«Хиллсборо: Правда» 10. Цензурирование «Хиллсборо»
***
Катастрофы делают хорошие телерейтинги. Обломки последствий пробуждают воображение: как погибли жертвы, как кто-то выжил. Драматические рассказы, иногда в прямом эфире со сцен бедствия, дают наглядное представление об ужасе и героизме. Некоторые материалы заставляют задуматься, они информативны и даже вдохновляющи. Многое беспричинно, навязчиво и отвратительно: порнография трагедии. Иногда существует программа, составленная с состраданием, в которой содержится тщательно отредактированная информация о наихудших сценариях.
Ближе к концу интенсивной программы о том, как спасатели страдают от посттравматического стресса, бывший сотрудник полиции Южного Йоркшира подробно и честно рассказал о том, как он осознал ущерб, нанесенный ему на «Хиллсборо». Жизнь с тем, что он чувствовал, была личной виной за то, что не смог вдохнуть жизнь обратно в тех, кого он пытался спасти, переживания ошеломили его. Но его страдания были связаны не только с его усилиями на трибунах.
Тихо и тщательно подобранными словами он сказал: «В тот день полиция потеряла много достоинства и гордости. Люди пытались изменить правду и приукрасить некоторые детали и просто не признаваться в некоторых деталях, чтобы это был более гигиеничный день для всех заинтересованных сторон. Это было невероятно разрушительно, и ты почти ощущаешь, что после того дня ты никогда уже больше не был чистым и никогда не сможешь снова быть чистым». Когда камера поднялась над пустынной трибуной «Лепингс-лейн», пошли титры.
Это был захватывающий комментарий. Правда изменилась? Более гигиеничный день? Запятнанный приукрашенными объяснениями? Никто не говорил этого раньше. Кто этот бывший полицейский и к чему он клонит? Вопросы были глубокими, но была упущена их актуальность. Офицер полиции, травмированный своим опытом на «Хиллсборо», чьи страдания, согласно программе, усугублялись «попытками старших офицеров полиции скрыть свои ошибки», высказался, и никто его не слушал.
Несколько месяцев спустя, холодным ранним зимним днем высоко в горах над Хатерсейджем, бывший полицейский вспоминал ужасные моменты в загонах, когда он боролся за спасение жизней. Он помнил боль и печаль, гнев и оскорбления, чувство неудачи. Но он также подробно описал последствия. Момент, когда молодого полицейского с восьмилетним стажем попросили изменить свои показания.
Как и любой другой дежурный офицер на «Хиллсборо», посланный старшими офицерами, чтобы написать свои «воспоминания» о том дне, он «написал все, как было», с недостатками и всем прочим. Их краткое описание: предоставить полные и подробные отчеты, включая чувства, эмоции и впечатления. Это были не обычные полицейские показания, которые были мягкими, фактическими и написанными на бланках Закона об уголовном правосудии. Они были написаны от руки на чистых листах формата А4. Полицейские думали, что это как-то связано с психологической помощью, например, «выбросить все это из своей системы».
Но это было не так. Прогуливаясь по первым снегам зимы, бывший полицейский рассказал, как он получил обратно текстовую версию своих воспоминаний. Она была снабжена комментариями, целые предложения были вычеркнуты, слова изменены. Его самые личные комментарии, его переживания были удалены. Кто-то систематически просматривал его воспоминания и переделывал их. Он был выпотрошен: подразумевалось, что «воспоминания» были взяты и превращены в «показания». Это была невероятная история и самая необычная практика.
Несколько месяцев спустя он достал папку с бумагами. Он достал шесть страниц текстовых воспоминаний, измененных в точности так, как он описал. Все 154 предложения или фразы из его оригинальных рукописных воспоминаний были там. Но через 57 из них проходила перечеркивающая линия. Еще 28 были существенно отредактированы. Заявление сопровождалось письмом: письмом адвоката от одной из ведущих фирм севера, «Хаммонд Саддардс», адвоката полиции Южного Йоркшира. На нем стояли инициалы старшего партнера, Питера Меткалфа, и оно было адресовано главному суперинтенданту Дентону из службы управления полицией Южного Йоркшира.
В письме от 15 мая 1989 года говорилось: «У нас есть следующие дополнительные комментарии по заявлениям, запрошенным расследованием в Уэст-Мидлендс. Как и прежде, упоминание имени без комментариев указывает на то, что заявление было прочитано, и у нас нет предложений по пересмотру или изменению». Слова «пересмотр» и «изменение» были ошеломляющими. Они подразумевали, что воспоминания полицейских, написанные самостоятельно и не подтверждённые свидетельскими показаниями, были отправлены адвокатам, где они были тщательно изучены в рамках процесса преобразования в официальные заявления.
В письме под заголовком «Отряд №21» были названы три полицейских. К имени сержанта были прикреплены слова: «Хорошее заявление, но он, возможно, пожелает пересмотреть некоторые комментарии на страницах 3/4 относительно своих взглядов, прежде чем осознает серьезность инцидента». На самом деле фраза, которая в конечном итоге была отредактирована, гласила: «Мы уже были рядом с угловым флажком, но все еще не понимали паники или тревоги со стороны болельщиков на поле...» За этим последовало имя другого офицера без комментариев.
Далее было написано имя бывшего полицейского. После него было написано: «Это личное и образное описание, которое, как мы полагаем, не обязательно подходит в его нынешней форме для представления в качестве фактического заявления для расследования в Уэст-Мидлендс». Совет был недвусмысленным. Без серьезных изменений его воспоминания не достигли этой оценки; исправленные воспоминания, полученные им от его старших офицеров, по-видимому, были оценены.
С этого момента он чувствовал себя «преданным» полицией, униформой. Другие полицейские обсуждали процедуру и были недовольны тем, что им пришлось изменить свои воспоминания. От обычной практики отказались. Им велели не записывать отчет о прошедшем дне в свои записные книжки, а затем дали листы бумаги для записи личных эмоциональных отчетов, ни одна из процедур Закона об уголовном правосудии не была соблюдена. По мнению бывшего офицера, «Хиллсборо» подвергался «санитарной обработке».
Много лет спустя, уйдя из полиции и борясь с наследием посттравматического стресса, он по телевидению на всю страну рассказал свою историю. Последовавшие за этим прогулки по вересковым пустошам совпали с трансляцией «Хиллсборо» и массовой рекламой, окружающей фильм. Когда Джек Стро объявил о судебном разбирательстве, несмотря на оговорки в отношении его компетенции, бывший полицейский офицер согласился дать показания.
Его встреча с судьей состоялась в Министерстве внутренних дел 24 октября 1997 года. До своего прибытия лорд-судья Стюарт-Смит не знал, с каким из бывших полицейских он будет встречаться. Стюарту-Смиту было представлено измененное заявление и сопроводительное к нему письмо. Он сидел и читал их, время от времени останавливаясь, чтобы уточнить слово, неузнаваемое под изменениями. Стюарт-Смит заявил, что, насколько он понимает, полицейских попросили написать личное «описание того, что произошло в тот день», по их собственным словам, «со всеми [их] в то время чувствами и эмоциями». Стал бы он «включать все это», если бы его попросили дать свидетельские показания? Хотел бы он, «чтобы это первоначальное заявление вошло в качестве свидетельского показания...?»
Вопрос перешел к самой его сути. Конечно, полицейские не ожидали, что их личные воспоминания станут официальными заявлениями. Никто не ожидал, что их собирали именно для этой цели. Но они также не рассматривали возможность того, что их воспоминания станут шаблоном для их заключительных заявлений. Бывший полицейский прокомментировал это так: «Если бы вы попросили меня сесть и написать заявление полицейского свидетеля будучи профессиональным свидетелем, очевидно, это сильно отличалось бы от написанного [его личных воспоминаний]. Но ни на каком из этапов разбирательства меня об этом не просили».
Стюарт-Смит, казалось, не обратил внимания на ответ, продолжая давить на бывшего полицейского, указывая на то, что «не должно было быть вырезано» из его первоначальных воспоминаний. Он невозмутимо ответил, что не понимает, почему с самого начала не были приняты заявления по Закону об уголовном правосудии. Процедура, по словам судьи, была «в интересах полиции Южного Йоркшира и их адвокатов». Знал ли Стюарт-Смит ранее, «что это происходит... в отношении полицейских, дающих показания?» Уклонившись от ответа, судья ответил: «У меня не было опыта подобных катастроф».
Бывший полицейский был убежден, что целью полиции было «повсеместное» устранение любой критики в адрес старших офицеров или их неорганизованности. Полицейские встречались со старшими офицерами, и их «просили/заставляли подписывать бумаги, которые они не хотели [подписывать], которые были изменены». Соглашались ли они с этими «просьбами» или нет, он «не мог сказать». Но он вспомнил, что через несколько дней после катастрофы «некий главный суперинтендант» пригласил его и других полицейских выпить; «Нам так и сказали: "Послушайте, если мы все не соберемся с мыслями и не приведем все в порядок — покатятся головы". И нам недвусмысленно сказали, что...» Стюарт-Смит оборвал его на полуслове, по-видимому, не заинтересовавшись спецификой беспрецедентных учений в Южном Йоркшире.
Стюарт-Смит был проинформирован о том, что полицейские значительно гневались «по поводу того, как это было впоследствии провернуто», но они не хотели высказываться. Многие полицейские считали, что эта процедура была организованной попыткой высшего руководства «цензурировать все мероприятие и защитить себя». Любая «честь», связанная с полицией Южного Йоркшира, «которая... в то время была значительной, для меня исчезла». Он больше не мог «носить форму с какой-либо гордостью»; то, что произошло, было «не то, во что я верю...»
Среди офицеров ощущалось общее чувство цинизма: «Нас попросили сделать это таким образом, чтобы можно было внести изменения, а затем представить это на рассмотрение». По словам бывшего офицера, это было «беспрецедентно». Он сомневается, что изменения были бы внесены, если бы заявления были сделаны официально и были бы засвидетельствованы. В то время он ожидал, что это «будет сделано честно, справедливо и беспристрастно... Я не верю, что это было так». Судья, по-видимому, был озабочен содержанием, а не процессом, результатом, а не намерением. Сосредоточившись только на том, что именно было изменено, он, казалось, не беспокоился о неправильности самой подобной практики. Более того, он одобрял ее.
* * *
Итак, что же происходило в полиции Южного Йоркшира в дни и недели, последовавшие за катастрофой? Насколько обширной была практика пересмотра и изменения воспоминаний полицейских? И, кто об этом знал? В полиции Южного Йоркшира старшие офицеры стремились подготовить свои дела. Они хорошо знали, что полицейская операция в тот день находилась под пристальным вниманием, особенно решения и действия старших офицеров.
На встрече в октябре 1997 года с одной из семей Стюарт-Смит подтвердил, что полицейские не пользовались записными книжками — обычная процедура после инцидента: «То, что их попросили сделать, когда они вернутся в участок или куда-то еще...», было «написать заявление своим собственным почерком... о том, что они делали в тот день». Оценка Стюарта-Смита подтвердила рассказ бывшего полицейского. В своем докладе Стюарт-Смит отметил, что на совещании старших офицеров Южного Йоркшира через два дня после катастрофы было решено, что полицейские, «главным образом вовлеченные» в событиях на «Хиллсборо», должны составить свои воспоминания и передать их своим непосредственным руководителям.
Согласно отчету Стюарта-Смита, эта практика быстро стала институционализированной. Главный суперинтендант Уэйн из полиции Южного Йоркшира проинструктировал старших инспекторов, чтобы они получили воспоминания от своих полицейских на простой бумаге — и чтобы они были написаны «не в соответствии с правилами Закона об уголовном правосудии».
«Наша работа, — говорилось в инструкции, — состоит лишь в том, чтобы собрать все доказательства, которые сотрудники полиции Южного Йоркшира могут предоставить своему главному констеблю, чтобы мы могли предоставить подходящее дело от имени полиции для последующего расследования». Инструкции Уэйна были распространены по всему подразделению. Стюарт-Смит, хотя и не воспроизводил их в своем докладе, пришел к выводу, что они «по-видимому, требуют фактического изложения».
На встрече старших чинов Южного Йоркшира, адвокатов и адвокатов полиции, КА (королевский адвокат) сообщил, что «операция по сбору доказательств» была исключительно для «информации юридических консультантов». Таким образом, «любые заявления, сделанные с этой целью, будут конфиденциальными», что означает, что они не будут подлежать разглашению. Это будет «своего рода катарсис»: конфиденциальный процесс, в ходе которого «юридические консультанты будут выбирать, что они хотят оставить или убрать». Питер Меткалф из «Хаммонд Саддардс», адвокат полиции, напомнил, что «заявления были предназначены для использования в целях расследования лорда судьи Тейлора», но, насколько ему было известно, «не предназначались для формирования заявлений по Закону об уголовном правосудии».
В то время как это происходило в полиции Южного Йоркшира, полное полицейское расследование со стороны внешних подразделений, Уэст-Мидлендс, уже шло полным ходом. Следователи собирали доказательства, включая заявления, для расследования дела Тейлора и уголовного расследования. Через неделю после катастрофы следователям из Уэст-Мидлендс сообщили, что полиция Южного Йоркшира начала собирать «корыстные заявления» от своих полицейских. Другими словами, следователи из Уэст-Мидлендс знали о «воспоминаниях».
Всего две недели спустя адвокат по расследованию дела Тейлора через следователей Уэст-Мидлендс запросил примерно 120 воспоминаний, собранных в Южном Йоркшире. 7 мая 1989 года глава следственной группы Уэст-Мидлендс направил главному констеблю Южного Йоркшира письмо, в котором содержалась ссылка на «письменные воспоминания полицейских». К тому времени главный суперинтендант Дентон из отдела управленческих услуг Южного Йоркшира возглавлял внутреннюю группу проверки, которой было поручено проверять и анализировать воспоминания по мере их сбора. Он встретился с Питером Меткалфом, чтобы обсудить запрос расследования Тейлора. По словам Стюарта-Смита, «было решено, что многие [воспоминания] могут быть пригодны для передачи в том виде, в каком они и находились, но некоторые могут включать комментарии и предположения, и, возможно, их придется переделать». Дентон отправил первую партию к Меткалфу вместе с сопроводительной запиской, которая гласила: «Без сомнения, вы посоветуете мне, как правильно предоставить эти документы полиции Уэст-Мидлендс».
Меткалф в письме Стюарту-Смиту прокомментировал: «С течением времени трудно сказать, почему был принят именно такой подход. Перечитывая досье, я думаю, что оно вытекало из процедуры, принятой со старшими офицерами, и в частности с полицейскими, которые понесли основную тяжесть критики прессы после катастрофы... эти люди подверглись серьезной критике и вполне могли ожидать дальнейшей критики в ходе расследования». Соответственно, Меткалф пришел к выводу, что принятая процедура была «совершенно уместной».
Стюарт-Смит отметил, что за пять недель адвокатам поступило более 400 воспоминаний. Из них, по его подсчетам, 253 прошли без комментариев, а 60 были «слегка» изменены. Более 90 заявлений были рекомендованы к изменениям. И на этом все не закончилось. Поскольку следователи из Уэст-Мидлендс запросили дополнительные заявления, группа по рассмотрению в Южном Йоркшире обратилась к полицейским с просьбой внести изменения, которые соответствовали схеме рассмотрения, принятой адвокатами.
В ходе своей проверки Стюарт-Смит изучил «примерно сотню исправленных заявлений, в которых на основании комментариев адвокатов могло быть упомянуто что-то существенное». Он пришел к выводу, что 74 из них «не имеют никакого значения». В остальных 26 случаях были исключены «комментарии и мнения», главным образом критические замечания офицеров в отношении полицейской операции. Они касались отсутствия радиосвязи и плохой передачи информации, нехватки полиции на «Лепингс-лейн» и «отсутствия организации со стороны старших офицеров в спасательной организации». Что касается «комментариев и мнений», то Стюарт-Смит считал, что адвокатов «нельзя критиковать за то, что они рекомендовали убрать эти замечания».
Стюарт-Смит выразил озабоченность только по поводу десяти заявлений. В пяти из них были исключены «фактические замечания», «которых, возможно, не должно было быть». В четырех были отредактированы «неявные» фактические замечания. Десятый, который сильно критиковал командную структуру, «паралич» диспетчерской, нехватку рабочей силы, неспособность отсрочить начало матча и самодовольство по поводу охраны на «Хиллсборо», был исключен Стюартом-Смитом. Критика была «вопросом мнения и комментариев».
Рассматривая вопрос об исключении «фактического материала», Стюарт-Смит согласился с тем, что «адвокаты должны вынести решение о том, следует ли исключить материалы, не имеющие отношения к делу полиции». В конце концов, полиция Южного Йоркшира «считала, что находится в обороне», и это «восприятие» разделялось их «юридическими советниками». Стюарт-Смит считал «понятным», что полиция не должна «ничего удалять». Тем не менее он пришел к выводу, что «по крайней мере в некоторых случаях было бы лучше», если бы некоторые из вычеркиваний не были произведены. Это было «в худшем случае... ошибкой суждения», и судья не считал, что «адвокаты были виновны в чем-либо, что можно было бы расценить как непрофессиональное поведение».
Стюарт-Смит признал, что произошедшее было «хорошо известно следственной группе лорда Тейлора», как и полицейским следователям Уэст-Мидлендс. По его мнению, следователи из Уэст-Мидлендс «не могли вовремя взять показания» для расследования Тейлора. Тейлор был «явно хорошо осведомлен о том, что первоначальные самописные заявления [воспоминания] проверялись адвокатами и в некоторых случаях изменялись». Стюарт-Смит «не сомневался» в том, что Тейлор «знал или подозревал, что критика полицейской операции или поведения их старших офицеров полиции была исключена...»
На самом деле, чувствительность, связанная с изменениями, достигла апогея во время расследования Тейлора. Сотрудника полиции Южного Йоркшира подвергли перекрестному допросу на предмет содержания его воспоминаний. Выяснилось, что вопрос, поднятый в ходе его перекрестного допроса, касался комментариев, которые были вычеркнут из его первоначального заявления. Другими словами, первоначальные, неотредактированные воспоминания полицейского были по ошибке переданы следствию. Руководитель расследования в Уэст-Мидлендс Мервин Джонс счел это нарушением договоренности, которую он «заключил с главным констеблем Южного Йоркшира».
Спор сосредоточился на вычеркнутом абзаце, который гласил: «Давку за пределами стадиона можно было бы лучше контролировать с помощью большего количества полицейских и лучшего регулирования потока болельщиков... так зная стадион, как я, и как заполняется трибуна «Леппинг-Лейн», возможно, было бы лучше направить болельщиков, входящих через открытые ворота, в боковые зоны [боковые загоны]».
В письме, написанном Мервину Джонсу от имени расследования Тейлора, адвокат казначейства прокомментировал, что «абсолютно нет причин» исключать «выражения мнения» сотрудниками Южного Йоркшира, «когда они затрагивают вопросы, имеющие отношение к общественному расследованию...» Но он признал, что «ввиду личного обязательства, которое вы дали главному констеблю Южного Йоркшира», адвокат по расследованию «согласен с тем, что было бы нецелесообразно использовать первоначальное заявление для целей расследования, когда оно было заменено последующим заявлением».
* * *
Интерпретация того, что произошло в ходе пересмотра и изменения воспоминаний полиции Южного Йоркшира, представленных Стюартом-Смитом в его отчете о проверке, кажется не совсем точной. Запрос главного суперинтенданта Уэйна, распространенный по всему подразделению через старших офицеров, фактически подчеркивал, что «учения по сбору информации» не имели «никакой связи с расследованием..., проводимым группой, возглавляемой мистером Диром, главным констеблем Уэст-Мидлендс». Неудивительно, что полицейские, которые, как их просили, представили свои воспоминания, были удивлены, узнав, что они были использованы в качестве основы для официальных заявлений для следователей Уэст-Мидлендс.
Полицейские не были проинформированы о том, что «юридические консультанты будут выбирать, что они хотят оставить или убрать», но такое решение уже было принято. Что касается того, что Стюарт-Смит был удовлетворен «фактическим отчетом», запрос Уэйна включал дополнительные вопросы помимо времени, обязанностей и ответственности: «Каково было настроение болельщиков?; Действия стюардов — выполняли ли они свою работу?; Были ли какие-либо сбои в радиопередачах?; Что вы делали с телами? В какой части стадиона? Переносили ли вы тела, если да, то куда? Передавали тела другому полицейскому, если да, то кому? Он попросил дать краткое описание тел, с которыми имели дело сотрудники, и заключил: «Полицейские должны включать в свои заявления свои страхи, чувства и наблюдения». Без сомнения, вопросы и указания Уэйна выходили далеко за рамки «фактических» вопросов. Они ожидали и даже требовали личных комментариев и мнений.
При оценке значимости вычеркивания или изменения утверждений Стюарт-Смит был озабочен исключительно установлением того, являются ли они «комментарием или мнением». Перечитывая сотни заявлений, представленных для расследования в Уэст-Мидлендс, все проверенные, многие измененные, неизбежный факт остается фактом: они были пронизаны комментариями и мнениями. Вряд ли какие-либо из порой грубых нападений на болельщиков «Ливерпуля» были исправлены. На самом деле, каждое упоминание о поведении болельщиков, алкоголе или агрессивности было подчеркнуто и сопровождено комментариями.
Стюарт-Смит знал это. На своей встрече в ноябре 1997 года с Ричардом Уэллсом, тогдашним главным констеблем Южного Йоркшира, судья прокомментировал, что «существовала тенденция удалять мнения и невоздержанные высказывания о старших офицерах полиции, но оставлять аналогичные материалы о плохом поведении болельщиков "Ливерпуля"». Это было, продолжал он, «предметом беспокойства, что, по-видимому, таким образом существует закономерность изменения материала». Стюарт-Смит также встретился с бывшим главным суперинтендантом Дентоном. Адвокаты, предположил Стюарт-Смит, «стремились исключить... комментарии, домыслы и сквернословие». Дентон добавил: «Мнения и эмоциональные высказывания». Стюарта-Смита поразило, что, как правило, «устранялась критика старших офицеров, но не было соответствующего устранения критики болельщиков».
Таким образом, Стюарт-Смит хорошо знал, что воспоминания полицейских были проверены и изменены, чтобы хорошо отразиться на реакции полиции, но плохо на поведении болельщиков. Хотя в своем отчете он заявил, что полиция Южного Йоркшира заняла «оборонительную позицию», он не смог выразить свою озабоченность так сильно, как во время встреч с Уэллсом и Дентоном.
Ни действенность, ни содержание дополнительных бесед с Дентоном также не попали в отчет о проверке. Стюарт-Смит бросил Дентону вызов: «Некоторые из этих изменений, похоже, действительно меняют фактическую позицию», добавив: «...это не ваша функция, не так ли, менять фактические материалы?» Дентон ответил: «Нет, это не так, но я и не менял их, сэр... все изменения предложил мистер Меткалф. Полиция вообще не предлагала никаких изменений».
Тем не менее, многие снабженные комментариями заявления не только содержали комментарии группы рецензентов Дентона, как обсуждалось выше, но и изменения были написаны их почерком. Стюарт-Смит пропустил это мимо ушей, ответив, что Меткалф, адвокат полиции, подтвердил, что он «просто дал совет» и никаких «указаний на то, что какие-либо конкретные изменения должны быть внесены». В письме Стюарту-Смиту Меткалф подтвердил, что он «прочитал заявления и сделал комментарии по факсу» Дентону. Он «не менял никаких заявлений», но «предложил изменения... в основном вычеркивание комментариев или впечатлений». Дентон не согласился, заметив, что Меткалф даже предлагал внести изменения в конкретные слова.
Конечно, по крайней мере одно письмо Дентону от Меткалфа, в котором говорилось о заявлениях полицейских, касалось «предложений по пересмотру или изменению». Стюарт-Смит не стал развивать этот момент, но спросил Дентона, как были сделаны изменения: «Вы вычеркнули то, что, по вашему мнению, не должно было быть, а затем предложили полицейским подписать исправленное?» Дентон ответил, что это было «во многом совместное дело».
Он продолжил: «Это была огромная задача, потому что там было более тысячи заявлений… Одним словом, то, что пришло от мистера Меткалфа, перешло к той команде, которая предложила поправки, а к тем, кто после ушли… и он видел, как отдельные люди [полицейские] «обсуждали» свои изменения в заявлении, и возвращались с подписанными заявлениями, которые и были отправлены в полицию Уэст-Мидлендс».
По словам Дентона, было неизбежно, что полиция Южного Йоркшира будет проверять, пересматривать и изменять заявления полицейских в своих интересах. По его словам, они «стояли спиной к стене», и для них было «абсолютно естественно думать о том, чтобы защитить себя». Это была красноречивая цитата человека в эпицентре шторма. И это явно отсутствовало в отчете Стюарта-Смита.
* * *
Когда Джек Стро объявил о результатах проверки Стюарта-Смита в Палате общин, он посвятил всего три предложения пересмотру и изменению заявлений полиции, отметив, что судья был удовлетворен тем, что «расследование лорда Тейлора никоим образом не было скованно или затруднено тем, что произошло». Он также сообщил Палате, что материалы, рассмотренные комиссией, будут помещены в библиотеку общин: «Позвольте мне пояснить, что материалы, которые будут опубликованы, будут включать все первоначальные заявления, сделанные сотрудниками полиции Южного Йоркшира, вместе с исправленными версиями, представленными в ходе расследования Тейлора».
Одиннадцать не занесенных в каталог коробок, содержащих более тысячи рукописных документов в разные моменты их перехода от воспоминаний к заявлениям, были помещены в библиотеку. Включены были не все заявления. Из материалов ясно, что основной функцией группы по обзору Южного Йоркшира не было улучшение презентации или вычеркиванию всех комментариев и мнений. Речь шла об ограничении ущерба: вынесении критических замечаний, явных или подразумеваемых, в адрес старших офицеров. Предлагаемые изменения варьировались от нескольких важных слов до целых страниц.
Команда Дентона, похоже, действовала тщательно. Даже сообщения о переданном по радио суперинтендантом Маршаллом запросе на диспетчерский пульт открыть ворота С были тщательно изучены и изменены. Многие полицейские заявили, что просьбы Маршалла, поскольку Дакенфилд не отвечал, становились все более отчаянными. Типичными удаленными комментариями были: «Передаваемое сообщение становилось все более и более неистовым... нотка настоящего страха и паники была в голосе запрашивающего полицейского»; «с каждым разом оно становилось все более неистовым»; «казалось очень взволнованным»; «звучало чрезвычайно взволнованно и расстроено». Последнее было изменено на: «Я заметил, что в его голосе звучала настойчивость». В другом заявлении «практически визжал» превратился в «громко говорил». Многочисленные отсылки на «панику» и еще одно на «мольбу» были удалены.
Отсутствие руководства и направления со стороны старших офицеров, когда произошла роковая давка, регулярно фигурировало в воспоминаниях полицейских. Типичными удалениями были: «Некоторые старшие инспектора бросались в глаза своим отсутствием»; «... в отсутствие инструкций...»; «Старших офицеров не было...»; «... и поэтому я не получал никаких указаний»; «В течение всего времени, пока я был на поле или на задней части трибуны, я не видел ни одного полицейского выше звания сержанта...»; «...и не получал никаких инструкций от какого-либо командира»; «Я не видел никаких старших инспекторов»; «Другие старшие офицеры были на поле, но казались в таком же замешательстве, как и многие остальные полицейские».
В длинном отрывке, удаленном из воспоминаний инспектора, говорилось, что во время предматчевого брифинга «не было упомянуто о том, что ворота туннеля используются для контроля входа толпы». Он продолжил: «Хотя в редких случаях в прошлом я использовал ворота, ближайшие к вестибюлям, чтобы контролировать поток из туннеля рядом с южным загоном». Аналогичным образом, вопрос, поднятый в заявлении другого полицейского, также был удален: «Почему раздвижные двери в задней части туннеля не были закрыты в 14:45, когда эти участки стадиона были заполнены, как на матче «Манчестер Юнайтед» в этом сезоне?»
В некоторых случаях целые отрывки были удалены и заменены версиями, которые значительно изменили их смысл. Полицейский на дорожке по периметру, поняв, что болельщики умирают в загонах, записал конфронтацию со старшим офицером: «Я двинулся вдоль забора к воротам. Затем я увидел, как другой констебль начал открывать одни из ворот, и он спорил с инспектором, который велел ему снова закрыть их. Констебль отвернулся от инспектора и открыл ворота забора. Из-за шума внутри стадиона я не мог расслышать, что было сказано. Как только ворота забора открылись, люди просто высыпали наружу...» После изменение это превратилось в просто: «Я двинулся вдоль забора к воротам, из которых, как только они открылись, люди буквально высыпали наружу...»
На поле полицейские стояли рядом «без каких-либо дальнейших приказов или действий от кого-либо». Этот отчет продолжался: «Не было [sic] никаких указаний, данных мне/нам каким-либо присутствующим старшим офицером полиции… Там, казалось, было несколько инспекторов, но никто никому не отдавал приказов или инструкций. Нас, казалось, недостаточно использовали... Весь этот отрывок был удален вместе с более поздним комментарием: «Я был удивлен задержкой в этом объявлении [по громкой связи] и почувствовал облегчение от того, что кто-то, наконец, дал хоть какие-то инструкции о серьезности инцидента».
Полицейские язвительно критиковали отсутствие организованного реагирования. Это распространялось и на комментарии до катастрофы. Полицейский, размышляя о серьезном присутствии полиции по периметру дорожки задолго до начала матча, заявил: «Это было несколько чрезмерно с 10:30 утра, все эти ребята могли бы быть лучше использованы, например, до 12:30, наблюдая за питейными заведениями рядом с футбольным полем. То, что 20 полицейских стояли в течение двух часов, и почти никого не было на стадионе, было пустой тратой времени». Отрывок был удален и заменен словами: «В это время в этом месте нам нечего было делать».
Позже, когда полицейские осознали всю серьезность происходящего, информационное взаимодействие стало напряженным. «Мы оставались там несколько минут, и после того, что казалось путаными радиосообщениями, нас затем попросили...» было изменено на «... ряд радиосообщений, которые нам было трудно услышать из-за шума на стадионе, нас попросили...» Другой полицейский вспоминал: «Казалось, ни у полицейских в нашем отряде, ни у болельщиков «Ноттингем Форест» не было никакой информации о том, что происходит». Это было заменено словами: «На данном этапе мы не были уверены в том, что произошло».
Эта форма удаления повторялась во многих заявлениях, например: «До сих пор мы не получили подтверждения того, что происходило ни по радио, ни по танго...»; «...болельщики были более осведомлены о том, что происходило»; «...но нам все еще не сообщили по официальным каналам, что именно произошло»; «...и все, что мы получали [по радио], было искажено и непонятно». Опять же, эти удаления изменили смысл отрывков. Полицейский на Западной трибуне утверждал: «Люди были очень агрессивны, потому что им не поступало никакой информации. Казалось, никто не знал, что происходит, и на задней части трибуны царила полная неразбериха». Это было изменено: «Люди были очень агрессивны».
Несмотря на то, что старшие офицеры по понятным причинам допустили ошибки в суждениях в суматохе спасательной операции, любой намек на критику был удален. Типичный удаленный отрывок гласил: «Сотрудник по надзору потребовал, чтобы болельщиков перевели обратно на трибуну. Это, однако, было опротестовано другими полицейскими как очень опасное и неподходящее в то время действие. Об этой идее после позабыли [sic]».
Другой полицейский на Западной трибуне заявил: «И констебль [имя], и я обсудили друг с другом, что, что бы там ни происходило, полицейские, которые были там в количестве около трех, не справятся с ситуацией». Вне стадиона полицейский мог «вспомнить, как сказал коллегам в фургоне, что мы начинаем терять контроль...» Другой офицер заявил: «В диспетчерской, похоже, случился какой-то паралич». Все три отсылки на потерю контроля были удалены.
В спортзале сержант рассказал старшему офицеру, что происходит на трибунах. Как и следовало ожидать, старший офицер «недоверчиво посмотрел на меня, когда я сказал ему, что видел несколько мертвых. К нему тут же вернулось самообладание...» Эта отсылка была удалена. Так же как и комментарии об условиях в спортзале в разгар последовавшего хаоса: «Одна половина спортзала, казалось, была полна мертвых тел, и наряду с многочисленными присутствующими полицейскими, поначалу все это было малоогранизовано». Это превратилось в: «Одна половина спортзала, казалось, была полна мертвых тел, и полицейские там усердно работали, чтобы организовать временный морг». Отсылка другого полицейского на «полную неразбериху во время событий» в спортзале была удалена.
Проверяющие сотрудники иногда прилагали заметки к воспоминаниям, уточняя изменения или требуя дальнейшего рассмотрения. Например, к воспоминаниям одного полицейского был приложен комментарий: «Паника и истерия — я полагаю, он имеет в виду настроение болельщиков, а не полицейское руководство?» Более старший офицер по проверке отметил: «Видел. Договорились, как указано выше. Хорошо». К другому заявлению прилагалось следующее: «Хаос и паника. Я считаю, что это связано с состоянием болельщиков, а не с управлением событиями полицией». «Видел. Хорошо». В другой записке офицеру, проводящему расследование, было поручено «поговорить с полицейским по поводу прилагаемого заявления и рассмотреть области, представляющие для нас особый интерес, на страницах 2, 3 и 4». Следующая запись, месяц спустя, ответила «Стр.4 исправлена» и была подписана.
К заявлению, в котором полицейский описывал свои страдания и страдания своих коллег, прилагалось указание: «Последние две страницы требуют внесения поправок. Это его личные чувства. Он также утверждает, что полицейские сидели и плакали, когда болельщики несли погибших и раненых. Это показывает, что они были организованы, а мы — нет. Попросите полицейского [имя] переписать последние две страницы, исключая упомянутые пункты». Другие сопроводительные записки комментировали вопросы, которые «представляли интерес» в заявлениях, или отмечали: «Хорошее заявление для ПЮЙ [полиции Южного Йоркшира]».
В одной из приложенных заметок первый комментарий гласил: «Полицейский [имя] делает предположение, без которого мы можем обойтись». Старший офицер согласился, заявив, что один из членов группы проверки организует встречу сотрудника по расследованию сил с соответствующим полицейским «с целью пересмотра этого пункта или, предпочтительно, его полного исключения». В следующей записи отмечалось, что с полицейским была встреча, но он был «непреклонен» в том, что его заявление было «правильным», и отказался «изменить или удалить его». Они решили не развивать эту тему дальше, отметив: «Есть много доказательств того, что он находился под ложным впечатлением. Я не думаю, что замечание, которое он делает, достаточно критично, чтобы оправдать его дальнейшее изучение».
Полицейский, который критиковал отсутствие личных раций и плохую структуру командования, заявил, что он «уверен, что многие [полицейские], такие как я, чувствовали себя безголовыми курицами, бегающими туда-сюда». Он заключил: «Меня не волнует распределение вины в этом деле, но мне было довольно стыдно за то, что полиция не отреагировала профессионально после того, как были установлены смерти и пр.». Прилагаемая инструкция гласила: «В ознакомительных целях, чтобы встретиться с полицейским и попросить его ознакомиться с вышеизложенным. Высказанные взгляды и чувства полицейского понятны и были отмечены в других местах».
Наконец, в необычном наборе воспоминаний полицейский записал, что с тех пор его действия были совместимы с действиями инспектора [имя] и изложены в его представлении. Поэтому я скопировал его отчет, подписал соответствующую часть документов и приложил его к настоящему документу. Вместо того чтобы настаивать на том, чтобы полицейский представил свой собственный отчет, более шести страниц, слово в слово, были идентичны показаниям инспектора. Только имена были изменены, создавая впечатление, что это было личное заявление самого полицейского.
По иронии судьбы, в ходе прений в Палате общин 8 мая 1998 года министр внутренних дел Джек Стро заявил, что «лорд судья Стюарт-Смит также обнаружил тот факт, что некоторые из первоначальных заявлений, сделанных отдельными полицейскими, были отредактированы адвокатами, действующими от имени полиции Южного Йоркшира». Если бы бывший полицейский хранил молчание, сомнительно, чтобы инспекция знала о процедуре пересмотра и изменений показаний в полиции Южного Йоркшира, не говоря уже о том, чтобы рассматривать их.
Несмотря на «кампанию шепота», направленную на дискредитацию его жизненно важных доказательств, ее значение нельзя было отрицать. Тем не менее, через три месяца после публикации доклада Стюарта-Смита министр внутренних дел все еще пребывал в заблуждении, что «некоторые» заявления «были отредактированы адвокатами». Он ничего не сказал о группе проверки Дентона и ее сотрудничестве с адвокатами.
Во время дебатов в Палате общин депутат от Ливерпуля Мария Игл обвинила полицию Южного Йоркшира в том, что до расследования Тейлора она вела себя «отвратительно». Она заявила, что они «организовали то, что можно описать только как черную пропагандистскую кампанию, направленную на то, чтобы переложить вину за случившееся на кого-либо, кроме них самих». Она утверждала, что они занимались «подготовкой защиты» с болельщиками в качестве «главной цели». Она отметила, что «группа связи» из шести старших офицеров, включая главного констебля и его заместителя, «похоже... организовала эту кампанию».
Мария Игл, сама бывший адвокат, подвергла критике «систематическую попытку изменить заявления полиции, чтобы подчеркнуть уклон в сторону защиты, который полиция и хотела развить». Несмотря на недвусмысленное осуждение Тейлором старших офицеров Южного Йоркшира, «кампания», по словам Игл, «продолжалась», как и «жизнь комитета связи... после окончания расследования до общего расследования». Его основная роль во всем заключается в том, чтобы «отвести вину».
Рассказ Игл был не совсем точен. На самом деле шесть офицеров, которых она назвала, появились в полицейской разнарядке гораздо позже, во время дознания. Вскоре после катастрофы главный констебль Южного Йоркшира создал подразделение под руководством старшего суперинтенданта Уэйна. Хотя масштабы и детали его роли и обязанностей никогда не были обнародованы, в компетенцию подразделения Уэйна входила подготовка ответа полиции на запрос Тейлора, включая обзор и изменение воспоминаний полицейских.
Инициируя и проводя проверку и изменение заявлений полиции, высшее руководство полиции Южного Йоркшира не действовало незаконно и не было виновно в профессиональных проступках. Более того, следователи Уэст-Мидлендс, расследование Тейлора и, по-видимому, директор государственного обвинения и коронер знали об этой процедуре и приняли ее. В конце концов, другие агентства, такие как Служба скорой помощи Южного Йоркшира, собирали показания своих сотрудников внутри компании и передавали их следователям через своих адвокатов. Однако этот беспрецедентный, институционализированный и «организованный» переход личных «воспоминаний» полицейских в официальные заявления не лишен более широких последствий.
Закон защищает граждан от давления, вынуждающего их делать официальные заявления, которые могут быть связаны с ними или не отвечать их интересам. В соответствии с процедурами расследования, по крайней мере теоретически, как подозреваемые, так и свидетели имеют право на юридическую консультацию. Но, как показывают приведенные примеры, процедуры, принятые после «Хиллсборо» в отношении полицейских доказательств, были совершенно иными. Защищаемые интересы принадлежали полиции Южного Йоркшира, а не отдельным полицейским.
* * *
По мере того, как росла критика проверки Стюарта-Смита, Джеку Стро, должно быть, стало очевидно, что нерешенные проблемы «Хиллсборо», неотвеченные вопросы и внутренние противоречия просто так не испарятся. Объявив о судебной проверке всего через несколько недель после выборов, он, как было замечено, действовал быстро и ответственно. Учитывая его непривычную форму, ограниченный объем и двусмысленность в качестве расследования, возможно, он действовал слишком быстро; его консультировали и направляли, как и должно было быть, в Министерстве внутренних дел. Что еще хуже, он взял на себя и на молодое правительство обязательство «раз и навсегда» выявить и раскрыть информацию. Ничего подобного не произошло. Несмотря на все парламентское бахвальство, когда он трубил о своих «выводах», проверка Стюарта-Смита вызвала больше вопросов, чем ответов, породила больше сомнений и еще больше усугубила неудачи юридического процесса, который отказывал в доступе, раскрытии и открытости.
Ирония заключалась в том, что на своем посту Джек Стро был окружен и проинформирован депутатами Мерсисайда — теперь занимающими влиятельные должности, если не прямые министерские роли — которые в оппозиции были одними из самых резких критиков реакции после «Хиллсборо». У всех них, Джорджа Ховарта, Питера Килфойла, Джейн Кеннеди и Колина Пиктхолла были умершие избиратели, и все вышеперечисленные встречались с семьями погибших и выжившими. Новый министр спорта Тони Бэнкс, добродушный политик и широко известный футбольный болельщик, находящийся в оппозиции, неоднократно выражал свою озабоченность обстоятельствами и последствиями катастрофы, ужасным обращением с болельщиками и выжившими и пренебрежением к скорбящим.
Когда 8 мая 1998 года Джек Стро представил дебаты о полном закрытии утренней сессии, он снова принял доклад Стюарта-Смита без вопросов и оговорок. Он был «тщательным», «беспристрастным» и проводился в рамках «очень широкого круга полномочий». На самом деле, несмотря на включение директивы «сообщить, есть ли какие-либо другие действия, которые могут быть предприняты в общественных интересах», компетенция Стюарта-Смита, как показано в главе 9, была четко сформулирована в концепции и была удивительно узкой в интерпретации. Ссылаясь на отчет о проверке, Стро признал, что система расследования «непригодна» для борьбы с катастрофами, заявив, что «всестороннее публичное расследование», в котором рассматриваются вопросы, обычно охватываемые расследованием, выведет бедствия из-под ответственности коронера. Он поручил правительству реформировать закон, когда появится «подходящая законодательная возможность».
Стро продолжил: «Меня часто спрашивали, если виновата полиция, почему ни один полицейский не привлечен к ответственности?» «Единственный ответ» был «далеко не удовлетворительным: дисциплинарные процедуры полиции были настолько несовершенны, что отдельные старшие офицеры полиции могли произносить «позорную ложь», действовать с презренной некомпетентностью и не нести никакого наказания». Это было положение дел, «явно неприемлемое для всей Палаты и для всей страны в целом». Соглашаясь со Стюартом-Смитом в том, что не было никаких «новых доказательств», которые можно было бы представить Директору прокуратуры или Управлению по рассмотрению жалоб на полицию, «в свете «Хиллсборо»… есть веские основания для реформы дисциплинарной системы полиции».
Министр внутренних дел заявил, что стандарт доказывания в дисциплинарных делах полиции, когда сотрудники якобы нарушили дисциплинарный кодекс полиции, должен быть изменен с уголовного на гражданский. Другими словами, полицейских будут судить по «балансу вероятностей», а не «вне разумных сомнений». Кроме того, сотрудникам полиции может грозить как уголовное преследование, так и дисциплинарное взыскание за одно и то же преступление. Это положило бы конец защите от «двойного удара», а в самых серьезных случаях было бы введено ускоренное увольнение. «Серьезный недостаток» разрешения полицейским «уйти в отставку по медицинским показаниям до завершения дисциплинарных слушаний» будет исправлен: «когда обвиняемые полицейские утверждают, что они не могут из-за плохого состояния здоровья явиться на дисциплинарные слушания, вопросы могут и будут решаться в их отсутствие...»
В то время как эти «уроки» «Хиллсборо» приведут к изменению политики и правовой реформе, ничто в тщательной проверке Стюарта-Смита или ответе Стро не заставило потерявших близких и выживших на «Хиллсборо» ответить на их вопросы, разрешить противоречия, установить однозначную виновность или обеспечить подотчетность. «Никто из нас, — заявил министр внутренних дел, — не может понять ту боль, которую испытывают семьи, потерявшие своих близких при столь трагических обстоятельствах, но мы разделяем их решимость установить в максимально возможной степени, почему и как погибли их родственники». Для Стро эта «решимость» вызвала тщательную проверку, и ее тщательность не вызывала сомнений. Следовательно, «дальнейшее расследование не может служить никакой цели… Мы, как правительство, сделали все возможное от их [семей] имени».
После выступления Джека Стро одиннадцать депутатов парламента Мерсисайда, включая Марию Игл, подробно рассказали о своем непосредственном опыте общения с потерявшими близких и выжившими на «Хиллсборо». Опираясь на детали дел своих избирателей, они коллективно представили каталог провалов в рамках судебного процесса, которые преследовали долгосрочные последствия расследования, изучения и судебного преследования виновных. Было выражено всеобщее осуждение полиции Южного Йоркшира и глубокая озабоченность по поводу институционализированного процесса, в рамках которого заявления были собраны, рассмотрены, изменены и представлены следственным группам. Была выражена озабоченность по поводу того, что не было возбуждено уголовное преследование, и были сделаны призывы передать дело обратно ДГО. Депутаты подготовили целый ряд вопросов без ответов, некоторые из которых были конкретными, а многие — универсальными, поднятыми их избирателями.
Подводя итоги дебатов, которые длились более четырех часов, министр внутренних дел Джордж Ховарт пообещал, что, если «людям не хватает информации, которую они должны по праву иметь, она будет им направлена». Он заявил, что отношение Министерства внутренних дел к «раскрытию документов было простым. Мы считаем, что все, что имеет отношение к делу или материалу — все, что проливает свет на какие-либо события того дня — должно быть доступно, если только кто-то не сможет продемонстрировать очень вескую причину, по которой этого не должно произойти, хотя до сих пор я не сталкивался с такими случаями. Я надеюсь, что доступ будет обеспечен ко всему, что требуется».
Ховарт отметил, что «система не обеспечила адекватных средств для распределения вины» и «для устранения несправедливости». Необходим был правительственный ответ, «облекая в слова последствия для тех, кто остался в результате сбоев системы». Он заключил: «Причины, по которым погибли эти 96 человек, не имели никакого отношения к тому, откуда они приехали или кем они были… Трагедия произошла не из-за их поведения или употребления алкоголя, и никто не должен сомневаться в этой простой истине… В первую очередь за это отвечала одна организация — полиция Южного Йоркшира».
В то время как осуждение Ховартом полиции Южного Йоркшира завершило дебаты, фактически правительство подвело черту под «Хиллсборо» после судебного разбирательства. Несмотря на обещание Джорджа Ховарта, Джек Стро уже запретил дальнейшие расследования или полное раскрытие информации. В то время как депутаты высказывали свое мнение, и большинство острых вопросов выходили в эфир, был достигнут конец парламентского пути. Нигде это не было так очевидно, как в двух письмах, одно из которых было подписано министром внутренних дел семье, потерявшей близких, а другое автору, написанное Тони Бэнксом, министром Министерства культуры, средств массовой информации и спорта.
Письмо от Джека Стро включало следующие отрывки: «Я удовлетворен тем, что лорд-судья Стюарт-Смит тщательно изучил доказательства и тщательно рассмотрел их значение. В его докладе подробно освещаются вопросы, поставленные перед ним семьями и другими лицами, а также причины его выводов. Он рассмотрел все существенные утверждения о пропаже или сокрытии доказательств видеозаписи, предполагаемом вмешательстве в показания свидетелей и показания свидетелей, а также опасения по поводу использования времени, отведенного для проведения дознания, строго до 15:15… Министр внутренних дел (имеется в виду он сам) указал, что он разделяет чувства, выраженные лордом-судьей Стюартом-Смитом в главе 7 его доклада, когда он говорит: «Я понимаю тревогу, которую они [семьи] испытывают из-за того, что ни один человек лично не был привлечен к ответственности ни в уголовном суде, ни в дисциплинарном разбирательстве, ни даже в такой степени, чтобы потерять работу» [курсив оригинала]».
Далее следовал длинный абзац о «глубоких недостатках системы полицейской дисциплины». Примечательно, что Тони Бэнкс, пишущий из другого отдела по другому, но связанному с ним вопросу, воспроизводит все эти отрывки дословно как свои собственные. В то время как каждое письмо касалось конкретных вопросов, поднятых корреспондентами, оба содержали идентичные основные пассажи. Мало того, что под «Хиллсборо» была проведена линия, но она была очень точной и согласованной, о которой затем сообщили министры. Тони Бэнкс, такой сильный критик властей будучи в оппозиции, теперь без проблем цитировал выводы Стюарта-Смита по поводу пересмотра и изменения заявлений полиции. Расследование Тейлора не было «каким-либо образом скованно или затруднено»; «результаты расследований» и решение «не выдвигать уголовных обвинений» не были затронуты; и не было вопроса о неправомерном поведении «ни со стороны адвоката, который давал полиции советы по заявлениям, ни со стороны сотрудников полиции, которые предлагали внести изменения в заявления, не передавая заявление [sic] адвокатам».
* * *
Всего через пять месяцев после того, как она заявила в Палате общин, что полиция Южного Йоркшира участвовала в «черной пропагандистской кампании», обвинения Марии Игл при чрезвычайных обстоятельствах вернулись в заголовки газет. После отставки Джима Шарплса с поста главного констебля Мерсисайда полицейское управление объявило о его замене: Норман Беттисон, помощник главного констебля Западного Йоркшира. Для тех, кто был знаком с последствиями «Хиллсборо», его имя было мгновенно узнаваемо. Норман Беттисон был старшим инспектором, а затем суперинтендантом в штаб-квартире полиции Южного Йоркшира в течение всего периода после катастрофы. 14 октября 1998 года, на следующий день после его назначения в Мерсисайд, тот же Норман Беттисон попал под обстрел «возмущенных семей "Хиллсборо"» в «Ливерпуль Эхо». Призывая к его отставке, статья на первой полосе повторила цитату Марии Игл, сообщив, что он был «частью полицейской команды Южного Йоркшира, созданной после катастрофы, готовящейся к расследованию Тейлора».
Когда разразился скандал, доминируя в местных вещательных и печатных СМИ, факт был искажен до мифа, а обвинения и взаимные обвинения доминировали в заголовках. Особую озабоченность вызывали публичные разногласия в комитете по назначениям полицейских органов из девяти человек по поводу того, были ли они полностью и надлежащим образом проинформированы о связи Беттисона с «Хиллсборо». Через несколько дней после назначения советник Дэйв Мартин, член комитета, а также лидер городского совета Сефтона, заявил, что он не знал о причастности Беттисона к полиции Южного Йоркшира после «Хиллсборо». Советник Фрэнк Прендергаст, лидер лейбористов в городском совете Ливерпуля, также член комиссии по назначениям, поддержал мнение Мартина.
16 октября Дэвид Хеншоу, клерк полицейского управления Мерсисайда и исполнительный директор городского совета Ноусли Метрополитен, выступил с заявлением, противоречащим Мартину и Прендергасту. Это был необычный шаг для действующего сотрудника совета, независимо от его статуса. В заявлении было подтверждено, что группе по назначениям был представлен полный комплект документов по каждому из кандидатов на заседании по обсуждению короткого списка в сентябре. Эти документы «указывали на опыт мистера Беттисона, как в подразделении Южного Йоркшира, так и в подразделении Западного Йоркшира», включая «конкретную ссылку на его участие в команде, созданной в полиции Южного Йоркшира после катастрофы».
Хеншоу далее заявил, что группа по назначению сохраняла документы в течение трех недель до даты собеседования; у них «была информация на протяжении всего процесса, от короткого списка до окончательного назначения, которая указывала на участие мистера Беттисона в команде, созданной после катастрофы на "Хиллсборо"». Кэрол Густафсон, председатель Полицейского управления, пошла дальше, заявив, что члены группы «были осведомлены об оперативных обязанностях мистера Беттисона в связи с «Хиллсборо» посредством формы заявления» (курсив добавлен).
Затем последовало ожесточенное пятичасовое экстренное заседание комитета по назначениям. Дэвид Хеншоу подвергся резкой критике. Известная либеральная демократка леди Дорин Джонс считала, что этот вопрос был «решен крайне плохо», а его члены были выставлены «в плохом свете как прессой, так и общественностью». Она возмутилась: «Я думаю, что на самом деле вы [Хеншоу] в этом защищаете себя. Я возражаю против того, что группу по радио называют “кучкой придурков”».
Несмотря на внутренние разногласия, общественный протест и сильное давление со стороны группы поддержки семей «Хиллсборо», полное заседание полицейского управления Мерсисайда подтвердило назначение Нормана Беттисона большинством, одиннадцать голосов против трех. На девятичасовой встрече выступил ряд внешних заинтересованных сторон, включая представителей семей «Хиллсборо». Вскоре после этого советники Мартин и Прендергаст подали в отставку из полиции, и 16 ноября Норман Беттисон, в огне рекламы местных средств массовой информации, занял пост главного констебля Мерсисайда.
В «эксклюзивном» интервью «Ливерпуль Эхо» министр внутренних дел Джек Стро полностью одобрил назначение Нормана Беттисона. Он ясно дал понять, что в соответствии со своими обязанностями министра внутренних дел одобрил внесение Беттисона в короткий список кандидатов. Его одобрение сопровождалось рекомендацией чиновников Министерства внутренних дел. Отказавшись сообщить, были ли ему известны связи Беттисона на момент утверждения, Джек Стро резко раскритиковал группу по назначениям за то, что она не полностью прочитала представленные им документы. Он утверждал: «Мистер Беттисон был назначен властями в соответствии с надлежащими процедурами. Власти — и я видел газеты — дали биографическое резюме о его членстве в группе, которая имела какое-то отношение к «Хиллсборо»… любой, кто их читал, мог задать мистеру Беттисону любые вопросы, какие только хотел. Я полностью ему доверяю. Теперь все должны позволить ему продолжать свою работу».
Однако вопросы, поднятые недовольными советниками, требуют некоторой проверки. На этапе короткого списка Дэн Кромптон, инспектор полиции Ее Величества, представил записку обо всех кандидатах, включая Нормана Беттисона. Это стандартная процедура назначения главных констеблей. В случае Беттисона записка состояла из двенадцати, в основном несущественных, пунктов. Четвертый пункт отмечал его «разнообразную карьеру от старшего инспектора» и его членство в «небольшой следственной группе, отчитывающейся перед главным констеблем (Южного Йоркшира) об инциденте на "Хиллсборо"». Это было все. Ни одного упоминания об обязанностях, связанных с «Хиллсборо».
Кроме того, в заявлении Беттисона перечислялись четыре периода службы: три в Южном Йоркшире и, совсем недавно, в качестве помощника главного констебля Западного Йоркшира. Он составил карту своей карьеры с октября 1989 года, после повышения в Южном Йоркшире до суперинтенданта. Это было через шесть месяцев после катастрофы. Описывая и обсуждая его предыдущий соответствующий опыт, приложение заявило о «доказанной способности навести порядок в хаосе», отметив его значительную роль после «взрыва в Лидсе» и на «йоркширской стороне расследования… связанного с инцидентом в Эйнтри». Иллюстрируя «лидерские качества», он упомянул о принятии командования «во время беспорядков в Брэдфорде в 1995 году». В заявлении Нормана Беттисона не было ни единого упоминания о «Хиллсборо». Очевидно, Кэрол Густафсон — председатель Полицейского управления — ошиблась.
Так какова же была роль Нормана Беттисона после «Хиллсборо»? На следующий день после своего назначения он опубликовал заявление для прессы, в котором изложил свои обязанности во время катастрофы. Он присутствовал на полуфинале «Ливерпуль» – «Ноттингем Форест» в качестве зрителя. Он наблюдал за трагедией с Южной трибуны, рядом с трибуной «Лепингс-Лейн». В 15:25, когда загоны все еще эвакуировались, он отправился в местный полицейский участок и заступил на дежурство. Он не имел никакого отношения к стадиону. «Несколько дней спустя, — заявил он, — я вместе с другими полицейскими был назначен в подразделение, которое было создано под руководством главного суперинтенданта и двух суперинтендантов... мне было поручено изучить то, что произошло в день катастрофы, дать рекомендации по охране оставшихся футбольных матчей на «Хиллсборо»... и пересмотреть меры по охране футбола на «Хиллсборо»...»
Это подразделение «также поддерживало связь и передавало информацию полиции Уэст-Мидлендс, которая проводила официальное и независимое полицейское расследование катастрофы». На самом деле следователи полиции Уэст-Мидлендc обслуживали расследование Министерства внутренних дел лорда-судьи Тейлора, уголовное расследование и расследование коронера. Как только «непосредственная работа подразделения была завершена», Беттисону «была поручена особая роль по наблюдению за общественным расследованием и информированию главного констебля о ходе его работы».
В то время как Беттисон был членом подразделения, созданного сразу после катастрофы, Мария Игл в своей речи в Палате общин неправильно идентифицировала это подразделение. Она перепутала его со списком из шести старших офицеров, включая главного констебля, которому год спустя были переданы подробности расследования. В этом списке значится Беттисон, к тому времени уже суперинтендант. На протяжении всех своих первоначальных обязанностей после «Хиллсборо» он оставался главным инспектором. Его появление в более поздней разнарядке отражало его назначение главным констеблем для наблюдения за расследованием Тейлора и, в конечном счете, за расследованиями.
Эта путаница привела к дальнейшим спекуляциям вокруг его назначения главным констеблем Мерсисайда. 2 ноября он сделал второе, более развернутое заявление в полицейское управление. Он повторил, что «никогда не пытался скрыть свое участие в "Хиллсборо"». Но он подчеркнул, что был лишь «периферийным звеном» в качестве «относительно младшего офицера». Полиция Южного Йоркшира помогала следователям полиции Уэст-Мидлендс «с документацией», а его подразделение предоставляло «что-то вроде почтового отделения». Ожидалось, что подразделение также «попытается разобраться в том, что произошло в тот день».
Беттисон изо всех сил старался подчеркнуть, что его работа «способствовала лишь небольшой части головоломки» — примером может служить обзор и сравнение оперативных приказов полиции для предыдущих полуфиналов на «Хиллсборо». По завершении работы группа была передана следователям Уэст-Мидлендс. Он отрицал участие в какой-либо «черной пропагандистской кампании» или «историческом ревизионизме». Такие утверждения были «полной чепухой... просто неправдой». Отсылки к «Хиллсборо» отсутствовали в его заявлении, потому что «в течение двух или трех месяцев, непосредственно последовавших за катастрофой на "Хиллсборо"», его работа «не имела существенного значения для решения вопросов компетенции главного констебля».
Назначение Нормана Беттисона было связано с относительно недавним раскрытием информации о пересмотре и изменении полицейских воспоминаний/заявлений сразу после катастрофы. Картина, свежая в сознании людей, представляла собой полицию, находящуюся в «обороне», но также и в нападении. Какова была его роль в штаб-квартире, не обязательно как «определителя» или «главного героя», но как участника? Отвечая на волнующие общественность вопросы, Норман Беттисон описал свой статус в то время как «относительно младший». Это было столь же бесполезно, сколь и двусмысленно. Уже будучи старшим инспектором, он был повышен до суперинтенданта в течение шести месяцев после катастрофы. Точно так же кажется нелепым, что он определил себя как «периферийное звено»: статус, подтвержденный инспектором полиции Ее Величества, который также рассматривал роль Беттисона как «периферийную». То, что вытекает из более тщательного изучения имеющейся документации, безусловно, расширяет определение «периферийного».
Через два дня после катастрофы главный констебль Южного Йоркшира Питер Райт в полицейском управлении провел совещание старших офицеров. Именно на этом совещании было принято решение попросить всех полицейских представить свои рукописные «воспоминания». На встрече не присутствовали адвокаты полиции, но Питер Меткалф прокомментировал в письме в инспекцию Стюарта-Смита, что «единственная запись» с подробным описанием запроса к полицейским «будет в записке главного инспектора Беттисона о встрече...» Ясный вывод состоял в том, что Норман Беттисон отвечал за протокол встречи. Впоследствии Норман Беттисон решительно отрицал, что у него была такая роль, заявив, что Питер Меткалф пересмотрел свой комментарий Стюарту-Смиту и ошибся.
Тем не менее он признает, что он был одним из группы офицеров, которые сформировали подразделение под руководством главного суперинтенданта Уэйна, чья подпись появилась на первоначальном меморандуме, распространенном среди полицейских с просьбой представить свои воспоминания в письменном виде. Члены подразделения Уэйна активно участвовали в процессе пересмотра и внесения изменений. В материалах, хранящихся в библиотеке Палаты общин, нет ничего, что напрямую связывало бы Нормана Беттисона с пересмотром или изменением заявлений, и он по-прежнему недвусмысленно заявляет, что не знал об этом, и не принимал участия в этом процессе.
Как только «непосредственная работа подразделения» была завершена, Беттисону была дана, по его собственным словам, «особая роль следить за общественным расследованием [Тейлора] и расследованием и информировать главного констебля о прогрессе». Беттисон присутствовал на всех слушаниях по делу Тейлора, предоставив главному констеблю и заместителю главного констебля свой «анализ хода расследования дела Тейлора». Беттисон утверждает, что это «позволило главному констеблю иметь возможность в тот день, когда Тейлор опубликовал свои выводы, публично признать вину от имени полиции Южного Йоркшира за их неспособность общественного контроля...»
Через несколько месяцев после того, как Тейлор сообщил об этом, Беттисону позвонил Уэйн, которого заместитель главного констебля попросил возбудить дело о взыскании отчислений с других сторон после присуждения ущерба полиции. Беттисон утверждает, что был так занят, что назначил детектива-инспектора для выполнения просьбы Уэйна «на повседневной основе… Я не принимал никакого участия в выполнении этих задач». Как только детектив-инспектор закончил работу, Беттисон «написал ответ... заместителю главного констебля, указав, что работа была завершена».
На самом деле меморандум, датированный 12 июля 1990 года, представляет собой содержательный двухстраничный брифинг Беттисона для заместителя, озаглавленный «Подготовка дела к слушаниям по вкладу в "Хиллсборо"». В первом разделе отмечается, что «мини-следственная группа, созданная для оказания помощи «Хаммонд Саддард» [sic] в подготовке дела о слушании по вкладу, выполнила задачи, поставленные перед ней в мае...» Затем он сообщает о девяти ключевых моментах. Во втором разделе отмечается встреча Беттисона, Меткалфа и детектива-инспектора 11 июля, в которой перечисляются пять вопросов, вытекающих из этой встречи.
В этих пунктах содержится комментарий: «Питер Меткалф перечитывает стенограммы расследования [Тейлора] в связи с доказательствами, предоставленными сотрудниками полиции… [Он] Предвосхищает краткий список полицейских, которых попросят «прояснить» часть их доказательств. Например, один или два полицейских говорят о том, что они несут ответственность за мониторинг загонов. Что они подразумевают под мониторингом? Конечно, не более чем быть бдительными. Если эти доказательства останутся неоспоримыми [не проясненными], то другая сторона может сослаться на то, что полиция взяла на себя ответственность за подсчет людей в загонах». Наконец, Меткалф «был проинформирован о том, что следственная группа вернется к своим обычным обязанностям в ожидании дальнейших запросов», но «будет по-прежнему находиться в распоряжении их [адвокатов]».
Наконец, имя Беттисона появляется в разнарядке, относящейся к мониторингу расследований. Эта группа, включая главного констебля, заместителя главного констебля и главного суперинтенданта Уэйна, была распространена констеблем Кеннетом Гринуэем, который присутствовал на расследованиях и ежедневно сообщал о ходе работы. В интервью «Ливерпуль Эхо» 16 ноября 1998 года Беттисон заявил, что Гринуэй был «мальчиком на побегушках для полицейской команды Уэст-Мидлендс, который проводил расследование и впоследствии представил доказательства в суд коронера».
Беттисон продолжал: «Я могу лишь предположить, что, поскольку он чувствовал, что должен оправдать свою роль, он делал отчеты о том, что происходило на дознаниях, и распространял их среди людей, которые, по его мнению, могли быть заинтересованы. По большей части я получал эти отчеты, читал их, потому что, конечно, мне было интересно, и выбрасывал их в мусорное ведро». Беттисон предполагает, что Гринуэй взял на себя ответственность за создание разнарядки, что она была какой-то произвольной и что у него не было признанного указа или распоряжения. Тем не менее, в заявлении для прессы Беттисона, сделанном за месяц до интервью «Эхо», он рассказал, что часть его «конкретной роли» заключалась в том, чтобы «следить... за расследованием и информировать главного констебля о его прогрессе». Он не упомянул об этом в своем более длинном заявлении полицейскому управлению в начале ноября.
В свой первый день на посту Норман Беттисон неоднократно упоминал о преимуществах «ретроспективы 20/20», комментируя, что, если бы он осознал потенциальную интенсивность споров по поводу своего назначения, он, возможно, подошел бы к своему заявлению и назначению немного по-другому. В лучшем случае он выглядел наивным, поскольку было неизбежно, что офицер старшего ранга, который играл даже минимальную роль после «Хиллсборо», будет тщательно изучен в Мерсисайде. Как видно из приведенного выше обсуждения, роль Беттисона, независимо от того, что он или инспектор полиции Ее Величества утверждали, вряд ли можно квалифицировать как минимальную или второстепенную. Даже если не принимать во внимание более раннее заявление Меткалфа Стюарту-Смиту о присутствии Беттисона в качестве наблюдателя на первом совещании в штаб-квартире, его роль была значительной. Он был частью подразделения Уэйна, некоторые из которых занимались пересмотром и изменением заявлений. Он ежедневно докладывал о ходе расследования дела Тейлора. Он подготовил документацию по слушаниям по отчислениям. Наконец, он следил за ходом дознаний. Это были важные и результативные задачи для полиции, находящейся в «обороне», полиции, пошатывающейся от осознания того, что они могут нести главную ответственность за катастрофу на «Хиллсборо».
Дело Беттисона иллюстрирует то, что на ключевые вопросы, касающиеся последующего ограничения ущерба в Южном Йоркшире, так и не были даны адекватные или надлежащие ответы. Последовательность событий оставалась скрытой от посторонних глаз или пристального внимания. В то время как обвинения Марии Игл в Палате общин не могли быть поддержаны в том виде, в каком они были представлены — с конкретными деталями, открытыми для споров — сохранялись мучительные сомнения в отношении ролей, обязанностей, отношений и функционирования Дентона, Уэйна и их коллег-офицеров. Так и не произошло полного раскрытия повесток дня, протоколов или итогов совещаний, проведенных в штаб-квартире в Южном Йоркшире. Хотя споры вокруг назначения Нормана Беттисона можно рассматривать как несправедливое преследование очень способного старшего офицера полиции и управленца, который имел несчастье быть вовлеченным в разбор последствий «Хиллсборо», но это вовсе не так. Сага о его назначении и последовавшем за этим громком скандале вышла за рамки одного лишь Нормана Беттисона. Она раскрыла, все еще только частично, неоправданную последовательность событий, которые развернулись в подразделении Южного Йоркшира в течение нескольких месяцев после катастрофы.
По сообщениям, в 2002 году Норману Беттисону предложили должность в Инспекторате полиции Ее Величества, но он остался главным констеблем Мерсисайда. Два года спустя он стал исполнительным директором «Центрекс», Центрального агентства по подготовке и развитию полиции. В 2006 году он был посвящен в рыцари «за заслуги перед полицией», а в 2007 году назначен главным констеблем Западного Йоркшира.
