Джонатан Уилсон. «Ангелы с грязными лицами» ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ, 1958–1973, Главы 18-21
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОЖДЕНИЕ НАЦИИ, 1863–1930
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗОЛОТОЙ ВЕК, 1930–1958
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ, 1958–1973
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЗРОЖДЕНИЕ И КОНФЛИКТ, 1973–1978
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. НОВАЯ НАДЕЖДА, 1978–1990
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ДОЛГ И РАЗОЧАРОВАНИЕ, 1990–2002
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ЗА ОКЕАНОМ, 2002–2015
БлагодарностиПриложенияБиблиография
***
18. СМЕРТЬ НЕВИННОСТИ
Славная победа Аргентины в 1957 г. на перуанском чемпионате Южной Америки укрепила уверенность в себе, которая особо и не нуждалась в подкреплении. На следующий год они отправились на чемпионат мира в Швецию, легкомысленно рассчитывая на успех, но предупреждающие знаки были налицо, если бы кто-то обратил на них внимание.
Наиболее очевидным ударом стал отъезд Trío de la Muerte в Италию, что означало, что никто из них не будет рассматриваться в качестве кандидата в национальную команду. Гильермо Стабиле сразу понял, какая это была неудача. «За несколько миллионов песо мы потеряли все, что было приобретено в Лиме», — сказал тренер.
Отборочный турнир к чемпионату мира 1958 года, в котором они играли впервые с 1934 года, мало повлиял на общую уверенность аргентинцев в своих силах. Три карасусиас ушли, но магия осталась, пусть и началась она с поражения 0:2 от Боливии в Ла-Пасе. Высота всегда служила оправданием, и когда голы Норберто Менендеса и Норберто Конде принесли Аргентине победу со счетом 2:0 на выезде над Чили, Аргентина вернулась на прежний уровень. Дома они разгромили Чили со счетом 4:0, Корбатта забил дважды, что стало его вторым одним из самых знаменитых голов в истории Аргентины. Аргентина уже вела 2:0, когда Корбатта обыграл своего игрока, обвел вратаря, дождался, когда с ним сблизится другой чилиец, проскочил мимо него, а затем, когда толпа призвала его завершить этот ход, когда вратарь и два других защитника понеслись назад, убрал ногу назад, сымитировав удар и оставив всех троих на земле, и наконец переправил мяч в ворота. El Gráfico назвал его «самым невозможным движением на свете». Домашняя победа над Боливией со счетом 4:0, в которой вновь отличились Корбатта и Менендес, подтвердила поездку Аргентины в Швецию.
Аргентинская публика, воспитанная на очевидной силе своей лиги и пропагандистских заявлениях о том, что это лучший футбол в мире, в целом считала, что едет на чемпионат мира в качестве фаворита. В матче открытия турнира, проходившем в Мальме перед тридцатью одной тысячей зрителей, они уже через три минуты повели в счете против чемпионов Западной Германии. Но вскоре начало сказываться более высокое качество и физическая форма сборной Западной Германии. Герой финала Хельмут Ран четырьмя годами ранее был вызван только после того, как сократил потребление пива, и в этой детали, похоже, был урок для Аргентины. Он сравнял счет через тридцать две минуты ударом правой ногой с двадцати пяти метров, а затем завершил победу со счетом 3:1 ударом левой ногой из-за пределов штрафной. «Мы не привыкли к такому жестокому футболу», — сказал Стабиле, его комментарий, похоже, относится к темпу игры так же, как и к любой открытой агрессии со стороны немцев.
Реакцией Стабиле на это насилие было то, что он поставил в состав Анхеля Лабруну, которому к тому времени было тридцать девять лет, на левый фланг второй игры против Северной Ирландии в Хальмстаде. Полузащитник Джимми Макилрой описал аргентинскую сборную как «множество маленьких толстяков с животами, которые улыбались нам, показывали пальцем и махали девушкам в толпе», а непринужденное поведение аргентинцев, которые свистели и пели перед началом игры, похоже, вызвало всеобщее недоумение. Северная Ирландия вышла вперед, а Дэнни Блэнчфлауэр пяткой пустил в отрыв Билли Бинэма, навес которого головой замкнул Питер Макпарланд.
Постепенно аргентинцы начали возвращаться в игру, но в том, что они сравняли счет на тридцать седьмой минуте, был элемент удачи: кросс Людовико Авио отскочил от бедра Дика Кейта ему в руку. Шведский арбитр Стен Альнер назначил пенальти, который реализовал Корбатта. Тем не менее, у Северной Ирландии были шансы, и они должны были вернуть себе лидерство, когда Уилбур Куш пропустил пас Макилроя и мяч полетел на Фэя Койла, который оказался совсем один в шести метрах от ворот, но промахнулся, что стало первым из трех неудачных промахов в этой, как оказалось, последней его игре на международной арене. Менендес, воспользовавшись проникающим пасом Авио, вывел Аргентину вперед, а сам Авио головой забил третий мяч, создав настолько комфортное впечатление, что к концу аргентинские игроки стали отбирать мяч друг у друга для исполнения стандартных ударов, «подшучивая», как выразился Макилрой. Но правда заключалась в том, что это было далеко не просто, и пропасти между сборными, которую ожидали многие аргентинцы, просто не было.
Слабые места в аргентинской игре были очевидны в лиге Эльдорадо в Колумбии. Когда Нил Франклин вернулся в Великобританию после несчастливого пребывания в «Индепендьенте Санта Фе», он утверждал, что подвергся остракизму со стороны клики аргентинцев, опасавшихся британского вторжения. «Они стали безумно ревновать, — сказал он, — потому что поняли, что британские игроки будут тренироваться и делать это усердно. Тренировки были не совсем сильной стороной аргентинцев. Они были очень хорошими игроками с мячом, очень хорошими показушниками, но они были невероятно ленивы на тренировках».
Предупреждение было проигнорировано, и золотой век аргентинского футбола закончился горьким и шокирующим матчем в Хельсингборге против сборной Чехословакии, которая проиграла в плей-офф Северной Ирландии и даже не вышла из группы. «Мы привыкли играть медленно, а они быстро, — сказал Хосе Рамос Дельгадо, который был в составе сборной на турнире, но не играл. — Мы долгое время не играли в международный футбол, поэтому, когда мы вышли на поле, мы думали, что действительно талантливы, но оказалось, что мы не следили за темпом игры остального мира. Мы остались позади. Европейские команды играли просто. Они были точны. Аргентина хорошо владела мячом, но мы не шли вперед».
То, что произошло в Швеции, настолько сокрушительно, что почти непостижимо. Потрясение и гнев были вызваны тем, что через три года после переворота против Перона была разрушена еще одна великая уверенность в жизни, разбита самодовольная вера в превосходство Аргентины. Конечно, слишком упрощенно говорить о том, что одна игра изменила весь ход развития аргентинского футбола, но в то время это было именно так. После матча с Чехословакией (1:6) ничто уже не могло быть прежним. «Жаль, — заметил El Gráfico, — что та Бразилия, которая была сметена с поля [в Лиме] ураганом альбиселесте, воскреснет и выиграет чемпионат мира в Швеции, а мы, выдвинутые в качестве сильных соперников, сразу после победы начали разбирать команду, исчерпали запас карасусиас, потеряли радость за футбол, который любили на трибунах, и канули в Лету».
Реакция в Аргентине была предсказуемо свирепой. Аргентина пережила именно то унижение, которого опасался Перон, а политика, направленная на его предотвращение — спортивный изоляционизм — способствовала развитию самоуспокоенности и стагнации, которые в конечном итоге стали огромным фактором, способствовавшим его достижению. А поскольку это было так неожиданно, то, конечно, шок и ярость были гораздо сильнее. В аэропорту Эсейса игроков забросали фруктами и монетами, Стабиле был уволен, а страна начала подвергать сомнению все футбольные принципы, которыми она дорожила. Если la nuestra — это не ответ, то что же? И если вера в превосходство Аргентины была ложью, то что же еще?
Предполагалось, что аргентинская лига настолько сильна, Аргентина настолько богата талантливыми игроками, что может позволить себе отпустить тех, кто уехал, и именно подобный менталитет привел к убеждению, что Аргентина может просто играть в свою игру, не слишком заботясь о соперниках. Скаутинг был, в лучшем случае, рудиментарным.
Помимо первоначального гнева и боли, вызванных вылетом Аргентины из группы, существовала и более глубокая проблема. С 1920-х годов Аргентина сознательно приравнивала свою манеру игры в футбол к национальному характеру: самобытность и престиж страны были связаны с результатами национальной сборной. Если сборная Аргентины как команда была унижена, если ее стиль был признан неадекватным, что это означало для Аргентины как страны?
Возможно, перонизм и накопил проблемы на будущее, но в целом для футбола он был полезен. Новый режим прекратил практику предоставления клубам льготных кредитов, положив конец тому, что фактически являлось государственной субсидией футболу. В то же время рост среднего класса — результат экономической политики перонистов — и трансляция футбола по телевидению привели к снижению количества людей, приходящих смотреть игры на стадион, что усугубилось чувством разочарования, наступившим после Хельсингборга. В условиях сокращения доходов финансовые ставки повышались, и игра все больше становилась не столько зрелищной, сколько игралась ради того, чтобы победить. Ориентация на красоту, на то, чтобы все было правильно, исчезла, и Аргентина вновь, как и во многих других случаях, обнаружила, что когда мечта увядает, на ее месте прорастает цинизм. После «золотого века» наступила эпоха антифутбола, вызванная отчасти отвращением к тому, что произошло в Швеции, и сопутствующей неуверенностью в себе, а отчасти — экономическими причинами. «Именно тогда появилась европейская дисциплина, — говорит философ Томаш Абрахам. — Так в аргентинский футбол вошла современность, которая подразумевает дисциплину, физическую подготовку, гигиену, здоровье, профессионализм, самопожертвование, весь тот фордизм. Появились методики физической подготовки, в которых большое значение придавалось защите, а кто раньше переживал о защите? Странно, что это произошло именно тогда, параллельно с бразильским триумфом, который действительно должен стать аргументом в пользу нашего отечественного футбола».
19. БУНТАРЬ И РОСТ АНТИФУТБОЛА
Конечно, ничто не рождается из ничего: антифутбол не возник в полной мере от потрясения в Хельсингборге. Скорее, это поражение поставило под вопрос сложившиеся представления — точно так же, как и другие сферы жизни аргентинского общества начали сомневаться в том, что было раньше — и заставило лидеров игры искать способы игры, которые не сводились бы к мастерству и трюкам и не разделяли атакующий акцент la nuestra.
В аргентинском футболе всегда присутствовал дух противоречия, и один из его главных сторонников, Викторио Спинетто, был назначен вместе с Хосе Делла Торре и Хосе Баррейро после чемпионата мира 1958 г., чтобы провести сборную через чемпионат Южной Америки 1959 г. На родной земле кипело желание исправить то, что пошло не так в Швеции. Из сборной, проигравшей Чехословакии, в стартовом матче против Чили остались только Корбатта и полузащитник «Индепендьенте» Хосе Варака. На семидесятитысячной арене «Эль Монументаль» аргентинцы победили со счетом 6:1, причем дважды забили Педро Манфредини и опытный Хуан Хосе Пиццути. Боливия, Перу и Парагвай все уступили с разницей в два мяча перед встречей с Уругваем, который до этого считался одним из трех фаворитов турнира. Однако это была сборная Уругвая, находящаяся в хаосе, в состоянии войны с собой и миром, и она была повержена со счетом 4:1.
Это означало, что очко против Бразилии в заключительном матче обеспечит чемпионский титул: Пиццути вывел Аргентину вперед, а Пеле, которому еще не исполнилось восемнадцати лет, сравнял счет своим восьмым голом на турнире, но хозяева добились нужной им ничьей. Аргентина стала чемпионом, что в какой-то степени смягчило, но не искоренило боль от Хельсингборга, и все равно оставалось понимание, что в стилистическом плане не все в порядке.
Спинетто называют архипрагматиком, но в своем роде он был романтиком, как никто другой в аргентинском футболе, просто его романтизм принимал иные формы, чем у большинства его современников. Его не волновало зрелище, он не рассматривал футбол как некий тест на художественные или эстетические достоинства, его волновал только его «Велес» и его победа. Он ставил под сомнение ценности la nuestra и в результате был обвинен в антифутболе, но его концепция игры была гораздо менее жестокой и гораздо менее циничной, чем у команд, к которым впоследствии был применен этот термин.
Возглавив команду в 1941 г. после ее выбывания, Спинетто восстановил статус «Велеса» как команды высшей лиги, а в 1953 г. сделал ее первой командой, не входящей в пятерку традиционных грандов, которая пробилась в двойку сильнейших. Однако в определенном смысле четырнадцать лет его руководства были связаны не столько с положением в чемпионате, сколько с определением стиля «Велеса» и приданием ему индивидуальности, отличной от других клубов Буэнос-Айреса. Легендарный президент клуба Хосе Амальфитани, строительный магнат и спортивный журналист, перевел клуб на запад из Флоресты, коммерческого квартала, чьи шероховатости и приземленная атмосфера как нельзя лучше соответствовали имиджу клуба: это были драчуны и бойцы, рожденные без преимуществ грандов, но готовые бороться с ними в любом случае. Спинетто дал «Велесу» чувство собственного достоинства и наделил его garra — или, если использовать предпочитаемый им термин, fibra, буквально «волокно», но в его понимании означающее твердость, выносливость и решительность. Спустя шесть десятилетий они стали командой такого же уровня, как «Расинг» и «Сан-Лоренсо», отличаясь от них скорее традициями, чем чем-то более конкретным.
Жесткость, за которую «Велес» стал известен, исходила непосредственно от менеджера. Спинетто жил игрой так, как не жил еще ни один аргентинский тренер: он стоял в спортивном костюме — или, позднее, в синей куртке с надписью «T» (tecnico) на кармане, с полотенцем, перекинутым через плечо, правая нога поднята, ступня стоит на краю скамейки, правый локоть упирается в правое колено, чтобы создать опору для головы.
Хотя термин «антифутбол» стал ассоциироваться с насилием и махинациями «Эстудиантеса» на поле, когда его применяли к Спинетто, речь шла скорее о том, что он делал упор на командный дух и самоотдачу, а не на индивидуальное мастерство. «Он был человеком, который много работал с игроками над психологией, потому что игрок должен быть немного агрессивным», — сказал атакующий полузащитник Норберто Конде.
Наследие Спинетто вышло далеко за пределы «Велеса». Возможно, было бы преувеличением назвать его тактическим революционером, поскольку его теории не были столь радикальны, как те, что в то же время экспериментировали и внедряли в Бразилии и Европе, но сам факт, что он размышлял о тактике и оспаривал догматы la nuestra, сделал его необычным в Аргентине.
Возможно, наиболее еретично то, что Спинетто не просто говорил форвардам атаковать. Он потребовал от них всесторонней игры. Наибольшего успеха он добился с Освальдо Субельдией — «десяткой», который был готов расширить границы амплуа. В 1953 году, когда «Велес» занял второе место, Спинетто заставлял его отходить назад, работая по всей длине поля, как современный полузащитник. Была ли это идея Спинетто или Субельдии, сейчас сказать невозможно; лучше, наверное, рассматривать это как симбиоз интеллекта игрока и готовности тренера попробовать что-то другое. В качестве тренера Субельдия стал всемирно признанным первосвященником антифутбола.
20. МЫШИНАЯ НОРА
Я встретил Хосе Санфилиппо в кафе в Кабаллито, географическом центре Буэнос-Айреса, но он отказался от кофе, настаивая на апельсиновом соке. «Я пью кофе только до полудня», — сказал он, и по его тону было понятно, что это не только медицинское, но и моральное решение. Поддержание формы было для него навязчивой идеей, и он язвительно отзывался о футболистах, которые пьют или курят. «Я не ем выпечку, — сказал он. — Я забочусь о своей печени. Для меня диета была важна, когда я был игроком, но меня никто не слушал. Я самозапрограммированный человек, я делаю одно и то же каждый день. Я как англичанин... как английские автобусы [Санфилиппо далеко не единственный среди своего поколения аргентинцев, кто трогательно верит в надежность английских институтов]... И так и должно быть. Мои партнеры по команде этого не поймут. После тренировок они исчезали, а я оставался».
Санфилиппо имеет репутацию трудного, неуклюжего человека, телевизионного обозревателя, который режет правду матку. Можно с уверенностью сказать, что он придает большое значение своему мнению. Когда мы садились за стол, он спросил, как давно я работаю футбольным писателем, и выразил возмущение, которое не показалось мне притворным, когда я сказал ему. «Четырнадцать лет, пытаясь понять историю футбола, и вы пришли ко мне только сейчас?» — запротестовал он.
Он утверждает, что просто требует высоких стандартов от всех, и ни от кого больше, чем от самого себя. Благодаря стремлению к самосовершенствованию он стал пятым по результативности нападающим в истории Аргентины, забив 200 голов в 260 матчах за «Сан-Лоренсо» и 21 гол в 29 матчах за национальную сборную. «Я изобрел «Санфиворота», — говорит он, — большую клетку со стенкой размером с ворота, которую я использовал для тренировок, разделенную на квадраты размером восемьдесят сантиметров на восемьдесят сантиметров. Самыми важными углами были нижние, la ratonera, мышиная нора. Ежедневные тренировки были основополагающими. Удары в нижние углы более безопасны, чем в верхние, но необходимо оттачивать свою точность, так как у вратаря есть 6,5 метров, которые нужно защищать. Поэтому я должен знать, как прицелиться и попасть в эти нижние углы с любой позиции».
Когда мы с ним познакомились, ему было семьдесят девять лет, и он явно гордился тем, что его можно принять за гораздо более молодого. В какой-то момент он в шутку стал душить меня, и когда его руки сомкнулись вокруг моего горла и не сразу разжались, у меня возникла мгновенная паника, что он может продолжать сжимать, и что, если он это сделает, я, вероятно, не смогу от него отбиться. С явно крашеными волосами и перстнем с инициалами, выделенными бриллиантами, он производил впечатление стареющего дона из фильма Скорсезе. Но самым примечательным в его внешности были отполированные ногти, кончики которых были длинными, белыми, с квадратными углами. Эта мода нередко встречается среди аргентинцев его поколения, происходящих из рабочего класса, но которые добились успеха: ухоженные ногти говорят о том, что им больше не нужно работать руками.
Санфилиппо вырос в двадцати двух кварталах от стадиона «Сан-Лоренсо» в Боэдо — рабочем районе, известном своим влиянием на танго, а в 1920-х годах ставшем местом проживания группы левых аргентинских и уругвайских писателей. Он был болельщиком и мечтал выступать за команду, хотя слава для него была лишь частичной перспективой. «Я был скромного происхождения, — сказал он. — Я знал, что только я могу вытащить свою семью из него, и для этого мне нужно стать лучше». И поэтому он неустанно тренировался, еще до изобретения своих «Санфиворот». «Когда у тебя нет впечатляющего телосложения, необходимо развивать другие навыки. Я начал тренироваться с мячом размером чуть больше теннисного, сделанным из пластика и резины. И я использовал бордюр для тренировки стеночек. Я начал эту тренировку в шесть лет и продолжал вплоть до двадцати лет». Сегодня он требует такой же самоотверженности от окружающих. Один из его сыновей, с гордостью сказал он, получил квалификацию пластического хирурга, другой — бухгалтера, а жена только что сдала экзамены по юриспруденции. «В доме Санфилиппо, — говорил он, — никто не отдыхает».
Ему было восемнадцать, когда он подписал свой первый профессиональный контракт с «Сан-Лоренсо» в 1953 году, но до этого он тренировался в клубе несколько лет. Дни el Ciclón, возможно, прошли, но они все еще были командой, которая регулярно финишировала в первой шестерке. «У «Сан-Лоренсо» был устоявшийся стиль, — сказал Санфилиппо. — И я сделал то, что многие не делают. Когда мне было шестнадцать, я играл со старшими».
Еще до позора в Хельсингборге Санфилиппо проповедовал доктрину воздержания и самосовершенствования, совершенно не соответствующую богемным идеалам золотой эпохи. «Из всех менеджеров, которые у меня были, никто ничему меня не научил, — настаивал он. — Я всему научился сам. Мне нужен был только мяч на земле. Это было мое единственное условие: кроссы или передачи, но не посылайте мне мячи по воздуху — я знал, в чем моя сила».
Сначала «Сан-Лоренсо» не был командой, которая боролась за титулы, но к концу пятидесятых годов они стали лучше. Санфилиппо становился лучшим бомбардиром Примеры четыре сезона подряд между 1958 и 1961 годами, и, заняв второе место в 1957 и 1958 годах, «Сан-Лоренсо», наконец, выиграл титул в четвертый раз в профессиональную эру в 1959 году, Санфилиппо забил тридцать один раз.
К тому времени он сократил свою игру до самого необходимого. «Многие задавались вопросом, почему я никогда не получал травм, — сказал он. — Все потому, что я никогда не получал мяч и не пытался пройти мимо соперника. Мое дело было удары, получать мяч на пространстве и заранее знать, что мне нужно делать. У меня всегда было два разных способа разрешения ситуации, поэтому мне не нужно было думать. Дриблинг необходим только тогда, когда ты чувствуешь, что окружен».
21. ОТКРЫТЫЙ РЫНОК
На выборах 1958 года победу одержал Артуро Фрондиси. В 1951 г. он выдвигался в качестве кандидата в вице-президенты от партии Рикардо Бальбина против Перона, но после поражения разошелся с Бальбином, образовав «непримиримое» крыло Радикального гражданского союза (Unión Cívica Radical). Таким образом, радикалы разделились на две части, но и социалисты тоже, а консерваторы разделились на три. В стране царили фракционность и хаос. Однако в преддверии выборов 1958 г. Фрондиси заручился поддержкой Перона через своего ближайшего сторонника, бизнесмена Рохелио Фригерио, и пришел к власти при поддержке тех запрещенных перонистов, которые не стали просто портить свои бюллетени. Однако мандат Фрондиси оказался непрочным, и на протяжении всего президентского срока ему мешало сохраняющееся влияние консервативных сил. В 1959 г., когда инфляция резко возросла, он был вынужден ввести непопулярные меры жесткой экономии, что стоило ему поддержки Перона.
Запрет на произнесение фамилии Перона не смог искоренить перонизм, и профсоюзы стали де-факто перонистской партией, сохранив его идеалы. Военные, решительно настроенные не допустить реформирования коалиции рабочего класса, которая поддерживала перонизм и, как они понимали, могла бы открыть путь к его возвращению, становились все более заметными как на улицах, так и в политических кругах.
После Перона преобладание рабочего класса сократилось, и на его месте возник новый городской средний класс, многие представители которого были заняты в растущем секторе услуг и культуры. «Это было время, — писал историк Джон Кинг о периоде с 1958 по 1965 год, — когда значительные суммы тратились на рекламу, визиты к психоаналитику стали неотъемлемой частью жизни среднего класса Буэнос-Айреса, люди стекались на фильмы Ингмара Бергмана и способствовали буму латиноамериканской фантастики, покупая вымышленные произведения десятками тысяч».
Аргентинский футбол, тем временем, стал менее самосознательным видом искусства. Модернизация промышленности и экономики отразилась и на футболе, когда в нем утвердились научные и технократические теории: спорт стал меньше ориентироваться на результат, а антифутбольные теории стали более распространенными. В то же время аргентинцы, по крайней мере по сравнению с тем, что было раньше, стали вести менее публичную жизнь. Возможно, Бергман и получил признание, но телевидение вытеснило кино как наиболее популярный вид развлечений: в 1953 г. в Аргентине насчитывалось 5 тыс. телевизоров, в 1960 г. — 800 тыс., а в 1973 г. — 3,7 млн. Возможно, более существенным является тот факт, что с середины 60-х годов прошлого века футбол впервые стал транслироваться по телевидению, и многие аргентинцы стали предпочитать смотреть его дома, а не ходить на стадион. За десять лет, начиная с 1954 года, средняя посещаемость матчей аргентинской лиги упала на 40%.
Падение посещаемости уже само по себе было плохо для аргентинского футбола, но, лишившись государственной поддержки, он стал испытывать трудности и на мировом рынке. В то время как клубы пытались свести концы с концами, «Бока» и «Ривер», в частности, стремились привлечь зрителей экзотикой, привозя игроков и тренеров из Уругвая, Перу и Бразилии. Например, в 1961 году «Бока» назначила тренером Висенте Феолу, человека, который привел сборную Бразилии к победе на чемпионате мира в 1958 году. Будучи не более чем средним игроком, он привел «Сан-Паулу» к чемпионству в Паулисте в 1949 г., а после ухода с поста тренера стал помощником великого венгра Белы Гуттманна. Феола был бочонком с маленькими коренастыми ножками, неприкаянным бонвиваном, который, по слухам, дремал на скамейке запасных во время матчей.
Каким бы невзрачным он ни казался, Феола был тактическим революционером. Он видел эффективность четверки защитников в том виде, в каком она развивалась в Бразилии в пятидесятые годы, и именно его использование этой системы принесло селесао успех в Швеции. Естественно, что в «Боке» он хотел играть именно так, используя двух центральных защитников и поощряя тем самым крайних защитников бежать в атаку. Однако здесь есть парадокс, который не так-то просто распутать. Если, по словам философа Томаса Абрахама, Хельсингборг отвратил аргентинский футбол от «традиционного» южноамериканского стиля как раз в тот момент, когда успех сборной Бразилии, казалось, подтвердил эту манеру игры, то что же делала «Бока», команда, которая исторически гордилась своей garra, назначая архитектора бразильской победы? Наиболее убедительный ответ, пожалуй, заключается в том, что просто возникла путаница: то, что произошло в Хельсингборге, разрушило консенсус относительно того, как до́лжно играть в футбол, не давая никаких четких ответов на вопрос, что должно прийти ему на смену.
После разочаровывающего сезона 1960 г., в котором команда под руководством Хосе Д'Амико заняла пятое место, отстав от чемпиона «Индепендьенте» на четыре очка, «Бока» отчаянно нуждалась в успехе и увидела в только что выигравшем Кубок мира тренере человека, который сможет его добиться, не особо задумываясь о том, как он будет это делать. «Он мало говорил, но то, что он говорил, имело смысл, — сказал великий левый защитник Марцолини. — Он создал команду; Он придал нам командный дух. Он создал современную «Боку», сильную команду, основанную на плотной обороне, так что, когда мы забивали гол, игра заканчивалась».
«Бока» снова финишировала пятой, на этот раз отстав от чемпиона «Расинга» на двенадцать очков. Феола вернулся в Бразилию, а Д'Амико был восстановлен в должности. «Феоле не повезло, – настаивал полузащитник Антонио Раттин. — При нем мы продолжали попадать в штанги или мазать с пенальти, а затем с той же командой Д'Амико выиграл чемпионат».
Помимо завоевания титула, эта «Бока» также произвела на свет первую настоящую знаменитость аргентинского футбола. Сильвио Марцолини был сердцеедом своего времени, первым аргентинским футболистом, по-настоящему использовавшим свой коммерческий потенциал, и после нашего интервью он настоял на том, чтобы подписать мне одну из своих оригинальных рекламных фотографий (и бабушке одной из журналисток, пришедших со мной, которая была очень удивлена, узнав, что у ее внучки с ним встреча). На ней Марцолини был изображен в форме сборной Аргентины, светлые волосы аккуратно уложены на пробор, голубые глаза смотрят в камеру, единственная реальная реклама — небольшой красно-синий логотип в левом нижнем углу компании, продающей эспадрильи. У Марцолини по-прежнему голубые глаза, а волосы, хотя и поседевшие, сохранили золотистый блеск. Он стал полнее, но в нем сохранилось легкое обаяние, душевная щедрость. Когда мы с ним встретились, он только что отправил обратно футболку, которой поменялся с Бобби Чарльтоном после четвертьфинала чемпионата мира 1966 года и которую носил как пижаму, чтобы ее можно было выставить в музее, а через два дня после полуторачасовой беседы с ним в его квартире в Бельграно он пришел на мое интервью с Раттином на «Бомбонере», рассказывая анекдоты и слегка подтрунивая над человеком, который был его капитаном и в «Боке» и в сборной.
Марцолини родился в октябре 1940 г. в Барракасе, баррио на юго-востоке Буэнос-Айреса, где в XIX в. проживало много состоятельных семей, но к середине XX в. этот район превратился в рабочий, где преобладали фабрики, а предпочтение отдавалось итальянским иммигрантам. Он начал играть за «Депортиво Итальяно», местную команду, созданную итальянской общиной, и вместе с ней выиграл один из турниров Эвиты в 1952 году. Марцолини до сих пор хранит трофей, полученный в результате этого успеха, на полке в своей гостиной.
В подростковом возрасте Марцолини получил работу в порту в качестве чертежника в компании, работавшей по субподряду с Fiat, и одновременно играл за академию «Ферро Карриль Оэсте», в которую он вступил в 1955 году.
Марцолини играл за команду Фиата на турнире для итальянцев в Аргентине, и когда его команда выиграла, его пригласили присоединиться к академии «Ювентуса». «Ферро», однако, отказался отпустить его и отстранил его на три года. Об этом быстро забыли, когда стало ясно, что после возвращения в высший дивизион первая команда остро нуждается в левом защитнике.
Игра Марцолини была настолько хороша, что он был вызван в сборную Аргентины на Панамериканский чемпионат в Коста-Рике в 1960 г., а когда Аргентина выиграла этот чемпионат, его подписал «Бока». При Феоле переход на четверку защитников способствовал тому, что Марцолини стал выдвигаться вперед, но именно после подписания Альберто Гонсалеса в 1962 году его роль действительно изменилась. «Они купили его, потому что им нужен был 11-й номер», — сказал Марцолини.
Аргентина все еще страдала от катастрофы 1958 года в Швеции, а «Атланта», где играл Гонсалес, была очень тяжелой командой, все бегали, работали как полноценная тактическая единица. На спине Гонсалеса красовался номер 11, но, по сути, он был полузащитником. Поэтому, когда он начал играть за «Боку», он не играл как настоящий номер 11, и я обнаружил, что левый коридор всегда открыт, а там никого нет. Это побудило меня идти вперед еще чаще. В Чили в 1962 году и в Англии в 1966 году я играл так благодаря Хуану Карлосу Лоренцо, который был очень важным тренером в моей карьере.
Другое большое влияние на Марцолини, ставшего одним из великого трио атакующих левых защитников эпохи, наряду с бразильцем Нилтоном Сантосом и итальянцем Джачинто Факкетти (как и Факкетти в «Интернационале», он был раскрепощен игрой в команде, где приоритет отдавался обороне), оказал Бернардо Гандулла, который был главным тренером «Боки» в 1957 и 1958 годах и оставался в команде на протяжении 60-х годов. «Я помню, что совершил ошибку, о которой никто не знал, — сказал Марцолини. — Если бы вингер опередил меня, я бы остался стоять и думать: "О, черт возьми, теперь он прострели, и они забьют". Но Гандулла сказал мне: "Ты не должен быть свидетелем: если ты вне игры, ты должен вбежать в зону и понять, сможешь ли ты заполучить мяч". И он был прав: ошибки нужно исправлять».
***
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
