Майкл Оуэн. «Перезагрузка» 3. Иерархия
***
После двухлетнего пребывания в Лиллешолле я сразу же вернулся домой и подписал контракт с «Ливерпулем» в возрасте шестнадцати лет и восьми месяцев. В качестве начинающего футболиста, это представляет собой твою первую главную цель — ты в первый раз получаешь деньги за свою игру.
За эту привилегию я имел право получать сорок фунтов и пятьдесят пенсов в неделю либо в течение двухлетнего срока контракта, либо до тех пор, пока не подпишу полноценный профессиональный контракт.
В этот момент «Ливерпуль» обещал мне звезду с неба — и эта звезда состояла из контракта СОМ (Схема Обучения Молодежи) плюс четыре года профессионального контракта сверх этого.
От молодого игрока для любого клуба это представляло собой беспрецедентную степень приверженности к месту. Реальность была такова, что если бы я подписал профессиональный контракт в свой семнадцатый день рождения (самая ранняя дата, когда мне было разрешено это сделать по закону) я отыграл бы по контракту СОМ всего четыре месяца.
Именно в течение этих четырех месяцев я выполнял всю работу, которую можно было слышать о молодых футбольных учениках: чистил бутсы старших игроков, мыл туалеты и душевые и так далее. Моя конкретная работа состояла в том, чтобы каждый день поддерживать чистоту и порядок в комнате для бутс. Все могло быть гораздо хуже.
Пока это было так, те первые дни в «Ливерпуле» были хорошими днями. Каждое утро я чувствовал, что у меня есть определенная цель — и эта цель была кульминацией всего, что я делал со времен мини-лиги в местном развлекательном центре.
Впервые я подумал, что я футболист.
Каждое утро отец высаживал меня на станции возле нашего дома. Потом я садился на поезд до Бидстона возле одного из туннелей Мерси, а затем на другой поезд под туннелем до Ливерпуль Лайм Стрит. Оттуда я садился на двенадцатый автобус до Мелвуда, тренировочной базы «Ливерпуля».
Я делал это каждый день, туда и обратно, в течение четырех месяцев, пока не стал профессионалом, а затем еще два месяца после этого, пока не сдал экзамен по вождению.
Интересно, что когда я пошел забирать свой первый автомобиль, гоночный зеленый Rover Coupé, мне сказали: «Не волнуйся, об этом позаботился Umbro.» В конце концов, это были не просто шорты и бутсы!
В этот период после отъезда из Лиллешолла мои отношения с моей нынешней женой Луизой переросли в нечто большее, чем неразрешенная детская влюбленность.
На самом деле мы знали друг друга с двухлетнего возраста, учитывая, что она жила через несколько домов от нас. Но, честно говоря, роман разгорелся всерьез только после того, как однажды вечером гуляя с братьями я встретил ее в местном пабе гостиницы Краун энд Лайвер в Юлоу.
На протяжении всей нашей жизни мы вместе ходили в ясли, детский сад, начальную школу и среднюю школу. Я уверен, что в разное время на детской площадке раздавались кокетливые крики, ноты романтического интереса передавались друг другу через друзей и странные поцелуи в щеку здесь и там, когда мы были очень молоды.
По мере того как мы становились старше, наши отношения становились все более похожими на отношения между парнем и девушкой, хотя на этом пути у нас обоих были другие парни и девушки. Но только когда наши глаза встретились в Краун энд Лайвер, мы оба поняли, что наше будущее принадлежит друг другу.
Проблема была в том, что пока жил в Лиллешолле я встречался с другой девушкой. Поэтому, когда мне стало ясно, что мы с Луизой скоро станем парой, я поехал прямо в Лиллешолл, чтобы сделать благопристойный поступок, сказав другой девушке, что, к сожалению, у нас ничего не получится. Я хотел поступить с ней правильно.
Во многих отношениях мне с самого начала должно было быть очевидно, что Луиза Бонсолл — та девушка, которая мне нужна. Мы с ней были константами в жизни друг друга. И теперь, когда мы вместе уже больше двадцати лет, я знаю больше, чем когда-либо, что это было небезосновательно. Не желая показаться неловким, но это была судьба. И, несмотря на странный сбой, для нас это был случай жить «долго и счастливо».
Я подписал профессиональный контракт в свой семнадцатый день рождения: 14 декабря 1996 года. По воспоминаниям, мой отец заключил сделку, которая включала в себя двадцать тысяч за подписание контракта — эта сумма была сразу выплачена (и перешла прямо к моим родителям).
Кроме того, в течение первого года я получал жалованье в размере четырехсот фунтов в неделю, затем пятьсот фунтов в следующем году и так далее, в течение четырехлетней сделки.
Сидя здесь сейчас, я думаю, что мне, вероятно, следует поговорить с моим отцом об этом первом профессиональном контракте! Он был далеко не таким уж хорошим. Какая бы ни была сумма за подписание контракта, недельное жалованье никого не обманет. При всем уважении к моему отцу, возможно, можно было бы договориться немного лучше. Я думаю, что в то время «Ливерпуль» на этот счет тоже был мудр, хотя Рой Эванс, конечно, ждал, пока я физически не подпишу контракт. Потом он пришел ко мне с советом.
«Тебе нужен агент!» - сказал он мне.
В глубине души я наивно полагал, что мы с отцом справимся с деловой стороной дела. Я чувствовал, что — учитывая, как мы с ним преодолели все препятствия, которые были поставлены на нашем пути до сих пор — я не видел необходимости расстраивать чьи-то планы.
Более того, в ту эпоху слово «агент» все равно было чем-то вроде ругательства. В какой-то степени это все еще так, и я всегда считал эту точку зрения немного несправедливой. Как и в любой отрасли, требуется всего несколько недобросовестных людей, чтобы запятнать репутацию всех остальных, которые хорошо и ежедневно работают.
«Босс, я не думаю, что он мне реально нужен», - возразил я. «Мой отец был профессиональным футболистом. Думаю, мы справимся.»
Он снова посмотрел на меня, на этот раз более многозначительно.
«Тебе нужен агент...»
Рой не просто сделал случайное предложение. Он настаивал. Тут же, немного запаниковав, я подумал, что такого рода стресс мне не нужен. Я понимал, что жизнь профессионального футболиста — это не только натягивание бутс и забивание голов. За пределами поля существовал совершенно новый, сложный коммерческий мир.
Вечером я вернулся домой и рассказал отцу о том, что сказал Рой. На следующее утро я подошел к боссу для разговора.
«Я поговорил с отцом», - объяснил я. «Мы понятия не имеем, кто такие агенты, так что может ли клуб направить нас в нужное русло?»
В то время «Ливерпуль» положил передо мной имена трех агентов. Это были: Леон Энджел, который и сейчас продолжает быть агентом. Джон Холмс, чьим заместителем в то время был парень по имени Струан Маршалл. Струан стал важнейшим человеком и будет присматривать за другими игроками «Ливерпуля», такими как Стивен Джеррард, Эмиль Хески и Карра. Я не припомню, кто был третьим.
Мне недвусмысленно объяснили, что именно по этому пути я должен идти, но ни с одной из этих встреч я не уходил с чувством комфорта.
Как бы мне ни нравился Джон Холмс — а именно его я выбрал из всех троих в то время — я больше боялся сложностей, чем был уверен в том, что получу руководство и за него мне придется щедро заплатить.
Я решил позвонить Саймону Маршу — одному из немногих моих доверенных лиц за пределами семьи.
«Саймон, мне сказали, что мне нужен агент», - объяснил я. «Я познакомился с несколькими и всякое с ними обсуждал. Что мне делать?»
«Давай я переговорю с агентом Алана Ширера, Тони Стивенсом», - сказал он.
В то время список клиентов Тони состоял из Дэвида Платта, Алана Ширера, Дэвида Бекхэма и Дуайта Йорка. Это, как мне сказали, были его четверка клиентов — и у него не было особого желания расширяться. Как бы то ни было, мы договорились о встрече, и он приехал к нам домой, чтобы встретиться со мной, моими мамой, папой и братьями.
Несмотря на то, что ему обо мне рассказывали, в действительности он мало что знал обо мне, кроме нескольких зернистых видео, которые я мог показать ему, играя за резервный состав «Ливерпуля». Учитывая, что это был 1997 год, другого варианта не было. Он основывал свое мнение по слухам.
Во всяком случае, нам так понравился Тони, и мы были так впечатлены его качествами, что, когда в тот день он ушел, мы начали раздавать друг другу пятюни, как только он вышел за дверь. Мы все думали, что у нас могут быть прекрасные отношения с этим человеком, который уж явно был агентом, и я лично думал, что наконец-то нашел нужного человека.
На следующий день я позвонил ему и сказал, что хотел бы стать одним из его клиентов.
У Тони были другие идеи.
«В данный момент я не могу никого взять к себе», - объяснил он, «но, между нами говоря, Дэвид Платт завязывает с футболом в конце сезона, и ты мог бы заменить его в качестве моего четвертого клиента.»
Я помню, как немного сдулся, думая: «Ну ладно, но до конца сезона еще довольно далеко»…
Короче говоря, мы договорились, что он возьмет меня прямо сейчас и избавится от Дэвида Платта в конце того сезона 1997 года. С того дня Тони Стивенс будет представлять меня на протяжении всей моей карьеры.
Мои отношения с Тони и Саймоном Маршем создадут прецедент для остальной части моего времени нахождения в футболе в том смысле, что мне нравилось устанавливать длительные отношения и не особенно нравилась идея позволять новым людям входить в мою жизнь. Как только я начинал кому-то доверять, он был со мной и становился другом на всю жизнь.
Поразмыслив, этот подход, вероятно, был побочным продуктом того, как я жил в то время. Все это было так неистово — мне казалось, что люди из всех слоев общества постоянно кружат вокруг меня. Некоторые, я уверен, действовали с добрыми намерениями. Другие, вероятно, хотели выжать любые соки из горячего товара, пока могли.
Как бы я ни был наивен, я научился, с одной стороны, очень подозрительно относиться к новым людям, а с другой — преданно относиться к тем, кому мог доверять. Я никогда не жалел о таком подходе. Я и по сей день остаюсь замкнутым.
Когда я впервые приехал в Мелвуд, Стив Хейвей отвечал за все в академии, а Сэмми Ли был также членом команды персонала клуба.
К тому времени, когда я начал играть за резервистов, Сэмми уже руководил командой. Насколько я помню, в начале 1997 года я сыграл десять или двенадцать матчей за резервный состав «Ливерпуля». Если брать более высокое начальство, то Рой Эванс был главным тренером, а Ронни Моран — тренером первой команды.
Игра за резерв «Ливерпуля» была огромным скачком в классе, и именно здесь футбол сегодня убивает себя. В то время у нас в «Ливерпуле» была первая команда, состоящая из восемнадцати игроков. Если ты по какой-то причине не был в той команде, то ты не просто не играл, ты играл за резерв — и неважно, кем бы ты ни был.
Например, если Стиг Инге Бьёрнебю играет на левом фланге, это означает, что Стив Харкнесс не играет там, стало быть Стив Харкнесс будет играть за команду резервистов. Если Робби Фаулер играл в первой команде, а Стэн Коллимор — нет, Стэн был бы в резервной команде.
В принципе, в резерве мог оказаться кто угодно: Джон Барнс, Ян Мельбю, Найджел Клаф или Пол Стюарт. Никто не был исключением.
В любой момент в резерве могло быть шесть или семь игроков, которых просто не было в первой команде на этой неделе, смешанные с разными молодыми игроками, которые только стучались в дверь первой команды. В те дни эти три места обычно заполняли Джейми Каррагер, Дэвид Томпсон и я.
Сразу же ты оказывался в футболе первой команды во всем, кроме названия, хотя ты был и одет как игрок резерва. То, что в толпе было две тысячи человек против сорока двух тысяч на игре первой команды, не означало, что это не был настоящий, жесткий мужской футбол. Поверь мне, ты быстро этому учился. Это была лучшая ступенька, которую ты когда-либо мог иметь, потому что переход в первую команду был таким плавным.
В наши дни ничего подобного не происходит. Резервных команд вообще не существует. Это все команды до 23 лет и так далее. С силой игрока, как она есть, если бы ты сказал игроку X: «Игрок Y играет на этой неделе. Сыграешь ли ты за резервистов?» то ничего не выйдет — игроки просто не будут там играть. Я бы, наверное, сказал, что это также не отражается на реальных игроках. Более того, в футболе изменилась более широкая культура. На мой традиционный взгляд, игра должна быть меньше по отношению к этому.
Как бы то ни было, после одной игры на скамейке запасных в апреле 1997 года, на выезде на Рокер Парк, я дебютировал за «Ливерпуль» со скамейки запасных в матче против «Уимблдона» на Селхерст Парк 6 мая 1997 года.
В то время, когда люди задавали мне такие вопросы, как: «Был ли ты взволнован?» или «Ты по настоящему гордился собой?» Я просто сказал «да», потому что это было легко.
Но реальность была такова, что я подошел к своему дебюту в «Ливерпуле» точно так же, как и к любой другой игре, в которой я когда-либо играл. Несмотря на то, что для команды это была жизненно важная игра в контексте того, что мы все еще смутно охотились за чемпионским титулом вместе с «Ньюкаслом» и «Арсеналом», у меня был только один фокус: Я хотел забить.
И я забил.
Несмотря на то, что мы проиграли, мой дебютный гол был одним из тех завершением атак, которые я исполнял тысячу раз до этого.
Стиг Инге Бьёрнебю отлично навесил с левой стороны. Я вбежал между игроками соперника, примерился и с абсолютной точностью вбил мяч в нижний левый угол. С таким же успехом это могло произойти в развлекательном центре Дисайда.
Пять дней спустя, в игре за место в Лиге чемпионов, я впервые вышел в основном составе на Хиллсборо.
Мы сыграли вничью, я был поражен ужасной судорогой, которая могла быть только результатом нервной энергии, и мы упустили то место в Лиге чемпионов по разнице мячей «Ньюкаслу Юнайтед» Кевина Кигана.
Если не считать судорог, это был странный день. Меня выбрали в атаку вместе со Стэном Коллимором — без сомнения, одной из наших самых больших звезд. В тот день я так стремился произвести впечатление, что, наверное, за сорок пять минут пробежал вдвое больше обычного расстояния. Я играл без головы. Неудивительно, что мои икры и пах прихватило во время перерыва. Пока мы обсуждали тактику, заговорил Рой Эванс.
«Я собираюсь кое-что изменить в атаке», - сказал он.
В ту долю секунды я подумал, что это немного грубо. Я думал, что хорошо сыграл в первом тайме.
После всех волнений, связанных с началом работы, я был горько разочарован.
Затем он посмотрел на Стэна Коллимора.
«Стэн, ты уходишь...»
Этот момент дал мне настоящий импульс в то время. И это не то, что я вдруг подумал, что опережаю Стэна в иерархии. Он просто придал мне уверенности в том, что босс достаточно думал обо мне, чтобы оставить меня на целых девяносто минут.
В силу ряда факторов, начиная с мая 1997 года, я был более или менее постоянным игроком в том «Ливерпуле» под руководством Роя Эванса.
Так случилось, что Стэн Коллимор летом покинул клуб и перешел в «Астон Виллу», а Карл-Хайнц Ридле был приглашен из дортмундской «Боруссии», чтобы стать его заменой. На бумаге мне казалось, что он и Робби Фаулер будут нашими нападающими первого выбора в сезоне 1997/98.
Как же ошибочны оказались мои предположения…
Как игрок «Ливерпуля», главное время, когда ты наиболее созвучен с Копом — это когда ты выбегаешь на поле. Когда мне было четырнадцать или пятнадцать я впервые начал наблюдать за «Ливерпулем», я обычно предполагал, что песни, которые пел Коп, когда команда выбегала, исполнялись в каком-то иерархическом порядке.
Сначала споют песню о Робби Фаулере, а затем вниз по списку. Был ли на самом деле какой-то порядок или нет, я никогда не узнаю, но когда я попал в команду, хорошо себя показал и начал слышать, как мое имя поют первым, я почувствовал огромную гордость от мысли, что болельщики оценили меня. Мелочи имели для меня значение — чувствовать, что в течение нескольких сезонов я был на первом плане привязанностей Копа. Это дало мне гораздо больше позитива и веры в себя.
Таким образом за те несколько минут до старта ты просто впитываешь все это. Ты можешь видеть и слышать все. Коп протекает сквозь тебя. Но как только игра начинается, ты полностью сосредотачиваешься, поскольку периферийное зрение отступает, как туман. Твои глаза опускаются ниже и напрягаются. Все, что у тебя осталось — это мелочи игры, в которую ты играешь.
Тем не менее, когда ты в бою, в игре в футбол, всегда есть моменты, когда твоя спина прижата к стенке, и ты в чем-то нуждаешься. В индивидуальном виде спорта, таком как теннис, например, когда кто-то находится под ударом, ты слышишь, как игроки что-то меняют для того, чтобы изменить ход матча. Может быть, они больше будут играть у сетки или будут подавать на другую сторону. В командной игре ты опираешься на мелочи, чтобы изменить ход игры: подкат, решение за или против тебя или, если ты игрок «Ливерпуля», удары в ворота напротив трибуны Коп. Эти вещи могут дать тебе импульс, и со временем ты научишься их использовать.
Я часто слышу, как люди говорят: «Есть ли давление, бить в сторону трибуны Коп, потому что все ожидают гола?» Если ты так думаешь, то никогда не станешь игроком «Ливерпуля». Ты должен опираться на позитив. Во многих, многих командных разговорах в перерыве, где, возможно, мы проигрывали в один мяч, я слышал: «Не волнуйся, мы будем атаковать в сторону трибуны Коп во второй тайме...»
Все то же поле, тот же мяч, все те же команды. Теоретически ничего не меняется. Сам Коп никогда не забивал голов. Но на практике, поскольку это внешний фактор, который не должен иметь значения, если он работает в твоей голове, и ты можешь черпать силу из этого, он сажает законно жизнеспособное семя, которое может принести невероятные плоды. И мы видели это снова и снова, что атака в сторону трибуны Коп может вызвать невероятный отыгрыш.
Когда я впервые попал в первую команду в «Ливерпуле», я вскоре понял, что среди игроков существует определенная иерархия. Более того, я прекрасно знал, что нахожусь в самом ее низу.
Сколько бы я ни забивал голов в те первые дни, я все еще знал, что не достиг многого с точки зрения иерархии, пока у были такие игроки, как Коллимор и Фаулер, сидящие в автобусе.
С самого начала мы с Робби Фаулером ладили так хорошо, как только могли. С отношении нападающего вопрос всегда был немного о защите территории. Ты все время оглядываешься через плечо и думаешь: кто этот молодой парень, который пытается занять мое место?
Хотя он никогда не говорил об этом, я уверен, что Робби чувствовал то же самое ко мне. Однако, учитывая все обстоятельства, мы совершенно отлично ладили. У него был характер, который трудно было не любить.
Я тоже всегда восхищался игрой Робби. У нас с ним, хотя мы оба были инстинктивными бомбардирами, не было слишком много общего в плане стилистики. Я был быстр, а он не особенно. Я был правшой; у него была одна из самых привлекательных левых ног, которые я когда-либо видел. Мне нравилось мягко завершать атаки; он был не прочь завершать их со всей мощью.
Мы отличались друг от друга почти во всех отношениях — и все же мы оба были очень эффективны с точки зрения попадания мяча в сетку любым доступным нам способом.
Интересно, что после того, как я выиграл две Золотые бутсы, даже тогда я никогда не думал, что могу даже близко подобраться к тому же уровню, что и кто-то вроде Робби. Хотя я, возможно, был более важным игроком в контексте клуба, чем он к тому времени — это не имело значения. В моей голове я все еще был ниже его и стремился достичь его уровня. Именно так все и было.
Что касается того, какими на самом деле были правила, то здесь не было особого руководства. Игроку оставалось лишь оценить положение дел, и, Боже мой, если ты сделаешь что-то не так, ты сразу же услышишь об этом.
Например, были машины, в которых нельзя было не приезжать. Я бы окаменел, если бы кто-нибудь посмотрел на меня и сказал: «Эй, ты. Я видел этот хренов Porsche, на котором ты приехал», или что-нибудь в этом роде. Точно так же на парковке были определенные места, где тебе нельзя было просто взять и припарковаться.
Были и другие странные причуды иерархии. Примерно в это же время мобильные телефоны только начали становиться доступными. Все старшие ребята клали свои мобильные телефоны в подстаканник столика в автобусе. Будучи семнадцатилетним и восемнадцатилетним парнем, который только что заполучил свой первый телефон, я даже мечтать не мог о том, чтобы сделать это. Мой оставался у меня в кармане.
Прошло время, и после того, как я, возможно, забил еще несколько голов, и если люди были счастливы и мы с ними выпили несколько бутылок пива в автобусе, может быть, тогда и только тогда я подумал бы о том, чтобы вытащить телефон из кармана и поместить его в подстаканник. Да, я был в первой команде и забивал голы, но я всегда уважал свое положение. Все было основано на уважении и иерархии. Для меня все еще были старшие игроки выше меня, и я никогда не хотел переступать эту черту. Я не думаю, что такие понятия существуют в современной игре.
Когда дело доходило до азартных игр (а я с детства любил делать ставки), существовала похожая иерархия. Я помню, как впервые поднялся на борт командного автобуса во время одной из первых выездных поездок в конце сезона 1996/97. Поскольку я был молод и энергичен, я пришел рано и сразу же сел.
«Это мое сиденье. Убирайся!» Подойдя сказал Стэн Коллимор. «Кем ты себя возомнил?»
«Извини, Стэн», - сказал я, «а где есть свободные места?»
«Вообще не в курсах», - сказал он, как будто ему было все равно.
Я сел на какое-то другое сиденье, и меня также вышвырнули и оттуда. В конце концов я обнаружил, что просто стою в проходе и жду, когда все рассядутся, чтобы посмотреть, какое место осталось свободным. Естественно, где бы я в конце концов не уселся, мое место было далеко от клана в задней части автобуса.
В те первые дни в первой команде этот клан обычно состоял из таких людей, как Робби Фаулер, Стив Макманаман, Пол Инс и Джон Барнс. Были и другие парни, такие как Стив Харкнесс, Дом Маттео, Роб Джонс и Бритва Раддок, которые тоже частенько там сидели. Куда ни глянь, везде были сильные личности.
Как бы ни был велик командный дух, я был далеко не в центре всех развлечений и игр. В дальних поездках, после того как мы играли и выигрывали, мы останавливались в первом же уличном кафе по дороге домой. Ронни Моран выходил и говорил что-то вроде: «Двадцать пять рыбок с жареной картошкой, пожалуйста.»
Пока мы ехали по дороге, вынимались сигареты, доставалась выпивка. Из ниоткуда появлялись ящики со светлым пивом. В ближайшее время вылезут и картишки. А потом появлялись газеты, за которыми следовали порнографические журналы. Я никогда не видел ничего подобного. В каком-то смысле я был рожден для такого образа жизни.
Шло время, и я отчаянно хотел попасть на эту чертову карточную школу! Меня не волновало курение, и я не был большим любителем выпить или читателем порно-журналов. Но я хотел играть.
Азартные игры были неотъемлемой частью моей жизни с раннего подросткового возраста. Просто мне всегда это нравилось. Я регулярно тратил все свои деньги СОМ в букмекерских конторах, ставя на лошадей и собак. Я не мог играть ни в гольф, ни в снукер, ни во что другое, не ставя на кон деньги. Некоторые люди могли бы посчитать это довольно печальным отношением, но для меня всегда было так. Очевидно, гордость за победу была важна, но суета была еще большей, если на кону стояли деньги.
Очевидно, время шло, люди уходили, и можно было надеяться подняться еще на одну ступеньку. Но это был постепенный процесс, связанный с тем, что сначала мне платили несколько сотен в неделю, в то время как лучшие ребята зарабатывали от тридцати до пятидесяти тысяч.
Даже если бы я захотел, у меня не было средств, чтобы вмешиваться в карточную школу, где ты в плохой день мог потерять тысячу или две, во всяком случае, в те первые дни.
Однако мои дни относительно низкого заработка длились недолго. Когда начался сезон 1997/98, а вместе с ним и стартовое место в первой команде из-за травмы лодыжки Робби Фаулера, я начал первый из двух знаковых сезонов в «Ливерпуле».
Как бы я ни был уверен в себе, забитый пенальти в первом матче лиги сезона, чтобы добиться ничьей с «Уимблдоном» на Селхерст Парк, просто зажег огонь подо мной.
Затем последовали голы в гостях у «Блэкберна» и «Кристал Пэлас», а также еще несколько домашних матчей против «Тоттенхэма», «Ковентри» и «Лидса» — в дополнение к хет-трику против «Гримсби» в Кубке Кока-Колы и еще одному голу в следующем туре в гостях у «Ньюкасла». В начале сезона я забил первый гол в ничьей 2:2 с «Селтиком» в первом раунде, первом матче Кубка УЕФА, в котором я сыграл в европейском соревновании.
«Ливерпуль» пересмотрел мой контракт, чтобы отразить не только мою ценность с точки зрения голов, но и мой быстро растущий престиж как, вероятно, самого ценного подростка, играющего в футбол. Я подписал новый пятилетний контракт, и моя зарплата в шесть тысяч в неделю сделала меня самым высокооплачиваемым подростком в истории Премьер-лиги на тот момент.
Все эти хорошие новости были слегка смягчены тем фактом, что меня удалили за то, что я вышел из себя и боднул защитника в матче против тогдашней сборной Югославии играя за сборную Англии до 18 лет под руководством Ховарда Уилкинсона в Ротерхэме. Не самый гордый момент, скажем так. Я хотел бы сказать, что это было просто юношеское рвение, но на самом деле это была та агрессивная черта, которая у меня всегда была, но в целом я был искусен в проходе между защитниками.
К Рождеству того же года меня также призвали тренироваться в основном составе сборной Англии.
Когда в июне 1998 года не за горами был Чемпионат мира, и с командой под руководством тренера Глена Ходдла было связано много оптимизма. В его распоряжении была, бесспорно, отличная, хотя и слегка стареющая группа игроков. Несмотря на то, что мне предстояло стать частью команды Гленна, мысль о том, что я буду во Франции в июне, но не на каникулах, казалась мне далекой.
Однако конец сезона изменил все.
На Робби Фаулера в конечном итоге не рассчитывали в команде до конца сезона 1997/98. Но прежде чем это произошло, я начал то, что можно было бы назвать только безумием забивания голов.
В январе и феврале я забил дома в матчах против «Ньюкасла» и «Саутгемптона» (два) и на выезде в матчах против «Виллы» и «Шеффилда» (три). В то время как наш вызов титулу позже дрогнет, я никогда не чувствовал себя лучше с точки зрения моей собственной формы. Голы, казалось, никогда не были какими-то далекими. Да и, как оказалось, вызов в сборную Англии.
Помню, в конце января мы с папой играли в гольф в Керзон Парк. По памяти, это было на следующий день после того, как мы сыграли вничью 0:0 на Энфилде с «Блэкберном». После нескольких лунок у меня зазвонил телефон — хотя в то время мобильные телефоны на полях для гольфа были запрещены.
На экране было написано: Даг Ливермор, который в то время был нашим помощником тренера в «Ливерпуле». Озадаченный, я подумал: «Что все это значит?» Он никогда раньше мне не звонил.
Я попросил отца подождать, пока я робко спрячусь за деревьями.
«Здравствуйте?»
«У меня для тебя хорошие новости», - сказал Даг.
Честно говоря, я понятия не имел, что он собирается сказать.
«Тебя выбрали в сборную Англии. Об этом будет объявлено завтра.» - сказал он мне.
Теперь, оглядываясь назад, я не понимаю, почему я так не обращал внимания на эту возможность. Может быть, в то время я был просто наивен, но на самом деле, учитывая мой престиж и голы, я не должен был так удивляться. Как бы то ни было, я старался вести себя спокойно.
«Хорошо, это отлично. Спасибо, что дали мне знать.» - сказал я.
Потом мы с папой выплеснули все эмоции.
«Папа!!! Завтра меня объявят входящим в состав сборной Англии!»
Мы оба били кулаками по воздуху, как сумасшедшие.
Единственное, что огорчало, так это то, что мы играли на десятку, и в то время я вел на четыре удара. Мой отец в конце концов переиграл меня, потому что моя игра в гольф пошла прахом. Я обзванивал всех между ударами до конца раунда!
Прогулка в отель сборной Англии перед моим дебютом в сборной Англии против Чили на Уэмбли 11 февраля тоже была сюрреалистическим опытом. И вот я, совсем еще мальчишка, смешиваюсь с целым составом фамилий, многие из которых были моими героями. Некоторые из них все еще оставались ими.
Также немалым утешением для меня было то, что вокруг меня было по крайней мере несколько знакомых лиц, где были Пол Инс и Стив Макманаман, часто входившими в состав сборной Англии на этих первых сборах команды.
Кроме того, Алан Ширер и Тони Адамс были двумя старшими фигурами в раздевалке в то время.
Во многом они были похожи: жесткие, возможно, немного властные и неприступные для юноши в его дебютном матче — но тем не менее вдохновляющие парни, которых ты просто хотел бы видеть рядом с собой на поле.
Оба были парнями старой закалки, которые всегда пользовались всеобщим уважением. Как нападающий, я не мог не видеть в Алане Ширере все, к чему я должен был стремиться.
Сама игра — это еще одно из тех событий, когда люди всегда говорят: «Как ты себя чувствовал?» И мой ответ, как и в случае почти с каждым важным событием в моей карьере, был таков: «Ничего особенного.»
Это ни в коей мере не означает, что я недооцениваю то, что я первые представляю свою страну на высшем уровне — вовсе нет. Само собой разумеется, что это честь, к которой мы все стремимся. Я так же страстно люблю Англию, как и любой другой мужчина.
Но для меня, когда я впервые вышел на поле Уэмбли под проливным дождем, насколько я помню, моей первой мыслью было не «да, вот я и в сборной Англии». Это был гораздо больше случай, когда я должен забить здесь — желательно и не один раз…
Эта полная неспособность почивать на лаврах станет отличительной чертой моей карьеры. С моей точки зрения, после того, как произошло что-то хорошее, оно тогда же и заканчивалось. Если я забивал, то думал только о следующем голе. Если бы я оформил хет-трик, я бы подумал, что это нормально. В следующий раз забью четыре…
В игре за сборную Англии было точно так же. Книги рекордов скажут вам, что у меня был более чем достойный дебют в проигранном со счетом 2:0 матче. У меня было несколько хороших забегов, я создал несколько моментов и был награжден Игроком матча за причинения этих проблем.
Как только раздался свисток, я секунд пять наслаждался этим сиянием пока гасли огни Уэмбли.
Потом я подумал: «Что дальше?»
И потом, «Теперь я должен навсегда остаться в этой сборной Англии…»
И потом, «Я должен выиграть Чемпионат мира.»
Важно добавить, что в то время я не воспринимал эти высокие амбиции как давление. Что касается меня, то если ты в чем-то хорош, как я, и твоя судьба в твоих руках, как моя, то это не давление.
В наши дни, если меня поставить в первую тройку Олд Корс с клюшкой для гольфа, и на это будут смотреть лишь три человека, я не знаю, пойдет ли мяч высоко, низко, влево или вправо. Вот это было бы давлением на меня — потому, что я относительно плохо играю в гольф.
Но в футболе я никогда не чувствовал давления, потому что я искренне чувствовал, что в нем мне нет равных. Если бы на меня смотрели десять миллионов человек, я бы не сник — совсем наоборот. Моей единственной реакцией было бы сыграть еще лучше. Точно так же, как много лет назад, когда я видел скаутов, стоящих рядом с моим отцом.
Мое включение в планы сборной Англии, к сожалению, произошло за счет другого моего героя из более близких мест — моего товарища по «Ливерпулю» Робби Фаулера. Как я уже упоминал, его сезон закончился из-за серьезной травмы колена, полученной в безобидном единоборстве в Мерсисайдском дерби в конце февраля.
Вскоре после этого вызов титулу «Ливерпуля» на дистанции дрогнул. Несмотря на большее количество моих голов в значительном проигрыше на выезде «Вилле» – где мой бывший товарищ по команде Стэн Коллимор вернулся, чтобы укусить нас голами в обоих таймах — и другие голы дома на выезде против «Болтона» и на выезде против «Ковентри» и «Манчестер Юнайтед», поражения от «Челси» и «Дерби» в важные моменты, вероятно, нас потопили.
То, что меня удалили во второй раз за полгода за прыжок двумя ногами вперед на Ронни Йонсена из «Манчестер Юнайтед», тоже не очень нам помогло.
Я вошел в эту игру заведенным ребенком, который, с одной стороны, признавал соперничество с «Юнайтед», а с другой, возможно, немного завидовал им. Оглядываясь назад, моя игра в тот день была похоже на какой-то внетелесный опыт. Я так стремился к победе, так был на ней сосредоточен. Я всюду бегал, пинал каждый мяч, пинал всех! Я потерял контроль.
Несмотря на то, что я слишком хорошо знал, что эта моя агрессивная черта часто была положительной, подкат в тот день, когда Йонсена увезли позже в машине скорой помощи, был уже чересчур. Это был момент абсолютного безумия красной пелены, которым я не горжусь по сей день.
После того, как меня удалили с поля, я помню, как один стоял в душе и плакал. Слезы текли, а я усваивал важный урок. Сколько у тебя может быть огня в животе, столько же у тебя должно быть и льда в мозгу.
Конец сезона лиги 1997/98 «Ливерпуля» оставил немного кислый привкус у всех во рту. Мы давали бой, но отошли на далекое третье место позади возможных победителей «Арсенала», который оторвался от «Манчестер Юнайтед» лишь на одно очко, завоевывая для своего дальновидного тренера «Арсенала» Арсена Венгера его первый чемпионский титул.
Для меня, однако, сезон 1997/98 был абсолютным успехом — прорывным годом эпических масштабов, который включал восемнадцать голов в чемпионате и двадцать три во всех соревнованиях. Как бы в подтверждение этого мне вручили Золотую бутсу Премьер-лиги и премию Молодой игрок года по версии ПФА.
Как и следовало ожидать, я почивал на этих двух впечатляющих лаврах всего несколько секунд. С приближающимся Чемпионатом мира еще много чего нужно было сделать.
