Энтони Куинн. «Клопп. Мой роман с Ливерпулем», глава 1: Ни слова о войне
Затерянный на окраине Ливерпуля, Хьютон когда-то был симпатичным захолустьем с парками, зеленью и церквями. Его приходские корни восходят к англосаксонским временам. В середине XIX века купцы и судоходные магнаты, покидавшие город, начали строить здесь большие дома и поместья. Его процветание было внезапным и недолгим. Как и многие другие подобные места, его зеленые поля и луга были поглощены черными челюстями промышленности. Карьерные работы и добыча угля стали ключевыми для местной экономики, а после появления железной дороги население в несколько раз увеличилось. К 1930-м годам о его деревенском характере практически забыли. Во время войны здесь было создано два лагеря для интернированных: один для «вражеских иностранцев», то есть немцев, итальянцев и австрийцев, уже проживавших в Великобритании, а другой — для военнопленных.
После войны репутация Хьютона начала долгое и мучительное падение, хотя он также фигурировал в новостях как парламентский округ Гарольда Уилсона во время его двух сроков пребывания на посту премьер-министра (1964-70 и 1974-76). Другие имена принесли ему краткую известность. Художник Кристофер Вуд (1901-30) был местным, возненавидел это место и уехал оттуда так быстро, как только смог. Актер Рекс Харрисон (1908-90) жил на Тарбок-роуд до того, как стал звездой английской сцены и экрана. Трудно поверить, что человек, сыгравший дебелого профессора Генри Хиггинса в «Моей прекрасной леди» [My Fair Lady] и дававший уроки ораторского искусства Элизе Дулиттл в исполнении Одри Хепберн, мог когда-то говорить с ливерпульским акцентом. Если он и делал это, то вскоре перестал. Интересно, случалось ли ему во времена его расцвета подслушивать своего соотечественника и однофамильца Джорджа Харрисона, чьи уэвертрийские гласные были самыми ровными среди всех «Битлз»? «Кларр с прикрассными валассами». «Нет, Джордж, — отвечал Рекс в своей четкой манере Хиггинса. — Давай попробуем еще раз: «Клэр с прекрасными волосами»».
Более поздний житель Хьютона — неуловимый и загадочный Ли Мейверс, фронтмен великой потерянной группы The La's. Их мега-хит «There She Goes» до сих пор регулярно звучит в эфире, а его звенящие аккорды и гармонии мгновенно напоминают о нечесаных волосах 1990-х. Это не самая моя любимая из их песен. Таковой была песня «Son of a Gun», открывавшая их первый и единственный студийный альбом «The La's», от которого Мейверс впоследствии отрекся. Песня передает в призрачной и прекрасной манере то, что я всегда представлял себе как характер ливерпульского изгоя:
Если хотите, я продам вам историю жизни. О человеке, который постоянно враждует со своим прошлым. Он живой и обитает в чистилище. Он только и делает, что снимает номера в отелях. И зачерпывает много вина.
Возвращайся, Ли Мейверс, где бы ты ни был. Больше всего город известен тем, что производит футболистов. Питер Рид, игрок «Эвертона» и сборной Англии, был парнем из Хьютона. Джоуи Бартон и Леон Осман тоже. Его самым почитаемым сыном, по мнению болельщиков ЛФК, является Стивен Джеррард, на протяжении многих лет самый ценный игрок клуба, капитан, опора и, возможно, в ближайшие годы — менеджер. В Google можно найти фотографию Айронсайд-роуд, тупика, где он вырос. Я тоже посмотрел его на карте. Он находится в десяти минутах ходьбы от Херст Парк Драйв, по другую сторону от Хьютон Лейн.
Именно здесь я и вырос в конце 1960-х годов. К тому времени пригородные районы, возникшие в межвоенный период, становились модернистскими, постиндустриальными, многоэтажными. Градостроители — эти бабайки 1960-х и 70-х годов — снесли все викторианские дома (и все остальное, что имело красоту и ценность), чтобы построить большие поместья. Счастливый новый мир, так они думали. Наш дом находился в центре Драйва. Непримечательный дом на непримечательной дороге, хотя, возможно, и более комфортабельный, чем многоквартирные дома, которые быстро заселялись людьми. Я помню свой ужас перед детьми, которые жили в Херст Парк Клоуз — «Клоузис» — не в последнюю очередь потому, что некоторые из них катались на собаках. Когда я рассказываю об этом друзьям, они смеются: «Ты все выдумал!» Но нет. Я видел, как дети садились верхом на больших собак. Не помню, чтобы я считал свое окружение мрачным или уродливым, потому что только его я и знал. Мемориальное игровое поле имени короля Георга V — «Джорджи Филдс», как его неизбежно называли — было почти зеленым, и у нас был сад за домом, где мы играли в футбол.
Я думаю, что, возможно, был эксцентричным ребенком, хотя при близком рассмотрении все дети кажутся мне довольно эксцентричными. Детство для большинства — это странное и страшное состояние: Я бы не рекомендовал его никому. Я, конечно, выглядел эксцентричным, худощавым, в очках, с залатанной линзой после операции по исправлению косоглазия. «Гоззи», как называли это состояние. В пятилетнем возрасте я также настаивал на том, чтобы носить — а ну-ка угадайте — килт, с маленькой кожаной сумочкой. Понятия не имею, почему. Насколько я знал, у меня не было шотландских корней, и у меня не было другого рисунка на юбках. Может быть, мне просто понравился как он смотрится.
Это был тот же импульс, который с самого начала определил мою преданность футбольному клубу. Который, кстати, не был «Ливерпулем». Первой командой, которую я полюбил, был «Селтик», и не из-за Кенни Далглиша, Джимми Джонстона, Бобби Леннокса или «Лиссабонских львов» 1967 года. Все это было позже. Я сразу же полюбил и возжелал их зелено-белую футболку в горизонтальную полоску, которую я впервые увидел на Давиде Пересе, симпатичном футболисте из класса моего старшего брата нашей новой начальной школы. Эти зеленые полосы были похожи на насыщенный электрический зеленый цвет сукна для снукера или бархатистый зеленый цвет нашего первого поля настольного футбола. Красно-черный логотип Umbro мерцал на белых шортах, как рубин. Все, чего мне не хватало — это оливковокожей сексуальности Дэвида Переса. И футбольных навыков.
Думаю, что впервые я надел ту футболку «Селтика» в апреле 1971 года, подаренную мне на седьмой день рождения. К тому моменту футбол более или менее управлял моей жизнью. В мае я принял первое субботнее причастие, когда «Арсенал» обыграл «Ливерпуль» со счетом 2:1 в финале Кубка Англии, и это был первый раз, когда я видел матч в цвете — у наших тетушек в Олд Свон был цветной телевизор за много лет, как он появился у нас. Чарли Джордж лежит звездой на поле «Уэмбли» после того, как забил гол в дополнительное время. Я помню, что в то время в комнате царило всеобщее уныние — все мои родные были фанатами ЛФК — но я его не чувствовал. Я был болельщиком «Селтика», и в любом случае мой интерес к футболу был слишком безразмерным, слишком всепоглощающим, чтобы позволить одному результату выбить меня из колеи. Я жил футболом, причем в самых разных формах.
Если я не гонял мяч в парке Калдерстоунс (к тому времени мы уже переехали), то рисовал картинки футбольных матчей в алом блокноте со спиральным переплетом или просматривал журнал Shoot! и запоминал футбольные результаты всех четырех дивизионов. Почему? Потому что я был мальчишкой, а мальчишки как раз такие бесполезные педантичные вещи и делают. Это было время, когда я искренне верил, что профессиональная футбольная команда живет в доме по соседству друг с другом, каждый поселился в доме под тем же номером, что и его футболка — так на улице ЛФК Крис Лоулер жил под номером 2, Эмлин Хьюз под номером 6, Стив Хейвей под номером 9 и так далее. Для меня стало шоком узнать, что большинство из них жили в особняках-фахверках, разбросанных по окрестностям Формби.
Тогда я считал, что все остальные города похожи на Ливерпуль, где футбол, музыка и религия — это просто элементы, которыми ты дышишь. Лишь позже я понял, что Ливерпуль не похож на все остальные города — не похож ни на один другой город. Географически расположенный на краю Северо-Запада, он был повернут спиной к остальной части страны. Это не имело значения, когда он был процветающим портом викторианской Англии, вторым городом империи, через который проходила большая часть богатства страны. Корабли постоянно прибывали в Ливерпуль, вот только скоро они перестали. Контейнеризация повлияла на морскую торговлю, экономический центр переместился с севера на юг, а лайнеры начали ходить из Саутгемптона.
Ни один город, за исключением, пожалуй, Иерихона, не переживал столь драматического краха. В экономическом плане он был не в лучшем состоянии и приобрел репутацию «трудного», устремленного внутрь себя места. Он был разгромлен в 1980-х годах во время тэтчеровских репрессий, а затем еще больше пострадал от действий некоторых политиков и других умышленных диверсантов. За одно поколение мы прошли путь от «Битлмании» до «Парней из Блэкстаффа» [Сериал, написанный ливерпудлианским драматургом Аланом Блисдейлом — трагический взгляд на то, как экономика влияет на обычных людей... самый полный драматический ответ телевидения на эпоху Тэтчер и как сетование на конец мужской, рабочей британской культуры, прим.пер.].
Не вся критика в адрес этого места была беспочвенной. Острое чувство обиды может показаться нытьем — «Город жалости к себе», как назвала его одна газета — хотя это может быть следствием катарального акцента, из-за которого каждое предложение звучит как жалоба. Для посторонних наше утверждение о скаузерской гордости может звучать оборонительно и утомительно. Можно было бы больше оценить сердечность людей, если бы они не говорили вам, насколько они сердечные.
И все же Ливерпуль пострадал так, что превзошел другие регионы страны. Во время Второй мировой войны его стратегическое значение в битве за Атлантику не было упущено нацистами. Во время Блица в мае 1941 года немецкие самолеты сбросили на город 870 тонн взрывчатки и 112 000 зажигательных устройств. Около 1700 ливерпудлианцев погибли во время бомбардировки, а 76 000 остались без крова. Это было сделано за одну неделю. С августа 1940 года по январь 1942 года в результате налетов в Ливерпуле, Бутле и Виррале погибло около 4 000 человек, 3 500 получили ранения, а 10 000 домов были разрушены. Другие города понесли тяжелые потери, катастрофические потери жизней и средств к существованию, но по соотношению числа погибших и населения только Лондон пострадал сильнее Ливерпуля. Я родился в 1964 году, почти через 20 лет после окончания войны, но шрамы от тех бомбардировок не давали покоя. Повсюду виднелись просторные заброшенные пространства, прерии из щебня и золы, покинутые здания с окнами, похожими на невидящие глаза. Обычное явление — одинокий паб или церковь, окруженные пустырем. Отсутствие, которое ощущалось как присутствие. Исследование того времени оказало на меня такое влияние, что я написал о нем свой первый роман.
Если вам нужны дополнительные доказательства, посмотрите «Утро на улицах» [Morning in the Streets], необычный документальный фильм BBC 1959 года, в котором рассматривается город, погруженный в сырой послевоенный мрак. Ряды домов и мощеные дорожки выглядят исхудавшими и пораженными, как будто налеты произошли несколько недель, а не лет назад. Это Ливерпуль, в монтаже голосов которого слышен дух непокорности и стоического юмора, а на улицах и школьных дворах то и дело появляются образы весело играющих детей. Но никто из наблюдателей не мог не заметить, что жизнь здесь тяжелая и неуютная. Война почти не упоминается — да это и не нужно, ведь то, в чем живут эти люди — некрополь, развороченный бомбами.
И кто в этом виноват? Если вы росли в Британии в 1960-70-е годы, то не могли не знать, что немцы были самыми ненавистными людьми на планете. Если бы местное окружение не напоминало вам об их злом наследии, то кино, телевидение и комиксы («Для тебя, Томми, война закончилась») вправили бы вам мозги. Первым фильмом, который я помню, как смотрел на большом экране, был «Там, где гнездятся орлы» [Where Eagles Dare]. Первой комедией, над которой я, помнится, смеялся, была «Папочкина армия» [Dad’s Army], хотя ее титры с этими стрелами с наконечниками в форме свастики, проносящимися через Францию и прицеливающимися из-за Ла-Манша, всегда выглядели немного зловеще. Документальный сериал «Мир в войне» [The World at War] с его многозначительным названием ворвался в гостиные в 1973 году. Примерно в то же время драма BBC «Колдиц» [Colditz] стала еще одним наваждением, которое в свою очередь привело меня к прочтению «У них есть свои выходы», мемуаров Эйри Нива, первого британца, совершившего успешный побег из крепости-тюрьмы [Позже он стал членом парламента и главным доверенным лицом Маргарет Тэтчер. Он был теневым министром внутренних дел, когда в 1979 году погиб от взрыва заминированного автомобиля ирландских республиканцев].
В школе среди книг, которые часто передавались из рук в руки, были романы Свена Хасселя — «Колеса террора», «Монте-Кассино» и «Царствование ада» — о немецком танковом батальоне, состоящем из преступников и отщепенцев, жестоко пробивающих себе путь через Европу. Согласно его веб-сайту, произведения Хасселя были переведены на 25 языков и проданы тиражом более 53 миллионов экземпляров. Интересно, был ли Юрген Клопп (1967 г.р.) одним из читателей Хасселя в школе? По возрасту, вполне мог бы. Действительно, интересно, что чувствовал молодой Юрген по отношению к своей родине и ее падению в пропасть. Как преподавали Гитлера и Холокост в немецких школах в 1970-е годы? Его родители, Норберт и Элизабет, во время войны были детьми. Что они рассказали ему об ней? Знания о том, что сделали (или не сделали) их старшие в период с 1933 по 1945 год — это тяжелое бремя для следующего поколения.
В 1990-х годах одним из менее известных персонажей комика Гарри Энфилда был светловолосый, безбородый немецкий студент по имени — ну конечно же! — Юрген. На просторах Лондона он набрасывался на случайных незнакомцев и завязывал с ними неспешную светскую беседу, пока не признавался, смутившись, что он немец. В одном из скетчей он стоял на автобусной остановке и спрашивал о задержке рейса, когда внезапно говорил об этом стоящему рядом с ним пассажиру: «Я чувствую, что должен извиниться за поведение моей страны в войне». Попутчик, ошеломленный, отвечал: «Вы тогда еще не родились». Но Юрген не успокаивается: «Как немец я разделяю вину своих предков. Преступления, совершенные в те мрачные годы — пятно на истории моей страны, и [впадая в истерику] вы НИКОГДА, НИКОГДА не должны позволить мне забыть об этом».
Почему-то я представляю, как другой Юрген над этим смеется. Возможно, он, как и все мы, родившиеся на безопасном расстоянии от войны, думает: «Только по милости Gott [С нем.: Бога, прим.пер.] иду я... Случайность времени пощадила нас». Если бы Клопп родился на 50 лет раньше, в 1917 году, то в 22-летнем возрасте он стал бы основным кормом для немецкой военной машины, возможно, летал бы на одном из «Хейнкелей» или «Юнкерсов», бомбивших британские города; или, что более соответствует его тактическим знаниям, командовал бы танковой дивизией в оккупированной Европе; или, если бы ему очень не повезло, сражался бы до последнего человека на Восточном фронте. Штутгарт, родина Клоппа, пережил свой собственный адский дождь, неоднократно подвергаясь налетам британских и американских бомбардировщиков. Самое страшное произошло 12 сентября 1944 года, когда ВВС Великобритании сбросили 184 000 бомб, сравняв центр города с землей и убив около тысячи человек.
Говорят, что история — это приговор, который выносит удачливый неудачливому. Что чувствует Клопп — что чувствует любой современный немец — когда на экраны выходит очередной блокбастер о Второй мировой войне? Хорошо, когда нацисты получают по шее. Но англо-американское кино все еще любит праздновать нашу победу над немецкими рядовыми, большинство из которых были мобилизованы в армию. Даже среди более цивилизованных голосов слышится старомодное удовольствие от того, что «фрицам досталось». В своей рецензии на фильм «Спасение рядового Райана» кинокритик New Yorker Энтони Лейн написал: «Несмотря на заявленное Спилбергом намерение омрачить и огрубить формулы военного фильма, старые привычки кинозрителей отмирают с трудом: я практически стоял на своем месте и кричал Тому Хэнксу, чтобы он убил больше немцев, а потом, когда он закончит убивать немцев, чтобы он убил еще больше немцев». Осознание того, как их ненавидят, может сделать людей защитниками или параноиками.
Когда Клопп родился в июне 1967 года, Билл Шенкли был почти на полпути к завершению своей менеджерской карьеры в ЛФК. Сомневаюсь, что он или кто-то другой, связанный с «Энфилдом», когда-либо предполагал, что однажды во главе клуба окажется немец. Представьте себе реакцию на это на трибуне «Коп» («Немцы разбомбили наше кафе, приятель!»). Шенкли играл за команду «Престон Норт Энд» в гостях против «Гримсби» 2 сентября 1939 года, за день до объявления войны. В этот день ему исполнилось 26 лет, и он вступил в пору расцвета своей футбольной жизни. Он родился в Гленбаке на краю Айрширского угольного месторождения и до того, как стать футболистом, был шахтером. Как он пишет в своей автобиографии («Шенкли», 1976 года), он мог вернуться в шахты или остаться работать клепальщиком, изготавливая бомбардировщики для «Хэмпдена». Вместо этого он поступил на службу в ВВС, где также занимался боксом и играл в футбол.
В главе о войне он почти не упоминает о враге, не считая случая, когда его станция в Манчестере подверглась бомбардировке. Он дослужился до звания младшего капрала, но у него не было желания идти выше: «Несмотря на это, я был, возможно, лучшим примером для бойцов, чем некоторые сержанты. Я давал больше советов, чем сержанты, и не быковал». Он не любил, когда к новобранцам придирались по пустякам. Однажды он вмешался, чтобы не допустить, чтобы его товарищ капрал избил мальчика из-за его веры. «Я не дал этому человеку сглупить». Не сомневаюсь. Это поступок футбольного менеджера в режиме ожидания. В «Шенкли» есть моменты, когда вы неизбежно вспоминаете менеджера, который придет через несколько лет после него: рвение, видение, остроумие, здравый смысл, страстное стремление к совершенствованию, вдохновению, победе.
Но это еще впереди. Учитывая доступность иностранных талантов и деньги, которые крутятся в английской лиге, удивительно, как долго не нанимались немецкие специалисты. Удивительно, если только вы не считаете, что остаточная антипатия к Германии возникла еще во время войны: Hungforgiven [Непереводимое слово, образованное из hun — немецкий солдат и unforgiven — непрощенный, прим.пер.]. В детстве единственными тевтонами, к которым я испытывал симпатию, были Пауль Брайтнер («Дер Афро») — ни один футболист не выглядел круче, когда его гетры были скатаны вниз до щиколоток — и Гюнтер Нетцер, убийственно светловолосый полузащитник, которого я всегда считал немецким Тони Карри.
В эпоху Премьер-лиги подозрения в отношении старого врага медленно таяли. Юрген Клинсманн, которого осуждали за ныряние во время турнира Италия '90, стал очень популярен в Шпорах в середине 1990-х годов, но его соотечественники за ним не спешили. Энди Мёллер помог отбросить англо-германские отношения на много лет назад своим празднованием победного пенальти в полуфинале Евро-96 против сборной Англии — руки на бедрах, грудь колесом. Поза казалась воплощением карикатурного высокомерия Übermensch [С нем.: Сверхчеловек, прим.пер.]. А может, мы просто ненавидели его прическу в стиле «пудель-рок». «Арсенал», многонациональный клуб, подписал своего первого немца в 1997 году (Альберто Мендес, немецко-испанского происхождения). Роберт Хут пришел в «Челси» в 2001 году. Примечательно, что «Ман Ютд» не подписал ни одного немца до Бастиана Швайнштайгера в 2015 году. На душу населения такие страны, как Франция, Испания и Дания, поставили в британский футбол гораздо больше игроков, чем Германия.
Исключением из этого правила, конечно же, является святой Берт Траутманн, который с 1949 по 1964 год провел 545 матчей за «Манчестер Сити». Траутманн воевал на Восточном фронте, по-видимому, с большим отличием, а в конце войны попал в плен и был переведен в лагерь для военнопленных в Ланкашире. В 1948 году ему предложили репатриироваться, и он решил остаться в Англии, работая на ферме и играя в воротах за местную команду «Сент-Хеленс Таун». Когда стало известно, что «Сити», клуб первого дивизиона, подписал его, это вызвало протесты, включая демонстрацию 20 000 человек перед стадионом «Мэйн Роуд». Как можно позволить нацистскому бывшему десантнику очернять нашу национальную игру? Личная порядочность Траутманна, не говоря уже о его великолепном вратарском искусстве, вскоре покорила публику. Он стал легендой, когда получил перелом шеи, помогая своей команде победить в финале Кубка Англии 1956 года (3:1 против «Бирмингем Сити»). Он, безусловно, единственный футболист, сломавший шею во время матча и продолживший играть. Перелом был обнаружен только при рентгеновском обследовании через три дня. Траутманн также останется единственным игроком, награжденным медалью победителя Кубка Англии и Железным крестом.
«Ливерпуль» не спешил подписывать своего первого немца. Рой Эванс сделал это летом 1997 года привел на «Энфилд» Карла-Хайнца Ридле. Ридле, входивший в состав сборной Западной Германии, выигравшей Кубок мира в 1990 году, был поджарым нападающим, забившим несколько хороших голов за два года своей карьеры в ЛФК. Но ему не повезло с выбором времени: он прибыл как раз в тот момент, когда в команду ворвался подросток Майкл Оуэн. Летом 2000 года Жерар Улье подписал двух игроков сборной Германии, оба защитника, но результаты оказались неоднозначными. Кристиан Циге пробыл на «Энфилде» меньше года, и его подписание из «Мидлсбро» вызвало больше инфоповодов вне поля — ФА оштрафовала ЛФК на £20 тыс. за незаконное сближение — чем на поле. Маркус Баббель оказался прекрасным правым защитником в традициях «Ливерпуля» и забил первый мяч в финале Кубка УЕФА 2001 года, выиграв у «Алавеса» со счетом 5:4. Он обещал многое, пока его карьера не была жестоко прервана парализующим мышечным заболеванием — синдромом Гийена-Барре [О котором Мел Брукс однажды сказал: «Когда болезнь называют в честь двух парней, она должна быть ужасной»].
Но был один немец того времени, который завоевал неизменное уважение на «Энфилде». Дитмар Хаманн — Диди — был полузащитником, которого подписали из «Ньюкасла» в 1999 году: прямой как стебель, с мягкими чертами лица, с завидным хладнокровием во владении мячом. Он часто играл в паре со Стивеном Джеррардом, который позже сказал, что оборонительные действия и отборы Хаманна позволяют ему играть выше в полузащите. Его звездный час, как известно каждому болельщику «Ливерпуля», наступил в матче, в котором он даже не вышел в стартовом составе. В перерыве финала Лиги чемпионов 2005 года «Ливерпуль» находился на грани полного унижения, проигрывая 0:3 свирепствующему «Милану» и, казалось, не имея шансов на успех. Рафа Бенитес пошел на нехарактерную для себя авантюру, включив в стартовый состав Харри Кьюэлла.
Это не помогло, и на 23-й минуте удручающе ненадежный Кьюэлл захромал и выбыл из игры. Заменивший его Владимир Шмицер был достаточно азартен, но вряд ли способен организовать отпор «Ливерпуля». Во втором тайме Бенитес изменил тактику, выпустив на поле Хаманна, который своим непоколебимым присутствием нарушил ритм игры «Милана» и позволил Джеррарду и Хаби Алонсо пойти вперед. Это привело к «шести минутам безумия», которые перевернули ход матча. (Шмицер, я никогда не сомневался в тебе, честно.) Стереотип германской эффективности и самообладания, который так часто навевал уныние на британских футбольных фанатов, наконец-то стал оружием на нашей стороне: Хамман на все времена.
Затем последовал еще один перерыв, в течение которого ни один немецкий игрок не появлялся на «Энфилде». На фоне шквала отчаянных покупок на последнем этапе пребывания Роджерса у руля — давайте похлопаем в ладоши Марио Балотелли (£16 млн.) — из леверкузенского «Байера» за £9,75 млн. прибыл Эмре Джан. Поначалу он играл в тройке защитников, но затем Клопп перевел его на позицию опорного полузащитника, в которой он часто блистал и забивал голы, в том числе эффектным ударом через себя в матче с «Уотфордом», который стал голом Премьер-лиги сезона 2016/17. Переговоры по контракту омрачили его последний сезон — он хотел перейти в «Ювентус» и в итоге перешел — хотя перед уходом он провел свой последний матч в красной футболке, выйдя на замену в финале Лиги чемпионов 2018 года.
Тот вечер в Киеве также ознаменовался последним соревновательным матчем другого нашего немца, Лориса Кариуса, за ЛФК, и здесь мы должны сделать паузу, чтобы сделать признание: Клопп не всегда все делает правильно. После ухода Пепе Рейны в 2013 году у «Ливерпуля» возникли проблемы с вратарями. Симон Миньоле выглядел достаточно прилично в первые дни, но в итоге оказался обузой. Возможно, вы помните домашнюю игру против «Сандерленда» в феврале 2016 года, когда, выигрывая 2:0, болельщики устроили акцию протеста на 77-й минуте против цен на билеты, уйдя со стадиона. К сожалению, Миньоле тоже решил досрочно уйти — от своих вратарских обязанностей — и не сумел парировать удар Адама Джонсона (который в тот момент должен был находиться в тюрьме, но это уже другая история). Джермейн Дефо сравнял счет на 89-й минуте. В то время это было похоже на очередную мягкую капитуляцию «Ливерпуля»; в глубине души мы знали, что надежный вратарь — основное требование любого претендующего на титул клуба.
Кариус выглядел неплохой перспективой, когда ЛФК подписал его в мае 2016 года. Он уже выступал за команды «Манчестер Сити» до 18 лет и до 21 года и только что был признан вторым лучшим кипером Бундеслиги после Мануэля Нойера. Клопп, возможно, тоже был неравнодушен, учитывая, что клуб, из которого его подписывали, был «Майнц 05»: старая школа. К октябрю Клопп назначил его номером 1 в команде, и тогда Кариус обнаружил свою склонность к совершению ляпсусов. Его неуверенная игра была тщательно изучена во время очередного поражения в матче с «Борнмутом» — 3:1 за 14 минут до конца матча, 3:4 под конец матча — и Клопп снова выкрутился, заменив его на Миньоле. Он продолжал защищать Кариуса и после его восстановления в воротах команды, считая, что допущенные им ошибки — это скорее отклонение, чем недостаток, присущий его игре. Когда пресса набросилась на его ошибку, когда он позволил Лерою Сане забить в ближний угол во время напряженной победы над «Сити» со счетом 4:3 на «Энфилде», Клопп отверг критику, назвав ее «волосом в супе». Э? Мы покачали головами и доверились ему, что ему лучше знать. Оглядываясь назад, можно сказать, что преданность Клоппа была редким слепым пятном в его зрении менеджера — он просто не смог разглядеть ожидавшего своего часа несчастного случая.
Когда он произошел, он стал катастрофой, кошмаром, определившим карьеру и упустившим кубок, от которого не было пробуждения. Мы только смирились с потерей Салаха — благодаря подлому приему из репертуара дзюдо от Рамоса — когда в начале второго тайма Кариус взял мяч и, не останавливаясь, выбросил его по земле. Бензема подставил удобную ногу и мяч мучительно срикошетил в сетку ворот. Был ли когда-нибудь забит более глупый гол в матче Лиги чемпионов? Вторую ошибку можно было предвидеть, когда Бэйл, только что забив гол, быстро поднял голову и с 35 метров пробил с левой ноги прямо в Кариуса, который каким-то образом умудрился отбить мяч за спину и сова в сетку своих ворот. Карамба! Я сочувствовал ему в тот страшный момент унижения. А еще мне хотелось его зарезать. Клопп, как всегда лояльный, оправдал своего расстроенного протеже, заявив, что тот уже получил сотрясение мозга, получив удар локтем от демонического Рамоса. Возможно, так оно и было: врачи, досматривающего его, впоследствии так и сказали. Но у вас закрадывалось подозрение, что Кариус — которого я теперь считаю преКариусом [Фамилия вратаря Karius созвучна с английским словом precarious — нестабильность, прим.пер.] — дорого нам обошелся, ударили ли его по голове или нет. Ошибки всегда были при нем.
Когда Билл Шенкли возглавил клуб в декабре 1959 года, «Ливерпуль» все еще находился в старом Втором дивизионе. Его первая игра в качестве менеджера была против «Кардиффа», и мы проиграли 0:4. «После одного матча я понял, что команда в целом недостаточно хороша, — писал он. — Нам нужно было усиление в центре — вратарь и центральный защитник, а также кто-то впереди, чтобы создавать голы и забивать их». Три компонента, позвоночник любой великой команды. После почти трех лет работы на «Энфилде» у Клоппа было все, кроме подходящего вратаря. Казалось, он не мог смириться с тем, что его молодой немец потерпит неудачу. Но вот и до него дошло, кто-то принял решение, и через два месяца после Киева ЛФК купил Алиссона Беккера у «Ромы» за обнадеживающе большую сумму.
Мы радовались — наконец-то топ-кипер! — и не упомянули о том, что в последний раз, когда Алиссон играл на «Энфилде», мы уложили в его ворота пять голов в полуфинале Лиги чемпионов. Его игра в сезоне 2018/19 была сенсационной: 21 сухих матчей в Премьер-лиге и множество важных сэйвов [Его сейв против Милика в победе над «Наполи» в Лиге чемпионов был великолепным и определяющим весь сезон. «Если бы я знал, что Алиссон настолько хорош, я бы заплатил вдвое больше», — сказал Клопп] принесли ему награду Золотая перчатка. Не говоря уже о глубокой благодарности поклонников, которые едва ли помнят, как выглядит надежная пара рук. В финале Лиги чемпионов против Шпор в Мадриде я считал Алиссона лучшим игроком матча.
Интересно, кто-то должен был убедить Клоппа, что Кариус — ахиллесова пята команды? Он часто говорит о блестящих людях за кулисами, которые его консультируют. Возможно, он знает, что величие предполагает смирение и что признание своей ошибки — это не признак слабости, а здравый смысл. Трансферная политика ЛФК, так часто ошибавшаяся за последние 30 лет, получила последнюю деталь. Теперь на «Энфилде» царит глобальная атмосфера. В декабре 2019 года болельщики получили ранний подарок в виде Такуми Минамино, первого в истории японского игрока, представляющего ЛФК. Япония — еще один враг Оси 75-летней давности. Счастливого Рождества. Война окончена.
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
