Дэвид Пис. «Проклятый Юнайтед»: День тридцатый
Источники/Благодарности/Об авторе
***
Ты провел всю ночь выпивая; от дома к дому, от паба к пабу, от клуба к клубу; собирая свою поддержку и собирая свои войска, твое сердце уже переполнено сожалением, но в голове все еще светло от несправедливости и ярости, несправедливости и ярости, несправедливости и ярости…
Сначала ты встретился с Филиппом Уайтхедом, твоим другом и местным депутатом —
— Не давай совету директоров шанса свергнуть тебя, — сказал он тебе. — Потому что именно этого они и хотят, этого они и ждут. Увольняйтесь только в том случае, если ты по-настоящему не хочешь тут работать и уверен, что жертва того стоит...
Несправедливость и ярость. Несправедливость и ярость...
Затем ты снова умотал на своей клубной машине, чтобы встретиться с сэром Робертсоном-Кингом, президентом «Дерби», в его местном пабе в Борроуэ —
— Ты уверен в том, что делаешь? — он спросил тебя.
— Нет, я не уверен, — сказал ты ему. — Но я не могу продолжать работать в такой атмосфере. И вот, если вы присядете на стул...
— Тогда давай посмотрим, как все пройдет на завтрашнем заседании правления.
Несправедливость и ярость. И сожаление...
Теперь ночь — это тот самый день, завтра — сегодня, и утром здесь состоится заседание совета директоров, твои дети смотрят на тебя с беспокойством в широко раскрытых глазах, с беспокойством на их открытых ртах из-за того, что они видели, что они слышали —
То, что они чувствуют, но не понимают.
* * *
Я поздно встаю с постели, поздно умываюсь, поздно одеваюсь, поздно спускаюсь по лестнице и поздно выхожу из дому. Джимми заезжает за мной этим утром, Джимми уже припарковался и ждет снаружи, Джимми держит руку на клаксоне, и первое, что он говорит, когда я открываю дверь: «Вы слышали о Билле Нике, босс?»
— Что насчет него?
— Он подал в отставку.
— Что?
— Вы не знали?
— Нет.
— Это во всех газетах, по всем радиостанциям.
— Почему?
— Плохие результаты и современные игроки, вот что они говорят.
— А как насчет современных председателей и современных директоров?
— О них вообще не упоминалось, — смеется Джимми. — Но, серьезно, я думаю, что это из-за «Роттердама». Я не думаю, что он когда-нибудь преодолеет это. Он сказал Дейву Маккею, что ему физически плохо, так он был напуган. Вы знаете, что его собственная дочь была там, на стадионе, когда все фанаты Шпор бунтовали. Дейв был там и все такое, и он говорит, что никогда не слышал ничего более печального, чем звучание Билла Ника, который через громкоговорители призывал их прекратить драку.
— Насчет этого я не знаю, — говорю я Джимми. — Но вот что я знаю...
— Что же это, босс?
— Никогда не уходи в отставку, — говорю я ему. — Никогда, никогда не уходи в отставку.
Затем мы подбираем Джонсов. Четверо здоровяков в одной маленькой машине —
Ни разговоров. Ни болтовни. Ни стеба. Ни шуток. Ни радио. Ничего —
Только четверо мужчин на пути в Лидс. На пути на работу.
* * *
У тебя есть предварительные обязательства, до заседания правления, обязательства, которые ты намерен выполнить; поэтому ты едешь за километры и километры из Дерби, чтобы открыть новый магазин для старого друга, затем ты едешь за километры и километры обратно в город, чтобы навестить пожилых пациентов в больнице —
И в магазине, и в больнице, покупатели и пациенты, персонал и врачи — все они пожимают тебе руку и говорят: «Не уходи, Брайан. Пожалуйста, не надо».
И ты пожимаешь им руки, киваешь головой и благодаришь их за их рукопожатия и за их слова, и говоришь им: «Я не хочу уходить».
Затем ты едешь на «Бейсбол Граунд» и паркуешь свой клубный автомобиль «Дерби Каунти» на месте, отведенном для менеджера клуба «Дерби Каунти», и проходишь через прессу и телевидение, ручки и микрофоны, камеры и свет, мимо группы работников ночной смены с завода «Роллс-Ройс», которые похлопывают тебя по спине и умоляют тебя: «Пожалуйста, не уходи, Брайан, черт возьми. Пожалуйста, не уходи, черт возьми».
И ты похлопываешь их за руки, киваешь головой и благодаришь их за похлопывания и за их мольбы, и говоришь им: «Я не хочу уходить».
Затем ты исчезаешь внутри «Бейсбол Граунд», ты исчезаешь.
* * *
Под дождем и на солнце, под черно-синим, фиолетовым и желтым небом Йоркшира, сегодня все должно быть как обычно, тренировка как обычно для всех. Руководитель клуба опубликовал заявление от имени «Лидс Юнайтед»:
«Билли будет тренироваться с остальными своими товарищами по команде, что он и делал в течение последних двух недель, когда он также был дисквалифицирован».
Но пресса и телевидение все еще хотят большего, ручки и микрофоны, камеры и свет, все еще ждут меня, когда мы въезжаем на парковку на «Элланд Роуд», когда я захлопываю дверцу машины Джимми, когда я привожу в порядок свои манжеты и говорю им всем:
«Я ни слова не скажу о решении ФА. Ни слова».
* * *
Вверх по лестнице. Через двери. Огибая углы. Дальше по коридорам Пит уже здесь; курящий сигареты и грызущий ногти в прихожей —
— Где ты был? — спрашивает он. — Я думал, ты не появишься.
— У меня были дела, — говоришь ты ему. — А теперь давай-ка войдем туда.
— Мы должны подождать здесь.
— Для чего?
— Чтобы они рассмотрели наши отставки.
— Если им есть что сказать, они, черт возьми, могут сказать это мне прямо в лицо, — говоришь ты ему и направляешься к дверям зала заседаний —
— Пожалуйста, не надо, — Пит говорит, Пит умоляет. — Это только ухудшит ситуацию.
И вот, ты отворачиваешься от дверей, садишься рядом с ним и закуриваешь свою сигарету, уставившись на часы на стене и растение в горшке у дверей; и ты знаешь, что совершил большую ошибку, сидел здесь, курил свою сигарету, ожидая своей очереди, вспоминая все чертовы вещи, которые, как ты знаешь, ты должен был сказать, все чертовы вещи, которые, как ты знаешь, ты должен был сделать, все эти чертовы, долбанные вещи, которые ты забыл —
Затем двери открываются, и Лонгсон кричит: «Ладно, вы двое, проходите!»
Но прежде чем ты пройдешь даже половину комнаты, прежде чем ты даже сядешь, ты уже говоришь им: «Примите наши отставки».
— А теперь обожди, Брайан, — говорит сэр Робертсон-Кинг. — Мы бы хотели, чтобы вы передумали.
Но Лонгсон тоже быстро, быстро говорит: «Он подал в отставку, и он хочет, чтобы мы приняли его отставку, поэтому я предлагаю принять ее и покончить с этим, черт подери!»
— А теперь просто послушайте меня, — говоришь ты ему, говоришь им всем. — Мы подали в отставку только из-за него, из-за него и его узколобых взглядов. Все, что я когда-либо делал, было на благо «Дерби Каунти», все! И это включает в себя телевидение и газеты, телевидение и газеты, которые помогли поместить «Дерби Каунти» на чертову карту, которые поместили вас всех на гребаную карту. И поэтому он не будет указывать мне — ни он, ни ФА, ни Лига, ни кто–либо другой — что я могу или не могу написать и что я могу или не могу говорить. Но если этот совет отзовет свой дурацкий ультиматум и прогонит этого ублюдка с глаз долой и просто позволит нам продолжить нашу работу по победе в лиге, а затем и в Кубке чемпионов, выиграть все в футболе и создать футбольную династию здесь, в «Дерби Каунти», тогда мы отзовем наши отставки.
Совет директоров кивает головами. Совет директоров бормочет. Совет директоров ставит это на голосование. Совет директоров просит вас с Питером снова подождать снаружи —
Снаружи, с часами на стене. С растением в горшке у дверей. С дверьми, которые быстро открываются снова, чтобы они могли позвать вас обратно:
— Ваши отставки были неохотно приняты, — улыбается Джек Киркланд —
Только сэр Робертсон-Кинг и Майк Килинг проголосовали против принятия вашей отставки. Теперь Майк Килинг уходит в отставку вместе с вашим собственным руководителем.
— Даже не думайте об урегулировании, — говорит тебе Лонгсон. — Вы ни шиша не получите!
Ты стоишь в центре комнаты, голый и избитый, рядом с тобой Питер.
— Оставь ключи от машины на столе и убирайся сейчас же, — рявкает Лонгсон.
В центре комнаты, голый и избитый перед советом директоров, их глаза опущены на стол, пальцы у рта, они шаркают ногами и хотят уйти —
— Ни у кого из вас не хватит смелости остановить это? — спрашиваешь ты их. — Ни у одного из вас?
Но их глаза остаются опущенными на стол, а пальцы прижаты ко рту —
— Трусы! — рявкаешь ты на них всех и поворачиваешься к дверям, дверям и выходу, выходу и прихожей; через прихожую и по коридору, по коридору и в представительский зал ты идешь —
— Я хочу, чтобы вы убрались со стадиона, — кричит Лонгсон. — Вы оба, сейчас же!
В жар света, в пристальный взгляд камер и … Мотор!
Обнаженные кинжалы, пистолеты наготове, ты стоишь в одном конце зала, а Лонгсон стоит в другом; Лонгсон рассказывает прессе и телевидению, ручкам и микрофонам, камерам и свету, рассказывая им всем, как ваши отставки были приняты, приняты, но «с определенной долей грусти».
— Меня немного удивляет, — отвечаешь ты в ответ, — что люди, те самые люди, которые хотят помешать мне сложить два слова вместе, сами не могут их сложить.
Но Лонгсон продолжает моргать на свет, продолжает заикаться в камеры, моргать и заикаться снова и снова о принятии и печали.
— Мне очень неловко за председателя, - говоришь ты тем же камерам и свету, не моргая и не заикаясь. — И глубоко стыдно за «Дерби Каунти».
Наконец, Джек Киркланд утаскивает председателя подальше от яркого света и пристальных взглядов камер, тащит его обратно на заседание правления, и, в то время как он уходит, в то время как Лонгсон идет обратно в зал заседаний, Лонгсон поворачивается, смотрит тебе в глаза и плюет на свою руку, он снова плюет на свою руку и подмигивает —
— Ладно, Брайан, поживем-увидим, не так ли?
И ты, ты прокладываешь себе путь через прессу и телевидение, ручки и микрофоны, камеры и свет, ты прокладываешь себе путь обратно по этому коридору к залу заседаний, и эти двери закрываются у тебя перед носом, захлопываются у тебя перед носом —
Перед носом, перед носом, после всех чертовых вещей, которые ты, сука, сделал для них, они закрывают эти двери у тебя перед носом, захлопывают их у тебя перед носом, и ты берешь кувшин с водой со стола и собираешься выплеснуть его через эти чертовы двери, выплеснуть его всем им в гребаные лица, когда Питер берет тебя за руку, Питер берет тебя за руку и опускает кувшин обратно на стол и говорит: «Оставь это, Брайан. Оставь».
* * *
Плохой мальчик британского футбола не стучит. Плохой мальчик британского футбола просто открывает дверь кабинета и говорит: «Вы хотели меня видеть?»
— Да, — говорю я ему. — Присаживайся, Уильям. Возьми сигарету и выпивку тоже, если хочешь.
Бремнер садится. Бремнер берет сигарету. Бремнер берет выпивку.
— Ты пропустишь матч против «Ман Сити» матч в субботу, — говорю я ему. — Затем игру с «Лутоном» в следующую субботу, матч Кубка лиги против «Хаддерсфилда», затем матчи лиги против «Бернли», «Шеффилд Юнайтед», «Тоттенхэма» и «Эвертона», а также первый раунд Кубка чемпионов. Это означает, что твоим первым по возвращении матчем за нас будет ответный матч Кубка чемпионов в Цюрихе.
— Я читал расписание, — говорит Бремнер. — Я знаю, что я пропущу.
— Это еще восемь игр, — говорю я ему. — К тем трем, которые ты уже пропустил. В общей сложности одиннадцать чертовых матчей.
Он берет еще одну из моих сигарет. Он наливает еще один стакан моего виски.
— Я уже говорил тебе раньше, — говорю я ему снова, — если бы мне пришлось выбирать любого члена первой команды здесь, в «Лидсе», который пропускал бы игры из–за дисквалификации, последнее имя в этом списке — и даже тогда, намного позади любого другого имени в этом списке — было бы твоим. Кларки, Джайлс, Питер Лоример, Норман Хантер — кто угодно, только не ты. Во всем этом гребаном клубе нет другого гребаного игрока, по которого нам не хватало бы больше, чем тебя.
Бремнер тушит сигарету. Бремнер приканчивает напиток. «Это все?»
— Сядь, — говорю я ему. — Сядь и послушай, понял?
Бремнер снова садится. Бремнер таращится через мой стол.
— Как я уже говорил тебе раньше, — снова говорю я ему, — я не хочу терять тебя на поле, но, если я все ж должен потерять тебя на поле, я не хочу терять тебя вне поля. Теперь я не собираюсь просить тебя поехать с нами на выездные игры, если только ты этого не захочешь, но я попрошу тебя подумать о том, чтобы приходить на домашние игры Центральной лиги, понаблюдать за резервистами для меня, дать мне дополнительную пару глаз.
Бремнер молчит. Бремнер просто таращится через мой стол.
— Итак, вместо того, чтобы ехать с нами на «Мэйн Роуд» в ближайшую субботу, — продолжаю я, — ты посидел бы здесь и посмотрел бы, как резервисты играют против «Болтона». Во всяком случае, для тебя это будет хороший опыт, особенно если, как я слышал, ты подумываешь о том, чтобы заняться тренерством.
Бремнер молчит. Бремнер просто таращится —
В мои глаза. В тишину.
Затем дверь снова открывается. Без стука. А это Джон Джайлс, стоящий в дверях —
— Тысяча извинений, — смеется он. — Я не помешал, а?
Бремнер встает. Бремнер спрашивает: «Теперь я могу идти, сэр?»
* * *
Вы с Питером пробираетесь к своей клубной машине на месте, отведенном для менеджера клуба, а затем вы проезжаете через прессу и телевидение, через ручки и микрофоны, камеры и свет, мимо группы работников ночной смены с завода «Роллс-Ройс», которые стучат по крыше твоего серого Мерседеса и умоляют, умоляют и умоляют тебя —
— Пожалуйста, не уходи, черт возьми, Брайан. Пожалуйста, не уходи, черт возьми.
Но вы с Питером уезжаете с «Бейсбол Граунд», едете в гараж, чтобы поменять шины на твоей клубной машине и заправить бак твоей клубной машины за счет клуба, а затем вы с Питером едете к дому Питера —
К тишине в его гостиной. К тишине и чашке чая —
— Что ты теперь будешь делать? — спрашиваешь ты его.
— Я думаю, что сяду на чертов самолет до Майорки, — говорит он. — Что насчет тебя?
— Да хрен его знает, — говоришь ты ему —
Сегодня вторник, 16 октября 1973 года, и ты остался без работы.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал — переводы книг о футболе, статей и порой просто новости.
