64 мин.

«В России говорят: «Он старший. Слушайся». А старший, может, с ума сошел». Интервью Романа Нагучева

190

Спрашивает Вадим Кораблев.

Роману Нагучеву всего 36, но он уже много лет один из главных комментаторов России: работает на сборной и топ-матчах Лиги чемпионов, его фраза «Что, если вы променяли эту игру на свидание, а она даже не стала вашей женой» превратилась в хит за пределами спорта (как и та самая). А еще Нагучев интересно и хлестко говорит о проблемах нашего футбола: ругает переход в Азию, шутит над 207 зрителями в Химках и недоумевает, почему клубы закрываются от людей и журналистов.

Мы поговорили с Нагучевым о том, как эволюционирует его профессия и что творится с российским футболом. Что вас ждет в интервью:

• Почему движение в Азию = катастрофа;

• как в России уважение к старшим стало препятствием для молодых;

• мысли об уходе лучших коллег с «Матч ТВ» и репутации канала;

• спор с Вадимом Лукомским, который сказал, что у российских комментаторов – «синдром Василия Уткина»;

• неожиданное обращение к Владимиру Стогниенко о мотивации в работе;

• убийства и мрак 90-х вокруг счастливого детства в краснодарской станице.

Нагучев уверен: надо дождаться воссоединения с Европой, а переход в Азию уничтожит наш футбол

– Ты комментировал матчи России с Таджикистаном и Ираном, уже в июне сборная может впервые сыграть в азиатском турнире. Ты называл переход в Азию выстрелом в висок – почему?

– У меня экономическое образование, я смотрю на ситуацию с этой точки зрения. Но пойдем по порядку. Вот мы переходим в Азию, сборная участвует в азиатском отборе, который отправляет на чемпионат мира всего шесть команд. А что сборная России собой представляет в матчах против азиатских сборных, мы только что увидели. Нам абсолютно не гарантированы чемпионаты мира. В финальной стадии отбора Азии нет никаких мальт, люксембургов и кипров. Там только Иран, Ирак, Оман – одинаковые по стилю, очень сложные сборные, которые мешают играть. А есть еще Южная Корея, Япония и Австралия с европейским подходом к футболу. Они сильнее сборной России, в этом у меня вообще нет сомнений.

Дальше есть команды, которые будут участвовать в Кубке АФК и азиатской Лиге чемпионов. Я странный человек и смотрел Кубок АФК, чтобы просто знать, что это. Это не футбол. Это турнир с доказанными договорными матчами. Это турнир в телевизионном формате 4:3 и качеством SD. И если, например, клуб из Монголии сыграет против «Сочи» или «Ростова», какой будет интерес к этому матчу? Одно дело – когда играешь против пражской «Спарты». Другое – когда играешь против монгольского клуба «Фалконс».

Лига чемпионов Азии. Это турнир, поделенный по географическому принципу на два гигантских кластера. Наши клубы будут играть с командами из Ирака, Ирана, Омана, Саудовской Аравии и прочими. И когда наши команды сыграют против кого-то очень неизвестного – не «Реала», «Милана», «Барселоны», «МЮ» или даже «Спарты» – что станет с интересом к футболу? У этого футбола будет намного меньше денег. Намного меньше спонсоров. Телевизионные права будут продаваться в три-четыре раза дешевле, инвестиционная привлекательность упадет. До такой степени, которую я боюсь представить. Я уж не говорю о призовых. Как существуют команды, которые получают призовые, сравнимые с половиной моей зарплаты на «Матч ТВ»?

Если мы решимся и вступим в Азиатскую конфедерацию, мы никогда этого себе не простим. В нашей гигантской стране не будет футбола, потому что дети будут точно знать, что они никогда не сыграют за свои клубы против «Реала» и «Милана». Они будут учить другой гимн Лиги чемпионов.

Слишком много пунктов, которые уничтожат интерес к футболу в России.

– Тебе скажут: почему не уйти в Азию, если мы даже не знаем, сколько продлится изоляция? Может, год. Может, пять лет. Лучше играть, чем не играть.

– Нет, это временная ситуация. Любые дисквалификации федераций были непродолжительными. Англию дисквалифицировали на пять лет (после трагедии на стадионе «Эйзель» в финале Кубка чемпионов-1985 английские клубы выгнали из еврокубков на пять лет, а «Ливерпуль» – на шесть – Sports.ru) и вернули после доклада Тейлора [в 1990 году]. Югославия [после бана в 1992-м] участвовала в отборе чемпионата мира-1998, а Хорватия уже играла на Евро-1996. Иран постоянно попадает под санкции ФИФА, просто мы этого не знаем, потому что не следим за Ираном. Но эти санкции тут же заканчиваются, потому что выполняются определенные условия.

Как это ни странно, но ФИФА и УЕФА действительно стараются держать политику подальше. И при первой же возможности нас туда вернут. Я уверен, что это не 10-летняя дисквалификация. И даже не уверен, что 5-летняя. Я уверен, что есть определенное условие и ФИФА его озвучила. И это условие точно будет выполнено. Потому что даже матч Турция – Армения состоится. А это игра, которой в парадигме подобных вещей просто не должно быть. Даже сборные Северной и Южной Корей играют, хотя между странами нет дипломатического соглашения о мире.

Понятно, что у ФИФА и УЕФА не всегда получается, но они очень стараются действовать в рамках этого принципа: футболисты и вообще спортсмены должны быть дистанцированы от политики. Думаю, именно это УЕФА каждый раз подчеркивает, говоря, что Россия – член УЕФА. И останется им.

– То есть ради Европы можно подождать и пять лет?

– Я думаю, что да. Потому что последствия – ужасные. В эти условные пять лет мы можем потерять игровую практику, но в перспективе от перехода в Азию мы потеряем гораздо больше. Годы все равно пройдут, но напринимать кучу абсолютно непопулярных решений, из которых невозможно будет выбраться… Потому что якобы кто-то давит. Но никто не давит. Я сравнивал это с бомбой, которая не должна взорваться. Не надо перерезать никакие провода. Пусть она лежит. Всегда все заканчивается.

Все переживают, что сборная России не играет. Но сборная России – это не клуб. Сборной не нужна ежедневная и даже ежемесячная игровая практика. Ты сам знаешь особенности: обычно сборная собирается за неделю до матча, тренируется и играет. Чуть дольше она тренируется перед крупным турниром. Если сборная не будет собираться несколько лет, ничего не изменится. Там другие принципы успешной игры, в первую очередь – просто хорошие футболисты.

– Ты смотрел азиатские лиги. Какой там уровень?

– Для исследования это очень увлекательно. Там играют те, кто не пригодился большой Европе. И там они прямо звезды. Чтобы объяснить, что такое Лига чемпионов Азии, нужно посмотреть, как развивается карьера Стаса Ильюченко, который был капитаном в «Дуйсбурге» из второй Бундеслиги. После 30 лет он уехал в Корею и обрел там статус суперзвезды. Он далеко не всегда получает много времени, но выходит и забивает. Вот уровень азиатской Лиги чемпионов: приезжает 30-летний нападающий, весьма средний даже по меркам второй Бундеслиги, и становится там кумиром.

Нас ждет колоссальное приключение длиной во всю оставшуюся жизнь.

– Представим, что через пару недель выходит Дюков и объявляет: «Решение принято, мы идем в Азию и перестраиваемся». Ты не потеряешь интерес к работе на российском футболе?

– Не знаю. Я пока не хочу примерять это на себя. Мне физически об этом больно думать. Я сейчас шел после матча Иран – Россия, а до этого мне повезло прокомментировать игру в Таджикистане. И, честно говоря, я понял, что, наверное, не умею комментировать такие матчи. Вот Виктор Гусев умеет шикарно. За все годы, что он работал на сборной, он научился находить объяснение тому, что происходит. И так, чтобы самому не потерять интерес к происходящему. Мне этого не удается.

Может, зрители считают иначе, но мне так кажется. Потому что до этого у меня было несколько суперматчей подряд: «Сити» против «Лейпцига», «ПСЖ» против «Баварии», и я провел их на таком приятном вдохновении… Я играл вместе с ними, как говорил Владимир Маслаченко. Использовал почти все свои скиллы, мне было очень легко и приятно.

– При этом ты говорил, что крутой комментатор – тот, кто умеет вытаскивать скучные матчи.

– Да. И я не умею. Наверное, я недостаточно крутой.

Люди мне почему-то сочувствуют после матчей сборной. Не благодарят, не критикуют, а в основном сочувствуют.

Старшие делают молодых покорными – это наша главная проблема. И она надолго

– Еще одна история, которая тебя волновала: в январе был инсайд, что «Спартак» и «Локомотив» запретили игрокам общаться с медиа. Все оказалось не так страшно, но подобные истории проскакивают чуть ли не каждый сезон. Как ты объясняешь желание запретить говорить?

– Возможно, некоторые футболисты позволяют себе немножко больше, чем нужно. Они дружат со многими журналистами и иногда сливают информацию. Думаю, такая логика у клубов. Потому что игроки реально стали ближе к журналистам, мы к ним очень хорошо относимся. Где-то их даже жалеем, в этом нет секрета. Но иногда эта дружба перерастает во что-то не очень правильное для клуба. Недавно была история, когда Нагельсманн сказал, что в «Баварии» завелась крыса, которая слила Bild, как играет команда. И «Бавария» тут же проиграла «Байеру».

Другое дело, что сливов в топ-чемпионатах всегда предостаточно, но ни один клуб не говорит, что запретит общаться с прессой. Потому что как только он объявит об этом, придет огромный штраф от лиги. Там большие штрафы а) за несоблюдение телевизионных контрактов и б) за срыв запланированных интервью. Если говоришь, что не будешь общаться с прессой, ты наносишь большой имиджевый и финансовый урон брендам – и клуба, и самой лиги. Потому что все это влияет на финансовую устойчивость. Так устроен рынок. Всем выгодно быть открытыми и общительными.

У нас к этому относятся так, будто мы все еще живем в 90-х или начале 2000-х. Как будто нет никакой лиги, контрактов, телеправ. Мы здесь сами по себе, а вы в журналистике как-нибудь справитесь. Нет, так больше не работает. Есть гигантский телеконтракт, и клубы поставили под ним подпись, а значит – дали слово.

– Ты говорил, что главная проблема нашего футбола – люди. Объясни.

– В российском футболе очень много людей, которые мыслят категориями, которыми не мыслит уже никто. Вообще никто. И есть молодые, очень амбициозные, перспективные ребята. Со свежим подходом к делу. И вот они сталкиваются с людьми, которые стареют, понимают, что их время заканчивается, и пытаются его продлить. Конфликт отцов и детей – это нормальный жизненный процесс. Так происходит смена поколений. Она всегда очень плохо устроена с точки зрения взаимоотношений. Всегда конфликт. Но его нельзя избегать.

В России – не только в футболе, а вообще – принято уважать старших просто так, из-за возраста. Доходит до того, что если старший тебя посылает ## ### [на хрен], то ты идешь. И так вообще все у нас. Это передается из поколения в поколение. Тебе говорят: «Он старший. Слушайся». А старший, может, с ума сошел. В этой борьбе с домостроем ты сдаешься.

Русский футбол – невероятно перспективен. Есть супермного возможностей сделать его крутым, особенным. Но есть клубы, в которых задача сделать что-то умное, интересное, доверить молодым управление хоть какими-то вещами – полностью отсутствует.

Эти люди тормозят важный процесс жизнедеятельности.

– Когда умные сменят конформистов?

– Никогда. Потому что молодые в борьбе со стариками и старой модой превращаются в этих же стариков.

– Без шансов?

– Очень мало шансов. Есть исключения, но их немного. Это такой тяжелый процесс, когда ты, пытаясь что-то доверить молодому, нагружаешь его своими представлениями о том, как на самом деле правильно. Когда нас воспитывают родители, они воспитывают нас так, как воспитывали их. Как правило, они не говорят нам: «Ром, узнавай жизнь и выясни, что для тебя лучше. У нас своя жизнь была. Посмотрим, какую проживешь ты».

Так и должен развиваться российский клуб. Новый руководитель не должен быть похож на предыдущего. А если он и будет похож, то это должен быть естественный процесс. Но у нас не так. Ни в чем.

– То есть футбол изменится, когда изменится уклад жизни в стране?

– Да. Жизнь изменится, когда будут уважать не только старших, а еще и молодых. У нас же «Ты че, самый умный?» – это оскорбление. Кому это обычно говорят? Молодому.

– Давай назовем трех классных людей, которые двигают наш футбол вперед даже в таких условиях.

– Я бы назвал Ваню Бодылевского, который занимался продвижением пиара «Рубина» и «Ростова», когда этим не занимался примерно никто. Это было лет семь назад, может, даже побольше.

Думаю, Андрей Аршавин. Он действительно очень молодой: ему 40 только исполнилось, но в голове ему лет 25. И мышление у него абсолютно европейское. Поскольку мы достаточно близко общаемся, я понимаю, в каком ключе он видит устройство нашего футбола. Что он должен быть гораздо легче. Что это не гигантская махина, которая со скрипом перемещается. Аршавин так говорит и о футболе, и о своей работе. Не знаю, как это происходит у него в «Зените», но, думаю, ему тоже приходится сталкиваться со старомодными процессами. И он борется за свои интересы.

Наверное, Сергей Галицкий. Но есть один момент: все-таки «Краснодар» – это его клуб. Это очень важно, потому что эта история тоже имеет погрешности в сторону старорежимного. Несколько лет назад я говорил Сергею Николаевичу, что воспитанники «Краснодара» развиваются внутри академии и не смогут прогрессировать в полной мере и качественно заполнить весь состав команды. Потому что они не видят другого футбола.

Я спрашивал: «Сергей Николаевич, планируете договариваться с другими академиями об обмене?» Есть отличные академии в Нидерландах: «Аякс», «Фейеноорд», АЗ. Есть бельгийские академии типа «Генка» или «Стандарда», где всегда много суперталантливых игроков. И Сергей Николаевич отвечает: «Зачем?» – «Ну как зачем? Там другое мышление, там по-другому мяч останавливают. Там даже стопу учат по-другому ставить при обработке». – «Нет. Футбол – это игра ногами. Что в Краснодаре, что в Нидерландах, что в Бельгии».

Я считаю, что когда в 12 лет ребенок посмотрит, что есть другой футбол, у него нейроны в голове забегают по новым путям. Это его раскроет, придаст уверенности. Но Сергей Николаевич – хитрый. Он может не согласиться из вредности, а думать иначе. Полагаю, из-за того, что он очень ревностно относится к «Краснодару». И эта ревность мешает ему мыслить немного шире. Я бы тоже ревновал, наверное: вот мои дети, я хочу видеть, как они становятся звездами, хочу, чтобы они были рядом. Но чувство долга деструктивно, если говорить о творчестве. И это не совсем отцовство. Ты босс. Расширить мировоззрение подопечных – это сделать им лучше. Даже если кого-то из них ты потеряешь.

Дополнение: на этом месте был разговор про еще одну важную тему, но при согласовании интервью с работодателем Романа Нагучева публикация этого фрагмента стала невозможной.

До «НТВ-Плюс» Нагучев работал в придорожном кафе, куда привозили юных стриптизерш. А потом спасателем на пляже

– До «НТВ-Плюс» ты работал спасателем на пляже. Как это вообще получилось?

– Сначала я работал официантом в придорожном кафе «Престиж» на трассе М-27. Мы с родителями только-только переехали, рядом была куча ########### [гадюшников]. Знаешь, когда едешь, всегда есть заведения, в которых точно дерутся, трахаются и бухают. Рядом с нами по обе стороны была сеть таких заведений, они пользовались невероятной популярностью. В одно из таких я устроился работать.

И там было вообще все. По-настоящему карикатурное заведение, в котором были все сказочные персонажи, которых ты можешь представить. Например, всегда выпившая пара, которая поет караоке – и они были сотрудниками. За это они получали деньги. Они все время ссорились, очень бурно мирились и очень тепло ко мне относились. Была еще ужасно смешная повариха, которая экономила деньги. Схема, кажется, такая: она воровала овощи с грядки, а деньги, которые по смете предназначались для покупки этих овощей, оставляла себе. Об этом я узнал, когда мне ни с того ни с сего принесли 50 рублей.

В это заведение каждую пятницу привозили стриптизерш на маленьком микроавтобусе – как будто из «Скубиду». Через месяц я узнал, что ни одной стриптизерше не было 18 лет. И я просто ##### [обалдел]. Потому что мне 18 только-только исполнилось. Младшей девушке было 15, ее звали Джессика. Как на самом деле – не знаю. Выглядели они так, будто им лет по 30. Их привозил какой-то старик, они переодевались на кухне на раскладушке. И потом он их увозил.

Я понял, что надо работать где-то в другом месте, потому что второе такое лето я не вывезу. И так уж вышло, что в школу к родителям пришел мужчина по фамилии Мхитарьян, который узнавал, кто хочет летом подработать. И мама передала, что есть место на пляже: «Пойдешь?» – «Конечно, пойду».

И это была самая крутая работа до «НТВ-Плюс». Сначала я работал кассиром пункта проката, а потом спасателем. Мы делали это вместе с Женей Ждановым, он сейчас тренер в академии Коноплева. Боже, что мы там только не творили каждое лето с 2005-го по 2007-й.

– Случай, который ты никогда не забудешь.

– Там рядом был астраханский пионерлагерь, в Астрахани – прекрасная школа плавания. И туда приезжали пловчихи, которые работали вожатыми. И мы постоянно с ними тусовались. Однажды я остался переночевать у вожатой прямо в лагере, а туда было нельзя – залезал через забор. И когда уходил в шесть утра, меня спалили. Я бежал, перелез через забор, порвал себе шорты. И без оглядки бежал много километров, потому что в моей пьяной голове было следующее: блин, они сейчас поймут, кто я, пожалуются на работе – и меня уволят. А ведь так нужны деньги! На этой панике я пробежал, наверное, километров пять. Но потом понял: как же офигенно все, что сейчас было.

А еще однажды мы очень сильно напились, но в 8:30 я все равно должен был открывать пункт проката и кассу. Я все сделал и лег спать с ощущением, что мне не нужны никакие клиенты, никакие люди, которые приходят за масками и трубками. Лежал под кондиционером, мне было не очень хорошо.

Лежу, и вдруг раздается очень милый женский голос: «Здравствуйте. Мне, пожалуйста, круг, матрас, маску с трубкой для мужа и нарукавники для дочери». Я смотрю на все это закрытыми глазами и говорю: «А платить вы не будете?» Потом открываю глаза – и передо мной стоит Анастасия Заворотнюк. Я мигом протрезвел: «Ой, Анастасия, здрасьте. Платить ничего не надо, просто забирайте. Но у меня просьба: «Можно с вами сфотографироваться?» – «Хорошо». Она каждый раз рвалась платить, но я каждый раз ей запрещал.

В какой-то момент Анастасия перестала приходить, но ее дочь Аня, которая сейчас суперзвезда инстаграма, приходила постоянно. Потом я подумал, что они уехали, но вдруг зашла Анастасия: «Я обещала вам фотку». Мы сфоткались, и они уехали. Дома до сих пор есть эта фотография, попрошу родителей найти.

А когда я уже был комментатором, году в 2012-м, мы с ней сели в лифт в Останкино. Я говорю: «Здрасьте». – «Здрасьте». – «Вы меня не помните?» – «Нет». – «Ну ладно». И она вышла, кажется, на втором этаже.

– Ты говорил, что в тот период особо ни к чему не стремился. Почему?

– Когда у тебя каждый день Вудсток, ты и не стремишься ни к чему. Тебе слишком нравится эта жизнь.

Когда меня папа отправлял в универ, он говорил: «Сын, у тебя есть пять лет безделья. Воспользуйся этим». И я с этой мыслью прожил. У меня было ощущение, что все эти пять лет оказались большой вечеринкой, где я узнавал людей, попадал в передряги, выходил из них. В моей голове это осталось чем-то, что нужно подзвучить группой Blink 182 или Sum 41 – бодрым, веселым и романтичным панк-роком.

Я очень ценю то время. И мне не жаль, что оно не повторится. Оно такое одно – и оно чудесное. Поэтому я ни к чему не стремился. Задумался о будущем только на четвертом курсе – и то не сразу. Я просто не понимал, где мне работать. Решил, что буду поступать в аспирантуру, у меня были для этого все основания: я шел на красный диплом, был на очень хорошем счету, в универе работали мои родственники.

Но потом случился конкурс комментаторов, и я моментально забросил все свои научные потуги.

«Я очень хороший комментатор». Почему Нагучеву не грозит звездная болезнь

– Профессия комментатора сильно изменилась после того, как вы перестали быть единственными проводниками в закрытый мир футбола?

– Конечно. Теперь надо придумывать ходы, чтобы нравиться аудитории. Если, скажем, в 2008-м далеко не у всей страны был интернет, а с понятием вай-фай только-только знакомились, то в 2023-м ты должен быть интересным собеседником для аудитории. Должен не только отдавать ей информацию, а предлагать подумать. Как будто даже что-то с ней обсудить. Может, и сказать что-то спорное или глупое, чтобы срезонировать. По сути, ты перестал быть комментатором как таковым. Ты стал блогером. Как только заканчивается репортаж, появляется гаджет – и ты продолжаешь общаться с аудиторией. Переносишь себя в чатики, в свой телеграм-канал, где аудитория хочет еще ответов.

Профессия стала сложнее, так как все меньше возможностей удивить. В то же время она стала более крутой, потому что аудитория узнает тебя не только как голос, но и как человека. У тебя гораздо больше возможностей ей понравиться, влиять на что-то. Быть тем, кто ты есть.

– Если бы ты начинал карьеру сейчас, сложнее было бы стать звездой?

– И тогда было сложно. Когда приходил я, там были Маслаченко, Уткин, Майоров, Андронов. Я приходил в комнату легенд. Когда получил первое назначение на матч, подумал: «Боже, я теперь как они».

Думаю, тогда было сложнее. Когда я ехал в Москву, мне говорили: «Да куда ты, там Розанов, Уткин». И я так и думал. Роман Нагучев, который полгода назад работал спасателем на пляже, и Василий Уткин, который финал Лиги чемпионов комментировал. Но потом это уже становится неважным. Да, ты никогда не будешь Уткиным и Розановым. Но и не надо. Я хочу быть собой. Хуже или лучше – решит зритель.

– Почему в последние 10 лет нет новых звезд?

– Не знаю. Мне кажется, стать звездой достаточно просто – будь интересным. Я не хочу ворчать «Раньше было лучше», но есть одна вещь, которая отличает новое поколение. Оно быстрее. Оно смотрит тиктоки. Оно смотрит вместо футбола хайлайты. Оно быстрее живет. Ему неинтересно что-то делать вдолгую. А чтобы стать комментатором, нужно долго учиться работать. Ты не можешь сразу быть органичным.

Комментатор – это не только профессия. Это тот, кто ты есть. Если ты такой же в эфире, как и в жизни, значит, ты сложился. Тебе будет проще работать, проще себя презентовать большой аудитории. Пока ты не сложился как личность, пока не набил шишек, пока не узнал, что такое тяжелый труд на пути к чему-то важному, ты не будешь комментатором.

Шикарно, что новое поколение все быстро схватывает. Быстрее, чем наше, хотя я вырос на канале 2x2, «Симпсонах» и South Park. Мне было 20, когда появился айфон. У нас тоже поколение некст, но нынешнее – прямо некст-некст. Оно не готово ждать. Оно хочет сейчас. Много раз в комнату 8-16 приходили молодые ребята и реально не понимали, почему не комментируют. Они получали рутинную работу, и их физически распирало: чтобы перейти на другой уровень, нужно чему-то учиться. Они думали: мы тоже любим футбол – почему вы работаете, а мы нет?

Розанов говорил нам с Пашкой Занозиным, что, будь его воля, раньше 25 лет никто бы комментатором не становился. Потому что раньше 25 лет человек чаще всего не знает, что такое жизнь. Но если дали шанс, надо учиться. Пашке было 18, мне – 22.

– Ты не согласен, что сейчас молодым тяжелее, потому что они как раз не успели побыть проводниками в закрытый мир? Они сразу конкурировали с твиттерами, телеграмами и так далее.

– Наверное, в этом что-то есть. Может быть, это в конце концов убьет профессию в классическом ее понимании. Окончательно размоется разница между просто голосом за кадром и профессиональной работой. Мир стал доступен. Это прекрасно. И одновременно испытание для любой профессии. Возможно, однажды нейросеть будет комментировать за нас, потому что сейчас она принимает гораздо более интересные решения. С одной стороны, это грустно. А с другой, нельзя противиться прогрессу. Прошлое должно оставаться прошлым.

– Ты крутой комментатор?

– Я хороший комментатор. Крутой – трудно сказать. Но я точно очень хороший комментатор.

– Последний матч, который ты сделал лучше?

– «Манчестер Сити» – «Лейпциг» (7:0 – Sports.ru). Думаю, это тот матч, когда комментатор должен проявить скиллы. Одна команда в одни ворота вынесла другую. Как правило, такие матчи быстро выключают, потому что «А, все понятно». И моим профессиональным испытанием было спасение этого матча. Мне нужно было быть интересным, чтобы зритель после каждой новой реплики думал: «А что он скажет снова?» Как Зидан: он мог просто отдать пас, мог сделать вертушку, мог башкой кого-то ударить.

Я настолько кайфовал от этой игры, она мне так легко давалась, что, возможно, это один из лучших моих репортажей за все время. Плюс они круто играли в футбол. Плюс я очень люблю Кевина де Брюйне. Я летел вместе с игроками.

– Последний матч, который ты испортил?

– Думаю, я был хуже матча Таджикистан – Россия. Как я уже говорил, сборную надо уметь комментировать. А я ведь даже настраивался: походил по этому отвратительному полю, потрогал его, посмотрел на чудесных болельщиков. И потом этот чудовищный футбол. Он мне сразу испортил настроение, а этому поддаваться нельзя. Наверное, я слишком эмпатичен к игре. Я плохо помню детали репортажа, но думаю, что сборную надо комментировать по-другому. Это был мой тональный просчет.

– Две-три вещи, которые у тебя получаются классно.

– Мне кажется, я хорошо передаю настроение. Если оно хорошее, его подхватит зритель. Костя Генич мне поэтому часто пишет во время репортажей. Он очень эмпатичный человек – если он пишет, я чувствую, что мы на одной волне.

Мне кажется, мне удается понимать интриги матча, которых на первый взгляд не видно. Я хорошо знаю игроков, хорошо знаю их отношения. Но иногда эти интриги возникают внутри матча сами собой. Например, видно, что футболисты друг друга не переносят и специально ищут контакт.

И, наверное, то, что зритель от меня и ждет. Я могу дать историю, сравнение, наблюдение. Какую-то новинку.

– Две-три вещи, которые ты бы хотел улучшить.

– Я не хочу быть настолько зависимым от содержания матча. Это много лет проблема. Матч плохой – и я становлюсь плохим. Вася Уткин и Дима Федоров много лет нас учили: 90 минут не повторяются, и «Амкар» – «Торпедо» – это не обязательно матч на 0:0. Футбол лучше театра, потому что в театре ты знаешь, чем все закончится, а в футболе – нет. Но мне не всегда удается соблюдать эту этику.

Я не вижу в прямом эфире некоторые тонкости – это на самом деле портит репортаж. Вот в матче Иран – Россия перед пенальти кто-то за воротами подбежал к Матвею Сафонову и попытался подсказать, куда пробьет Тареми. Я этого не заметил, был сконцентрирован на чем-то другом. Потом открыл телеграм Шнякина, а Дима увидел этот момент, прямо его крупно снял. Порой увлечен вещами, которые не очень важны.

– Еще пару лет назад все, в том числе и ты, называли лучшим комментатором Дениса Казанского. Кто лучший сейчас?

– Константин Генич. У него всегда, что называется, стоит. Он все еще великолепно разбирается в игре и будет разбираться, потому что играл и любознателен. Он сочетает одинаковое понимание того, что происходит на поле, и того, что нужно зрителю.

Костя сейчас на первом месте совершенно точно. Он еще и в очень хорошей форме, его приятно слушать. Мне только немного жаль, что он ведет телеграм так, будто это твиттер. Мне кажется, мы заслуживаем более развернутых реплик.

– В комментах под контентом с твоим участием почти всегда комплименты. У тебя самый популярный телеграм-канал из действующих комментаторов. Как это на тебя влияет?

– Ты знаешь, я долгое время читал комментарии, мне было интересно, что обо мне думают, но потом понял, как это устроено. Осознал, что невозможно всем нравиться, и перестал относиться к этому так серьезно. Мне ценно мнение людей, но я не бегу за ним.

Защиту личного пространства часто путают со звездной болезнью, но на самом деле это просто забота о себе. Поэтому я не знаю, как изменилось отношение зрителей ко мне. Это уже не в моей системе координат. Мне приятно то, что ты сказал, но я, грубо говоря, уже не отвечаю на комменты. В глобальном смысле.

– Когда ты впервые почувствовал известность?

– Есть тупая история, когда я впервые почувствовал известность, а ее не было. В 2008 году мы с Васей Уткиным прокомментировали матч «Бока Хуниорс» – «Расинг Авельянеда» в четыре часа утра. Я комментировал с дикой зубной болью, перед этим мы с Васей накатили, чтобы зуб не болел. И сразу после матча я поехал в клинику дожидаться доктора по фамилии Заец. Я сказал, что пришел впервые и очень боюсь. Она спрашивала: «Больно?» Я отвечал: «Угу». И она колола и колола обезболивающее.

Когда я ехал домой в метро, на меня все время смотрели люди. И я думал: блин, да я же комментировал с Василием Уткиным, комментировал Дель Пьеро за «Ювентус», комментировал хет-трик Роналду в матче «МЮ» – «Сток Сити». Короче, были хайповые матчи, а еще меня показывали как корреспондента в обзоре тура. И я подумал: наверное, люди смотрят «НТВ-Плюс», неудивительно, что меня узнают. Объявили, что следующая остановка ВДНХ, я поднялся с места, подошел к дверям и увидел отражение: у меня градом текли слюни на синюю куртку, я выглядел отвратительно. Но совсем этого не чувствовал, потому что лицо было обколото. А я ведь еще улыбался… В общем, с позором убежал из метро и понял, что звездная болезнь мне не грозит.

А когда стал известным… В 2016 году я гулял один по Амстердаму, и вдруг откуда-то издалека: «Ромааан!» Оказалось, меня узнал парень из Улан-Удэ. Познакомились. Мы до сих пор дружим, кстати. Тогда я подумал, что раз меня в Амстердаме узнал рандомный чувак из Улан-Удэ, то, наверное, это что-то значит.

– Популярность тебя изменила?

– Так это же не такая популярность. У меня не забит телефон предложениями где-то сняться. Я не произвожу ничего такого, о чем говорят каждый день, как, например, Настя Ивлеева или ребята из «ЧБД». Меня никогда не позовет Дудь (признан иностранным агентом). Я никогда не окажусь на одном уровне популярности с Окси (признан иностранным агентом). А это тот уровень популярности, после которого сносит башню. Я даже не рядом.

Я снимаю квартиру. У меня нет машины, она мне не нужна. Я хожу гулять с собакой в парк поблизости. Хожу пить кофе в кафе неподалеку. Я не популярный. Но я рад, что мое слово или мнение что-то значат.

– После «Блестяще» у тебя появилась еще одна хитовая цитата: «Что, если вы променяли этот матч («ПСЖ» – «Бавария» в 2021-м – Sports.ru) на свидание, а она даже не стала вашей женой». Во-первых, это импровизация?

– Да, я офигел от игры, она же была супер.

– Ты сразу почувствовал, что это будет хит?

– Нет, не почувствовал, потому что вообще-то я так комментирую футбол всегда. Просто так попало. Крутой матч, забивает великий игрок, 3:2. Игра идет в пандемию, значит, все сидят дома, смотрят. Я почувствовал, [что фраза разлетелась], только когда завалили ее тикток. Когда я стал звездой тиктока без тиктока.

Это же от Юрия Розанова. Это он все сравнивал с женщинами, с отношениями. Нежно к этому относился.

– Такие цитаты сильно определяют известность комментатора?

– Они и определяют. Потому что «Манчестер Юнайтед» – «Реал» помнят не только потому, что это очень хороший матч. Но и потому, что его комментировали Уткин и Розанов. Это и есть комментаторский скилл. Можно не заметить перестроение Упамекано, но это запомнят. Я абсолютно уверен, что Вася и Юра в том матче не заметили даже пятую часть того, что я увидел в матче «ПСЖ» – «Бавария». Они просто кайфовали от игры в мяч, передавали это зрителям. И в том числе поэтому спустя 20 лет это все еще легендарная игра.

Это и есть наше отличие от любой другой профессии: мы придаем волшебства простым вещам. Не всегда получается, но к этому нужно стремиться.

«Он путает очень важную вещь: мы не аналитики». Нагучев спорит с Лукомским и ругает xG

– Может ли комментарий радикально измениться в ближайшее время?

– А он уже радикально изменился. Эволюция коллег, особенно тех, кто пришли более-менее в один период со мной, суперочевидна. Шнякин превратился в комментатора, который настолько разбирает эпизод… Возможно, это лишнее в любой другой эпохе, но не сейчас. Аудитория тоже изменилась, она требует объяснений. Причем таких объяснений, которые устроят более-менее всех. Поэтому Дима разбирается в правилах, чтобы объяснять микрокасание со всех точек зрения – моторики, взгляда игроков, арбитра. Не всегда хорошо разбирать каждую мелочь, но это больше не важно, потому что это элемент его стиля. Как [американский художник Джексон] Поллок. Он просто бросал на холст краску, а потом это продавали за миллионы долларов. Но если я начну делать то же самое, мне скажут: «Мазня. Выкинь это».

У меня другое понимание эстетики репортажа. Мне кажется, мы должны больше работать с русским языком. Должны простые вещи объяснять так красиво, чтобы людям они запомнились. Мне нравятся литературные приемы. В последнее время я не очень много читаю, потому что мало времени, но мне нравится находить в книгах приемы для репортажей. Книги – это тренировка мозга.

Есть третий тип комментаторов – как Саня Неценко. Ты открываешь здоровенную советскую энциклопедию, и она полтора часа перед тобой сама перелистывается. Есть комментаторы, которые, по сути, ведут подкаст – как Игорь Кытманов или Михаил Мельников. Картинка и их голоса – это процентов на 70 не попадающие друг на друга вещи, но они все равно органичны. Потому что это их стиль.

Со временем я понял, что аудитории может понравиться даже ярмарочный зазывала в эфире. Кажется, на датском телике был эксперимент, который отбил у меня желание спорить со зрителем. В какой-то момент на местном канале вдруг стал появляться арбуз. Просто показывали арбуз минуты три. И все такие: «Че за арбуз? Нафиг он нужен?» А потом арбуз исчез, и все стали спрашивать: «А где арбуз? Почему он исчез?». Это означает, что поклонники найдутся у всего.

И то, что мы разбираемся с тем, какие мы комментаторы, – это только наше дело. Потому что в любом случае будет аудитория, которой это понравится, и аудитория, которой не понравится. А когда вы будете интересны себе, вы будете интересны большей части аудитории.

– Цитирую Вадима Лукомского: «Мне кажется, российская школа больна синдромом Василия Уткина. Он очень хорошо играет с языком и часто делает из комментария стороннее шоу. Он в этом талантлив. Но очень многие другие комментаторы, которые пытаются делать то же самое, не настолько хороши в этом. А эта манера работает, только если ты действительно грандиозно владеешь словом. Когда ты просто на хорошем уровне, это превращается в самолюбование».

Что ты думаешь об этой фразе?

– Я думаю, что Вадик прав. Мы действительно сформировались под влиянием Васи и Юры Розанова, которые великолепно владели русским языком и уделяли этому больше внимания, чем игре. Но Вадик просто путает очень важную вещь: мы не аналитики. Мы не работаем для того, чтобы потом нас включил тренер на тактическом разборе. Мы работаем для абсолютно непонятной аудитории с точки зрения ее интересов. Мы не знаем, что любит аудитория в тот момент, когда включает телик. Потому что один человек – это Вадим Лукомский, который ждет от меня одного. Другой – это футболист «Спартака» Зиньковский, который хочет от меня другого. Третий – моя мама, которая хочет от меня третьего. Четвертый – человек, который вполуха слушает меня во время ремонта машины в гараже.

Вадик, безусловно, прав. Но в этом нет ничего плохого. Это констатация перехода от одного поколения к другому. И мы в этом переходе участвуем.

Что касается самолюбования. Боб Пейсли, бывший тренер «Ливерпуля», говорил фразу, которую я очень люблю повторять для тех, кто считает, что скромность украшает: «В футболе главное – слава. Надо выйти на поле и разбить соперника, а не ждать, когда он помрет со скуки». Вот если мы будем заморачиваться, что кто-то на нас повлиял и мы должны быть скромнее, нас ждет забвение. Когда Владимир Маслаченко заходил в комнату 8-16, он говорил: «Ребята, скромность – это дорога в безвестность. Давайте повеселее».

И да, мы часто ########### [понтуемся]. Но это часть нашей профессии. Даже часть личности. Моей, например. Но я этого не стесняюсь.

– Вадим, сравнивая российский и английский комментарий, выделяет две формации: в России комментаторы уходят в истории, в Англии – гоняют мяч. Это корректное разделение?

– Нет, в Англии не так устроен комментарий. И нужно пояснить, что там сложился достаточно консервативный образ комментатора. Обычно они работают в паре, но если все-таки один, то он успевает побыть и аналитиком, и человеком, который ведет репортаж так, будто он закрыл глаза.

Разница заключается вообще в другом, Вадим упускает важную деталь: лингвистически русский язык сложнее. В нем больше литературных приемов. В нем больше речевых приемов. В нем даже больше интонационных приемов. Иногда, конечно, нам изменяет чувство меры, но именно в этом кроется разница: русский язык богаче, нам есть что рассказать. Я хочу использовать еще какие-то глаголы, прилагательные, чтобы описывать, как мяч ходит между игроками. Просто перечислять фамилии – неинтересно, в какой-то момент надоедает.

Великий голландский комментатор Эверт Тен Напел, который участвовал в освобождении заложников поезда Гронинген – Зволле, вел вполне классический комментарий, потому что голландский и английский языки похожи по структуре, но еще он придумывал слова. Например, называл футбол – fopduik. Это такая идиома, что-то вроде «пинание мяча». И это тут же появлялось в местном фольклоре, это очень любил народ.

Просто это другие формы. И мы тоже гоняем мяч. А они тоже рассказывают истории.

– Ты больше про истории или про мяч?

– Когда-то давно Вася Уткин и Юра Розанов запрещали мне рассказывать истории, потому что я забывал об игре. Они прямо говорили: «Рома, пожалуйста, давай ты будешь 25 минут просто катать мяч. Просто посмотри, что за игра». И я выработал эту привычку: 25 минут я вообще ничего не рассказываю. Только если что-то совсем подходящее подвернулось. Но в остальном – никаких сложноподчиненных и сложносочиненных предложений. Никаких историй, которые могли бы налезть на атаку. 25 минут я и зритель привыкаем к игре – это очень полезный навык. Может, это игра, в которой самое интересное и правда будет на поле.

– Что сложнее – истории или гонять мяч?

– Сложнее всего – очень емко рассказать факт, когда идет игра. Ты должен следить, чтобы никуда не залезть, не помешать зрителю. Использовать что-то, чтобы история обрела краски. И быстро закончить, объяснив, что произошло. Очень долго у меня был косяк, который, может, и сейчас остается. Я начинаю рассказывать, переключаюсь на поле, а потом не знаю, как закончить историю. Если честно, я себе иногда пишу тезисы, чтобы рассказать историю быстрее. Чтобы не воровать у зрителя время, которое он предпочел бы уделить игре, а не мне.

– Тебя задел пост Вадима, где он рассуждал, что в репортаже «Бавария» – «ПСЖ» ты не заметил новую роль Упамекано после выхода Мбаппе?

– Нет, меня не задел этот пост как таковой. Я этого не заметил, но я еще очень многое не заметил в репортаже. Меня задела формулировка. Мы с Вадиком достаточно хорошо знакомы, чтобы он не писал об этом в пренебрежительной форме. Понятно, что ты, возможно, был недоволен мною, но мы умные люди, достаточно образованны, чтобы подобрать другое слово. Мне было очень неприятно.

Да, я действительно не заметил перестановку…

– А это ошибка?

– Нет, я вообще не считаю это ошибкой. Вадик не прав в том, что предъявляет мне за то, что сам увидел через 15 часов после окончания матча. Эта деталь показалась ему безусловно важной, но при чем здесь комментатор? У нас с Вадиком разные профессии. Комментатор в прямом эфире смотрит, что происходит на поле. Там есть 11 игроков в каждой команде, есть мяч, а еще есть куча инструментов, чтобы этот матч был интересным. А еще что-то постоянно происходит – и на это надо реагировать. Одна или две тактические перестановки, которые комментатор не заметил, лежат порой даже не на верхней полке у туалета, а где-то в тамбуре. За одной закрытой дверью и за другой. Если кто-то будет проходить мимо и найдет ее – это супер. Но если нет – вообще не страшно, это другой жанр.

Это как чуваки из шоу «Танцы» пришли бы на балет и такие: «Херня какая-то».

– Культ продвинутой статистики изменил репортажи?

– Да, и это супер. Ты присматриваешься к тонкостям, видишь, как меняется игра. Наука очень важна. Она систематизирует твои знания, ты понимаешь, как взаимодействуют друг с другом те или иные вещи, которые ты раньше игнорил и считал, что твоих знаний достаточно.

Перед чемпионатом мира я нашел досье на каждую сборную. Особенно меня впечатлил разбор действий Фрэнки Де Йонга. Он вроде не очень заметен, отдает ближнему, но там через несколько примеров доказывалось, что Фрэнки – вообще везде. Он участвует почти в каждой атаке, это его главный скилл. Был пример, как он подобрал мяч у своей штрафной и меньше чем за 20 секунд через передачи доставил его к чужим воротам. Меня это захватило.

Я всегда за новые подходы. Мне только xG не очень нравится, но в перспективе тоже полезно.

– Комментатор в 2023 году может не интересоваться и не владеть продвинутой статистикой?

– Комментатор в 2023 году может делать что угодно. Он может быть абсолютно любым. Можно просто орать в эфир – и все равно у тебя будет зритель. Новый век дал нам понять, что реально о вкусах не спорят. Как у Довлатова: тебя просто раздражает ее голос. Вот кого-то просто бесит мой голос. А кому-то нравится. Ну что я с этим сделаю? Для меня критериев успешности почти не осталось. Успешным может быть абсолютно любой человек.

– Что не так с xG?

– Да ничего особенного, просто это категория статистики, которую нельзя потрогать. Я же говорю: у меня экономическое образование, мне нужны данные, которые точно есть. Вот само определение «ожидаемые голы» – их не существует, их еще нет, они ожидаемые. Это мяч, летящий в сторону ворот.

Самый яркий пример, что это очень странная статистика: Силас из «Штутгарта» стоял перед пустыми воротами «Вердера», покатил туда мяч, и появился титр – 60% вероятности гола. Куда девались 40%?

– Этот xG дала Бундеслига, на авторитетных статистических сайтах процент был адекватный. На FBref, например, 99%.

– Все равно – откуда вообще берется эта погрешность? Какие данные делают иксджи иксджой? Это берется из воздуха. Например, удар по воротам в заблокированного игрока метров с 17 – это какая вероятность гола? А если бы там игрока не было и мяч залетел в ворота? Нужно убрать игрока, чтобы этот момент стал голевым. Перегруз переменных.

– Ты не согласен, что xG помогает объективнее оценивать ход матча?

– «Шальке» проиграл «Униону» 1:6, а XG – [2,17 – 1,05] в пользу «Шальке». Тут вообще не помогает.

Я понимаю, в чем логика xG. Не надо от xG отказываться. Я просто не понимаю, когда xG становится основным критерием оценки матча.

«Унион» с худшим xG в Бундеслиге идет в претендентах на чемпионство. И будет идти дальше. Потому что такой стиль игры: они точно знают, когда соперник даст маху, и забирают этот момент. И таких примеров очень-очень много.

Мой любимый – чемпионат «Алжира»-2013/14. За пять туров до конца команда, которая была на последнем месте, отставала от лидера на 9 очков. В итоге чемпионат выиграла команда, которая шла в зоне вылета, а самая результативная – вылетела. Футбол – игра ситуаций. xG показывает что-то, что близко к правде. Можно увидеть парадоксы, можно использовать как часть анализа. Но нельзя брать это за основу и так оценивать силу команд.

– Наш автор Артем Денисов подметил, что ты в нескольких репортажах упоминал матч «Унион» – «Шальке» и каждый раз приводил разный xG «Шальке». То настоящий, то 2,5, то больше четырех. Зачем?

– Я уже точно не помню, какой там был xG. Я просто хотел донести, что одна команда сильно переиграла по xG другую и сгорела 1:6. Я объяснял, что это максимально нелогично. Возможно, я ошибся. Если надо принести извинения, я готов. Извините.

– Это еще удивительнее, потому что у тебя уникальная память.

– Я помню, что меня поразил этот xG, но я, видимо, его не запомнил. Запомнил серьезную разницу. Бывает, я ошибаюсь в репортажах. Иногда могу преувеличить. Чтобы впечатлить девушку, мы же иногда врем. Чтобы впечатлить зрителя, мы тоже иногда прибегаем к таким приемам. Это флирт со зрителем, ха-ха.

«Будет слишком пресно и просто так закончить карьеру молодому человеку». Стогниенко (да, фраза про него), «Матч ТВ» и деньги

– В последние годы с «Матч ТВ» ушло много топовых людей. Как это повлияло на тебя?

– Мне просто грустно. Но, наверное, в этом есть взросление. Я пережил несколько этапов, когда уходили очень крутые. Первый раз я переживал, когда Розанов уехал на Украину, а Уткину предложили перейти на «Россию 2» за очень большие деньги. Мы тогда сидели и думали: Розанов и Уткин уходят, а мы тогда че? Никому не признавались, но мы еще не были готовы прийти на смену. Хотели учиться у них, тянуться к ним. Я говорил Васе: «Вот ты сейчас уйдешь, и «НТВ-Плюс» закончится. И что нам делать, мы никому не нужны». Он отвечал, что ничего такого не будет, что мы уже взрослые.

Потом был 2015-й и 2016-й, когда уходили Дементьев, Андронов и Вася. И тогда я понял, что пришло наше время, ничего другого не остается. Мы больше не можем быть мальчишками, которые ориентируются на старшаков и все время перекладывают ответственность. Матча «Альмерия» – «Гранада» нам больше не хватит. Тогда же, в 2016-м, я получил финал Лиги Европы, но был вообще к нему не готов. Помню, что отработал его плохо, не мог с собой справиться.

В прошлом году у меня был второй финал Лиги Европы, и я провел его очень легко. Всему свое время. Это был неизбежный этап становления. Возможно, это не совсем логичный переход от одних топов к другим. Но такова жизнь.

– Но сейчас другая ситуация, потому что когда уходили Нобель, Казанский и другие, ты уже был топом. И они были твоими топовыми конкурентами.

– Но ты забываешь, что есть еще один конкурент – вот здесь (Нагучев показывает на голову – Sports.ru). Нобель, Казанский, Кривохарченко – это супербольшие потери. Это суперкомментаторы. Супервлиятельные. Но я уже достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что есть мозг, который не даст тебе работать ниже определенного уровня. Потому что ты ответственен не перед коллегами, а перед зрителем. И вне зависимости от того, кто из коллег уходит, будет ужасно, если вдруг ты поймешь, что не дотягиваешь даже до себя.

– Ты считаешь своим конкурентом, например, Владимира Стогниенко, у которого на «Окко» гораздо меньшая аудитория?

– Просто я не могу сейчас оценить уровень Володиной работы, я реально ее не знаю. Не помню, когда в последний раз слышал его комментарий. Думаю, и ему сейчас сложно оценить свои скиллы.

Я достаточно регулярно смотрю «Окко» и могу оценить уровень Коли Саприна, Дена Алхазова, девчонок Иры и Маши, которые ведут там студии. Но, к сожалению, Володю я слышу очень редко. И боюсь ошибиться, но мне кажется, что ему уже не так интересно, как раньше. По-моему, он даже говорил об этом. После чемпионата мира в России Стогни достиг того, что комментаторы не могут получить за всю жизнь. А он опередил это чуть больше чем за 10 лет. Все чемпионаты мира, все чемпионаты Европы, супертурнир от сборной России – причем не один, а сразу два. Великие матчи, финалы. Конечно, в какой-то момент ты понимаешь, что у тебя мало внутренних вызовов.

Думаю, когда Вова говорил о профессии, он имел в виду именно это. Мне бы хотелось, чтобы он нашел стимул снова работать как в прайме. Потому что будет слишком пресно и просто так закончить карьеру очень молодому человеку. 90 минут никогда не повторяются, они всегда разные, поэтому я не понимаю, как можно потерять мотивацию.

– Ты не боишься, что с тобой может случиться подобное?

– Не знаю. Иногда мы не можем совладать со своим мозгом. Истории с Робертом Энке, Себастьяном Дайслером, которые страдали от выгорания, клинических депрессий – это истории очень крутых футболистов, которые внезапно сгорели за очень короткий срок. У них, конечно, были свои жизненные испытания, но они не смогли все проконтролировать. И я тоже не могу утверждать, что если что-то произойдет, я точно с этим справлюсь.

– Когда уходили топы, вы пытались говорить с руководством о том, что вас это настораживает и расстраивает?

– Когда Вася уходил с «Матч ТВ», Таш Саркисян пытался немного исправить эту ситуацию, прикрыть Васю. На какое-то время отстранить от эфиров, чтобы Вася набрал форму после матча «Байер» – «Барселона» (Уткин комментировал отрезок игры сквозь сон – Sports.ru). Но Вася уже сам этого не хотел. И когда я спросил у Васи, могу ли что-то для него сделать, он ответил: «Рома, пожалуйста, не делай ничего. Это только моя история». Кстати, перед тем матчем я написал Васе: «Хочешь приду к тебе в пару?» И Вася ответил уже после игры: «Извини, я только сейчас увидел».

Мы много общались с руководством, когда уходил Елагин. Когда уходил Ден Казанский, я был в отпуске, это было прямо внезапно. Нобель, Криво… Но каждый раз это были их решения. Решения взрослых состоявшихся людей. В этом же не было скандала, они просто уходили в ту жизнь, которую считали для себя правильной. Мне кажется, это не тот случай, когда нужно именно отговаривать. Надо просто сказать: «Очень жаль, мы всегда тебя ждем».

Мы и сейчас собираемся с ребятами. Комната 8-16 – это не четыре стены. Это люди.

– Если бы со Спортса за такой короткий период ушли Лукомский, Головин, Дорский, Чернявский, я бы хотел обсудить это с боссами. Понять, почему мы слабеем.

– Мы обсуждали это. И вряд ли мы прямо слабеем. Дело в том, что Денис Казанский ощутимо вырос и ему захотелось чуть меньше работы за чуть большие деньги. Это нормально, когда у тебя есть статус супертопа. Ден ушел на Первый канал и получил все хоккейные турниры, все футбольные, всю сборную России, все Олимпиады. И все это – в очень правильном режиме, который позволяет держать отличную форму.

Нобель захотел развивать некомментаторскую сторону. У него есть ютуб, у него, наверное, есть участие в сделках по переходам футболистов. Он уже давно в этой сфере вертится. И в целом это следующий шаг, если ты шаришь в игре, у тебя прекрасные связи и теплые отношения с футболистами. Ну как ты удержишь человека, который путешествует по Европе, собирает футболистов, они ему доверяют? Нобель же для этого создан.

И так можно объяснить все переходы. На мой взгляд, они логичные. И это не провал канала. Просто ребята выросли и захотели другой жизни.

– Тебя задевает, когда Шмурнов называет «Матч» политическом плацдармом, а те же Стогниенко и Нобель говорят, что мыслят с каналом по-разному?

– Мы работаем на федеральном канале, такое мнение всегда будет. Я выполняю работу, которую выполнял и на «НТВ-Плюс». За все время ко мне было только две претензии – и они пришли не от канала.

В матче «Хетафе» – «Вильярреал», который был на главном «Матче», я позволил себе некоторые вольности. Упомянул, что Вильярреал – очень маленький, но там даже есть две женские команды, куча полей, шикарные базы. И вот есть село Атажукино в Кабардино-Балкарии, где в школе номер 2 решили построить поле, привезли кучу техники, оборудование – и на этом все закончилось. Где поле? Такой вопрос я задал в эфире, и через несколько дней пришла бумага с требованием извинений от канала за то, что я даю непроверенную информацию. Всякая канцелярщина: якобы в других школах была выполнена программа, а школа номер 2 в нее не попала. Но мне об этом написал один из учителей школы номер 2 (переписка есть в распоряжении Sports.ru). Что у них уже давно лежат материалы, но никто ничего не делает, они не понимают, где им заниматься футболом. Он спросил, не могу ли я предать это огласке.

Дальше мне позвонила Наташа Билан: «Ром, ты правда это сказал?» – «Конечно. Что мне, извиниться? Я не буду извиняться. Потому что если там не лежат строительные материалы, пусть это покажут». Но они лежат там до сих пор. Что-то убрали, но что-то все равно осталось. Наташа ответила: «Да не надо извиняться, сейчас им ответим».

Через какое-то время там прямо засуетились и построили в Атажукино стадиончик с газоном. Не в школе, правда. На него поехал посмотреть Артем Шмельков. И он увидел там чудовищное поле. Все в травяных ежах. Можно упасть и сломать себе все. Это просто какое-то издевательство на местными жителями. Потому что Атажукино – это суперкрасивое место, одно из самых знаменитых в Кабардино-Балкарии. Но то, что там происходит с инфраструктурой, – это что-то из Салтыкова-Щедрина.

– И вторая история.

– Где-то за полгода до введения ВАР мы в программе «Все на футбол. Афиша» обсуждали, как это устроено в Европе, где уже в некоторых чемпионатах работали ВАР-бригады. И я сказал, что когда их введут в России, мы наконец сможем сравнить уровень российских и европейских арбитров. И это точно будет не в нашу пользу.

На следующий день мне снова звонит Наталья и говорит: «Ром, ну вот что мне ответить РФС?» Оказалось, кто-то прислал письмо, где была очень странная формулировка. Что-то вроде: покажите, кто написал в суфлере Роману Нагучеву эту реплику. Я говорю: «Наташ, вы же знаете, я не работаю по суфлеру. Никогда не делал так и никогда не буду». – «Я знаю. Но что мне им ответить?» – «Ответьте, что это мое личное мнение, и я его высказал».

Видимо, искали заговор. А меня оскорбила та формулировка. И вот прошло шесть лет. Все именно так, как я и говорил. ВАР умножил ошибки. Мне неприятно, хоть я и оказался прав. Только теперь у РФС нет ко мне никаких претензий.

– У тебя были порывы сменить место работы?

– Нет, никогда. У меня есть постоянная потребность делать что-то еще. Я люблю свою профессию, но не хочу оставаться с ней один на один. Когда ты остаешься с чем-то один на один, это тебе потом кажется неинтересным.

Например, я хотел вести нефутбольное шоу. Завел ютуб «Шляпа» с Германом Эль Классико. Поздно завели монетизацию – на счете лежит 117 евро. Так бы, конечно, заработали больше, потому что выпуск с Тамби [Масаевым] собрал почти миллион. Но в целом это было только для нас, мы просто хотели выйти из зоны привычки.

Сейчас у меня есть «Это футбол, брат», и я там отрываюсь. Что-то вроде терапии.

– А порывы сменить медиа?

– А зачем? Я всегда хотел быть комментатором. И я еще на «Матч ТВ» не сказал своего даже предпоследнего слова. И не прокомментировал все матчи, которые хотел. Даже если у меня будет финал какого-то очень большого турнира, я все равно не расхочу комментировать.

И я уже цитировал Боба Пейсли: в футболе главное – слава. Мне нравится, что я работаю на третьей кнопке. Мне нравится, что она дает. Может быть, если канал разрешит, я бы хотел работать на еще одной кнопке. Но это надо спрашивать. Да и я не так нуждаюсь в деньгах, чтобы брать еще и четвертую работу.

– Ты вел переговоры с «Сетантой» Кирилла Дементьева?

– Он мне предложил работу, мы обсуждали условия. Это было прошлой весной, и мы с женой поехали в Грузию. Нас потрясающе встретили. Было ощущение, что Кирилл Дементьев и его команда только нас и ждут. Такая теплая дружеская забота. Разговаривали с боссами «Сетанты», но выяснилось, что контракт нельзя подписать посреди сезона, только перед началом нового. Мы с Дементьевым договорились, что я вернусь в Москву и в мае дам ответ. Потом я поблагодарил Кирилла и всех ребят, но отказался.

– Только в деньгах было дело?

– Меня все устраивало здесь. И не забывай, что у меня еще супруга. Она фотограф, ей бы пришлось заново искать клиентов. Еще у нас взрослый пес. В общем, тогда мы не были готовы. Уровень нашего комфорта и быта был гораздо выше здесь, и мы хотели его сохранить.

– Ты не жалел об этом?

– Нет.

– Что для тебя значат деньги?

– Безопасность и спокойствие. В первую очередь – безопасность.

– На что ты готов тратить приличные суммы?

– Я пока не определил. У меня нет квартиры, и я не хочу ее покупать, если честно.

Я подошел к тому возрасту и благосостоянию, когда в целом могу себе позволить купить квартиру – пожалуй, пока в ипотеку. Я не транжира, умею копить – если даже потрачу много денег, ничего с моим балансом не произойдет. Но у меня больше нет ощущения спокойствия, которое было еще несколько лет назад. А принимать решения на панике, на деструктивных чувствах я не хочу. Это приводит к краху.

У нас была машина, но нам не понравилось ей пользоваться в Москве – мы всюду стали опаздывать. Меня не смущает мотаться на метро и на такси. Хотя у меня есть очень детская хотелка. Только ради одной машины я готов получить права – это BMW Z4. Знаешь, почему это детская штука? Это бэха из Need For Speed Hot Pursuit. Она была так красиво прорисована в игре, а потом я увидел ее вживую – просто прекрасна.

Когда-нибудь эту хотелку реализую.

Нагучев рос в 90-е в краснодарской станице: отцу друга отрезали голову, знакомым платили комбикормом, боялся ездить в Кущевку

– Ты вырос в Майкопе?

– Нет, в Адыгее я только пять лет учился. Мой папа – адыг, все мои родственники живут там на побережье. А родился я в станице Выселки, это 90 километров от Краснодара. Туда родителей, когда они закончили пединститут в Майкопе, отправили по распределению. Жил там до 18 лет.

В станице Выселки также родился бывший министр сельского хозяйства Александр Ткачев, бывший тренер «Краснодара» Сторожук, Саня Черников, Ираклий Манелов (игрок «Краснодара», сейчас в аренде в тульском «Арсенале» – Sports.ru) и так далее. Это очень футбольная станица.

Я оттуда уехал в 17 лет. У меня было очень счастливое детство, но не могу сказать, что я как-то берегу ощущение родины. Я не был там с 2007 года, и, честно говоря, не возникало особого желания.

– Ты рос в 90-е. Какими они были в тех краях?

– Сложными. Мои родители – учителя. А в начале 90-х это значило, что ты почти не ешь. А то, что ешь, как в песне: из того, что было. Но я этого никогда не чувствовал, только потом узнал. Я всегда был накормлен и одет. Иногда это приобретало очень курьезные формы. Например, я долгое время носил пальто своей двоюродной тети, которая старше на два года. Но я не знал, что это красное в клетку пальто – женское. Или однажды в третьем классе у меня порвались ботинки, и я пошел в школу в женских – на деревянной подошве, которая не сгибалась. Это были очень старые советские ботинки, я натер себе ноги в кровь и еле дожил до конца дня. Все потому, что у мамы была зарплата только на следующий день. А в тот же день мы не могли купить мне ботинки, потому что денег не было.

При этом у нас все равно находились какие-то скиллы чего-нибудь достать. У нас всегда были вещи, точно нужные в быту. Мамина мама все время нам передавала картошку. Мы бы никогда не умерли с голоду, потому что у нас картошки было – завались. Я не очень любил ее в детстве, но мама с папой могли из картошки сделать пирог. Причем сладкий. Они все делали из картошки. Ее было настолько много, что она прорастала у нас в гараже, и мы ходили обрывали хвостики, чтобы она не размножалась.

Еще бабушка всегда передавала нам куриц, цыплят и то, что выращивала, в гигантской зеленой кастрюле. У нас долго не было машины, поэтому мы ездили на пересадках. Представь гигантскую зеленую кастрюлю, которая никуда не помещалась, полтора на полтора. И вот с ней мы проделывали большой путь домой в переполненных автобусах.

Когда я спрашиваю родителей, что они творили («У вас же мелкий ребенок, а вы едете на трех попутках. А если убьют, ограбят?»), они отвечают: «Ты знаешь, мы об этом никогда не задумывались. Это и есть наша жизнь, она нас не удивляет. Ты живешь так, а мы по-другому».

И таких моментов – миллион.

– Давай еще хотя бы один.

– Например, родители некоторых одноклассников много лет не получали нормальной зарплаты. Бывало, платили комбикормом. И они продавали его где-нибудь на рынке в Краснодаре. Мы приходили в школу, что-то обсуждали, и одноклассник рассказывал, что его родители поехали в Краснодар продавать комбикорм. И мы такие: о, прикольно, окей. Живем дальше.

Папу как-то вызывали на разборки. Он был учителем физкультуры, а потом начал преподавать еще и историю, потому что ужасно ей увлекался. Затем стал директором школы. А в начале 90-х, когда у нас вообще не было денег, он садился на комбайн и собирал урожай.

В 1996-м была чудовищная история. У одного из моих друзей папа владел ларьком неподалеку от школы. И однажды его убили, а отрезанную голову привезли к дверям квартиры. Открыла его мама. Он просто с кем-то отказался делиться. По-моему, убийц так и не нашли. Помню, как в школе Миша сказал: «У меня папу убили». Когда он рассказал нам, что произошло, мы этого не испугались в том понимании, в каком испугался бы я взрослый. Это было отрицание: «Такого в моей жизни быть не может. Это не по-настоящему». И мы продолжили жить. Как будто это нам мешает веселиться – мы же дети. По-детски цинично. И слава богу, что мозг детей не готов это воспринимать.

Светофор возле нашей школы поставили только после того, как насмерть сбили 8-летнюю девочку. Это был 1994-й. Когда сейчас оборачиваешься, думаешь: ###, они еще и детей рожали в это время. Как бы сами выжили! А у некоторых по двое. И при этом они еще создавали атмосферу безопасности. Я же говорю, у меня было прекрасное детство, я всего этого не чувствовал. Я не знал, что есть какие-то станицы, где страшно на улицу выйти. А это в том числе и наша станица была. И слухи про станицу Кущевская мы знали с самого детства. Об этом все говорили.

– Это еще тогда было?

– Да, например, мы не очень любили ездить в Кущевку, когда играли на первенстве края. Было очень неприятное ощущение – очень небезопасно. Может, это только у меня? Про местных ходило много слухов, казалось, что они обязательно тебе попадутся. Дорога из Выселок в Кущевку занимает часа два, и все эти два часа автобус молчал.

– Тебя сурово воспитывали, учитывая кавказскую линию папы?

– Нет, я воспитан в кавказских традициях лишь немного, хотя мы приезжали в наши родовые аулы Кичмай или в Головинку. Я понимаю, что такое настоящее уважение к старшим. Понимаю, что нельзя садиться за стол раньше самого старшего. Базовые навыки у меня присутствуют.

Быстро разобрался с тем, что не все взрослые на самом деле взрослые. И уважать их просто потому, что они старше, вовсе не обязательно. Уважать нужно за высокие качества. И этому меня тоже учили адыгские родственники.

– Адыгский народ притесняли. Это коснулось твоей семьи?

– 21 мая. Геноцид. Все адыги об этом помнят. Именно из-за него численность адыгов и тех, кто владеет адыгским языком и его диалектами, стремительно сокращается. Эту историю очень важно передавать из поколения в поколение. Этнос и язык не должен умереть.

Когда была Кавказская война (длилась с 1817-го по 1864-й – Sports.ru), адыгов принудительно сажали на корабли и отправляли в Турцию. Поэтому турки очень тепло относятся к адыгам. Клуб «Сивасспор» как раз создан черкесами (адыги – самоназвание народа, который остальные называли черкесами – Sports.ru). Есть поселения, которые состоят только из черкесов. И даже есть фамилия Бат – убыхская, смешанная с турецкой. Люди с ней – это адыги, которые переехали в Турцию, там остались и смешались с местными. В какой-то степени это мои родственники, но я никогда их не видел и, наверное, никогда не узнаю. Они идут по линии жены Шелихан моего двоюродного деда Рамазана. Она как раз из убыхов, это вымирающая народность адыгов, вымирающий диалект. На нем уже почти никто не говорит. Он не похож на все остальные, очень особенный.

Папа в машине держит зеленую ленточку, где написано 21 мая. Это день геноцида черкесов.

– Две-три причины, почему каждому нужно побывать в Адыгее.

– Две-три причины мало. Я тут возил команду «Матч ТВ» в Майкоп, и теперь все хотят обратно.

Первая причина – вы нигде ни за что не заплатите. Гости – святые. А если вы приедете в какой-нибудь аул и выяснится, что вы гость, вам еще по старой традиции нужно подарить какой-нибудь предмет из дома. Вообще, по настоящей традиции – нужно дарить то, что вам понравится. Понравилась картина – нужно ее снять. Но так, конечно, сейчас не делают, дарят по своему усмотрению.

Вторая причина – природа. Но особенно – гора Оштен. Это просто что-то медовое. Ты забываешь, что находишься на планете Земля. Это волшебство. Не хватит слов, чтобы описать. Это нужно увидеть.

Как и поселки. Например, мы с ребятами были в Хаджохе, где сплавлялись по реке на надувных лодках. Георгий Черданцев выпрыгивал на встречные машины с веслом из кустов. Представь: кто-то едет, и тут в горах выходит Черданцев в костюме для рафтинга, в шлеме и с веслом. Да никто в это не поверит.

Третья причина – еда. Например, щипс. Это такой соус, который не совсем соус. Когда он застывает, становится отдельным блюдом. Острый, приготовлен на кукурузной муке. Когда он горячий, туда макаешь, например, мамалыгу и халюжи – это такие пирожки. Потрясающе. Ну и шашлык, конечно.

У Нагучева есть татуировка с цитатой из фильма «Король вечеринок». Эта фраза повлияла на его отношение к жизни

– Ты комментировал финал чемпионата мира, но не для России, а для Казахстана. У тебя есть цель прокомментировать для России?

– У меня есть финал чемпионата мира – я для себя это так объясняю. Но, конечно, я хотел бы прокомментировать для своей страны. Надеюсь, это произойдет. Я не потерял мотивации комментировать большие турниры, обожаю матчи сборных. Надеюсь, я поработаю и на следующем чемпионате мира.

– Какие у тебя еще глобальные цели?

– Я не уверен, что можно говорить о целях. Конечной цели как таковой нет. Я очень не хочу потерять мотивацию. Когда я вижу, что супертоповые комментаторы, которые могли бы еще не один десяток лет работать на высоком уровне, постоянно выигрывать конкуренцию у коллег и быть в прайме с большими деньгами, отказываются от этого сознательно… В этом тоже есть трагедия. Когда ты обожаешь то, что делаешь, а потом как будто по щелчку теряешь интерес.

Это феномен, который надо изучить. Я хотел бы понять механику, потому что очень этого боюсь. Наверное, главная цель в том, чтобы быть интересным для самого себя даже во время тяжелых испытаний. Оставлять за собой ощущение того, что ты живешь. Очень важно жить. Я очень люблю жизнь во всех проявлениях. Люблю изучать ее. Мне очень нравятся люди, очень нравится узнавать, как они устроены.

Я вдруг понял, что однажды мы увидим, выражаясь телевизионным языком, только черное поле. И все, что было до этого, все наши переживания и страхи станут не важны. Зато до этого черного поля мы можем много чего успеть. И с этим ощущением я живу уже довольно долго. Надеюсь, черное поле не появится до того, как я умру.

– А когда ты смотришь на Уткина, у тебя не возникает таких же мыслей? Стогниенко все же работает, а Уткин совсем не комментирует.

– Ну и что. Зато Вася нашел для себя новую мотивацию. Я вижу, как работает Simple Sport (медийное агентство Уткина – Sports.ru), где не собрано ни одного случайного человека. Все хорошо друг другу подходят, это огромная менеджерская удача. Оно не приносит миллиарды, но в любой период финансово стабильно. Это значит, что там все на своем месте, с этими людьми приятно иметь дело. И я думаю, что Вася, который когда-то строил 8-16 из тех же принципов, придумал что-то еще, что тоже… Может, это немного жестоко прозвучит, надеюсь, Вася на меня не обидится. Но я думаю, что в Васе очень много любви, которая, к сожалению, не была выражена в собственных детях. И ее получают те, кого он выбирает.

У него этой любви правда ооочень много. Несмотря на то, что она порой противоречива и принимает странные формы. Потому что любовь Васи граничит с задачей вытащить тебя из пузыря, испытать. Он заботился о нас, когда мы были мелкими, ему важно понимать, что мы у него есть. Поэтому он очень ревностно относился, когда мы собирались куда-то уйти.

Помню, как лет десять назад Вася собеседовал новых корреспондентов. Он собрал в кафешке на первом этаже Останкино человек 11, которые до этого прислали ему на почту эссе. Они сидят в кругу, и Вася такой: «Как тебя зовут?» Предположим, Дима. Вася продолжает: «Дима, любишь театр?» – «Да, люблю». А теперь представь картину: перед тобой Уткин, ты вжался в кресло, готов отвечать что угодно, лишь бы произвести впечатление. Вася говорит: «На какой спектакль в последний раз ходил?» Парень запнулся и не смог ответить. Тогда Вася сказал: «Все понятно, ######## [обманщик]. Нам не подходит». И все. На первой секунде человек исключен.

Васе не нравилось, как, например, ведут себя Пашка Занозин и Дима Шнякин, он с ними воевал, испытывал. Это были реально страшные мучения, доходило прямо до воя. Но он же их не увольнял, не выкидывал. Когда Васю спросили про комментарий Саши Шмурнова, он сказал: «По мне, так фуфло фуфлом, но людям нравится».

И в этом вся его философия: мне-то нравиться необязательно, но вы разберитесь с собой, чтобы нравиться людям. И сейчас Вася строит новую команду. И вот его мотивация трудиться и жить, я полагаю.

– Что должно случиться через пять лет, чтобы ты сказал: «Я собой доволен»?

– А я и сейчас доволен собой.

– Чтобы ты остался доволен собой.

– Думаю, надо продолжать жить так, как я живу сейчас. Лет пять назад я поймал комфортное ощущение себя и хотел бы его сохранить. Мне перестали быть страшны… Меня больше почти ничего не трогает. У меня есть татуировка из фильма «Король вечеринок», где герой Райана Рейнольдса говорит, что нельзя каждую проблему рассматривать как вопрос жизни и смерти, иначе придется слишком часто умирать. Эта фраза мне очень нравится.

Тетя Мара, моя тетя, когда я переживал из-за какой-нибудь фигни, говорила мне: «Рома, переживать можно только из-за двух вещей. Когда кто-то умер. И когда в доме смертельно больной человек. Из всего остального есть выход». Я успокоился и понял, что страшнее настоящей беды нет ничего. На все остальное можно даже не обратить внимание – это только твое право.

Лучше надо мной будут смеяться и говорить, что надо быть серьезнее, потому что стал старше. Но как поется в песне «Пора смириться» группы «Гудтаймс»: «Как в моем возрасте мне выглядеть и говорить мне что, ##### [трогать] вас не должно».

Оставаться таким, как сейчас, мне совсем не страшно.

Подписывайтесь на телеграм-канал Вадима Кораблева

Картавый Ник изменил жизнь и себя, чтобы стать тренером в Европе – большое интервью об этом пути

Инженер из России учил футболу детей в Бангладеш – самой необычной стране мира. Как через нищету и хаос толпы найти доброту и мудрость

Фото: Gettyimages.ru/Minh Hoang, Robert Hradil; РИА Новости/Павел Бедняков, Виталий Тимкив, Алексей Филиппов; instagram.com/nagutcheff

logoпремьер-лига Россия
logoРоман Нагучев
logoЛига чемпионов УЕФА
logoбундеслига Германия
logoСборная России по футболу
logoМатч ТВ
logoВасилий Уткин
logoКонстантин Генич
logoАндрей Аршавин
logoСергей Галицкий