Галерея не сыгравших. Эрл Мэниголт. Козел forever! или Из ада – в легенды. Часть пятая

 

Часть четвертая

…Сегодня в парке – последний день сезона. Полным-полно народу. Толпами валят дети – все, как один, с афро, которое только-только начинает входить в моду, в свежевыстиранных ради такого случая носках-гольфах – идут, идут нескончаемой вереницей. Год назад парк переехал с 7-й авеню на другую площадку – в районе 155-й улицы и бульвара Фредерика Дагласса. Новые ограждения, новые стойки, новые щиты, новые кольца – с них тогда ещё даже сетки не успели сорвать. И трибуны тоже были c иголочки; здесь они могут вмещать куда больше зрителей, чем на старом месте, а этой весной их ещё и увеличили... Но всё равно всё забито под завязку, яблоку негде упасть – как обычно. Потому что дух того, первого парка, никуда не делся – его перенесли сюда все эти люди, и игроки, и болельщики... Среди этого столпотворения сразу можно определить тех, кто считается у местных серьёзными знатоками баскетбола; на них бейсболки, или теннисные козырьки, а то и соломенные шляпы, вязанные безрукавки… Кажется, что в парке уже просто нет места – а люди всё идут. Мужчины, женщины, дети… Несколько человек тащат с собой и своих собак – но в парке никто и никогда не был против собак. Если твой пёс любит баскетбол – нет проблем, давай, приводи его с собой, пусть тоже сидит, наслаждается... Даже этот говнюк – мелкий наркодилер по прозвищу Паук – и тот здесь; тоже явился погонять мяч, видите ли… Летняя лига в Ракере официально заканчивается – до следующего года. И каждый раз этот день превращается в торжественное и грустное событие. Эх, неплохо было бы их всех чем-нибудь повеселить, сотворить для них напоследок что-то такое, что-то особенное! Он думает об этом всё время – пока идёт к парку,пока разговаривает с белым судьёй в полосатой рубашке, пока шутливо треплет по затылку какого-то мальчугана, который в экстазе закатил глаза от такого везения и завтра будет рассказывать всем подряд, с кем он свёл близкое знакомство…

Он направляется дальше, приостанавливается неподалёку от двух пареньков, что-то уж очень живо обсуждающих, прислушивается… А, ну да, конечно, кто-то ему уже говорил об этом матче, проходившем на прошлой неделе в Маунт-Моррис-парке. И этого чувака из «Уинстона-Сейлема», о котором уже давно идёт столько шума, он тоже видел – ещё когда сам учился в «Лоринберге». Ну да, получается, этот Эрл-Жемчужина наезжал сюда на прошлой неделе со сборной Филадельфии. Правда, тут его знают под другими прозвищами – Чёрный Волшебник, Чёрный Иисус... Этот парнишка, побывавший на игре, прямо с ума сходит, делясь впечатлениями с приятелем. Он не просто жестикулирует, нет – он повторяет все запомнившиеся движения, ни секунды не стоит на месте, он живёт сейчас той зарубой. И рассказывает, рассказывает, рассказывает:

– Там была, типа, сдвоенная игра. И вот в первой игре этот чувак… ну, Эрл Монро… он ведёт мяч через всю площадку – и чё он с ним только ни вытворяет, как только ни выпендривается! Ну, прям почти на корточки присаживается – и так идёт дальше, а потом на полной скорости начинает вращаться – раз, и ещё раз! – и так и идёт вперёд с дриблингом, не останавливаясь ни на секунду! Прикидываешь? Весь парк обалдел просто! Мы все, все были под этой его магией! А потом… потом… я не знаю, чего он там ещё сделал… блин, я даже не знаю, как об этом рассказать… ну, короче, он как-то так сделал, что мяч пропал… – возбуждённый голос парня становится всё громче и громче. А вокруг уже собирается небольшая толпа – тоже послушать. – Ты понял, а? Мяч просто исчез! Он его куда-то запрятал, скрыл! Мы перестали видеть этот долбаный мяч, мы не могли за ним уследить, слышишь?! А потом – бац! – мы смотрим – а мяч такой летит через середину площадки, летит мимо всех, даже мимо Алсиндора! И этот чувак, которого Алсиндор держал под щитом, просто ловит его и закладывает в корзину! Так спокойненько! Ну, мы тут все вообще охренели. Как такое возможно-то?! Как этот мяч к нему попал?! Да мы, б…ь, поверить своим глазам не могли!

Парнишка делает драматическую паузу и обводит выпученными глазами собравшихся. Те улыбаются. И он тоже начинает улыбаться. А потом... потом он изображает дриблинг Жемчужины: вертится волчком на одном месте – наверное, голова уже закружилась. После чего продолжает свой рассказ:

– Ну, и вся та сторона парка, где сидят эти филадельфийские ниггеры, жрут свои куриные крылышки и запивают их «Кул-Эйдом» – а их несколько автобусов приехало – типа, начинает сходить с ума и орать, как один человек: «Он пришёл! Он пришёл! Чёрный Иисус!» Я чуток не обосрался, честное слово – подумал, что тут сейчас драка будет, или ещё чего-нибудь типа того – так громко они кричали этого своего «Чёрного Иисуса» и злили гарлемских. Ну, тут наши вводят мяч и быстренько передают его Алсиндору. Нужно ведь чего-то сделать, как-то подтереть это говно, которое подкинул нам Монро своей передачкой. Лью уходит в низкий пост, поворачивается спиной к кольцу, поднимает руку с мячом повыше – ну, типа он собирается бросить крюк – а потом вдруг разворачивается, делает шаг вперёд и заваливает мяч в кольцо! Это был, мать его, самый мощный данк, который я когда-нибудь видел в своей жизни! Клянусь вам! Этот хренов данк филадельфийцы не смогли бы заблокировать, даже если бы повисли на Алсиндоре всей пятёркой! Не смогли бы! Но вот ведь дерьмо: Лью засадил его так сильно, что этот проклятый мяч взял, ударился о землю и отскочил за забор Маунт-Моррис-парка! – парень взмахивает руками над головой изо всех сил, даже подпрыгивает, чтобы показать, как далеко улетел мяч. – И тут вся нью-йоркская сторона начинает орать: «Господь!!! Господь!!!»

Он бы, может, постоял ещё немного здесь, на углу, и послушал, о чём ребята будут трепаться дальше, ведь во второй игре тоже наверняка произошло что-нибудь интересненькое, но ему пора. Он идёт дальше – степенно, как и подобает настоящему королю. На лице – столь редкая для него широкая улыбка; ему приятно, что в той дуэли последнее слово осталось всё-таки не за этим чуваком из Филли, будь он хоть сто раз талантлив, а за старым приятелем-соперником Лью. Эх, сколько же они уже не виделись?.. Год с лишним, кажется... ну да, точно, с того самого момента, как этого верзилу позвали в какой-то там ужасно крутой университет где-то в Калифорнии (он не помнит точного названия), так что Лью уже год грызёт там гранит науки. На днях он туда возвращается – готовится дебютировать в основной команде этого своего колледжа. Жаль, что летом, когда Лью приезжал на каникулы, у них почему-то так и не получилось пересечься. Удачи каланче – он всех там научит жизни и покажет, что значит нью-йоркский баскетбол. Кто-то ему говорил, что, играя за резервный состав, Лью драл соперников на все лады…

Он ещё довольно далеко от площадки, но там уже знают, что скоро он будет здесь. И по всему парку проходит искра, лёгкий электрический разряд… Чем ближе он подходит, тем чаще и чаще слышит вокруг одни и те же слова; кто-то произносит их приглушённо-почтительно, а кто-то восторженно орёт во всё горло: «О-о-о! Козёл идёт! Козёл! Козёл идёт!!!» У входа всё это сливается в непрекращающийся восхищённый гул… 

Он разворачивает жевательную резинку, бросает её в рот, берёт в руки мяч и двигается к корзине с дриблингом, натыкаясь на других ребят, которые, как и он сам, разогреваются перед драчкой. В голове одна за одной проносятся не связанные между собой мысли… Прошло уже больше полугода, как он бросил колледж и вернулся сюда… А несколько дней назад команда звёзд Гарлема здорово наваляла приехавшим профи… И вот сегодня лучшие студенты страны вызвали их на поединок… Он бросает точный джамп-шот, переводит взгляд на одну из трибун и видит улыбающиеся лица своей Ивонн и Даррина – их сына. Можно подумать, что этот малыш уже чего-то там соображает в баскетболе… Да нет, конечно, просто он улыбается, глядя на улыбающуюся мать. Хотя… кто его знает? Здешний парк – это настолько волшебное место, особенно в такие дни, что всё может быть. Вот только сам мистер Ракер тут уже никогда не появится. Как же, блин, жаль этого великого мужика!.. Нет уж, он не уйдёт сегодня с площадки, не показав своего самого экстравагантного трюка – и сделает его и в память о Холкомбе Ракере тоже!..

И вот игра начинается. Как обычно, первые несколько минут уходят у него на то, чтобы почувствовать её нерв. Сейчас он не смог бы сотворить то, что задумал – при всём желании не смог бы; нет, для такого нужно быть по-настоящему горячим, раскалённым добела… Только что он забрал подбор на чужом щите и тут же заколотил зубодробительный данк двумя руками. И в следующей атаке повторил то же самое…

Ох, как же они здесь любят эти данки… А вот сколько всего можно придумать и сделать разных данков? Ну, таких, чтобы они на самом деле отличались один от другого? Его всегда интересовал этот вопрос. Тот, кому это окажется под силу, сможет считать себя реально крутым, знаменитым игроком… Его отвлекает штатный диктор парка. Он почему-то запоздал, и вот теперь наконец-то появился. Вряд ли много народу здесь знают имя этого парня, или, уж тем более, фамилию. Но вот его прозвище знают все – Человек-Мотор. Это точно – энергии в этом чуваке хоть отбавляй. Его заметишь издалека – всё на нём красное, и штаны, и рубашка с короткими рукавами. В руках – неизменный мегафон и здоровенный радиоприёмник. Он перемещается туда-сюда вдоль боковой линии, словно ртуть – ну ни дать ни взять король соула Джеймс Браун. А позади него – жилые дома, и на крышах – люди, люди, люди. И на деревьях тоже… Никто не хочет пропустить эту последнюю субботу сезона в парке… Он начинает думать о том, почему все они живут именно такой жизнью, а не как-то иначе? Да вот хотя бы тот же Человек-Мотор – все ведь знают, что котелок у этого чувака варит, что надо. Так какого хрена, спрашивается, он до сих пор околачивается на этих улицах? Ведь он же слышал, что кому-то удаётся отсюда выбраться. Даже сам знал одного такого парня. Так в чём между ними разница – между тем парнем и Человеком-Мотором? Может быть, в том, о чём ему давным-давно, ещё много лет назад говорил мистер Ракер: «Вы должны использовать все доступные возможности». Вот у него теперь есть сын, и есть женщина – мать этого карапета. А что он будет делать дальше? Из колледжа он сбежал, стипендии нет, работы нет – и что-то его не тянет её найти... Всё, чего ему хочется – это, как и раньше, просто играть в баскетбол, оставаться владыкой этих улиц... Что он будет делать со своей собственной жизнью? Даже этот Человек-Мотор не такой уж легкомысленный парень, как может показаться на первый взгляд: кто-то ему говорил, что он изучает законы – или ещё какое-то дерьмо в том же роде. Значит, всё-таки рассчитывает вырваться из этих трущоб куда-нибудь в местечко получше… Он знает, что Чемберлен сейчас играет и заколачивает тысячи долларов. Сколько – десятки, сотни? Да какая разница – много, и всё. А сам-то он чем займётся? Вот все эти люди, которые здесь собрались – они смотрят на него, и они уверены, на все сто уверены, что и он может делать то же самое, что и Уилт, пойти по его пути; но знают ли они, как это трудно на самом деле, когда начинают говорить ему об этом?..

Да что же это такое?! Почему-то ему никак не удаётся сегодня сосредоточиться на игре… Давай, соберись, Козёл, – время идёт, а ведь ты хотел порадовать народ чем-то из ряда вон выходящим!

Против него играют ребята, которых он знает по «Лоринбергу» – Джимми Уокер и Декстер Уэстбрук. И Уокер, и Уэстбрук подались оттуда в колледж в Провиденсе и отбарабанили там уже по три года – последний курс остался. Они встречались недавно с Джимми, поболтали немного. Тот говорил, что в Провиденсе адски холодно – и полным-полно чокнутых белых. Как же они там вообще учатся-то?.. И ещё Джимми мечтательно добавил, что через год – драфт, а там – и до НБА рукой подать... Уокеру вроде как прочат большое будущее – может, он даже станет, типа, звездой. Но в «Лоринберге»-то как раз он, Козёл, был лучшим, закатывал Джимми в паркет во время тренировочных матчей, как хотел… А игра идёт – как обычно, в сумасшедшем темпе. Вот соперники бегут в быстрый прорыв – и снова всеобщее внимание приковывает к себе как раз Уокер. Он обожает делать слепые передачи – смотрит в одну сторону, а мяч отдаёт в другую, так что можно не беспокоиться, что его кто-нибудь перехватит – почти всегда никто из соперников к такому не готов. Этот парень вообще классно управляется с мячом – почти как Пабло Робертсон (смотри «Указатель имён»); может одурачить всю пятёрку противника. И, если уж на то пошло, и на этого чувака, Монро, тоже похож – так же опускает голову и начинает крутить спин-мувы, когда идёт к кольцу…

Джимми Уокер будет выбран под 1-м номером на драфте-67 (между прочим – перед Эрлом Монро, Уолтом Фрэйзером и ещё несколькими достойными людьми – вроде покойного Мела Дэниэлса и Боба Нетолицки, или дуайенов тренерского цеха Фила Джексона и Пэта Райли, и не только), проведёт в НБА 9 сезонов и дважды поучаствует в All-Star Game.

И ещё за студентов играют Войн Харпер из «Сиракуз» и Барри Уайт из «Хофстры» – большие ребята... «Эй, не проворонь своего чувака, давай, держи его!» – это орёт Бобби Хантер, никогда не упускающий случая пошутить, но на площадке всегда сосредоточенный и серьёзный. Бобби говорит, что всегда мечтал стать доктором – и, кажется, он вовсю к этому идёт. По крайней мере,  его уже приняли в какой-то там медицинский университет... Пи Уи Кирклэнд перехватывает мяч. Он говорил, что тоже уезжает в колледж, кажется, куда-то на юг – в Вирджинию, что ли, но Эрл не уверен. У этого тощего, как скелет, парнишки всегда водятся деньги. Он никогда не мог понять, откуда у Пи Уи столько бабок? Как будто он делает их из воздуха. Впрочем, про него разное рассказывают, но Козлу нет дела до всех этих слухов и сплетен… А сейчас Рик без устали носится взад-вперёд по площадке, кажется, быстрее всех. Так, как он, больше вообще никто не двигается – со всеми этими обманными финтами, причудливыми штучками-дрючками на дриблинге – даже Монро. Хорошо, что они с ним сегодня в одной команде, а то попробуй-ка удержи этого живчика… И вот Пи Уи передаёт ему мяч. Время пришло – он уходит от опекуна, легко стряхивая его руку, когда тот пытается схватить его за плечо, слышит сзади чью-то насмешливую реплику – того же Пи Уи, кажется: «А как ты хотел? Это ж Козёл!» Но этому чуваку совсем не до шуток – он так резко рванул за ним, что, поймав вместо Эрла воздух, потерял равновесие и летит теперь прямиком на первые ряды трибун. Толпа мигом рассеивается в стороны, на площадку катится термос с кофе, который какой-то болельщик притащил с собой на игру…

Но ему некогда смотреть на всё это. Он резко уходит направо, потом стремительно – так внезапно, что даже не успевает осознать до конца, что он будет делать в следующее мгновение – разворачивается влево, пересекает линию штрафных, выпрыгивает… выносит левую руку с мячом по высокой дуге к кольцу… засаживает мяч в обруч… тот пролетает через него… И снова его отвлекают воспоминания. Весьма неприятные воспоминания, надо сказать. Ещё когда он сам был совсем сопливым пацаном, то видел картину, которая до сих пор так и стоит перед глазами. Тогда какой-то молодой парень вот так же, как он сейчас, выпрыгнул к щиту, но чего-то не рассчитал, что-то пошло не так – он потерял в прыжке ориентацию и вместо сочного данка влетел прямо в опору щита. Он лежал на асфальте, раскинув руки, и что-то хрипел… Понадобилось вызывать «скорую». Потом говорили, что тот бедолага то ли здорово разбил голову, то ли и вовсе сломал себе шею – но он так никогда и не узнал, что же именно с ним случилось. Так или иначе, этого парня он больше не видел. С тех пор это не то, чтобы превратилось для него в фобию, просто, когда он взмывал к кольцу, иногда нет-нет, но приходила мысль, что и с ним может стрястись что-то подобное…

Пока в голове крутилось всё это, мяч упал вниз. Эх, в этот раз не вышло… В следующей атаке приходится делать второй заход. Он находит передачей одного из партнёров, отскочившего к лицевой линии, а сам идёт сразу на трёх соперников… прорываясь сквозь них, получает мяч обратно с отскоком от асфальта… они, кажется, ждут, что он остановится, чтобы ударить пару раз мячом в землю… но вместо этого он двигается прямо к щиту – кратчайшим путём…  он чувствует на себе чьи-то руки, много рук, его пытаются остановить, затормозить, ему приходится повернуться спиной к кольцу, потом – снова лицом… он должен пройти – сейчас или никогда!.. на нём уже явно фолят, но судьи не свистят – даже они словно чувствуют, что сейчас – не время… никому его не достать… сзади кто-то – наверное, один из ребят, которые отлично знают его уловки по «Лоринбергу» – голосит истошной скороговоркой: «Держи левую сторону, мать вашу! Левую держи!..» он продолжает прорываться к цели – толкаясь жёстко, даже грубо – как и все его оппоненты… нет, пожалуй, и сейчас не выйдет – на нём висят справа, слева… он пытается стряхнуть с себя соперников, бросает джампер, который лишь чуть-чуть касается обруча… он легко скользит к мячу, чтобы подобрать его… вокруг словно бушует водоворот – и всё же он достаёт мяч первым… и схватив его, словно застывает с ним в воздухе…

Что ж, он играет хорошо. И сам матч тоже складывается отлично. Ещё несколько впечатляющих обманных движений, силовых проходов, данков… Зрители довольны, но он по-прежнему думает о том, что не сделал того – самого главного – что так хотел совершить в этот день… Всё, что он показал сегодня – совсем не то.

Он видит, как Войн чересчур долго возится с мячом, наконец, делает бросок, и даже точный – но слишком поздно. Когда мяч проваливается в корзину, судья как раз даёт свисток. Дополнительное время… дополнительное время…

...Он устремляется в быстрый прорыв… какой-то чувак преследует его по пятам, а впереди торопится вернуться в защиту ещё один… он чувствует, как все встают, чтобы лучше видеть, как он приближается с мячом к чужому щиту… никогда нельзя сказать заранее, что он выкинет всякий раз, когда у него появляется вот такая возможность, такая свобода, как в эти секунды – наверное, все они думают сейчас об этом… да, пожалуй, и сам он частенько не знает наперёд, что придёт ему в голову… частенько – но не теперь… в такие моменты всё кругом будто бы замирает, затихает – остаётся где-то в другом мире, даже соперники, которые топают где-то за его спиной и впереди… а здесь – только он и мяч, лишь стук сердца – сердца и этого самого мяча… но потом наступает момент, когда время словно бы ускоряется, точнее – это сам он его ускоряет, разгоняет, торопит… в такие моменты он чувствует себя властелином вселенной…

И вот наступает то самое мгновение, когда он знает – он сейчас всесилен, он может всё. К нему приходит необыкновенная лёгкость, даже невесомость – и в то же время в ногах зарождается необоримая сила, энергия, словно у каких-нибудь супергероев из комиксов. Его всегда удивляло то, как пусть и совсем короткое время, какие-то доли секунды, эти, казалось бы, взаимоисключающие лёгкость и энергия мирно уживаются и сосуществуют в его теле. Это казалось странным, непостижимым; он иногда задумывался об этом, но, конечно, ответа так и не нашёл. Да и неважно это, в конце концов; самое главное – что сейчас он оторвётся от залитого солнцем асфальта и взлетит в небо. И как же просто ему будет управлять этим своим полётом!

Он берёт мяч в левую руку, а тело уже выстреливает в сторону кольца, как из катапульты. Он несётся вперёд, прямо на обруч. Он ещё успевает сделать один хэд-фэйк, второй… Тот парень, что отступает впереди него, окончательно растерян, он выглядит, как девчонка, которая только что встала на коньки – точно так же высоко вскидывает руки, пытаясь схватиться за воздух, и опрокидывается, опрокидывается назад… Он замечает широко распахнутый в беззвучном крике рот этого парня, успевает улыбнуться… Вытягивает вверх руку с мячом, вколачивает его в кольцо, слышит, как тот проходит через сетку… слушал бы и слушал этот звук вечно!.. Но в этот раз он не позволяет себе расслабиться раньше времени, теперь он сосредоточен – а значит, всё будет, как он и задумал. Он не даёт мячу упасть на асфальт и укатиться куда-нибудь в аут. Вместо этого он ловит мяч правой рукой, когда тот проскакивает через сетку – и отправляет его обратно в обруч вторым броском сверху подряд… И лишь после этого его ноги касаются земли...

Бейсболки, пивные бутылки – всё, что только можно, взлетает в воздух. Игру сразу же приходится остановить. Многие срываются со своих мест и высыпают на площадку. «Леди и джентльмены! Дамы и господа! Братья и сёстры! Только сегодня – только у нас – только для вас – только в исполнении Короля Королей, мистера Эрла Козла Мэниголта – ДВОЙНОЙ ДАНК! – надрывается Человек-Мотор. Впрочем, сам он предпочитает держаться подальше. Он тоже рванул бы туда, на площадку, вместе со всеми, но уже научен горьким опытом: пару раз он вгорячах оказывался в самом центре свалки, и там толпа курочила его мегафон так, что он никакому ремонту уже не подлежал – приходилось где-то доставать новые. Не со зла, конечно, а просто от переизбытка эмоций. Так что Человек-Мотор теперь стоит в сторонке; зато орёт так, что перекрывает, кажется, всех, вместе взятых. Долго сдерживать себя он не в состоянии – и скоро переходит на менее формальный лексикон: – Вау! Вау! Ни хрена себе! Вы это видели?! Вы видели это, я вас спрашиваю?! О, Господи… О, Господи, Боже мой! Я поверить в это не могу! Я не верю своим глазам! Как? Нет, это невозможно! Он сделал это! Он снова сделал это! О, нет, этого просто не может быть…»

Он оказывается среди кучи ребятишек, каждый из которых хочет его обнять. Что ж, он собирался сделать что-то такое, чтобы его запомнили – и он это сделал. Теперь он стоит – и улыбается. Он слышит, как кто-то говорит, что то, что он сейчас сотворил – это что-то гениальное. Он согласен – чего уж тут скромничать? Другие-то даже и помыслить об этом не могут… «Я такого никогда не видал… Первый раз в жизни такое вижу, – кажется, каждый пытается пробиться к нему и сказать что-то в этом роде. – Как ты это делаешь? Ну как же у тебя это получается? Два раза забить сверху в одном прыжке…» Да уж, любой, кто стал свидетелем двойного данка, больше никогда его не забудет – это точно. Он сделал его – сделал свой особый, уникальный бросок. Только свой. Это – его бросок, это – его сцена, это – его публика, и это – его игра. Он направляется к скамейке и слышит вокруг: «Вот ведь, а?! Долбаный двойной данк! Ох...ь просто! Я вам скажу – да это всё равно, что по воздуху пешком пройтись!..»

Да, это и был так называемый «двойной данк» – нечто, входящее в коллекцию самых невероятных трюков в истории баскетбола. Расс Бенгтсон писал о нём в «SLAM»: «Многие настаивают на том, что видели воочию «двойной данк» Мэниголта: он забивал сверху, потом ловил мяч в воздухе, когда он проходил через корзину – и снова забивал сверху». Самое удивительное, что, по свидетельствам тех же очевидцев, Эрл не просто выпендривался таким образом на потеху публики – он ухитрялся сотворить «двойной данк» и непосредственно во время игр в парке.    

Видевшие этот фокус вспоминают более подробно: обычно Мэниголт разрывал защиту, начиная короткий разгон с правого крыла, и этого хватало, чтобы набрать бешеную скорость, позволявшую оттолкнуться левой ногой от асфальта (люди, лицезревшие в парке обоих, говорят, что через несколько лет ровно с той же точки совершал свои полёты и Доктор Джей), иногда он якобы даже успевал повернуться в воздухе на 360 градусов, левой рукой молниеносно засадить мяч в корзину, правой поймать его с обратной стороны и снова воткнуть сверху в кольцо – «два данка в одном».

Нередко приходилось слышать и том, что после Эрла повторить это абсолютное произведение баскетбольного искусства никто не мог, и все попытки превращались в жалкие карикатуры. Мол, разве можно сравнить данк двумя мячами, который продемонстрировал на втором конкурсе по броскам сверху в истории НБА в 84-м году Лэрри Нэнс, с тем, что делал Козёл!

Годы спустя Винса Картера спросили, верит ли он в это и, если верит, способен ли он сам на такое. Винсэнити долго думал, а потом ответил: «Это почти невозможно. Это трудно, очень трудно сделать. Для этого вы должны быть необычайно быстры, обладать незаурядной координацией, и, что самое сложное – зависать в воздухе действительно очень надолго. Чтобы сделать такое, нужно владеть особыми навыками, быть особым человеком. И вы должны иметь специфическую конституцию - быть достаточно худым, даже тощим, я хочу сказать. Это очень сложно».

Наглядно попытался доказать, что это возможно, Джеральд Грин на слэм-данк-контесте-2013. В своей второй попытке Джеральд решил порадовать народ именно двойным данком. Намерение, что и говорить, похвальное. Вот только, если бы Грин знал заранее, во что оно выльется, вряд ли он бы взялся за эту затею. Или, по крайней мере, уделял бы оттачиванию двойного данка куда больше времени – потому что только после длительных тренировок можно выкидывать подобные фокусы «на заказ». Я, конечно, не уверен, но сильно подозреваю, что Джеральд отрабатывал его минут по 15 в день – и начал это делать не далее, как за пару недель до конкурса. В общем, очень опрометчивый выбор...

Если кто не помнит, то всё началось с того, что Грин срезал с кольца сетку – причём сделал это очень тщательно, удалив даже отдельные короткие нити. Как уже не раз было сказано, на уличных площадках во времена Эрла сетка на обручах была нечастым атрибутом, но вряд ли Джеральд, убрав её, стремился к «чистоте эксперимента» – просто без сетки сделать такое, ясное дело, гораздо проще. Об этом говорил и сам Козёл, правда, отмечая, что со временем он научился заколачивать двойной данк и через «правильную» корзину – с сеткой.

Грин готовится к своему двойному данку...

В паре первых попыток вообще было не очень-то очевидно, что тщится изобразить Грин. После четвёртой-пятой за него стало обидно и как-то неудобно – как обычно, когда кто-то пыжится-пыжится на глазах у толпы, пытаясь сотворить что-то экстраординарное, но всё заканчивается тихим пшиком. После седьмой-восьмой это превратилось уже в жалкое зрелище, сам Грин, кажется, отчаивался всё больше и больше, и куда интереснее было слушать весёлую болтовню Шака и Сэра Чарльза, чем наблюдать за потугами Джеральда. Потом вышло отпущенное Грину время – и судьи с таким видом, словно они так и не поняли, что же здесь происходило, подняли «шестёрки» и «семёрки».

Джеральд сделал ещё пару попыток – и наконец-то, с грехом пополам, добился своего. Если бы это у него получилось со второго-третьего, ну, с четвёртого захода – то, конечно, подействовало бы на зрителей совсем по-другому. Но с одиннадцатого?! Нет, это совсем не выглядело впечатляюще...

После этого бедолага Грин подвергся настоящему остракизму на форумах со стороны болельщиков «Вот скажите, каким дураком нужно быть, чтобы, имея такой прыжок, страдать фигнёй и пытаться сотворить какую-то хрень?! Прыгай и втыкай – вот и все дела!», «Позорище! Что это было? Сколько смотрю All-Star Game – ещё ни разу не видел такого провального выступления!», «То, как мучился этот клоун, для меня главное разочарование всего уик-энда!» Спасибо хоть, что у Грина нашлись и защитники – правда, их было гораздо меньше: «Парни! Проявите к нему хоть каплю уважения! Чел, блин, старался внести хоть какое-то разнообразие в этот плюшево-ватный, ставший никому не нужным тупой конкурс, показать хоть что-то новое!», «Какое там «новое»? Это «новое» – хорошо забытое старое. Вы, чуваки, ни хрена не шарите в истории баскета, а то знали бы, что Грин хотел сделать самый легендарный трюк великого Эрла Козла Мэниголта. Только за одно это «плюс» ему от меня!» Были и те, кто занимал промежуточное положение: «Бедняге не стоило лезть в это дело. Ведь все знают, что такое было под силу только одному Эрлу Мэниголту!», «Пусть он вернёт сетку на место и попробует сделать всё, как надо – как делал сам Козёл! Он, наверное, сможет...»

Самую мощную волну негодования вызвало то, что Грин в той последней попытке схватился рукой за обруч – да это ведь, мол, обман чистой воды! Парни, нас поимели, расходимся!

И вновь все эти претензии к Джеральду были не совсем справедливы – потому что и сам Мэниголт, пусть не всегда, но нередко цеплялся за кольцо: «Двойной данк? Ага, я его делал. Я проходил мимо нескольких защитников, потом закладывал мяч одной рукой в корзину, пока прыгал вверх, другой хватался за обруч, потом ею же подхватывал мяч, когда он пролетал через сетку, и отправлял его в кольцо по второму разу. Запомните: всё это я успевал сделать, прежде чем опуститься на землю. Ну, иногда я ухватывался за дужку, а иногда получалось обойтись без этого – по всякому выходило. Но я делал это совсем не для того, чтобы, типа, подтянуться там на ней, или повиснуть, короче – чтобы как-то продолжить свой полёт; нет, нет. Просто, когда я делал двойной данк, я выпрыгивал вверх с такой силой, что не мог толком управлять собой, и первые несколько раз очень больно долбился башкой об обруч. Вот я и стал выставлять одну руку, чтобы такой фигни больше не было».

Как бы то ни было, чтобы прокрутить такое – дважды загнать мяч в корзину двумя разными руками в одном полёте (а тот же Грин, в общем-то, всё-таки показал, что это возможно в принципе – если задаться такой целью) – нужно обладать действительно феноменальным прыжком. И если Эрл и впрямь совершал такое, да ещё и во время матча, то остаётся только признать, что двойной данк – одна из самых потрясающих и драйвовых диковинок с мячом в воздухе (кстати, оператор фильма о Мэниголте в своё время признавался, что ему стоило немалых усилий подготовить сцену и воспроизвести этот эпизод на плёнке). А уж для человека ростом 185 см это и вовсе что-то фантастическое. И – чего уж там – трудновато в такое поверить. Недаром писатель Бэрри Бекхэм окрестил свою книгу о Козле именно так, как и окрестили то чудо – «Двойной данк». Трудновато придумать более красноречивое заглавие.

Правда, все эти цирковые трюки имели и вполне прагматическую направленность – ведь с их помощью Эрл мог заработать кое-какие деньги, в которых он постоянно нуждался. К сожалению, речь никогда не шла о каких-то значительных суммах – мотивацией, побуждавшей Козла на его подвиги, были, как правило, совсем маленькие ставки. Честно говоря, за то, что он делал, такая награда была просто смешной, жалкой. Ну, скажем, 25 центов – тот же четвертак. Такой монеткой и нищего-то на паперти облагодетельствовать как-то стыдно – и, тем не менее, она нередко становилась платой за фокусы Эрла на площадке, которые потом становились легендами. 

Говорит Джей Войн: «Я никогда не видел этого сам, но от стольких людей слышал, как ребята поднимались по лестнице на щит и клали туда монету. Эрл взмывал в воздух, держа мяч в левой руке, заколачивал его в кольцо, а правой успевал схватить со щита четвертак. Я сидел на трибунах, когда над площадкой летал Джеки Джексон. Но в исполнении Козла всё это выходило на новый уровень – он выпрыгивал так, словно держал не мяч, а по томагавку в каждой руке, и загонял их в щит с куда большей амплитудой так, что тот ходуном ходил».

Он столько всего делал... А сейчас он неторопливо идёт к выходу – и вспоминает все свои шоу. Идёт – и пока не знает, что это был один из его последних «больших концертов» в парке, да и где бы то ни было; быть может, самый последний. Не знает, что пройдёт совсем немного времени – пара месяцев, не больше – и он ступит на путь, неотвратимо ведущий прямиком в преисподнюю, которая быстро изломает, перемелет его тело, словно гигантские жернова, и почти проглотит саму душу…

***

Итак, Эрл вернулся в Гарлем и провёл там уже почти год после бегства из колледжа, продолжая царить в городском баскетболе. К сожалению, это означало и возврат ко всем опасностям и соблазнам, связанным с существованием в гетто. А его приятель по нью-йоркским уличным площадкам Лью Алсиндор был уже очень и очень далеко, на Западном побережье; он играл за команду Калифорнийского университета, и одно его имя бросало оппонентов в дрожь чем дальше, тем больше. «Вот тогда-то, в тот самый момент, я и оказался в полной жопе, – вспоминал Мэниголт. – Тогда я и познакомился с «белой леди…»

«Белая леди» – это, естественно, героин на жаргоне наркоманов.

Пройдёт много лет – и Эрл скажет, что, мол, никогда даже и не слышал о такой штуке, как героин, до того момента, пока не приехал из «Джонсона Смита» в Гарлем. Правда это или нет – знал только сам Козёл (хотя в неискренности его никто не мог обвинить; ну, почти никто). Но, так или иначе, как-то в октябре, после очередного междусобойчика (хотя все официальные летние лиги уже давно завершились, игра не прекращалась до глубокой осени) в том же парке, который через восемь лет переименуют в «Ракер-парк», Эрл присел передохнуть и понежиться в лучах полуденного солнышка на одну из скамеек. Его нога на что-то наткнулась, и он машинально запустил под лавку руку – посмотреть, что же там лежит? И извлёк на свет довольно объёмный целлофановый пакет, доверху набитый неким белым порошком…

В ту же минуту Козёл практически распростился со всеми надеждами на будущее, на нормальную жизнь. Эх, Гарлем, Гарлем… Вертя пакет в руках, Эрл, сам того не зная, уже заложил свою душу героиновому дьяволу. Тот октябрьский полдень стал стартом, точкой отсчёта, с которой и началось стремительное погружение, падение в самое сердце наркотической тьмы. Путешествие, из которого никто не возвращается прежним. Да и вообще – мало кто возвращается… Сам Эрл рассказывал об этом в своём стиле – совсем буднично и просто: «Ну, знаете, типа, бывают такие случаи, когда кому-то сильно везёт. Вот чувак просто идёт по улице и вдруг посмотрит вниз, на землю, а там деньги лежат, или ещё что-нибудь в том же роде. А я нашёл не деньги – я нашёл наркоту. И, когда я в тот день в Ракер-парке глянул себе под ноги, то моя жизнь не поменялась, не-е-е – она просто закончилась… И больше я уже не видел ничего в этой самой хреновой жизни…»

«В тот день моя жизнь закончилась...»

Одна из первых мыслей, которые всегда возникают, когда слышишь о чём-то подобном, это: а что, если бы?.. А что было бы, если бы Козёл в тот день не нашарил под скамейкой этого злосчастного пакета, просто не наткнулся бы на него? Или, найдя, не стал бы интересоваться: что там внутри и что будет, если это попробовать? Кто-то уверен, что целое поколение игроков, которые пришли в НБА в конце 60-х-начале 70-х, испытало бы на себе влияние этого человека, его стиля – и игра стала бы другой. И тех, кто так считает, весьма много. Много настолько, что поневоле начинаешь задумываться: а может, так оно и было бы?.. Хотя с тем же успехом впору предположить, что, не подсядь он на героин тогда, это случилось бы неделей, месяцем позже – но всё равно случилось бы... В общем, всего этого мы уже никогда не узнаем. Единственное, что можно утверждать с уверенностью: то время, когда Мэниголт был дееспособен и мог стать с его прыжками-полётами одним из новаторов в баскетболе, Козёл провёл в наркотическом угаре. А потом всё, что ему осталось – это мучительно размышлять на предмет того, когда и как всё пошло не так... И ещё – постоянно ощущать, каким же слабым стало его сердце (у Мэниголт была недостаточность аортального клапана). Имя Эрла было в листе ожидания на трансплантацию с 91-о, но здесь вся его слава на улицах Нью-Йорка уже не играла никакой роли. На первый план выходило прошлое Козла – а это было прошлое закоренелого наркомана; таким операции делаются в последнюю очередь – если до них вообще дело доходит. Что ж, может, оно и правильно – будь ты хоть сто раз легендой…

А что думал он сам по этому поводу: что было бы, не свяжись он с дурью?

– О-о-о, эта долбаная мысль никогда меня не покидает, – говорил он, качая головой. При этом на лице Козла обычно появлялась виновато-болезненная улыбка. – Мои кореша мне говорили, типа: «О, «белая леди» (героин) – с ней ты всё время летаешь, весь день, всю ночь, как будто танцуешь, не переставая! Она сделает тебя счастливым в любой день!» Ну, и я, блин, в конце концов попробовал, каково это – танцевать, не переставая… Я не то, чтобы прям так уж желал это сделать. Но мне было скучно… И я был, типа, разочарован, что всё так получилось с этим колледжем… Мне хотелось как-то отвлечься, забыться… Ну, короче, я не знаю, как это объяснить… Помню, что после первого раза я заблевал всю комнату, всё, всё вокруг было в моей блевотине! Но я получил свой кайф, это точно…  Это тяжело описать словами, но в этом и есть проклятая сила этих наркотиков: каждый день для тебя превращается в Рождество, и тебе всё становится до лампочки! Всё, совершенно всё – по хрену! Никаких забот и проблем! Ты просто в мире, который сам себе выдумал, в этом мире мечты – и всё в нём кажется тебе прекрасным. Но, конечно, нету там ни хрена прекрасного… Это сломало меня, полностью разрушило… Я просыпался утром – и думал только об этом. Мне нужна была доза – и только после неё я шёл умываться и одеваться. Я потерял всё, что имел, потому что, когда вы садитесь на иглу – в вашей жизни остаётся только это. И вы просто не можете ничем заниматься, когда сидите на игле… Это дерьмо заменило мне всё. Все деньги, которые у меня были, я спускал на героин. Неважно, сколько их там было – 100 долларов, или 500 – все они уходили на дурь. Это правда – так оно и было. Это стоило мне моего таланта…

Неудивительно, когда можно с точностью до конкретного дня назвать дату окончания карьеры какого-нибудь профессионального игрока. На то они – и профи. Обычно это и вовсе известно заранее – они сами объявляют, что, мол, такой-то сезон, а значит, и последний матч этого самого сезона, станет для них завершающим. И, чем известнее и заметнее игрок, тем больше шумихи и разговоров вокруг этого события.

С уличными кудесниками всё, ясное дело, по-другому. Вряд ли они и сами смогут вспомнить, когда вышли на свою первую, а когда – на последнюю игру.

Тем не менее, в случае с Мэниголтом, как ни странно, тоже можно точно сказать, когда он завязал с баскетболом – и тоже, пожалуй, с точностью до одного дня. Хотя он, естественно, никаких громких заявлений об окончании карьеры не делал. Да и не собирался он её, конечно же, заканчивать – кто же думает о подобных вещах в таком возрасте? Наверное, наоборот – надеялся на лучшую жизнь, на то, что и дальше будет заниматься любимым делом, и, может быть, из этого что-нибудь да получится… И пусть формально он ещё выходил на площадку после этого, но фактически, как игрок, Козёл закончился именно в тот день…

Это произошло как раз тогда, тем октябрьским вечером – несколько недель спустя после его двадцать второго дня рождения. Он не смог сопротивляться соблазну – и попробовал содержимое того пакета. Так Эрл из местного полубога превратился в заурядного наркомана, практически законченного торчка, каких полным-полно по всему Гарлему. Ему хватило для этого одного – одного-единственного – раза. И в тот день его карьере и пришёл конец – прямо там и тогда. Но история продолжалась…

Эрл скользил вниз всё быстрее и быстрее. Вспоминает Кит Эдвардс: «Мы жили с этим человеком совсем рядом, по соседству, на протяжении нескольких лет. Я хорошо знал его, когда он ещё не принимал наркотики, и потом тоже – когда он только сел на иглу. Нас было шестеро в нашей компании, и сейчас я понимаю, когда задумываюсь об этом, что, может быть, кто-то из нас мог бы ему помочь тогда, как-то вытащить из этого дерьма… Но мы были всего лишь молодыми ребятами; вы сами знаете, как это бывает в таком возрасте – ты ищешь себя, и думаешь только о себе, а то, что происходит вокруг, тебя не очень-то интересует. И когда Эрл и другой чувак, по прозвищу «Луковица», связались с наркотой, мы как-то не посчитали нужным заморачиваться по этому поводу. И редко об этом разговаривали. Но, знаете, даже когда он начал принимать дурь, он всё равно оставался классным чуваком… Тяжело говорить об этом. Просто ему не к кому было обратиться со своими проблемами, некуда пойти…»

Пэт Смит, бывший центровой «Маркетта» (к сожалению, покойный – Пэт умер в шестьдесят лет от сердечного приступа прямо на беговой дорожке), так объяснял случившееся с Мэниголтом и ещё много с кем: «Когда затрагиваются подобные темы, прежде всего нужно помнить об одной вещи: спортсмены в Гарлеме – очень уважаемые люди, они – важнейшие для здешней культуры персоны. В этом мире они становятся реально большими людьми. И если потом они попадают в колледж и в конечном итоге покидают гетто, они, конечно, продолжают оставаться таковыми – уважаемыми, большими фигурами. Но если этого не происходит, если они начинают осознавать, что не могут отсюда вырваться – они оглядываются вокруг, и вдруг могут обнаружить то, чего раньше не замечали, на что до того не обращали внимания: что они здесь теперь не такие уж большие люди. Они видят, что наркоторговцы и сутенёры одеваются так, как им и не снилось, и что они никогда не смогут позволить себе такого; и когда эти люди идут по улице, все спешат выказать им своё уважение. Это очень сильно давит, ломает психологически, и к тому же они понимают, то пройдёт определённое количество лет – и они уже не смогут похвастать такой репутацией, как сегодня. И только необычайно сильные натуры способны в таких условиях удержаться от искушения и не свернуть на неправильный путь». Смит знал, что говорил – ведь он сам вырос в том же Гарлеме, пережил такую же бедность, и его окружали те же наркоманы и алкоголики. Но Пэт проявил себя как раз такой «сильной натурой» – а потому сумел всё преодолеть, поступить в колледж и выбрать верную дорогу. В отличие от Эрла. «Вот, послушайте, у нас здесь играл такой паренёк... я даже его фамилию называть не буду – всё равно она вам совершенно ничего не скажет. Но у него были великолепные задатки. Просто великолепные. Я не стану утверждать, что из него непременно получился бы отличный баскетболист – но у него определённо был немалый талант. Мы все видели, как из больших, известных колледжей приезжали представители – специально, чтобы посмотреть на него. Чем всё закончилось? Он украл какую-то безделицу в супермаркете – чуть ли не пакетик картофельных чипсов, но это заметил патрульный полицейский. Этот парнишка залез на крышу в надежде там отсидеться, но потом услышал полицейские сирены, испугался и хотел перепрыгнуть на крышу соседнего дома. У него был великолепный прыжок – но даже его не хватило, чтобы сделать такое. Он не долетел и упал – как раз в пролёт между домами. Разбился насмерть, естественно. Ему шёл семнадцатый год... Об этом случае у нас говорили и потом вспоминали только потому, что тот мальчишка был известным в округе игроком. Будь он обычным пацаном – никто бы и внимания на такое не обратил, потому что подобных историй здесь не счесть...»

Смиту вторит и Джей Войн, тоже родившийся в Гарлеме. Вся трагедия Мэниголта проходила у него перед глазами: «Вам нравится думать, что чернокожие спортсмены являются лидерами в своих общинах. Но иногда это лидерство принимает странные формы. Множество молодых парней на улицах подавали такие большие надежды – в баскетболе, или ещё в чём-нибудь. Но на тех же самых улицах их ждали наркодилеры всех мастей – они-то и заправляли в районах. Они старались как-то примазаться к славе ребят – ну как же, ведь это и их самих делало более известными; пойдём, купим у него дури, я сам видел – он тусуется с такой-то звездой, он дружит с такой-то звездой, круто!  И если вы хоть раз попались к ним на удочку по какой-нибудь мелочи – не было никакой гарантии, что после этого вы не влипните в неприятности уже по-крупному. На первый взгляд, это может показаться вам нелепым, шокирующим, но если вы живёте там, всё это видите перед собой каждый Божий день – и при этом недостаточно стойкий человек, ну, что ж… тогда в один прекрасный момент вы можете обнаружить себя валяющимся в какой-нибудь грязной канаве…»

Да, сказать, что всё произошло внезапно, было бы не совсем правильно. По уик-эндам люди, собиравшиеся в парках, продолжали видеть там своего Эрла Мэниголта, и ослепительные вспышки его магнетизма тоже пока были при нём. Молодые ребята искали у него советов по игре – и он всё ещё мог не только дать им ценную рекомендацию, но и показать, как это выглядит на практике; и даже среди тех, кто знал или догадывался о том, что Козёл всё крепче и крепче садится на иглу, он оставался уважаемым и популярным человеком.

Но это не могло тянуться долго. Начиная где-то с первых месяцев 1968-о, он всё реже и реже появлялся на площадках, и старые друзья обычно находили его валяющимся в одном из тупиков на Восьмой улице. «Он был таким приятным парнем, – снова вспоминает Войн. – Всякий раз, когда вы его встречали, вам так хотелось, чтобы хоть какой-нибудь лучик надежды осветил его существование. Но, конечно, в его жизни просто уже не было места чему-то хорошему. Потому что наркотики разрушили его…»      

Как это нередко бывает с людьми, подобными Эрлу (цитируя Василия Алибабаевича, зачитывавшего письмо Хмырю от ребёнка – «хорошими, но слабохарактерными»), его слава сыграла с ним нехорошую шутку. Мэниголта все знали, все любили, а потому на первых порах даже наркодилеры не отказывали ему, когда он просил у них дозу, не имея при этом денег. Так что Козёл скатывался в пропасть всё быстрее и быстрее. И следующие несколько лет жизни превратились для него в один нескончаемый и абсолютно пустой и никчёмный день. Мир вокруг казался расплывчатым и мутным – словно смотришь на него сквозь грязное, заплёванное стекло. Хотя вряд ли Эрл обращал на это внимание – тогда его заботило совсем другое. Все эти годы он слонялся по улицам Гарлема – но уже не в поисках достойных партнёров по игре. Нет, единственной целью Козла стало найти, достать во что бы то ни стало очередную порцию дури.

Обложка первого издания книги Бэрри Бекхэма «Двойной данк». Баскетбол, поцелуи, наркота, полицейские с дробовиками... В общем, как писал Александр Сергеевич Пушкин: «И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь». Но это – не та книга, о которой я упоминал в самом начале. Та вышла гораздо раньше – на пару с половиной десятилетий, и скоро придёт и её очередь...

***

Кайф… Словить кайф – это круто, это здорово… Поймать кайф – это прекрасно… Он как будто плывёт где-то высоко-высоко… Кто бы ни изобрёл это дерьмо, он должен быть вознаграждён по заслугам. Господи Иисусе, это дерьмо хорошо, до невозможности хорошо… Ему кажется, что он парит в облаках, безбрежных облаках… Они мягкие и пушистые, и так приятно пружинят… они разлетаются в стороны от его головы… Ха-ха, будь сейчас здесь корзина – он бы заколотил в неё свой двойной данк, это точно! Данк – прямо посреди облаков! Кто-нибудь когда-нибудь такое делал?

Он уже целую неделю не видел свою приёмную мать… И каждый раз, когда он думает о возвращении к Ивонн и Даррину, его ноги холодеют. Но, когда он под кайфом, он чувствует себя слишком хорошо – чертовски хорошо! – чтобы смотреть на вещи серьёзно. Б…ь, да всё просто замечательно! Он по ним даже не скучает! Он просто пытается расслабиться – и ничего больше! Это всё – ерунда, ведь он колется под кожу, он не собирается закачивать это говно себе в вены, точно, не собирается! Ведь он знает, что это хорошим не закончится. Вон, один чувак из его кампании, по имени Ромео, у которого он сейчас живёт, уже дошёл до того, что ворует тачки, чтобы достать денег им на дурь. Ну, с ним-то такого точно не случится. Он никогда не зайдёт так далеко, нет-нет, ни за что в жизни. Это дерьмо – просто временное явление, он только оттянется ещё малость – и хватит. Ведь он же может отказаться от дури, как только ему этого захочется. Ну, конечно же, сможет. Ведь её нет в его венах… Да и мать уже достала своим скулежом… Тебе нужны твои ноги и руки для площадки, детка. Для дури – только задница…

Сколько же он уже не выходит на улицу? Просто валяется здесь, дома у Ромео, и таращится на то, как этот чувак заволакивает через чёрный ход радиоприёмники, телевизоры, какие-то пишущие машинки, шубы – а потом куда-то их выносит. Парень, небось, уже грыжу себе нажил, пупок сорвал, таскаясь с этими тяжестями. Он не спрашивает, откуда Ромео берёт всё это барахло – оно и дураку понятно… А, ну да, вспомнил: пару дней назад он помог Ромео вытащить и сбагрить кому-то хреновы стереосистему и телек. Они были цивильно запакованы, прямо в коробках, так что всё выглядело круто; плюс они сделали это днём – так что никому и в голову прийти не могло в чём-нибудь их заподозрить. Вот тогда-то он и выползал наружу...

Он выглядывает в окно. Всё-таки надо бы сходить проветриться. Весна началась, как-никак – самое лучшее время, чтобы освежить голову… Вечер пятницы, в районе пяти. В любую минуту может заявиться Ромео. Они поужинают – а потом, наверное, опять вмажутся. Они уже привыкли ловить приход вместе… Может быть, в понедельник он отсюда уберётся. Ага, точно. В понедельник он скажет Ромео, что с него хватит. И вернётся к матери. В любом случае – ему нужна новая одежда. Он же не может отстирывать её от дерьма и блевотины снова и снова…

В семь начинает темнеть. Он бродит по комнате, щёлкает выключателем, зажигает свет. Садится в большое кресло, включает радио. Расслабляется, начинает дремать… Спустя час просыпается. Ромео пока так и не пришёл. Он шлёпает на кухню, наливает себе немного бренди. Неплохо было бы сейчас захмелеть… Он знает – дури в доме уже нет, утром он вколол себе последнее, что у них было. По радио Фрэнки Голливуд Крокер болтает без умолку, ставит новые песенки… Мысли начинают путаться – кажется, бренди подействовало. Он слушает Отиса Реддинга. Блин, как же этот ниггер поёт, мать его!.. Ему больше не хочется двигаться, что-то делать… «Прояви немного нежности…» Он ещё отпивает из бокала. Пора бы чего-нибудь и перекусить… Что? Ох ты, уже половина десятого! Куда запропастился этот долбаный Ромео?! Ему становится не по себе: а вдруг этого чувака повязали? Чёрт, ему почему-то никогда не приходило в голову, что такое может случиться в любой момент. Он резко вскакивает с кресла. А если это так и есть? А что, если Ромео раскололся, и копы уже едут сюда – чтобы получить его задницу? Они нагрянут в дом, начнут тут всё перетряхивать, скрести по всем углам… Он начинает метаться по комнатам, проверяя, точно ли нигде не осталось дури.

Вроде бы нету. Сердце колотится чуть реже, он снова подходит к окну, опирается на подоконник, смотрит вниз, на Гранд-Конкорс. Ему страшно: он боится увидеть там полдюжины полицейских машин, этих свиней в синем вокруг здания, услышать сирены и свистки… Нет, на Конкорс всё, как обычно – прохожие шагают куда-то по своим делам. Может, ему стоит выйти на улицу, пошарить по окрестностям? Но где же этот Ромео? Вот что сейчас – самое главное. Он не знает, что и подумать. Отправляется в спальню, надевает там куртку, носки, обувает ботинки. Идёт на кухню, бросает в рот несколько горстей чипсов, запивает их «Пепси» и выходит через парадную дверь.          

Прежде, чем спуститься в метро, проверяет свой потрёпанный бумажник. Четыре бакса. На что он купит себе хотя бы хлеба? Не говоря уж о том, чего ему сейчас хочется на самом деле... Он уже столько раз просил у матери денег, что вряд ли она даст ему их снова. А к Ивонн он и носа не сунет после того, как целую неделю не давал о себе знать. Он покачивается, сидя в вагоне метро. Чёрт, всё так плохо, и в желудке пусто. Ему грустно. Как там поёт Отис Реддинг? «Прояви немного нежности»? «Люди могут устать, люди часто устают…» Блин, вот именно – он устал. Вот это ему сейчас и нужно – проявил бы кто-нибудь к нему немного нежности... Кажется, что все эти люди, все, сидящие вокруг, счастливее него... Чёрт, сколько же народу знает его в этом ё...м городе. Вон, два мужика напротив уже задолбали пялиться. Стоило ему зайти в вагон, как они тут же прервали свой оживлённый разговор – и теперь только и делают, что таращатся на него, не сводя глаз. На лицах у обоих – глуповато-растерянное выражение, и сразу ясно, о чём они думают: «Э, чуваки, глядите-ка – да ведь это ж Эрл Мэниголт! Точно! Или... или всё-таки не он?..» Он опускает голову… Н-да, скажи ему кто-нибудь ещё несколько месяцев назад, что эта городская слава скоро будет его тяготить, станет обузой – он бы ни за что не поверил... Он поднимается, пересаживается в угол и отворачивается к стеклу. Ему не хочется, чтобы кто-нибудь увидел короля Гарлема вот таким...

Тебе нужно это, Козёл. Это всё, что тебе нужно сейчас. Ох, как нужно… Нужно… Ведь на самом-то деле то, что творится с ним с осени, здорово пугает его. Эй, ему не нравится угонять тачки, воровать стереосистемы и телевизоры, как делает это Ромео. Не нравится просыпаться в судорогах, в поту. Чувствовать, что вот-вот тронешься умом. Нет, нет, всё это – совсем не для него. Он проводит рукой по лицу – оно горячее, как печка, по нему катится крупными горошинами пот. Да уж, ему необходимо, чтобы кто-нибудь помог ему подняться. Точно? Или на самом-то деле он этого не хочет, а требуется ему в эти минуты совсем-совсем другое?.. Он не в состоянии спокойно думать. Сжимает кулаки, вытягивает ноги, старается дышать поспокойнее. Ему страшно. Он боится за свою жизнь. Ему нужен кто-нибудь, кто смог бы помочь сейчас. Он на крючке. Теперь-то он точно знает это – сколько бы он сам себя не успокаивал, он на крючке. Он ещё никогда в жизни не испытывал таких чувств, такого страха. Такое впечатление, словно все уставились на него и смотрят, смотрят… Он никогда не хотел всего того, что с ним происходит сейчас, честное слово, не хотел! О, Господи, как же он опустился, как же низко он, б…ь, опустился! И как быстро – он и заметить не успел... Наверное, только Господь Бог и в силах вытащить его, убедить, что он ещё может улыбаться и смеяться… Вот же дерьмо! О, пожалуйста, кто-нибудь, помогите ему!

Он почему-то вспоминает своё детство – как он гулял по песчаным дорожкам Чарльстона. Мать – та, настоящая, которая и родила его на свет – смотрит на него и говорит большим ребятам, чтобы они к нему не привязывались. Потом они стоят вдвоём на крыльце, она обнимает его рукой за плечи… Ох, вот бы снова почувствовать то тепло! Но что-то выдёргивает его из этих объятий… А, ну да, ведь он же в вагоне метро, которое тянет его неизвестно куда по бесконечным туннелям. В животе ноет… Он не хочет отпускать это детское видение…

Но оно уходит, развеивается, мать вырывает у него свою руку, словно какой-нибудь слишком быстрый чувак на площадке, против которого он защищается. Он снова остаётся наедине со своей болью. Какая-то важная мысль не даёт ему покоя, и он уже почти схватил её за хвост, уже почти поймал, но… но…

Тётя Хэтти. Точно. Он не видел её столько лет. Чёрт возьми, да, тётя Хэтти! Он не может сидеть спокойно, его пальцы тревожно дёргаются, руки трясутся… Ему кажется, что ото лба сейчас пойдёт пар. Он выскакивает на следующей станции, проходит через турникет, идёт вверх по улице, к той самой квартире. Он в нескольких шагах от спасения. Она – тётя Хэтти – поможет ему. Он улыбается. Тётя Хэтти, блин, как же давно он не видел её!

Самое смешное, что этот дом нисколько не изменился за последние годы. Он ясно помнит тот вечер, когда приехал в этот проклятый город. За всё это время он забегал к ней всего-то пару раз! И когда это было?.. Теперь он снова здесь. Поднимается в коридор, пробегает взглядом по латунным табличкам с именами хозяев квартир, дрожа от волнения и нетерпения. И вот находит то, что искал.

Она спрашивает из-за двери немного испуганным голосом: «Кто там?», когда он стучится. И вот щёлкает замок – и он видит её, в старомодных чулках и домашнем халате, с широкой белозубой улыбкой на лице. Он обессиленно падает на изодранный маленький диванчик, на котором когда-то спал – ещё совсем малолеткой.

Он начинает врать – нагло, неумело. Наверное, только такая наивная старушка, как тётя Хэтти, и может серьёзно выслушивать всё это собачье дерьмо, которое он сейчас несёт. Впрочем, даже и она посматривает на него явно недоверчиво. И неодобрительно... Да уж, не думал он, что когда-нибудь ему придётся обманывать тётю Хэтти! Ну, да ладно, он сейчас в отчаянном положении. Он нервно хрустит пальцами, ненавидит самого себя, ненавидит каждое слово, которое произносит – но выдаёт какую-то замысловатую историю, которую придумывает прямо на ходу. И пытается оправдать себя: сейчас у него всё слишком плохо, чтобы он мог справиться с этим сам, и если ему нужно для этого солгать – он будет лгать.

Он сочиняет, что приехал на весенние каникулы, а перед этим занял денег у университетского священника, чтобы заплатить за билет. Для того, чтобы купить обратный билет, ему нужно найти какую-то работу здесь, пока он на каникулах. А единственный способ получить работу – это пойти в агентство занятости. Но они требуют заплатить взнос за регистрацию. Может быть, она может дать ему немного денег, чтобы он внёс этот дурацкий взнос и получил работу в ресторане? Тогда бы он смог вернуть деньги священнику. Ну, пожалуйста! И ещё ему нужно будет купить особые брюки – потому что официанты должны работать в специальных брюках. А кроме того, ему ещё нужны деньги, чтобы добраться сегодня до дома, а завтра поехать в агентство…

Тётя Хэтти наконец прерывает все его излияния. Она поджимает губы и сухо спрашивает, сколько же ему требуется. Он отвечает. Она мрачнеет, хмурится, начинает задавать всякие неудобные вопросы, на которые у него нет ответов. Почему он так долго не приходил к ней? Даже когда она болела? Почему он никак не давал о себе знать всё это время? Почему он появляется только тогда, когда ему что-нибудь нужно? Он снова врёт. А почему она никогда не отвечала на его письма? Тётя Хэтти потрясена. Он писал? Писал ей письма? Ну, конечно же, писал, а как же иначе! Он хотел, чтобы она узнала о том, что декан занёс его имя в свой почётный список! Она начинает улыбаться. И тут он добивает её: он спрашивает, как поживает Эрлин, девушка, которая ухаживала несколько лет назад за тётей Хэтти, когда та совсем плохо себя чувствовала и которую он видел пару-тройку раз? Тётя Хэтти окончательно оттаивает. Она снова поражена: неужели он помнит Эрлин? На её лице – опять приветливая улыбка. От всего этого лицемерия у него вновь сводит живот. Но ничего не поделаешь. Да и он уже вошёл в раж – его прямо-таки одолевает словесный понос. Он даже и сам не знал, что умеет так складно сочинять! Он говорит, что решил учиться на врача. Он дождаться не может, когда же закончатся каникулы, и он вернётся в колледж! А что она думает о Малкольме Иксе – афроамериканском лидере и борце за права чернокожего населения? Он точно не сумасшедший?.. Она подходит к огроменному шкафу, открывает его и ныряет туда с головой. На миг ему кажется, что шкаф бездонный, и тётя Хэтти вообще сейчас исчезнет в нём с концами. От этой фантазии ему становится и смешно, и страшновато одновременно. Она долго роется в глубинах этого мебельного монстра – и, наконец, появляется на свет Божий, держа что-то в руке. Кажется, толстый вязанный чулок... Потом скрывается в туалете – и через минуту выходит оттуда, бережно неся в одной руке и вправду чулок, а в другой – ура! – деньги. Он обнимает её, говорит, как он её любит, и чмокает в щёку. Потом выскакивает за дверь и летит вниз по лестнице – откуда только прыть взялась!

Он знает, какой дорогой Ромео обычно возвращается домой – и где он по пути покупает дурь. Ну, теперь у него есть бабки – можно и на такси прокатиться! Прямо сейчас! Он снова чувствует себя отлично. Блин, да это было даже забавно! Теперь ему становится приятно. И весело. Он думает о том, как ему сейчас круто – а скоро будет ещё круче, до усрачки круче, и начинает улыбаться. Ух ты, ай да представление он устроил! «Да тебя расстрелять за это мало, Козёл!» – самодовольно ухмыляется он. Обдурил тётю Хэтти, обвёл её вокруг пальца! Что ж, он сделал своё дело. Без балды! Он всё ещё усмехается, когда вылезает из такси, и почти не обращает внимания на гулкие удары в груди; у него теперь есть ответы на все вопросы – и на эту боль в сердце, которая что-то становится в последнее время всё сильнее и сильнее, тоже. Он идёт вниз по тротуару.

Добирается до пересечения Восьмой и Двадцать Первой улиц. Уже совсем темно. Лунный свет иногда выхватывает лица людей, стоящих у своих подъездов. Он сворачивает в аллею. Слышит вокруг голоса. Они говорят что-то о порошке, о шприцах, о метадоне, что-то о Ямайке, о хорошей травке, о том, как правильно смешивать дурь… Здесь везде люди: в каждом переулке, у каждого дома. Они подъезжают на машинах, выходят из домов, стоят под фонарями… И все делают какие-то странные движения – локтями, коленями… Только посвящённые знают, что все эти взмахи руками, покачивания головой – это особый язык жестов, всё это – знаки и символы. Один парень в большой шляпе смотрит на него и поводит плечами. Он подходит, останавливается. Они перебрасываются парой-другой слов, обмениваются кивками… Он отдаёт этому парню деньги, получает взамен какой-то совсем маленький свёрток. Потом они расходятся, каждый направляется в свою сторону. Над головой гремит метро... Он видит другого чувака; на нём тоже чёрная шляпа с широкими полями, он держит ладони над пламенем, горящим в старой пробитой бочке, под усами поблёскивает щербатая улыбка, он смотрит куда-то поверх огня... Рядом резко тормозит «Кадиллак», из выхлопной трубы валит дым, фары горят, из окна выглядывает роскошная кошечка. Он видит только её лицо, но почему-то уверен, что ноги у этой цыпочки растут прямо от ушей… Неужели теперь – это его мир? Мир торчков, наркодилеров, хастлеров, шулеров, сутенёров, дешёвых и дорогих шлюх…

Драгдилер и его клиент на одной из улиц Нью-Йорка.

Но ему не до того – у него есть дело поважнее девчонок. Поважнее всего на свете, блин! Сейчас ему нужно найти какую-нибудь подворотню, или подъезд потемнее. С этим проблем не будет – тут таких полно… Он перетягивает руку резинкой. В тусклом свете вены набухают фиолетовым... Он тупо улыбается… Ну, теперь пошли вы все в жопу, весь мир! Он счастлив: скоро он снова окажется среди облаков, мягких, белых, пушистых, нежных… Ах! Игла входит в руку, мышцы становятся дряблыми и вялыми… Он снова свободен. Поднимается всё выше и выше, плывёт, скользит… Ха-ха! Он хохочет, как безумный. Мама, мама, посмотри на Эрла, посмотри на Эрла, возьми его на ручки, оп, оп-ля, оп, ля-ля!.. О, да, клёвый трип. Ему опять хорошо. Вот сейчас ему по-настоящему хорошо. Только он – и облака. Круто. Кайф – это круто, приход – это замечательно…

Потом он теряет счёт времени. Он слышал от некоторых чуваков, что наступает момент, когда ты цепенеешь, весь окружающий мир для тебя застывает, ты просто выпадаешь из жизни. Кажется, теперь он понимает, что они имели в виду. Ромео с того дня он так и не видел, да и не мог увидеть – теперь он знает, что этого ниггера арестовали за воровство (он слышал, как в районе говорили, будто в доме, где они жили, копы нашли сразу три пианино, которые вроде как спёр Ромео; никто даже не хочет задать вопрос – как такое вообще возможно? Как бы он их притаранил? Мудаки!), и теперь ему светит от двух до десяти лет в тюряге.

В конце концов он колется в вену – самую большую вену на руке. Но только – на руках, не на ногах, нет, не на ногах, ведь там – его главное сокровище, его прыгучесть! Колоться в ярёмную вену или в причинное место, как делают некоторые, он тоже не хочет…

Почти все чуваки и тёлки, почти все те, с кем он учился в школе, не собирались садиться на дурь. А что он видит теперь? Все они готовы отдать за дозу героина всё, что угодно – как и он сам. Ну, и чему их учили? Блин, бесплатные школы для тупых ниггеров! Заплати несколько баксов, чтобы тебя пустили в какой-нибудь притон, где можно безопасно ширнуться – и ты увидишь, как все они там валяются на полу…

Но сейчас у него есть то, что на языке наркоманов называется «своей иглой» – медсестра, которая работает в одной из гарлемских больниц по ночам. Всё, что нужно сделать – это заплатить ей три доллара, и она достанет ему кучу новых шприцов, столько, сколько понадобится. Нет уж, он не желает, чтобы какая-нибудь старая игла, которой кто-нибудь уже пользовался, входила в его руку.

Теперь каждый его день начинается в этом подвале – как и у других, ему подобных, кто не может позволить себе иметь дело с наркодилерами, продающими дорогую дурь и устраивающими элитные притоны. А зато здесь стоит печка, и вокруг неё всегда тепло. Он каждое утро тут, как по расписанию – ещё нет и девяти. Он торопится сюда, боясь не успеть, – как раньше спешил на игры в парках. Приходит, сидит на деревянных ящиках или старых, обтрёпанных вонючих матрасах. Если захочется воды – можно подойти и попить прямо из крана. Вокруг валяются тела – именно тела, потому что эти люди уже давно утратили свою индивидуальность, их лица стали похожими одно на другое; они лежмя лежат вдоль стен, безвольные, как тряпичные куклы… Когда он встаёт, чтобы перейти на другое место, ему нужно низко пригибаться, потому что тут везде висят водопроводные трубы. Все углы заросли паутиной. Здесь всегда кто-нибудь есть. Самое меньшее – полдюжины человек, но иногда сюда втискиваются и по три десятка. Можно увидеть подростков, которые заворачивают в этот подвал по пути в школу. Иногда взгляд натыкается на каких-то странных бабулек с ужасными шрамами на щеках. Есть одна старая карга, которая колется так давно, что уже не может найти свои вены – они просто ушли… Перед тем, как ширнуться, она просит кого-нибудь: «Ударь её, ну, давай, ударь!» Это она про свою руку – надо стукнуть по ней, чтобы вены выступили. Чем дальше – тем всё сильнее и сильнее приходится бить… А вон лежит чувак с охренительно распухшей от гнойников и нарывов ногой – смотреть страшно… Дальше, в самый угол, забился молодой парень. У него на руках такие расчёсы, покрытые коркой запёкшейся крови, что тоже без слёз не взглянешь. Впрочем, здесь на такое никто не обращает внимания. Сейчас этот парень согнулся в мучительном приступе рвоты. Может, через полчаса и вовсе коньки отбросит – бывало и такое... Но даже и тогда всем будет по фигу. В этом подвале думают и заботятся только о себе. Да, каждый – за себя... Все они приходят сюда каждый день – словно члены клуба. Здесь почти нет света, и всё, что можно увидеть, это безобразные, исколотые вены – на руках, на ногах, на шеях, ну, и ещё на таких местах, о которых и сказать-то неприлично, но в этом подвале все уже давным-давно забыли о такой штуке, как элементарный человеческий стыд. Блестят иглы. Тяжёлые вздохи и стоны сливаются в монотонный мрачный аккомпанемент этого места. Некоторые громко храпят – эти уже в глубоком трансе, уже не здесь.

   

Вот в подобных местах и проходила в те дни жизнь Козла...

Тут редко когда открывают рот – а если и разговаривают, то очень тихо, чтобы слышал только сосед. Даже на беседы у этих людей уходит слишком много сил. И все они – об одном и том же, об одном и том же… Он вслушивается в эти слабые, приглушённые голоса… Тот-то и тот-то продаёт самое крутое дерьмо на этой неделе... Они загнали в этот четверг много пачек на Моурнинг-Сайд – надо бы запомнить, похоже, это местечко становится горячей точкой… Тот ниггер из Ривертона спёр две стереосистемы… а в той конфетной лавке на углу… а у того деда, который живёт где-то там, есть… они могут обделать это дельце – если только будут действовать с умом и решительно… Близится полдень – время, когда лучше уносить отсюда ноги, если не хочешь найти лишних неприятностей на свою голову. Могут заявиться копы с облавой. Да и здесь народец собирается отчаянный… Они смотрят на него и друг на друга из-под полуприкрытых век, облизывают сухие губы. Если бы они только узнали, что у него в трусах запрятано пятьдесят баксов, они бы его убили здесь же, на месте. Это точно. Им уже наплевать, что меньше года назад он был кумиром Гарлема, теперь он для них – такой же опустившийся и никчёмный торчок, как и они сами. Он не раз видел, как некоторых чуваков, которые уже совсем скололись и не могли постоять за себя, или тех, кто были уже стариками, нещадно лупили и грабили сидевшие рядом с ними – а потом просто вышвыривали за дверь. Здесь всегда надо быть начеку. Пока ты в трансе – у тебя сопрут пальто, часы или кольцо – если они у тебя ещё есть, конечно. Не будет сниматься – так отрежут, на хрен, вместе с пальцем… Ты приходишь в себя – и чувствуешь, что тебе очень холодно. Оглядываешься по сторонам, смотришь на себя и понимаешь, в чём дело – с тебя стянули штаны, пока ты был под кайфом. Даже носки – и те могут кому-нибудь приглянуться неизвестно зачем. Но здесь не смеются над теми, кто остался в одних трусах – потому что каждый понимает, что завтра он и сам может оказаться даже и без трусов. Да уж, эта дурь, это дерьмо – оно такое…

Всё в мире затихает для него, когда он сидит на скрипучем ящике или валяется вниз лицом на матрасе, а то и прямо на полу; все эти люди – в грязной серой одежде, со шрамами на рожах – все эти лица начинают вращаться вокруг него, как на дьявольской карусели. Потом они размываются, их черты становятся всё менее и менее резкими, он ощущает успокоенность. Время замирает. Он снова – в своём мире, среди фантастических розовых и белых облаков, которые щекочут ему кожу. О да, это то, что тебе нужно, Козёл. Всё круто. Было хреново, будет хреново, но прямо сейчас – всё круто…

Кайф проходит, он с трудом открывает глаза. Он чувствует себя так, словно вот-вот сдохнет. А может, и уже сдох. Во всём теле – мерзкая, зудящая боль. Но, чтобы избавиться от этой чёртовой боли, ему нужно выбираться отсюда. На улице станет полегче. Он пытается встать, выпрямиться и видит, что лежит на коврике одного своего соседа по этому притону, которого уже нет в живых. Вот так – коврик есть, а человека уже нету… Резкая боль в животе снова сгибает его в три погибели. С этим нужно что-то сделать, и побыстрее – иначе он точно отдаст концы! Руки болят, ноги болят, он даже дышать не может нормально. Боль молниями пронзает его: из головы через грудь – и в живот. Он должен выбираться отсюда...

На улице – уже лето, тепло, и даже жарко. Кажется, что только вчера всё у него было более-менее нормально. Мимо проходит симпатичная девчонка в ярком платье. Краски лета… Автомобили едут по проспекту. Он вдыхает запах деревьев. Идут люди с улыбками на лицах. А он не был дома уже несколько месяцев… Козёл, да что же такое с тобой происходит-то? Он присаживается на скамейке на одной остановке; почему-то нестерпимо чешется шея. Он скребёт её отросшими ногтями и поневоле прислушивается к разговору двух мальчишек, которые сидят тут же, рядом. Что? Они говорят о нём? Они говорят про него? Точно: «…да я тебе зуб даю – Козёл сидит на игле! Он уже который месяц ширяет это дерьмо прямо себе в вены!..» И они даже не узнают его. Что ж, немудрено – он, надо думать, очень хреново сейчас выглядит. Он поднимает голову (шею при этом сводит судорогой). Что это за сопляк тут о нём балаболит? Вот этот паршивый недоносок? Трындит, что он на игле, что он колется в вены? Что он имеет в виду? И вообще – что он хочет этим сказать? Какое ему-то дело? Он встаёт, тянет к пацану руку, чтобы как-то привлечь его внимание, сказать, что он ему сейчас задницу надерёт, чтобы не болтал лишнего – но даже не может толком держаться на ногах и плашмя падает на заплёванный тротуар. Пытается встать, цепляясь за парковочный знак, но снова падает, смотрит вверх… В окнах появляются лица любопытствующих, даже из подъездов кое-кто вышел и уставился на него. Но никто из этих людей не улыбается. Они просто смотрят на него. В голове всё перемешалось, но одна мысль пробивается на поверхность и стучит молотком: они всё знают. Он пытается отмахнуться от неё, не обращать на неё внимания, но не может. Просто прими это, Козёл: они всё про тебя знают. И он ведь тоже всё это знает. Да, хватит врать самому себе, ниггер: ты на крючке. Ты на крючке у героина. Теперь-то уж точно. О, нет… Он снова присаживается на скамейку, потирает ушибленный локоть. Задумайся, хотя бы попытайся задуматься о том, чем ты занимался последние дни, недели... Но что-то не выходит: он ничего не помнит. Всё смешалось в одну кашу, не оставило никаких зарубок в его памяти. Имена людей, с которыми он общался в это время, места, где он бывал – они ничего не значат. О, Господи, Козёл, ты на крючке. И ты это знаешь. Да, эта сука, эта белая леди всё-таки получила его задницу. Твоё время пришло, б…ь, твоё время пришло... Он закрывает лицо ладонями. Чувствует, как сквозь пальцы скатываются мелкие слёзинки. Щёки дёргаются. Он на крючке, чёрт его возьми, он на крючке… Ну, ладно, хватит. Он же Козёл, в конце концов, а не кто-то там ещё. Хорошо, надо бы встать, выпрямиться. Но он понимает, что у него совсем не осталось сил… Блин, а это-то кто?..

Он отворачивается, прячет лицо – но поневоле косит глазами в другую сторону. Фигура, походка, причёска – всё это ему слишком знакомо. А у него даже лицо не вымыто, и весь он – грязный и мятый, как старый носок! Как кусок дерьма… К счастью, она, кажется, на него не смотрит. Он облегчённо вздыхает, поворачивается к ней спиной, но не выдерживает и, вместо того, чтобы спокойно уйти, срывается на бег. Б…ь, он просто не хочет, чтобы она его увидела! Да и вообще – отличный денёк для лёгкой пробежки…

– Эрл?..

Он продолжает бежать. И слышит: «Эрл! Эрл!»

Дальше, дальше по улице – и не оглядываться! Хрен с ним – уж лучше попасть под машину, только бы не смотреть ей в глаза! Перебежав дорогу и добравшись до тротуара, он всё-таки поворачивает немного голову, чтобы увидеть – где же она? Она – на середине дороги, автомобили объезжают её, водители сигналят, нещадно матерятся. На её лице – и смущение, и решимость, руки машут в воздухе, словно она потеряла равновесие. Он боится, что её могут сбить, но быстро отгоняет этот страх. Дальше, дальше, быстрее!

Блин, она всё ещё бежит за ним – он слышит, как стучат по тротуару её высокие каблуки. Его дыхание начинает сбиваться. А звук каблуков всё ближе и ближе. Нет, она не собирается сдаваться. Он пытается бежать ещё быстрее. Каблуки продолжают стучать по асфальту, и она снова выкрикивает его имя… Да так его мать! Он останавливается, поворачивается к ней лицом. Нет, так нельзя!

Ивонн в изнеможении падает ему на грудь, он обнимает её и чувствует, что сердце вот-вот выпрыгнет после этой безумной гонки. Или это её сердце стучится так сильно?.. Макияж размазывается по мокрому лицу. Она прижимается к нему, гладит по щеке, спрашивает сквозь рыдания, в чём дело, где он был все эти месяцы, почему он так плохо выглядит, он что, заболел? Ведь она же его любит, она любит его, пожалуйста, пусть он скажет ей, что происходит, и почему он так бежал от неё, и ещё много разных «почему? почему? почему? почему?..»

Он устало прислоняется к витрине магазина, всё ещё держа её за талию, и пытается заорать на неё, но он слишком ослабел, и дыхание всё время срывается. Она смотрит на него широко открытыми глазами и не может поверить в то, что слышит.

Краем глаза он замечает какого-то праздного зеваку, который останавливается рядом, чтобы послушать, о чём они говорят, потом ещё одного, и ещё… С трудом выталкивая каждое слово, он наконец произносит: «Я – наркоман. Я подсел на героин, – и сам поражается, насколько хриплый у него теперь голос. – Я для тебя не гожусь, поняла? Я тебе не подхожу, слышишь меня? Я не гожусь для вас с сыном! Отпусти меня, и я пойду своей дорогой...» Она всё ещё не хочет верить ему, говорит об этом – но он и так отлично знает всё, что она может ещё сказать. Он отодвигает её от себя, заглядывает в лицо; у неё сейчас такие глаза, как будто её кто-то загипнотизировал. Но она цепляется руками за его свитер, тянет его к себе… Он отталкивает её. Она спрашивает, как же он дошёл до такого, почему он сделал это с собой. «Они сделали это со мной», – цедит он сквозь зубы. Она спрашивает его, кто эти «они» – но он уже не знает, что ответить. Вместо этого он говорит злым шёпотом: «Убери от меня свои руки. Слушай, я тебе врежу, если ты не уберёшь свои грёбаные руки!» Она отшатывается, как будто он и впрямь её ударил, смотрит в землю, словно увидев там что-то… Потом опускается на колени – прямо на тротуар, прячет лицо в руках; он не видит его, но понимает, что она плачет – её плечи дёргаются вверх-вниз… «И не вздумай, б…ь, ходить за мной!» – говорит он, глядя на её затылок, а потом срывается с места и уносится прочь…

***

Вот так Король Королей Гарлема, по утверждениям многих, способный стать заметным игроком НБА, возможно – даже звездой, человек, который мог бы сказать своё новое слово в баскетболе, летающий идол для тысяч и тысяч поклонников, впадавших в экстаз от его шоу на площадке, от этих из ряда вон выходящих фигур высшего пилотажа, выполняемых им с молодецкой удалью, теперь на глазах тех же людей камнем падал на грешную землю…

– Это была действительно огромная потеря для баскетбола, и это была настоящая личная трагедия, – говорит Джаббар. -  У этого парня было нечто большее, чем просто талант; в его игре было столько куража, драйва, столько страсти, честолюбия… Я никак не мог понять, как же с ним такое случилось. Всё дело в том, что он не был законченным неудачником – как эти, другие ребята, с которыми он всё время тусовался. Понимаете, если бы вы знали его тогда, то никогда в жизни не подумали бы, что он ступит на этот путь. Очень многие чернокожие люди так и не достигли в этой стране того успеха, на который могли бы рассчитывать. Люди, оказавшиеся в положении Эрла, не могли прорваться наверх. Эрл пал жертвой системы. И в таких обстоятельствах очень важно, чтобы ты получал настоящую поддержку от своей семьи. У меня она была, а вот у Эрла – нет. И, конечно, я бы не стал говорить, что мой баскетбольный талант был выше таланта Эрла.

Я тут уже упоминал, а если говорить точнее – повторял вслед за самим Мэниголтом, что даже в этот чёрный период его жизни он думал только о баскетболе. Предположу, что это всё же явное преувеличение с его стороны – наверное, у людей, попавших в героиновый ад, просто не остаётся в голове места для чего-то другого. Но при этом и нельзя сказать, что Козёл врал – о баскетболе он действительно не забывал. По крайней мере, в дни просветления, которые случались чем дальше, тем всё реже и реже. В такие дни он, встав с утра и пообещав себе, что «всё, я завязываю с этим говном» (конечно, к вечеру от этих мыслей не оставалось и следа), с трудом тащил своё ещё более тощее, чем раньше, но ставшее таким тяжёлым тело в Ракер-парк. Зачем? Конечно, уже не для того, чтобы поиграть. Но у него было там дело, которое он считал для себя очень важным.

Когда он возвращался в этот мир из своего наркотического бреда, то всё чаще и чаще слышал разговоры о том, что на уличном небосклоне зажглась новая ярчайшая звезда. Появился некто, кого называли в парке правопреемником самого Козла. Звали этого парнишку Джо Хэммонд, и болельщики присвоили ему много к чему обязывающее прозвище – «Разрушитель», которое он оправдывал на все сто.

Городские корифеи всегда относились к чьей-то чужой славе очень ревниво. У профессионалов телевизионщики брали интервью, о них говорили по радио, они могли, войдя в раздевалку, похвалиться перед одноклубниками: «Читали сегодняшнюю газету? Ну, так почитайте – там про меня больша-а-ая статья». Их свершения на площадке учитывались и фиксировались в статистических таблицах. По окончании сезона они получали призы. Все знали, у кого какой контракт. У уличных мастеров ничего этого не было. Точнее, у кого-то, как у того же Джо Разрушителя, комната тоже ломилась от многочисленных индивидуальных и командных трофеев разных форм и размеров, но, во-первых, таких были единицы, а во-вторых, даже они понимали, что в глазах соперников всем этим железякам – грош цена. Овеществлённые доказательства твоего превосходства – ничто. В конце концов, всё сводится к ответу на вопрос: «Пройди по Гарлему, сходи в Бронкс, сходи в Бруклин, спроси там обо мне – тебе везде скажут, кто я такой; а вот кто слышал о тебе, сынок?», который задавал какой-нибудь здоровяк, уперев руки в боки и выпуская прямо вам в лицо клубы вонючего табачного дыма. Это имело решающее значение: если вы могли сказать, что вас знают там-то и там-то, на вас начинали смотреть по-другому, если вся ваша известность ограничивалась парой кварталов – вас считали полным отстоем.

Но всё это имело мало отношения к Козлу, очень мало. Он никогда не смотрел на это под таким углом, что тоже казалось многим одной из странностей, присущих Эрлу. Возможно, дело в том, что Козёл всегда осознавал эту свою «особость», то, что есть он – и есть все остальные, а потому просто не заморачивался на спорах на тему «кто лучше – кто хуже». Мэниголт не считал, что Джо, становясь всё более и более популярным, отнимает что-то у самого Козла, лишает его популярности среди поклонников. Нет, Эрл был искренне рад за парня.

Но он слышал и кое-что ещё – и это очень сильно его беспокоило. Говорили, что Джо уже давно не ходит в школу, что он проводит на улицах дни и ночи, играя в кости, что он вовсю торгует наркотиками… О-о-о, Эрл знал на собственном опыте, чем это заканчивается. Он уже понял, как коварны эти улицы: сначала они сулят сладкую жизнь без проблем, заманивают легкодоступными удовольствиями, а потом – и оглянуться не успеешь! – они высасывают душу и калечат тело, превращая тебя в старика. И то, как эти улицы ненасытны, Козёл тоже знал: подавай им новую и новую добычу – а им всё мало и мало! Эрл боялся, что Разрушитель пойдёт его дорогой. Поэтому он и таскался в парк.

Мэниголт отчётливо видел в Разрушителе талант, который позволит Хэммонду покинуть гетто, где все они жили. Эрл, который вообще-то был очень немногословным человеком, приходил на площадки специально для того, чтобы побеседовать с Джо, вправить ему мозги. Мэниголт отзывал Разрушителя куда-нибудь в сторонку и заклинал его: «Паренёк, оставайся «чистым». Сосредоточься на том, что умеешь лучше всего – и в один прекрасный день к тебе придёт хорошая жизнь. Не бросай школу, Джо. Посмотри на меня, на то, как я сам просрал свою жизнь. Учись на моём примере, на моих ошибках – и ты вырвешься отсюда. Давай, сделай так, чтобы я гордился тобой. Не выбирай для себя в этой жизни лёгких путей, как сделал это я».

Беверли Сибрук, тогдашняя подружка Хэммонда, вспоминает то же самое: «Козёл всегда хотел, чтобы Джо не повторил его ошибок. Когда Джо только поднимался, завоёвывал свою репутацию, Эрл часто приходил в парк. Он почти каждый раз был пьяным, шёл, шатаясь и спотыкаясь, и постоянно держал в руке бутылку. Я крутилась там рядом, как обычно, ждала, когда Джо закончит играть, и несколько раз видела, как Эрл подходил к нему после матча и говорил: «Смотри, Джо, смотри на меня, и не прое…и свою жизнь так, как прое…л её я. Оставайся в игре, и ты будешь делать большие деньги». Но Джо шёл своей дорогой, делал то, что ему хочется…»

Джо Хэммонд (справа) слушал Эрла – но не слышал его. Очень жаль. В противном случае, глядишь, жизнь Разрушителя сложилась бы по-другому, и шансов на попадание в Зал славы у него было бы побольше. Пи Уи Кирклэнд (слева) всегда был куда более цельной и развитой натурой, чем и Хэммонд, и Мэниголт, да и, если уж на то пошло – гораздо умнее их обоих, так что в советах не нуждался. И его история – далеко не столь однозначна и проста...

Ирония, весьма, впрочем, печальная, состоит в том, что можно подумать – это убелённый сединами и умудрённый опытом старец, которому уже и жить-то недолго осталось на этом свете, наставляет и поучает уму-разуму зелёного несмышлёного юнца. В то время, как на самом деле Мэниголт был старше Хэммонда всего-то на 6 лет (если считать, что официальная дата рождения Эрла именно 44-й год), и на момент того разговора сам Козёл был ещё не просто молодым, а очень молодым человеком. Но, кажется, он уже поставил на себе крест (почти по Есенину: «Я такой же, как вы, пропащий, Мне теперь не уйти назад…»)

В общем-то, Мэниголт мог бы даже и не произносить ничего – один его жалкий, опустившийся вид говорил лучше всяких слов. И не его вина, что Хэммонд так и не внял советам – несмотря на то, что Козёл был для него в своё время настоящим кумиром, иконой, на которую Джо готов был молиться. Даже тогда, когда Мэниголт уже чаще сидел на игле, чем играл в баскетбол...

                                                                                                                Продолжение следует...

Comments

[Shkipper]

Ответ iv.nick

переделанный материал от февраля http://www.sports.ru/tribuna/blogs/justastory/743011.html

Вот что, неуважаемый. По-моему, вопрос адресовался не вам - так стоило ли, в таком случае, на него отвечать?

Вы читали тот материал от февраля, на который ссылаетесь? Тогда - насколько же он переделанный? На 10%? на 20%? Или это - вообще другой материал, который вы сочли тем же самым, потому что увидели там то же самое имя? Если один и тот же эпизод происходил и в биографии Мэниголта, и в биографии Хэммонда, более того - он был для них общим, и я считаю его важным - естественно, я включил его и в "историю" Козла, и в "историю" Разрушителя.

[Shkipper]

Ответ iv.nick

ну а в целом: "В процессе работы над материалом использована книга Винсента М. Маллоцци «Asphalt Gods: An Oral History of the Rucker Tournament»"

Ну, а в целом: вы сами-то читали книгу Малоцци?

Я, конечно, мог бы сказать, что за такие дела раньше на дуэль вызывали, ну, или там, банально по морде били - но не буду. Во-первых - не люблю общаться в подобном тоне с незнакомыми людьми, во-вторых - в век интернета через монитор всё равно не дотянешься.

Так вот, если вы эту книгу читали, то, может, скажете, сколько места в ней отведено Эрлу? Впрочем, не трудитесь, я сам ещё помню - страниц 6-7, ну, может быть, 8 - но точно меньше десятка. Учитывая мою нездоровую тягу растечься мыслью по древу - всё равно создать на их основе такой объёмный материал невозможно. Даже мне растянуть 8 страниц на 130 не под силу.

В общем, если бы я сморозил такую глупость, как вы (так и хочется сейчас перейти на язык героев, о которых я рассказываю в последнее время), то я бы извинился.

[Shkipper]

Ответ Сергей Гилёв

а вы это сами написали или где-то скопировали?

Несколько дней назад уже отвечал на похожий вопрос.

Данная тема живо заинтриговала меня уже давно - где-то порядка 18-и лет. Правда, эти имена стали превращаться для меня в живые, реальные личности гораздо позже - лишь через несколько лет, когда появилась возможность узнать о них по-настоящему. 60-70 годы прошлого века как таковые, как временной период, сильно интересовали меня ещё раньше.

Вот знания, собранные за все годы по этой теме, вся та информация, собранная из разных источников, от разных людей, все наброски и эскизы, сделанные когда-то для весьма узкого круга любопытствующих, приведённые в упорядоченный и причёсанный вид, личное отношения к героям "историй", которому иногда придана литературная форма - это и есть портреты в "Галерее не сыгравших".

Если бы я наткнулся на что-то в том виде, который бы меня полностью устроил - в плане полного, на мой взгляд, раскрытия темы, где всё было бы разложено по полочкам, в хронологическом порядке - честное слово, я был бы только рад. Тогда всё и впрямь было бы куда легче - читай и переводи всё подряд. Но увы...

[gombol]

Это невероятный материал, серьезно. Мне неведомо, почему тут так мало плюсов. О "Козле" я сам узнал на площе от одного кента, я вообще до этого не ведал кто это такой, да и знакомый мой мог рассказать мне все только в общих понятиях, потому что детальной инфы на русегменте НЕ НАЙТИ, но вот 2 слова Эрл Мэниголт и прыжок имели сакральный смысл, они имели какую-то неведомую силу, недоступную простым смертным даже в том обрывочном рассказе. И тут такое огромное количество перелопаченного материала, имеющего, к тому же и художественную ценность.

Автор, огромное тебе спасибо, потому что я не понаслышке знаком с такой вещью, как интеллектуальная собственничность, когда не хочется делиться обширной информацией, которую так тяжело достать, почему-то уверен, что этот демон гложил и тебя. Спасибо, спасибо и еще раз спасибо, как у Бродского почти: "И пока мне рот не забили глиной из него раздаваться будет лишь благодарность".

[Shkipper]

Ответ iv.nick

извините, что вызвал у вас такой дикий бомбеж. Чешутся руки - помойте морду и успокойтесь. Не буду мешать вашей нездоровой тяге растекаться по чему-то там...

То есть книгу, как я понял, вы не читали? Тем не менее, охотно рассказываете, какой библиографией я пользовался. Ну-ну...

Всего доброго.

[Clayman]

Кому интересно: мемуары героинового наркомана. Написано просто прекрасно.

3ve3do4et.livejournal.com/265891.html

Довольно известная на наших просторах история.

[leeds1]

Спасибо за труд. Когда-то прочитал книгу Василия Сарычева "Миг и судьба" о судьбах советских спортсменов. Думал, что ничего интересней из подобного жанра уже не найду, но, однажды, наткнулся на Ваш блог и теперь не пропускаю ни одной истории.

[Сергей Гилёв]

а вы это сами написали или где-то скопировали?

[zap1979]

Эта часть в целом по-моему самая удачная. Не было излишней затянутости, когда уже понял о чем речь и хочется пропустить кусок. В прошлых материалах такие места встречались. А так - жду продолжения, как и всегда ) Труд и тема конечно уникальные.

[Kars]

А мне все нравится, прочитал 4 части за неделю. Каждую новую начинал на работе примерно за час до её конца