18 мин.

Et dimitte nobis debita nostra

72

Июнь 1614 года

Прошел уже час, как солнце скатилось за горизонт, и на дорогу  навалилась душная летняя ночь. Она пахла землей, медленно остывая после жаркого дня. Воздух был  пронизан  пением ночных птиц и плачем цикад, все вокруг гудело и жужжало. На черном небе висела огромная луна, окрашивая темно-зеленую траву серебром. Вдоль дороги белели цветы дурмана, то и дело из зарослей выпрыгивали ночные зверьки, выбегали на дорогу, замирали на секунду и ныряли обратно. Ночь была наполнена теплом, запахами и звуками …

– Господи милосердный, как же душно!

По дороге спорым  шагом двигался высокий мужчина в длинной сутане, туго перехваченной поясом. Подошва на его сапогах стесалась, и пыльная дорога грела и ранила ноги. Сухие руки с длинными пальцами теребили деревянные четки, а за спиной болталась пустая котомка.

Впереди тускло светились масляные фонари, висевшие у входа в город, но священник, не связываясь с охраной, пошел вдоль стены в обход города. Там, рядом с кладбищем, недалеко от северных ворот, стояла церковь.

Парадные врата были закрыты, и священник вошел через заднюю дверь. В церкви было прохладно. Перед алтарем догорала свеча, выхватывая из темноты серую гранитную плиту, деревянное распятие и скрючившуюся перед ним фигурку. Человек, сложивший руки в молитве, казался неподвижным, но вздрогнул и поднял испуганный взгляд, когда вошедший священник тенью скользнул к алтарю.

– Ты пришел… – проговорил молящийся и зашелся в глухом кашле.

– Меня зовут Адриан, – холодно представился вошедший. – Я пришел отпустить тебе грехи.

– Я молил Господа о тебе…

Человек перед алтарем оказался священником, старым и больным. Он служил в этой церкви вот уже пятьдесят лет, и появление высокого чужака принял как чудо. Церковнослужители сели на скамью, и старик начал говорить, и по его лицу потекли слезы.

На рассвете он скончался.

Декабрь 1615 года.

Адриан закончил вечернюю службу. После нее он еще долго беседовал с прихожанкой, молодой и красивой. Она плакала, Адриан же оставался холоден и тверд: прелюбодеяние – смертный грех! Девушка сквозь слезы посмотрела на гладкое угловатое лицо священника, но тут же опустила глаза, не выдержав колючего взгляда. Адриан сказал, что будет ждать грешницу каждый день к вечерней службе, и девушка, получив надежду на прощение, прижалась губами к ледяной руке священника и почти бегом покинула церковь.

Адриан вздохнул и посмотрел на распятие, мысленно прося Бога о прощении заблудшей души, после чего вышел из церкви.

На улице стояла холодная зимняя ночь. В воздухе кружились острые снежинки, подхватываемые резкими порывами ветра. Вдалеке уютно светились огни города, но домашний уют и тепло никогда не манили Адриана. Он собирался прогуляться, подвергнув бренную плоть очередному испытанию.  

– Подайте Бога ради…

Священник остановился, будто споткнувшись, и недовольно посмотрел на причину своего раздражения.

У дверей сидел мальчонка. Сколько ему лет,  в темноте определить было сложно. Хрупкое тело под ветхой одеждой трясло, на голову и плечи падал снег, и мальчишка, не в силах больше смотреть вверх, опустил голову.

– А ну пошли со мной, – бросил Адриан, с сожалением взглянув в морозную темноту, и вернулся в церковь.

Перед мальчишкой, глухо стукнувшись о стол, появились тарелка с теплой несоленой кашей и чашка горячего молока. Все еще дрожа всем телом, попрошайка набросился на еду. Священник сел напротив, уставившись на своего гостя и перебирая четки.

– Как тебя зовут? – спросил он, едва мальчик поставил чашку на стол и вытер молочные «усы».

– Герард, святой отец, – почтительно ответил тот.

– А где твои родители?

–  Мать я не помню: померла, когда меня рожала, – равнодушно сказал тот. – А отец в город  перебрался. Говорил, что здесь двум кожевникам не прокормиться.

– Как же он родного сына-то бросил?

– Так это же я виноват в смерти мамы, – мальчик потупился. – Да и куда ему, там семеро детей.

Бродяга замолчал, священник не хотел его утешать, он просто думал, как поступить правильно.

– Значит так, – наконец произнес Адриан.– Сейчас вымой тарелку и отправляйся спать. Вон в углу моя кровать. А завтра…

– Я утром уйду, обещаю, – заверил его Герард; в его глазах была только благодарность.  Ни мольбы, ни надежды в них не было.

– Не перебивай меня, будь добр! – священник вздохнул.– А завтра я покажу тебе церковь…

Май 1628 года.

Герард Прист, получивший фамилию с легкой руки прихожан, жил в церкви уже тринадцать лет. Он превратился в крепкого молодого человека с добрым лицом и приятной улыбкой. Он был учтив и образован, и даже «ангельскую» внешность люди приписывали заслугам Адриана, который воспитал беспризорника в послушании и вере. Герард помогал в  богослужении, убирался в церкви, ухаживал вместе с наставником за кладбищем и помогал ему выращивать овощи на небольшом участке. В жаркие дни, когда Адриан уходил на свои прогулки, Герард читал книги, которые были у священника в доме.

Однажды, собирая в лесу хворост, он спрятался под сенью деревьев от палящего солнца. У него появилось желание набрать цветов для храма, но он прекрасно знал, что сестры Уилсон всегда приносят букеты. Они краснели, протягивая букет, и избегали смотреть в глаза красавцу-послушнику.

Герард улыбнулся этим воспоминаниям. Он давно стал замечать за собой тягу к противоположному полу, но смотрел на своего наставника, для которого женщины были не больше, чем прихожанками и источником греха для мужчин, и ему становилось стыдно. Поэтому Герард с робким удивлением  встретил появление девушки, медленно бредущей по лесу. Она была одета бедно, но аккуратно. Подол зеленого платья был оторван по колено, стройные ноги были обнажены. Герард зарделся и мысленно определил подобную встречу как искушение дьявола.

Тем временем девушка с выражением нескрываемого любопытства на лице подошла к юноше, рядом с которым лежала вязанка веток.

– Они же сырые,– без предисловия заявила она. Ее голос был высоким и красивым. Все женские голоса, которые приходилось слышать Герарду,  были  либо глухи или полны печали, как на исповеди или похоронах, либо разухабисто-крикливыми, как на рынке. Голос незнакомки ему понравился, и он был признан прекрасным.

– Добрый день, сестра,– поздоровался Герард, чем вызвал громкий смех девушки, который сбил ношу с толку. Начать следовало бы с того, что вести себя подобным образом было просто неприлично. Кроме того, это смахивало на бесноватость.

– Зачем ты эти палки собираешь? Они же не разгорятся,– заявила девушка.

– Разгорятся, – ответил Герар, – от дров очень жарко, а без огня ночью тоже не посидишь. А ты? Травы собираешь? – он кивнул на корзину, которую несла девушка и из которой торчали какие-то стебельки.

– Да. Сейчас самое время для сбора. А меня Диа зовут…

– Герард Прист.

– О, так ты и есть приемыш святоши, – неясно чему обрадовалась девушка.

– Я помощник святого отца Адриана, – с нотками гордости в голосе поправил Герард. Ему было неприятно ни то, как девушка назвала его, ни то, как она отзывалась о его наставнике.- А я тебя в церкви никогда не видел.

– Значит, плохо смотрел,– Диа снова засмеялась, быстро и лукаво взглянув на ношу, резко мотнула головой, и копна волос, не сдерживаемая более лентой, рассыпалась по плечам и спине.

Герард подумал, что девушка ведет себя странно: кокетство было ему неведомо. Но он чувствовал, как внутри что-то сжимается и появляется ощущение необычной легкости.

– Да брось ты эти палки! Пойдем, я покажу тебе свой лес, где я люблю гулять, собирать травы и ягоды.

Июль 1628 года.

Перо быстро скользило по бумаге, неприятно скрипя. Адриан сидел за столом и кому-то писал. В последнее время он отправлял и получал много писем, в содержание которых своего послушника не посвящал. Он вообще был холодным и скрытым человеком, и по здравому размышлению Герард мог признаться, что практически ничего не знает о наставнике.

Тогда как Адриан казался ледяной статуей и образцом благообразия, внутри у Герарда разверзся ад. Он давно перестал спокойно спать, до поздней ночи лежа в кровати,  размышляя, вспоминая, мечтая. Он пытался молиться, но перед глазами упорно появлялась гибкая фигурка, волна блестящих волос и зеленые глаза. Герард сжимал кулаки, облизывал пересохшие губы и поминал про себя нечистого. Он перестал высыпаться, по утрам чувствовал себя разбитым, тихо и монотонно отчитывал молитвы, сжимался под пристальным взглядом Адриана и был уверен, что заснет, едва голова коснется подушки. Но ночью все повторялось снова, сон отступал, и его место занимали горячие мысли.

Этот вечер был особенно ужасен. Герард принял важное и пугающее решение, в чем о дрожи боялся себе признаться. Отказавшись от бесполезных попыток заснуть, он лежал в кровати, глядя на прямую спину наставника. Во рту пересохло, ноги вспотели и замерзли, а к горлу подкатил удушающий ком.

– Герард, ради всего святого, не мнись,– прозвучало из-за темной спины, и парень вздрогнул. – Это меня раздражает. Ты думаешь, я не вижу, что ты, который месяц сам не свой? Но каяться в грехах нужно добровольно, иначе какой смысл?

– Святой отец… Адриан,– прохрипел юноша. – Я полюбил.

Скрип пера прекратился. Священник, кажется, еще больше выпрямился. Сорвавшаяся  капля чернил нещадно пожрала слова «заслуживает внимания», выведенные с таким старанием.

– Герард, твой интерес и твои чувства вполне объяснимы,- наконец заговорил Адриан, медленно повернувшись к воспитаннику; тот лежал, опираясь на локоть, и на его бледном лице возбужденно блестели глаза.- Я должен был раньше с тобой поговорить об этом, это моя ошибка и моя вина. Понимаешь, мужчина имеет слабость к женскому полу, и в определенном возрасте с желанием бороться становится невыносимо. Но для слуги Божьего главное – духовная чистота. И блюсти ее можно только в браке.

– Святой отец, так я женюсь! – воскликнул Герард, сев на кровати. – Я еще ей не говорил, но Вам скажу… Я женюсь!

– Скажи, сын мой, ты чист? – Адриан, кажется, пытался взглядом содрать с воспитанника кожу, чтобы добраться до его сути.

Герард покраснел и цветом лица мог бы соперничать со свеклой, но глаз не отвел.

– Да.

–  Я думал, что ты будешь служить Господу нашему, как и я.

– Святой отец,–  начал Герард, но запнулся и опустил глаза. – Я не буду служить Богу.

– Что?

– Я много думал. Я не хочу, она не может,- принялся объяснять Герард, не поднимая глаз и разглаживая одеяло. – Мы будем жить в городе. А может, уедем. Я собираюсь…

– Что? Что ты собираешься? – процедил священник.

– Уйти, – тихо ответил его воспитанник.

Адриан медленно поднялся с холодным и каменным лицом. Герард вжался в стену и испуганно смотрел на наставника: ему казалось, что тот сейчас ударит. Адриан сделал шаг вперед.

Июль 1628 года.

Маленький, но добротный деревянный домик стоял на Кузнечной улице, не близко от центра, но и не на отшибе, как можно было бы ожидать. Перед домом гуляли куры, выбирая жуков из травы, в палисаднике цвели невысокие подсолнухи. Адриан, мысленно попросив бога о помощи, направился к двери.

– Открыто! – раздалось из глубины дома. Адриан толкнул дверь.

Внутри было душно и темно, под потолком висели травы, распространяя вокруг пряный аромат. На лавке у стены лежал кот, который лениво приоткрыл один глаз и, выражая крайнее пренебрежение к посетителю, продолжил спать.

Из дальней комнаты появилась невысокая полная женщина, вытиравшая руки о фартук. На ее морщинистом лице удивление сменилось доброжелательностью.

– Адриан,– пропела она.– Вот неожиданность! Меня Лореной зовут, и я тут хозяйка.

Священник хмурился и перебирал четки.

– Я пришел поговорить с отцом Дии.

– Так у нее нет родителей,– ответила женщина. – Я одна бабка.

– Значит, говорить я буду с Вами.

– Видно, что-то серьезное, раз в нашу грешную обитель пожаловал сам слуга божий,- задорно проговорила Лорена, проверяя огонь в печи. Что-то насторожило Адриана  в ее словах, но он пока не понял, что именно. – Да Вы садитесь, что же Вы стоите-то, словно истукан.

Священник и правда напоминал статую, старую и серую. Он подозрительно осмотрел лавку, как будто проверяя, не ползают ли по ней какие-нибудь гады, и принял приглашение хозяйки.

– Ваша внучка сбила моего воспитанника с пути истинного, – заявил Адриан.

– Это как же она умудрилась-то? – спросила Лорена, садясь напротив.

– Затуманила голову, ввела в искушение и грех. Теперь он хочет все бросить и жениться…

– Так что же в союзе плохого?– удивилась старуха.– Ежели ваш Бог был бы против, то дети его вымерли бы, аки звери древние.

– Союз брачный угоден Христу,– подтвердил Адриан.– Только если он в храме заключён при свидетелях и клятвой перед распятием скреплен. Только… – он запнулся: признаться в том, что воспитанник собирается сбежать от него с первой встречной, было оскорбительно.

Стук распахнувшейся двери избавил священника от необходимости договаривать. В дом вошла девчонка, невысокая, миловидная, в простом платье, оголявшем шею и тонкие руки. Распущенные волосы растрепались, а щеки горели румянцем.

Взгляд Адриана скользил по гибкой фигурке, отмечая достоинства, отчего праведная его сторона не замедлила воспылать гневом.

– Диа, деточка, сядь-ка с нами, – попросила Лорена.

– Отец Адриан… – улыбка исчезла с лица девушки, сменившись непониманием на грани с испугом. Диа опустилась на лавку.

– Дочь моя,– священник решил быть снисходительным и милосердным,– какие отношения тебя связывают с Герардом?

– Вас это не касается,– дерзко ответила девчонка.

– Ошибаешься! – повысил тон священник.– Я заменил ему отца, и меня волнует его судьба.

– Да Вы заперли его, лишили всякой радости, одни молитвы, посты, послушание…

– А ты, значит, показала ему радость? – язвительно поинтересовался Адриан, – Радость – это когда душа свободна от греха, когда она возносит благодарность Богу, когда тело не обременено…

– Нет! – Диа вскочила.– Радость – это бегать по траве, смеяться, любить… И не нужен нам ваш Бог, у нас свои Боги!

– Диа!– впервые вмешалась старуха, призывая, вероятно, сесть, успокоиться и следить за словами, но на ее окрик никто не обратил внимания.

– И кто же твои боги? – спросил Адриан; он стоял, и в его прищуренных глазах плескались холодные голубые волны.

– Истинные Боги! Ветер, Солнце, Земля, Вода… С ними можно говорить, их можно увидеть, не то, что ваш старик в простыне на небе. И они не запрещают любить!

Адриан несколько секунд молчал, переводя взгляд с девчонки, яростно сжимавшей кулачки, на ее бабку, не казавшейся больше такой милой.

– Шлюха,–  наконец процедил он,–  еретичка, порождение ведьмы! – он указал на Лорену, сплюнул и почти бегом покинул дом.

* * *

Адриан совершал свою обычную вечернюю прогулку, которая на этот раз не приносила удовлетворения. Дома остался Герард; он по-прежнему выполнял свои обязанности, но старался избегать если не общества наставника, то, по крайней мере, его взгляда.

Священник шел по тропе, огибавшей холм, на котором стояла его церквушка, но мысли его были далеко.

Он чувствовал раздражение оттого, что под его носом жил выводок язычников, и оно перерастало в гнев, ведь эта девка отнимала у него воспитанника! Мальчика, подающего надежды стать хорошим, добрым священником, не то, что его наставник, полный яда, израненный телесно и душевно.

Но Адриан никогда бы не признался в том, что беспокоило его больше всего. Перед его внутренним взором то и дело возникали хрупкие открытые плечи и выпирающие ключицы. Он бы не признался самому себе, что за весь вечер в его голове раз сто промелькнула мысль «если бы не мой сан», мысль легкая, почти неосознаваемая, она вплеталась в слова молитвы, появлялась во время проповеди, но чаще всего она возникала, когда священник пытался думать. Нет, он не влюбился, кажется, он разучился любить еще очень давно, но мысли горячие и туманные вызывали еще большую злость.

«… то дети его вымерли, аки звери древние».

Эта фраза, сказанная старухой, всплыла в его памяти совершенно внезапно, но Адриан понял, что его так смущало: травница, глупая деревенщина, знала слишком много и изъяснялась слишком сложно…

Ведьма!

Адриан поспешил домой, не закончив свой путь. Он взбирался по холму, продираясь сквозь высокую траву, и подол его сутаны  стал мокрым от росы.

Герард уже спал. Он беспокойно ворочался с бока на бок, и его глаза быстро двигались под закрытыми веками.

Адриан сел за стол, достал бумагу, обмакнул перо в чернила и решительно вывел первое слово.

Август 1628 года.

Август выдался жарким. Днем люди изнывали от зноя, в тени холоднее не было, скот тоскливо мычал, ревел и стонал, лежа на горячей земле и отчаянно отмахиваясь от туч мух и слепней. Ночь также не приносила прохлады, и легче становилось только утром.

Именно на раннее августовское утро была назначена казнь.

Люди, наслаждаясь свежестью и предвкушая знатное развлечение, с половины пятого утра стекались на площадь, занимая лучшие места. В половину шестого состоится казнь; в шесть солнце поднимется достаточно высоко, чтобы начать греть; к девяти снова станет жарко, как в аду.

В центре площади уже был установлен столб, и стражники в парадных доспехах старательно укладывали вокруг него хворост. Люди, которых становилось все больше, начинали шуметь.

– Жалко девицу-то… Молодая совсем…

– Ведьма она и есть! Мой мужик ее как встретит на улице, весь день словно в тумане ходит…

– Лорена-то пасынка моего выходила…

– И корову мою! Зарезать теперь скотинку, что ли. Небось отравленное молоко теперь дает…

– По-другому из молоденьких ведьм дурь выколачивать надо,- подобные комментарии сопровождались громким басовитым хохотом, а стражники улыбались в усы.

– Скоро уже? У меня скотина не кормлена. И муж тоже, та еще скотина…

Ждать им оставалось недолго. Под бой часов на башне на помост поднялся Адриан, торжественный и строгий. Священник оглядел собравшихся и поднял руку. Толпа примолкла.

– Дети мои! Братья и сестры, – его голос слышал каждый присутствующий. – Бог любит и защищает нас. Сердце его обливается кровью, когда он смотрит на нас. И он прощает нам наши грехи. Но сатана в наше неспокойное время имеет особую силу. И порождения его беспрепятственно ходят среди нас, проклинают, смущают наши сердца, ввергают нас во грехи, сбивают с пути истинного. Они не имеют права ходить по нашей земле, жить рядом с нашими детьми! – Адриан замолчал, и толпа взорвалась согласными криками. – Эти две женщины – слуги дьявола! – в этот момент на помост вытолкнули Лорену с внучкой. Диа испуганно переводила взгляд с одного лица на другое, узнавая в обезображенных гневом лицах соседей и друзей детства; юбка ее была порвана, и голые ноги вызвали свист и громкие выкрики; Лорена пыталась оттеснить внучку плечом, загородить ее, но Диа как будто одеревенела. – Эти исчадия ада жили среди нас. Более того, они говорили, что помогают нам, травя скот и продавая души наших близких дьяволу, выменивая их на несколько лет жизни, полных греха и боли.

– Ведьмы! – заголосили какие-то бабы в гуще толпы.

– Смерть им! – поддержали их мужские голоса.

– Смерть!

Адриан с довольным видом осмотрел возбужденную толпу.

– Они не верят в Бога, Отца нашего, и поклоняются идолам! Ночами они собирают ядовитые травы, а в полнолуние приносят жертвы! Допустим ли мы, чтобы они продолжали жить с нами?

Толпа дружно решила, что она ничего подобного не допустит.

– Так вознесем же молитву, освятим суд праведный!

Священник достал книжечку в черном кожаном переплете с тисненым золотом крестом, раскрыл ее и принялся читать молитву. В это время стражники поволокли осужденных к столбу. Лорена шла с высоко поднятой головой, даже немного опережая своего конвоира, чтобы у того не было возможности толкнуть или тащить ее. Диа же упиралась, кусалась, по ее щекам текли слезы – не от страха, от гнева и бессилия, - кричала о том, что Адриан – истинный демон, и уж кого надо казнить, так это его. Лорена хотела сказать ей, что она только радует толпу, но знала, что это бесполезно, и равнодушно стояла, чувствуя, как ее привязывают к столбу, который раскачивался от попыток девушки вырваться.

Адриан дочитал молитву – «Аминь!» – и стал наблюдать, как переминается в нетерпении стражник с зажженным факелом в руках.

– Смерть!

Как беснуется толпа.

– Сжечь! Сжечь!

Как кричат внизу люди.

– Ведьмы!

Как вверх взлетают сжатые кулаки.

– Казнить!

Как нарастает напряжение, повисая в воздухе.

– Поджигай!

Как оно становится все ощутимее, толпа движется все быстрее, крики становятся все громче, помост трещит от давления напирающих людей… А беспощадное солнце поднимается над горизонтом, разогревая воздух.

Смерть! Сжечь! Ведьмы! Казнить! Поджигай!

Адриан махнул рукой. Факел упал на хворост, и языки пламени взметнулись к безмятежно-синему летнему небу.

Священник нашел глазами Герарда. Он стоял позади толпы, прислонившись к стене, как будто пытался срастись с ней. Его тело была дрожь, а пальцы царапали каменную кладку, взгляд был обращен к костру, губы что-то быстро шептали, а по щекам текли слезы. Он сделал все, что мог: кричал, ругался, угрожал, говорил с судьей и мэром, пытался освободить Дию и ее бабку, и Адриан серьезно опасался, что следующим шагом станет самоубийство. Но Герарда остановила то ли вера, то ли осознание, что это ничего не изменит.

Адриан извинился лишь один раз, когда Герард, выдохнувшись после очередной ссоры, свернулся в углу и беззвучно рыдал. Тогда священник подошел, положил ему руку на голову и сказал:

– Прости. Я делаю это ради тебя.

Герарда трясло от отвращения, но у него не было сил, чтобы сбросить руку.

Огонь подобрался к осужденным, и спокойная прежде Лорана забилась в конвульсиях. Сквозь треск костра послышался крик Диаблерии:

– Будь проклят, Адриан! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты и ваш город!

Люди испуганно отпрянули и начали переговариваться, решая, что пора бы расходиться по домам. Подальше от ведьм и их проклятий.

Адриан отвел взгляд от сползшего по стене Герарда, потянул за красную закладку и принялся читать открывшуюся молитву.

* * *

Адриан вошел в храм. Герарда  нигде не было. Возможно, он вернется, но священник в это уже не верил.

Он сел на лавку, напротив алтаря. Снаружи застыла горячая ночь, в храме же было прохладно. Адриан  сложил руки и начал молиться.

Pater noster, qui ts in caelis,

Sanctrticetur nomen Tuum.

Он молился не о казненных сегодня, ему не было их жаль: ни девку, лишившую его сына, ни её бабку.

Adveniat regnum Tuum.

Fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra.

Он только хотел, чтобы в его церкви появился священник, который пришел, чтобы отпустить его грехи.

Panem nostrum quotidianum da nobis hodie.

Et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.

Тогда Адриан собрал бы все свое скромное имущество в старую котомку и ушел бы.

Et ne nos inducas in tentationem, Sed libera nos malo.

Amen.

Да, было бы здорово уйти…