас есть номера. Эрик ведет нас куда-то, и мы присоединяемся к его друзьям в скромном ресторане где-нибудь в подвале, и еда там изысканная; лучшая еда, которую я когда-либо пробовал. Затем Эрик говорит: «Ладно, сейчас я иду на вечеринку по случаю дня рождения, надеюсь, вы присоединитесь ко мне», и он ведет нас на Пигаль, в этот невероятный бар, где у нас главный стол и сумасшедшая вечеринка. Все подходят: «Привет, Эрик...»
Наконец, он ведет нас в ночной клуб, где мы встаем в начало длинной очереди, и вышибала, конечно же, говорит: «Ах, Эрик...» Снова главный столик. Там находятся друзья и брат Эрика, и это еще одно необычное место.
Было пять или шесть утра, когда я вернулся в свой гостиничный номер. Я проснулся около одиннадцати, раздвинул шторы — и прямо там, под моим окном, был указатель гонки с надписью «осталось 1 км». Никто в мире не смог бы снять номер в отеле в Париже, а Эрик заполучил пять таких — на финишной прямой.
Эрик, кстати, не потрудился прийти посмотреть на саму велогонку, он должен был с кем-то там увидеться.
Эрик вернулся после восьмимесячной дисквалификации в октябре, когда сезон 1995/96 был в самом разгаре, и ему требовалось время, чтобы восстановить свою резкость. Он вернулся в совсем другой «Манчестер Юнайтед». Пол Инс, Марк Хьюз и Андрей ушли — летом Ферги их заменил, — и вместо них в команде было полно молодых ребят: Дэвид Бекхэм, Невиллы, Ники Батт, Пол Скоулз. Мальчики девятнадцати, двадцати, двадцати одного года.
Ни у кого из них даже не было крючков в раздевалке первой команды в «Клиффе» в 1994/95 годах. Она была слишком маленькой, поэтому, хотя они и стали частью основного состава, они все еще пользовались раздевалкой для резервистов по соседству. Однако в течение некоторого времени мы знали, что этот «Класс '92» был особой группой талантов. Поскольку многие наши матчи Премьер-лиги проходили по воскресеньям, мы часто тренировались в «Клиффе» по утрам в субботу и задерживались, чтобы посмотреть матчи молодежной команды.
Если бы вы спросили, кто из молодых игроков «Юнайтед», по моему мнению, мог бы стать звездами, я бы, конечно, начал с Гиггзи. Он был невероятен с самого начала. Вы знали, что у Ники Батта все срастется, а Гари будет достойным игроком просто из-за своего характера. У Фила было больше таланта, и от него многого ожидали. Неоднозначными были Скоулз и Бекхэм.
Скоулзи был маленьким нападающим в классе молодежной команды 92-го года. Было очевидно, что он реально умел играть, но вставал вопрос вопросом о его размерах. Никто, даже Ферги, я думаю, не видел, что он просто ждал, когда его переведут в полузащиту — и он станет одним из лучших игроков Англии за всю ее историю. У Бекхэма была великолепная правая нога, и он мог совершать такие пасы, каких вы никогда не видели, но он был не из тех, кто легко обыграл бы соперника, и он был симпатичным мальчиком. Нужны ли нам были симпатичные мальчики? Аренда в «Престоне» помогла в его создании. Разлученный со своими друзьями и брошенный в единоборства Третьего дивизиона, он выдержал испытание, лез из кожи вон и вернулся готовым.
У Бекса был очень умный футбольный мозг, и его подачи придали нам другое измерение. Скоулз в центре поля был случайностью — его первые матчи были в качестве партнера Эрика по атаке — но подарком. Он мог играть в касание накоротке в стесненных пространствах, так мы раньше играли только вокруг штрафной соперника, в более глубоких зонах. Это позволило нам завладеть мячом прямо в середине поля. Рой очень быстро влися в команду, как и Энди Коул, который прибыл в январе 1995 года. А Эрик был создан специально для того, чтобы играть с Полом. Внезапно весь центр нашей команды комбинировал совсем иначе. На «Олд Траффорд» мы пропустили всего девять мячей за весь сезон и не проиграли ни одного матча в чемпионате.
Выездная форма была хуже. И «Ньюкасл» шел по сезону как поезд. Они оторвались на 12 очков за пятнадцать матчей до конца. При попытке ликвидировать такой разрыв вы сталкиваетесь с огромным количеством элементов, большинство из которых психологические. Обычно мы выигрывали благодаря тому, что шли на риск, но в том сезоне все зависело от качества и безжалостности нашей защиты, и именно поэтому это один из сезонов, которым я горжусь. В последних шестнадцати матчах мы прищучили «Ньюкасл» двенадцатью сухими матчами, причем Эрик забил несколько важных голов.
Мы выиграли титул с преимуществом в четыре очка, и, конечно же, Ферги выиграл игры разума у Кевина Кигана. Позже, когда я работал под руководством Кигана в «Манчестер Сити», я узнал, насколько он был эмоционален. Ключевой момент в сезоне 1995/96 наступил, когда «Ливерпуль» обыграл «Ньюкасл» со счетом 4:3, и Киган отреагировал на победный гол Стэна Коллимора с таким неприкрытым отчаянием, что, наблюдая дома по телевизору, как он обмяк на скамейке, я почувствовал, что только что что-то выиграл.
Затем, после матча с «Лидсом», он разразился своей печально известной тирадой «Мне это понравится». Что менеджерам нужно помнить, когда они дают послематчевые интервью, так это то, что самая важная группа людей, с которыми они говорят в этот момент — это их игроки. Им нужно донести заранее спланированные сообщения, которые зададут тон в раздевалке, где все будут смотреть по телевизору или на своих телефонах. Ферги был мастером: он никогда не выступал перед камерами, пока не поговорил с нами, и он репетировал то, что собирался рассказать средствам массовой информации, сначала говоря это нам.
Поэтому, когда Киган ткнул пальцем в объектив камеры и со слезами на глазах сказал, что ему было бы очень приятно, если бы «Ньюкасл» смог обыграть нас и завоевать титул, его собственные игроки немного потеряли веру, в то время как мы, наблюдая за происходящим у себя дома, ушли с ощущением, что наш менеджер переигрывает их менеджера, что наш парень был сильнее их парня, а мы были сильнее их.
Психология также сыграла свою роль в том, что мы обыграли «Ливерпуль» в финале Кубка Англии 1996 года, оформив Дубль. Был замечательный гол Эрика, но моим самым большим воспоминанием о «Уэмбли» в тот день был момент, когда мы увидели кремовые костюмы «Ливерпуля». Мы были ошеломлены. Вот это да! Посмотрик-ка на них. Этим модникам мы проиграть не можем.
Во время подготовки к матчу Брюси вызвали в кабинет менеджера, и он вышел десять минут спустя, сказав: «Эрик, Питер, Рой, Палли — босс хочет, чтобы мы были там, сейчас же». Как только мы собрались, Ферги сказал нам, что у него есть особый тактический план на игру. Он хотел, чтобы Фил Невилл выступил в роли персонального опекуна Стива Макманамана. В некотором смысле это было неудивительно, потому что Ферги боялся Макманамана. Макманаман был единственным игроком соперника, на которого он когда-либо обращал внимание в Премьер-лиге. Я имею в виду, что он упоминал Алана Ширера и других основных игроков соперника в командных разговорах, но никогда без какого-либо страха. Однако Макманаман всегда заставлял его попотеть. И, честно говоря, Стив был фантастическим футболистом. Ферги всегда думал, что если вывести Макманамана из игры — выведешь из игры весь «Ливерпуль».
Проблема заключалась в том, что, по нашему опыту, когда мы пытались изменить нашу тактику в домашних матчах, она просто не срабатывала. Итак, после того, как Ферги раскрыл свой план «Операция "Останови Макманамана"», наступило молчание, а затем я сказал: «Босс, это плохая идея». Но Ферги стоял на своем.
— Нет, именно так мы все и сделаем, — подтвердил он.
Затем заговорил Эрик. А Эрик никогда не говорил. Он сказал: «Босс... плохая идея».
Ферги сказал: «Да... Хорошо, мы этого не сделаем. Парни, свободны».
Что за невероятный человек Стив Брюс. Он был настолько ориентирован на команду, что никому из нас не сказал, что в его беседе с Ферги один на один перед тем, как нас всех вызвали, тренер сказал ему, что он не будет играть на «Уэмбли» — что его даже не будет среди запасных. Брюси только что вернулся после травмы, но он был нашим капитаном, и финал кубка должен был стать его последней игрой перед уходом из клуба. И его даже не было на скамейке запасных...
Я знаю, что босс всегда сожалел об этом, но Алекс Фергюсон именно такой: с ним никогда не было никакой сентиментальности. Его решения всегда были объективными, и речь всегда шла о следующей победе и следующем трофее.
Еще один чемпионский титул был завоеван в сезоне 1996/97, но я вспоминаю тот сезон со смешанными чувствами. Мы проиграли наши самые серьезные матчи — 0:1 против дортмундской «Боруссии» в обоих матчах полуфинала Лиги чемпионов — и был тот странный период в конце октября и начале ноября, когда мы были обыграны «Ньюкаслом» со счетом 0:5, «Саутгемптоном» со счетом 2:6, «Фенербахче» дома со счетом 0:1 и «Челси» дома со счетом 1:2. Поражение от «Саутгемптона» стало нашим вторым подряд визитом на «Делл», первое произошло в апреле 1996 года, поражение со счетом 1:3 запомнилось из-за печально известной серой формы, в которой мы тогда вышли на поле.
В тот день светило яркое солнце, и поскольку «Делл» был небольшим стадионом, где большие трибуны не отбрасывали тени, поле было полностью освещено солнцем. В матче мы реально не видели друг друга. Когда Дэвид был на правом фланге, и я смотрел, чтобы найти его, он просто сливался с фоном. Ферги взбесился в перерыве, но не на нас, а на беднягу Альберта Моргана, администратора по экипировке. Как будто Альберт был тем, кто придумал дизайн футболок! В конце концов Ферги крикнул: «Переодень их», и мы вышли на второй тайм уже в другой форме — сине-белой — которую Альберт привез с собой. Уступая со счетом 0:3 к перерыву, вторые сорок пять минут прошли, по крайней мере, немного лучше.
Самой неприятной частью сезона 1996/97 была ситуация с участием меня и Иана Райта. Нужно рассказать небольшую ее предысторию. Иан был отличным нападающим, но он никогда не забивал мне. Было особое чувство «я против него», когда играли наши команды, соперничество один на один, которое было только фактором с очень избранной группой нападающих, против которых я играл: Райти, Робби Фаулер и Филиппо Индзаги. Между мной и Индзаги это, вероятно, было честью даже во время наших встреч, в то время как Робби — мне неприятно это признавать — одержал надо мной верх. Но у меня было преимущество над Ианом. Он не скрывал своего желания забить голы в мои ворота, и я сделал несколько невероятных сейвов против него в матчах между нашими командами.
Мне было весело с этим на поле, зная, что чем больше я не подпускал его к себе и чем больше демонстрировал свое «высокомерие» по отношению к нему, тем больше он заводился. Однако я должен подчеркнуть, что с моей стороны соперничество всегда было чисто профессиональным. Райти признался, что ненавидел меня в те дни (правда, только в течение девяноста минут на поле), но я честен, когда говорю, что лично я ничего не имел против него. На самом деле, я восхищался им. Я думал, что он настоящий игрок. И Йон Йенсен, который является одним из моих лучших друзей, всегда говорил мне, что Иан был по-настоящему хорошим парнем.
16 ноября 1996 года «Манчестер Юнайтед» обыграл «Арсенал» со счетом 1:0 на «Олд Траффорд». Была ситуация, когда я нырнул в ноги Иана, а он не остановился, втыкнув свои шипы мне в руку. Ему показали желтую карточку, а я стоял там, пошатываясь, все еще раздраженный стыком. В тот вечер, увидев этот эпизод на «Матче дня», зритель в Кройдоне поверил, что может прочитать по губам, что я говорю что-то на расовой почве, и сообщил об этом в полицию. Впервые я узнал об этом, когда неделю спустя мне позвонил офицер. Он изложил суть жалобы и сказал, что они должны провести расследование.
Я был уверен, что не сделал ничего плохого, и поговорил с Морисом Уоткинсом, адвокатом «Юнайтед». Клуб очень поддержал меня, и Морис сказал мне не переживать. Две недели спустя — по какой-то причине я помню, что был в музыкальном магазине в Уоррингтоне, когда раздался звонок — офицер полиции позвонил снова, чтобы сказать, что расследование ни к чему не привело и мне не будут предъявлены обвинения.
Я думал, что на этом все, но 19 февраля мы отправились на «Хайбери», и в начале игры Иан пошел на пас вразрез, а я вышел из своей штрафной, чтобы попытаться вынести мяч. Мы оба пошли в подкат с полной отдачей и так сильно столкнулись, что нас обоих отшвырнуло в сторону. Мяч остался на месте, и Иан восстановил равновесие и добрался до него первым. Он засмеялся. Наконец-то он собирался забить мне и закатить этот мяч в пустые ворота. Правда мяч был пробит. Он лопнул от силы подкатов.
Это расстроило его, как и упущенные еще два хороших момента. Затем последовал еще один подкат. Я добрался до мяча первым, отбив его ногой, и Иан перепрыгнул через него, сильно вонзив свои шипы мне в ногу. Это было очень больно. На самом деле, это могло бы стать концом моей карьеры, если бы не тот факт, что мне нравилось носить специальные щитки, которые поднимались выше по ноге, чем обычные. Эти щитки находятся в музее «Олд Траффорд», и на одном из них видны следы от шипов, которые доходят прямо до ее верха. Там, где заканчиваются отметины, шипы Иана вонзились мне в колено. У меня до сих пор там шрам.
В сегодняшних реалиях Иан был бы удален с поля и получил бы длительную дисквалификацию. Тогда? Ему даже не показали желтой за этот стык, и я полагаю, что если бы судья должным образом разобрался с инцидентом, всей прискорбной саги о том, что произошло дальше, можно было бы избежать. Вместо этого Иан продолжил игру и имел еще две возможности, одну из которых — удар головой, после чего мяч отскочил от земли вверх, и я переправил его через перекладину. Я смеялся над ним. Он крикнул: «Как твоя ******* нога?»
Игра закончилась, и я сделал нечто, что для меня совсем не в порядке вещей. Я считаю себя невиновным, за исключением вот чего: услышав свисток, я бросился за Ианом и сказал ему: «Не смей ******* делать это снова». Лучше бы я этого не делал. Гнев взял надо мной верх.
Иан побежал в сторону туннеля. Туннель на «Хайбери» был узким, и в его устье всегда дежурил полицейский. Иан добрался до этого полицейского, остановился, встал рядом с ним, а затем, когда я входил в туннель, крикнул: «И никогда больше не называй меня черным *******!» Все в туннеле и рядом с ним, включая журналистов, чьи столы находились поблизости, услышали слова Иана — и он это отлично знал. Это означало, что вся полемика разгорелась вновь, превратившись в заголовки газет на следующий день. Ходили разговоры о том, что меня снова будут допрашивать.
В чем правда? Я не говорил того, в чем меня обвиняли на «Олд Траффорд». Читатель по губам утверждал, что я произнес «черный *******» в адрес Иана. Это совершенно отвратительные слова, и я был бы очень разочарован в любом, кто их произнес. Я не расист. Я ненавижу расизм. Расизм никогда не был частью моего окружения ни в детстве, ни в дальнейшей жизни. Когда я приехал в Англию, я был так впечатлен тем, насколько многокультурной была страна, и, приехав из Дании, где были проблемы с отношением к равенству и иммиграции, я увидел общество, где на самом деле не имело значения, кто ты, и я гордился тем, что являюсь его частью.
После «Хайбери» Футбольная ассоциация заговорила о моем наказании, и на полицию оказали давление, чтобы она возобновила дело. Поговорив с Морисом Уоткинсом и менеджером, мы опубликовали заявление. Я был непреклонен в том, что не сделал ничего плохого, и я вообще не хотел быть связанным с расизмом. Вот почему я отклонил просьбу Футбольной ассоциации о том, чтобы мы с Ианом позировали для фотографии, пожимая друг другу руки. Я не верил, что ФА всерьез или искренне хочет бороться с расизмом, и мне казалось, что их предложение было просто рекламным трюком — и участие в нем означало бы, что я принимаю вину.
Усилия Ассоциации профессиональных футболистов были еще более жалкими. Их исполнительный директор Гордон Тейлор выступил вперед, показав, что он оппортунист мирового класса. Я нуждался в поддержке, и я уверен, что Иан в ней тоже нуждался, но вместо этого Тейлор предложил нам двоим встретиться и устроить шоу примирения перед собравшимися журналистами. Я сказал, что хочу, чтобы Иан извинился за то, в чем он меня обвинил, но Тейлор ответил, что мы оба должны взять на себя ответственность. Я спросил: «За что? Если я это сделаю, я расист — а я не расист». Несколько недель спустя, на прощальном ужине в честь Марка Хьюза в Манчестере, я встретил Тейлора, выходящего из туалета, и прижал его к стенке. Я сказал ему прямо: «Ты худший из всех, кого я когда-либо видел».
В течение нескольких лет мы с Ианом не имели ничего общего друг с другом. Но я знал, что он жалел по поводу того, что произошло на «Хайбери». Йонни Йенсен передал мне, что Иан сожалеет и хочет извиниться, но, пока я все еще играл, я был довольно суров по этому поводу. Я ответил так: «Я не хочу извинений Иана Райта, если только Иан Райт не сделает их публично», и я сожалею об этом. Мне следовало быть более открытым и встретиться с ним наедине — и просто поговорить.
Но ты становишься старше, ты взрослеешь, ты смягчаешься. Я думаю, что это случилось с нами обоими, и в 2002 году мы оказались частью команды экспертов BBC на чемпионате мира. Зная нашу историю, Найл Слоун, тогдашний глава футбольного отдела BBC, изо всех сил старался разделять нас в трансляциях, чтобы мы вообще не находились в одном здании в одно и то же время.
Наша студия находилась в Лондоне, где мы анализировали игры, которые транслировались из Южной Кореи и Японии. Я был в отеле рядом с Телецентром, сидел в баре за чашкой чая, когда Иан прошел через вестибюль к лифтам. Я побежал за ним, схватил его за плечи, развернул к себе и сказал с широкой улыбкой: «Никогда больше, *******, не пинай меня».
Это растопило лед. Райти сказал: «Пит, Пит, Пит, мне так жаль. Я вообще не хотел этого делать, это был просто подходящий момент». Я сказал: «Эй, все нормально, не волнуйся об этом», и в то же мгновение мы сказали: «Мы должны выступить вместе». Я вернулся в бар и позвонил Найлу, но он сказал: «Да, да, вы оба хотите выступить.» Иан уже позвонил ему.
Мы выступили на одной передаче, и нам реально понравилось быть друг с другом. Большинство матчей чемпионата мира 2002 года в Великобритании проходили во время завтрака, и почти каждый день Иан, Алан Хансен, Гари Линекер и я уходили после трансляции и вместе играли в гольф. Мы с Райти стали хорошими друзьями и таковыми и остались. На самом деле, я зайду так далеко, что скажу, что обожаю этого парня. Как можно не любить кого–то, кто может пробивать мячом по всей площадке в раунде гольфа, но при этом оставаться в игре, уходя на 17-ю лунку, а затем позвонить своему профессионалу гольфа из гольф-кара, чтобы получить советы по своему последнему удару?
Я хочу покончить с этим. Я ненавижу расистов. Я ненавижу то, через что пришлось пройти чернокожим футболистам. Я ненавижу, как с ними обращались в мое время. Я рад, что футбол, хотя в нем все еще много проблем, сейчас стал лучше. Что касается Иана, то даже на пике наших сражений я не испытывал к нему враждебности. Я думал, что он превосходный игрок и один из наших самых сложных соперников, жесткий, но полный страсти.
Я всегда видел в нем кого-то с похожими на меня чувствами по отношению к игре. Для него футбол, его клуб и борьба за победу, казалось, значили все, и я был таким же. В своих интервью, когда он еще играл, он говорил от чистого сердца, что я одновременно любил и завидовал, и он применил этот подход к вещанию. Он один из моих самых любимых экспертов, потому что он такой страстный, говорит по существу и честный. Не многим людям сходит с рук быть по-настоящему честными и выкладываться на 100% на телевидении — но ему это удается.
Итак, если то, что произошло почти четверть века назад, было источником боли, то, если вы сейчас произнесете при мне имя Иана Райта, моя первая мысль будет: Я так рад, что он мой друг. А вторая — Боже мой, я бы с удовольствием поиграл с ним.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
