Джейми Реднапп «Я, семья и становление футболиста» 13. Бутрум
***
Подписание контракта через пару дней, что-то, что навсегда изменит мою жизнь — носит странно неформальный характер. Кенни нарядный, в бежевом двубортном костюме с красным галстуком, но изначально-то сам я одет в черную толстовку Adidas с белым логотипом трилистника спереди, потому что «Ливерпуль» — клуб Adidas. В моем чемодане есть кое-что особенное, что я привез по этому случаю, двубортный бордовый пиджак, который висит на мне так, словно он на два размера больше, чем нужно, но заставляет меня чувствовать себя достаточно взрослым, чтобы здесь находиться. Я купил его в магазине на набережной Шемрок в Саутгемптоне под названием Sakks Menswear, и это значительная покупка. Определенно самый дорогой предмет одежды, который я когда-либо покупал, и, возможно, неверно оцененный. В магазине все вещи только Armani и Boss. На самом деле он не рассчитан на 17-леток. Но сейчас не обычные времена, и поэтому я ловлю себя на том, что обсуждаю с продавцом-консультантом вопрос о том, что мне больше подходит — ассортимент Giorgio Armani или Emporio Armani.
Оказывается, что Giorgio. Оказывается, мне также нужна рубашка с длинными тонкими воротничками, галстук с ромбовидным рисунком, который стоит дороже, чем я думал раньше, что столько может стоить галстук, и пара темно-серых брюк. К счастью, все это можно приобрести в ассортименте Giorgio Armani. Они все продолжают фотографироваться с Кенни перед трибуной «Коп», где мы стоим, засунув руки в карманы брюк, как непослушные школьники в автобусе по дороге домой, но толстовка снова на мне, когда меня просят встать перед скамейкой запасных справа от туннеля, той, на которой большими белыми буквами на красном дереве написано «ДОМАШНЯЯ». Я не могу перестать улыбаться, а Кенни сияет, как будто он только что забил очередной гол, и единственное, что выглядит отдаленно несчастным — это грустное растение в горшке в углу его кабинета.
Кенни проводит для меня полную экскурсию без фотографов — комната трофеев, комната отдыха игроков, Бутрум. Он ждет, пока мы не окажемся в той знаменитой маленькой комнате под трибунами, прежде чем сделать следующее откровение.
Сначала он качает головой. Затем морщится. Папа хорошо разбирается в людях. Он чувствует эту перемену в настроении.
— Кенни, что случилось?
Кенни снова качает головой.
— Ах, у нас просто кошмар. Джон Барнс.
Нет, не Джон Барнс. Кто угодно, но не Джон Барнс.
— Да. Плохие новости. Он был в тюрьме.
Теперь папа выглядит шокированным.
— Ты шутишь надо мной, Кенни.
— Нет. Он арестован за вождение в нетрезвом виде. Ему пришлось сдавать анализ мочи, всякие там анализы.
— Черт возьми, Кенни. У него неприятности?
— Да, определенно. Мы отправили туда адвоката. Он позаботится об этом. На данный момент он забрал Барнси и отправил его домой. Домой вместе с пальто, ключами от машины и маленькой бутылочкой мочи.
Фух, это уже лучше.
— Да, но они все еще обвиняют его.
Папа хмурится.
— В чем, Кенни?
Внезапная усмешка, блеск в глазах.
— В том, что вас разыгрывают, парни!
Таков Кенни. Серьезный, но только на вид. Понимая, как может нервничать 17-летний подросток в Бутрум, развеивая эти опасения с помощью небылицы.
Деньги, кстати, снова произвели какое-то странное экспоненциальное умножение. Меня продают за начальные £350 тыс., и почти столько же будет сверху, если я определенное количество раз появлюсь на поле. Я сыграл в общей сложности 13 матчей в чемпионате за «Борнмут», более половины со скамейки запасных: три матча Кубка Англии, три матча Кубка Лиги и два в Кубке Лейланда (прим.перев.: кубок команд 3 и 4 дивизиона Англии). И вот я здесь, самый дорогой 17-летний игрок в истории британского футбола.
Мне платят базовую зарплату в размере £650 в неделю, но основная часть не имеет для меня никакого значения. Я чувствую себя триллионером. У меня нет агента, и мы даже не вели переговоров, потому что тут не о чем разговаривать. Папа всегда говорил мне на протяжении многих лет, что если ты будешь усердно работать, деньги придут, что все дело в том, чтобы сделать правильный шаг, а не в погоне за процентными пунктами.
Кенни знакомит меня с человеком с необычным именем Робин Мани. Он представитель Adidas.
«Робин, это Джейми. Мы его только что подписали. Дай ему то, что нужно, хорошо?»
Похоже то, что мне нужно — это коробка за коробкой бесплатных вещей. Спортивные костюмы. Толстовки. Кроссовки, кроссовки и еще раз кроссовки. Больше не нужно получать две бесплатные пары паршивых бутс и относить их обратно в местный спортивный магазин, чтобы обменять их на одну приличную пару. Внезапно, из-за количества бутс я буквально не могу пошевелиться. Моя спальня будет выглядеть как витрина в том же спортивном магазине.
Я даю интервью. Папа дает интервью, он немного больше привык к ним, чем я. Это самая зарезервированная часть дня.
«У Джейми есть способности и характер, чтобы здесь преуспеть. Он присоединяется к великому клубу с отличным тренером в лице Кенни Далглиша. Я рад, что домыслы и слухи закончились и что Джейми может вернуться к игре в футбол. В последнее время он находился под большим давлением, но он очень хорошо прошел через это, как я и предполагал. Кенни ожидает от него великих свершений, и я уверен, что Джейми его не подведет».
Это одна из самых чопорных и правильных речей, которую, как я помню, произнес мой отец. Это день, когда все, что я делаю, это несколько раз воспроизвожу свою роспись на листе бумаги, и выхожу на поле «Энфилда» с мячом Adidas Tango, и стою рядом с Кенни, и улыбаюсь для нескольких фотографий, и говорю пару клише о том, как я взволнован — день, когда я не бегаю, или тренируюсь, или вообще пинаю мячик — но он оказывается самым утомительным, что я могу вспомнить за долгие месяцы. Когда Кенни приглашает нас на семейный ужин в Саутпорт в тот вечер, чтобы отпраздновать, я хочу поговорить обо всем этом, но я так измотан, что задремываю над своей закуской и засыпаю во время основного блюда. Эмоции от всего этого меня доконали.
Пятница, мой первый день полноценной тренировки. Я знаю, как работают раздевалки, поэтому знаю, что большие мальчики не будут относиться ко мне как-то особенно. Я также знаю, что то, что над тобой будут подтрунивать — это хорошо. Это твое принятие. Вот когда все тебя игнорируют — то у тебя проблемы. Приятели — издеваются. Чужаки — им дела нет.
На «Энфилд», вверх по лестнице автобуса первой команды. Я иду по проходу и смотрю на лица, которые смотрят на меня в ответ: Стив Макмэхон, Алан Хансен, Брюс Гроббелаар. Ронни Уилан, Гари Аблетт, Гленн Хюсен. Рядом с каждым из них есть свободные места, но когда я подхожу, чтобы сесть, все они говорят одно и то же: сюда нельзя, парень, тут занято.
Один за другим, по всему проходу в конец. Уничтожающий взгляд от Макмэхона. Неприязненный от Хансена. Уилан смотрит на меня так, словно он наступил на меня подошвой его ботинка.
У меня в животе такое кислое тошнотворное чувство. Я пробую другое место. Не сюда, малыш. Держу голову опущенной, переходя к следующему. На нем лежит сумка для обуви. Я даже не утруждаю себя расспросами.
Что же делать? Я знаю, что ничего не могу сказать. Не могу жаловаться. Я видел футболистов и знаю, когда нужно говорить, а когда нет. Но я не могу выйти из автобуса, иначе никогда не сяду обратно, и я не могу начать плакать, даже если какая-то часть меня этого хочет.
Джон Барнс наблюдал за происходящим. На его лице играет улыбка. У всех на лицах улыбка, когда я не смотрю на них. И именно Джон встает в нескольких рядах позади, указывает на сиденье рядом с собой и говорит: «Эй, Джейми, не парься из-за них. Давай сюда».
Я подхожу. Сажусь. Я смотрю в пол, потому что кислое чувство все еще стоит у меня в горле. Джон смотрит на меня.
— Я помню тебя. Ты хороший игрок.
Я снова начинаю дышать. Все будет хорошо.
Джон смотрит на мои волосы, спадающие на глаза.
— Тебе нравятся девушки?
Я знаю футбол. Я знаю, что все это часть испытания. Но я действительно не знаю, что на это ответить.
— Да, конечно, да.
Я говорю себе, что Хансен и Уилан сделали с ним то же самое, когда он перешел из «Уотфорда» три с половиной года назад, что Макмэхон получил то же самое, когда был первым игроком, подписанным Кенни в 1985 году. Может быть, то же самое ждало самого Кенни, когда тот приехал из «Селтика». Поэтому я сижу там и обсуждаю с Барнсом футбольные общие вопросы, не выдвигая никаких мнений, не говоря слишком много, кивая, когда он что-нибудь говорит. Мне все еще странно, что человек, который был плакатом на стене моей спальни, теперь является живым, дышащим соседством, сидящим локоть к локтю со мной. Я не могу сказать ему об этом, потому что знаю, какова будет реакция со всех сторон, и потому что знаю, что, перейдя в первую команду «Борнмута», ты должен вести себя так, как будто ты там и должен быть, даже если это не так. Примерно через 20 минут мы будем играть в футбол. Когда мы будем играть, со мной все будет в порядке.
В Мелвуде морозное утро. На лужах на автостоянке есть лед, а на травяных полях и крыше клуба белоснежными слоями лежит иней. Мы уже в нашей форме, черная толстовка Adidas с моей фамилией, красные шорты с моим номером, черные гетры, и мы на «Уэмбли», ужасном шлаковом поле, на котором никто реально не хочет играть.
Все оно тоже покрыто льдом, его блестящие брызги покрывают бледно-коричневую поверхность, и поэтому садовник вырезал прямоугольник для нас, чтобы мы потренировались. Здесь тесно и ухабисто, и к тому же многолюдно, и каждый раз, когда ты поднимаешь глаза, то оказываешься лицом к лицу с очередным ходячим парнем с плаката журнала «Бей!». Действующие чемпионы Футбольной лиги расхаживают, потягиваются, шутят и ругаются по поводу того, насколько твердым и неровным кажется поле под твоими бутсами.
Мы разделились на две команды. Макмэхон играет против меня, возможно, самый жесткий человек в Первом дивизионе после Винни Джонса, достаточно жесткий, чтобы спорить по этому поводу с самим Винни, определенно превосходный игрок во всех отношениях. Мяч летит к моим ногам, краем глаза я вижу как Макмэхон с грохотом приближается ко мне, я двигаю телом, чтобы совершить хороший пасик во фланг... и чувствую, как земля уходит из-под меня, и вижу холодное голубое небо наверху, и приземляюсь плашмя на свой зад.
Реакция мгновенна.
«Сильно?» «Насколько, черт возьми, сильно?»
Они смеются. Я тоже смеюсь, хотя внутри погибаю. «Оторви свою задницу от земли, Харри!» — кричит Ронни Моран. Хорошее начало, Джейми. Хорошая работа над первыми впечатлениями.
На первой тренировке каждой недели я узнаю, что конусы по краю поля расположены настолько широко, насколько это возможно. Там почти слишком много места. Как будто они хотят, чтобы все бегали больше, чем это строго необходимо, сжигали выпивку после выходных. Во вторник конусы немного ближе; к четвергу еще на шаг ближе. У тебя нет ни времени, ни пространства вообще.
Сегодня — пятница. Мяч попадает мне в ноги. Я осматриваюсь. Может быть, у меня есть секунда. И как раз в тот момент, когда я об этом думаю, нога Иана Раша появляется из ниоткуда и забирает мяч, а я остаюсь стоять там, как идиот. Это похоже на один из документальных фильмов Дэвида Аттенборо, когда тигр подкрадывается к сонной козе и просто пережевывает ее. «Что, черт возьми, здесь произошло?»
Ладно. В третьем дивизионе такого не бывает. Вот насколько хорош здесь уровень. Мне придется быть храбрым. Я должен действовать быстрее, иначе не смогу справиться с этим.
Кенни уже бывал в этом положении. Когда ему было 16 лет, он подписал свой первый профессиональный контракт с Джоком Стейном в «Селтике». Может быть, он сможет вспомнить, каково это было. Но он знает, что мне нужно хорошенько выспаться, потому что там, на «Энфилде», он говорит мне, что я останусь у него на ночь, и он везет меня поесть в Саутпорт, так что мне не нужно ни о чем беспокоиться. Мне-то отлично, но не так повезло его дочери Келли, которую вышвырнули из ее же спальни, чтобы найти место для гостя.
Ты просыпаешься у Кенни Далглиша, проведя большую часть ночей в прошлом году у своих родителей или на свободной односпальной кровати в отеле «Хайлин» в Борнмуте, и тебе требуется несколько минут, чтобы вспомнить, где ты находишься, особенно когда спальня принадлежит 15-летней девочке. Ты спускаешься на завтрак, а там четверо детей сидят за столом, и Марина готовит чай с тостами. У «Ливерпуля» домашняя игра против «Уимблдона», и мы немного поговорим ней, о том, что делать с Джоном Фашану впереди, о том, что Терри Гибсон рядом с ним, возможно, так же опасен, но немного более недооценен.
Мы продолжаем говорить о футболе в машине. Кенни едет по извилистым проселочным дорогам в город, через Даунхолланд-Кросс и Лидиат, болтая о том, как хорош Газза в Шпорах, почему Алан Смит так хорошо подходит под стиль «Арсенала», что Джо Ройл делает в «Олдхэме». Мы паркуемся у «Энфилда», садимся в автобус до отеля «Холидэй Инн», чтобы пораньше пообедать с игроками, возвращаемся на стадион примерно в 13:30.
Я впервые оказываюсь в домашней раздевалке этого стадиона. Я просто хочу посидеть где-нибудь в сторонке. Вполне достаточно того, что я дышу тем же воздухом, что и такие легенды, как Барнс, Раш и Макмэхон. Кенни зачитывает состав на матч и переходит к двум игрокам замены, но я вообще не обращаю внимания, уткнувшись носом в программку, стараясь не пялиться на игроков. Барнс — звезда обложки на этой неделе, пускает мяч головой мимо Кита Керла в октябрьском матче на «Плоф Лейн».
А потом я встаю, и вдруг люди жмут мне руку, включая Джона Барнса. Все эти «Поздравляю, Джейми» и «Отлично, парень!», и на моем лице должно быть замешательство, потому что кто-то говорит: «Ты на скамейке запасных, приятель», и я подхожу к тому месту, где на стене прикреплен состав команды, и, конечно же, мое имя там, написано синей шариковой ручкой от руки на печатном листе: 14. Джейми Реднапп.
Кенни не сказал ни слова, чтобы предупредить меня. Что вполне логично. Я бы не смог съесть ни кусочка той пенне аль'арраббиаты в Саутпорте прошлым вечером или даже сомкнуть глаза в покинутой Келли постели. Я бы не произнес ни слова за завтраком или вообще ничего не сказал в машине по дороге на стадион. Нет времени думать о прыжке за две недели с «Мосс Роуз» в Макклсфилде и 2 тысячах зрителей — на «Энфилд» перед 35 тысячью зрителей; нет времени беспокоиться о том, чтобы мои бутсы были идеальными или чтобы все было выложено так, как мне нравится в моей сумке и на моем крючке. Я впервые надеваю красную форму Adidas, и игра начинается через час. Выбегаю на разминку, чувствую теплое покалывание по спине, когда составы зачитываются по телевизору, и я слышу свое имя и слышу следующие за этим удивленные приветствия.
Затем начинается игра, и это просто футбол. Быстрее и искуснее, чем во втором и третьем дивизионах, но все равно футбол, с теми же углами, теми же небольшими промежутками для пасов, теми же поворотами и верчениями с мячом. Я на скамейке запасных, но я участвую в матче, обдумывая, как бы мне найти свободное место, как бы я использовал свои руки, чтобы удержать Деци Крушиньски, который не выглядит настолько физически внушительным для члена «Сумасшедшей банды», куда хотeл бы получить мяч Раш — позади Джона Скейлса или Кита Керла.
Барнс освещает это место. Стив Стонтон принимает пас от Стиви Никола и делает красивый длинный заброс за четверку защитников, а Барнс контролирует мяч правой ногой, поднимает его бедром, а затем обрушивает самый невероятных залп через Ханса Сегерса и аккурат в верхний угол ворот. В перерыве я выхожу на поле, и никакого напряжения нет. Я просто хочу выйти на поле. Именно там я и хочу быть.
Замен нет. Уоррен Бартон наносит прекрасный удар со штрафного правой ногой с левого угла штрафной, и когда Кенни смотрит на скамейку запасных, то выходит Розенталь, которого он выпускает вместо Яна Мельбю, чтобы попытаться выиграть матч. Я искренне разочарован, не потому, что думаю, что более опасен, чем полноценный игрок сборной, чьи голы помогли «Ливерпулю» выиграть титул менее года назад, а из-за Макманамана и того, что он сделал со стадионом в матче против «Блэкберна», и из-за Дино и Дейва и моего брата Марка в Борнмуте, из-за невозможности позвонить в «Хайлин» позже и сказать: «Ребята, вы это видели?»
Я довольствуюсь попаданием в состав, вывешенный на стенке, с его аккуратным почерком и формальным языком. Логотип Футбольной лиги вверху, черно-белый мяч со вставшим на дыбы львом наверху. «Для передачи соперникам» черными чернилами, дата, имя судьи, как к нему могли обращаться в викторианскую эпоху, мистер Х.У. Кинг. Наша команда записана, начиная с номера 2 до 11, напротив Гроббелаара надпись «Вратарь», а не номер 1. И потом, что кажется ненужным, когда ты в «Ливерпуле» и играешь дома: «Мы играем в следующих цветах. Футболки: КРАСНЫЕ. Шорты: Красные. Гетры: Красные».
Эта бумажка помещена в мой альбом для вырезок, аккуратно наклеена на толстую серую страницу. Свидетельство о рождении моей карьеры в «Ливерпуле», официальная документация, которая говорит, что я здесь, что я здесь свой.
•
Фрэнк Лэмпард: Когда тебе 12, «Ливерпуль» кажется за миллион километров отсюда. Не просто из-за того, что мы были на другом конце страны, а потому, что все мы выросли на «Ливерпуле». Подумать только, что твой двоюродный брат совершил прыжок из «Борнмута» туда — это нечто невероятное.
Когда ты становишься старше, ты видишь это немного иначе. В то время я почти завидовал в хорошем смысле этого слова. «Черт возьми, хотел бы я когда-нибудь совершить такой шаг!» Это было частью моей одержимой натуры. У Джейми была лучшая одежда, он выглядел лучше всех и все такое, а теперь он в лучшем клубе — в «Ливерпуле». Я все еще играл в команде до 12 лет, не уверенный, получится у меня или нет, а Джейми выглядел так, как будто у него уже получилось. Все было похоже на то, что я хочу этого, я действительно, реально хочу этого.
Хорошей частью было то, что мы были достаточно близки, чтобы он мог сделать так, чтобы это выглядело возможным. Он звонил мне, рассказывал, как там что, рассказывал истории о Джоне Барнсе или Иане Раше. Я помню, как впитывал все это и думал: «Мне это нужно».
Было время, незадолго до моего 18-летия, когда сборная Англии готовилась к Евро-96. Терри Венейблс пригласил меня и Рио Фердинанда потренироваться со старшей командой. Я был так восхищен всеми ими. А вот и Джейми с Газзой. Газза — его приятель, они играют в теннис на лужайке, у них свои небольшие подшучивания и все такое прочее. Я не мог в это поверить. Но когда он увидел меня, это было похоже на более зрелую версию всех тех лет, что у нас были раньше. Я посмотрел на него снизу вверх и попытался все это усвоить. Три с половиной года спустя я дебютировал в сборной Англии, и Джейми был со мной в центре поля. Мой первый матч, его первый гол за сборную Англии. Наши отцы сидят рядом друг с другом на трибунах.
Есть некоторые недостатки, когда у тебя футбольная семья, например, то, как мой отец был одержим этим. Было еще больше плюсов, у меня был прекрасный баланс не только с моим отцом, но и со стороны Джейми, к которому я действительно мог стремиться. Для меня не было неожиданностью, когда он начал преуспевать в «Ливерпуле».
Джейми всегда отличался этим качеством и умел обращаться с мячом. Это не зависит от удачи и данного Богом таланта. Иногда речь идет о том, чтобы тысячу раз пробить по птичьей клетке.
•
Здесь есть еще один аутсайдер, тощий 19-летний парень из Гейтсхеда, Дон Хатчисон. Он как гончая, несущаяся за кроликом. Преследуя по пятам нападающих, время от времени бросаясь на них в диких подкатах.
Я уже видел, на что он способен. За день до этого, стоя у двери комнаты отдыха игроков на «Энфилде» в ожидании сырных тостов, которые нам раздают на обед, я видел, как Фил Томпсон хромал с огромной раной на голени. Двадцать сантиметров длиной, льющаяся кровь. Это сделал Дон. У него не было особой мысли о том, что пожилые люди, с которыми он столкнется в играх «тренеры против резервистов», могут держать его будущее в своих руках.
Значит, я не одинок. Последняя игра Дона за «Хартлпул» перед приездом в «Ливерпуль» была против «Скарборо»; моя игра была против «Честера». Он за много километров от дома, в городе, который он еще не понимает. Предполагается, что он станет решением проблемы, в которой нынешняя культура даже не готова признаться, потому что это касается их самих.
Все это для него новее, чем для меня. Его отец — шахтер. Когда ему понадобился галстук для того, чтобы сняться для фото с автографом, он должен был спросить своего отца, а его отец должен был спросить в местном пабе. Когда он проголодается после тренировки, он заказывает жареную картошку, потому что Тони Пулис никогда не шептал ему на ухо рецепты от Мартины Навратиловой. Мы одинаковые, но мы разные. И вот мы здесь вместе.
Ты пытаешься оценить настроение и изучить распорядок дня. Это не клуб и не город для роскоши. Когда ты переодеваешься на «Энфилде», ты не бросаешь свой грязный комплект формы в корзину для белья. Ты засовываешь его в котельную, грязный и мокрый. За ночь он высыхает, но его никогда не стирают, пока не закончится недельный цикл тренировок. Когда на следующее утро ты пытаешься натянуть гетры, они жесткие, как картон. Ты должен сложить их и смять, чтобы просто суметь надеть. Шорты, футболка и толстовка просто пахнут. Потом, грязью, кровью. Величайшая команда в стране, клуб, который выиграл четыре Кубка чемпионов за последние 15 лет, который выиграл восемь из последних 12 чемпионских титулов, и ты получаешь один комплект формы, и никто не жалуется.
Ты не можешь избежать тяжести истории этого места, потому что это живое существо, смесь людей и историй, вечеров под огнями и города, который заботится, возможно, больше, чем любой другой. Ты идешь по коридорам «Энфилда», сплошь покрытым красной глянцевой краской по старому дереву, низкими потолками и большими мечтами, и есть люди, которые должны быть призраками, но ходят, разговаривают и рычат.
Рон Йейтс находится в своем кабинете чуть дальше кабинета Кенни, все его скаутские отчеты сложены перед ним. Черные волосы седеют, не то чтобы ты когда-нибудь осмелился сказать ему, человеку, которого определил его старый тренер Билл Шенкли как: «Этот человек — гора, попробуй обойди его!» Крик Кенни — «Ты в деле, Йейтси?» — и ответ, похожий на подземный гул: «Да...» Человек с клубом в своем сердце, слуга, традиции и сторожевая собака в одном лице.
Бутрум внизу, столь же скромная, сколь и обширная. Один маленький пластиковый столик, пара стульев, Рой Эванс и Ронни Моран сидят на ящиках. Четыре упакованные в термоусадочную пленку банки из-под пива, сложенные друг на друге в углу. Полка в металлическом каркасе с одной стороны, несколько случайных предметов снаряжения, стена сзади, покрытая бутсами на крючках, с крючками, торчащими наверху, как ветви низкорослого дерева, таким образом, что ты можешь поднять больше бутс для сушки. Джон Беннисон, еще один человек лет шестидесяти пяти, седой, но все еще худощавый после всех матчей тренерского штаба, когда-то был тренером молодежной команды, а теперь помогает Филу Томпсону с резервом, открывая упаковку заварного крема. Дерзкий календарь на стене, фарфоровый чайник с чаем на столе и старая пепельница «Гиннесс» между чашками.
Есть настоящие сотрудники, и есть те, кто просто рядом, не оплачиваемые сотрудники, но с ролями, которые никто не может точно определить, без официального удостоверения личности или спортивных костюмов, которые еще не приняты всеми, свободны ходить, помогать и делиться сплетнями и духом товарищества. Крошка Ричи, маленький парень в пальто, почти Дель Троттер, который приходит с компакт-дисками и фильмами на видеокассетах, билетами на концерты, очаровашка, который, кажется, всем нравится и который может достать тебе все, что попросишь. Еще там есть большой старый парень по имени Эйч, Харольд Хьюз, который управляет пабом в Крокстете и выглядит таким же крутым, каким и должен быть парень, который управляет пабом в Крокстете. Ясно, что Эйч любит «Ливерпуль» и что он обожает Кенни. Кенни, в свою очередь, видит 17-летнего подростка в его первую неделю в большом северном портовом городе и обязательно представляет его.
— Если будут какие-либо проблемы — просто поговори с Эйч, ладно?
Эйч выглядит довольным этим.
— Что бы это ни было, приятель. По этому лицу били тысячу раз. Еще один ему не повредит.
Он всегда рядом, весь такой говорливый, сыплет остротами и колкостями в своей классической скаузерской манере. У меня такое чувство, что он и Крошка Ричи не всегда могут понять, что я говорю, но мне комфортно посреди всего этого. За последнее десятилетие в Борнмут приехало множество ливерпудлианцев, сантехников и электриков в поисках работы, которые присаживаются и юморят, и этот юмор навсегда останется с тобой. Если и есть интроверты из Ливерпуля, то я с ними еще не встречался, хотя, может быть, и не стал бы. Шутки не всегда добрые, но ты должен соглашаться с ними, наносить небольшой ответный удар, оставаться в бою. И ты понимаешь, что все это делает тебя частью чего-то большего, чем просто футбольная команда, может быть, большой семьи, которая местами неблагополучна, но все равно особенная; племенем обычных людей, которые также необычайно страстны, которые проверят тебя, прежде чем впустить, но будут защищать тебя до конца, если все-таки впустят.
•
Джон Барнс: В то первое утро мне было немного жаль его. Подойди и сядь рядом со мной, парень, подойди и сядь прямо здесь.
Когда я подписал контракт с «Ливерпулем», я уже играл в сборной Англии в течение четырех лет, а в Первом дивизионе — шесть. Питер Бердсли был таким же, Джон Олдридж и Рэй Хоутон тоже были опытными, проверенными игроками сборной. «Ливерпуль» не подписывал молодых игроков, чтобы сразу пускать их в первую команду. А в клубе была очень неумолимая раздевалка, особенно для молодых парней с юга. Это была очень северная раздевалка. Джейми сразу увидел и услышал, как обстоят дела. Он симпатичный мальчик с юга. И они собрались вывести его из себя.
Я знаю Харри, и я знал, как воспитывался Джейми. Его проблема была в том, что он был молодым, симпатичным парнем, чей отец — известный тренер и он приходит в клуб, который печально известен тем, что парни там над тобой издеваются. Джейми было труднее, чем любому другому мальчику, приехавшему в «Ливерпуль», потому что с ним тоже все это было. Так что можно было слышать все это в командном автобусе и на тренировках. «Какого черта ты здесь делаешь?» «Это будет тяжело для тебя, это должно быть тяжело для тебя...»
В конечном счете, в «Ливерпуле» все зависит от того, есть ли у тебя талант и хорошее ли у тебя мировосприятие. Они всегда проверяют тебя на прочность. Самое важное в футболе, особенно в большом клубе — это твой характер. Мы сразу увидели, что Джейми умеет играть. Он был молод, но уверен в себе. Он хорошо владел мячом, и у него были амбиции.
Но это не имело значения. Моим любимым английским игроком всех времен, самым технически одаренным из всех, кого я когда-либо видел, был Гленн Ходдл. Гленн никогда бы не смог играть за «Ливерпуль» — не потому, что он был не лучше Сэмми Ли, Стива Макмэхона или кого-то еще, а из-за своего характера. Не лучший или худший характер, он просто не подходил. Приехать играть за «Ливерпуль» в ту эпоху — это неумолимо, это жестоко. Особенно для маленького мальчика с юга.
Вопрос, когда я увидел Джейми в автобусе тем утром, заключался в том, хватит ли у него склада ума и характера. Игроки, которые не смогут с этим смириться, затеряются или будут выгнаны из клуба. У них ничего не получится.
•
Марк приехал побыть со мной, чтобы помочь мне пообжиться. Принося шутки, принося сатиричную развязность. Он хочет пойти в «Уэйд Смит», лучший магазин одежды в Ливерпуле, четыре этажа футбольной повседневной одежды, кроссовки Adidas Trimm Trab и кроссовки Stan Smiths, бутсы Kickers и спортивные штаны Lacoste, футболки Armand Basi и толстовки Fila. В течение следующих нескольких лет я узнаю, что люди ходят в «Уэйд Смит» просто потусоваться, чтобы прогуляться субботним утром перед игрой, если эти посещения нерегулярные, или после игры по музыкальным магазинам, такие как Probe на Слейтер-стрит, если эти мелодии потрясают их мир. Подбираю кроссовки, кладу их на место, перебираю материал на свитерах, слушаю разговоры и рассказы о европейских поездках и клубных вечерах, которые собрали эту свободную группу молодых парней вместе.
Кроссовки Adidas Challenger — для нас это вершина успеха. Марк был достаточно счастлив, чтобы сесть на паром через Ла-Манш в Шербур, чтобы там их купить, поэтому, когда он видит, сколько их в «Уэйд Смит», он не может поверить своим глазам. У меня есть средства, и мне почти не на что их потратить, поэтому я хочу его порадовать. Он всегда был так великодушен со мной. Если бы у него было £650 в неделю, он бы посылал половину прямо мне. Он добрее и щедрее. Пришло время отплатить ему.
В Ливерпуле тебя замечают как футболиста, и люди разговаривают с тобой так, словно встречали тебя много раз раньше. Когда мы ходим по кругу, то это: «Эй, Джейми, парниша?» и «Как сам, приятель?» и «Крутой прикид, Джеймо...» Есть еще кое-что, но я не всегда могу понять. Они говорят слишком быстро, или акцент дурачит меня настолько, что я отстаю на пол предложения еще до того, как мы начинаем разговор и отчаянно пытаюсь поймать суть, как подросток на каникулах с полузабытым знанием французского языка.
Болельщики «Эвертона» немного не верят в происходящее. Позади нас у кассы стоит очередь, когда нам пробивают подобранную одежду, головы поворачиваются, чтобы посмотреть, что купил новичок, шеи напрягаются, чтобы понять, какие кроссовки он носит, и когда я отдаю свою кредитную карточку, женщина вставляет ее в автомат и хмурится.
— Сэр, она не работает. У вас есть другая карта?
Нет. И передо мной магазин, полный скаузеров, которые наслаждаются каждой минутой этого зрелища.
— Черт возьми, зарплата еще не поступила, парень?
— Они тебе не платят, Джейми?
— Хочешь, чтобы мы одолжили тебе немного денег, малыш?
Это унижение, самым смешным из возможных способов, и мне тоже приходится смеяться. Я начинаю в этом разбираться. Точно, моя карта Barclay создана на основе моей зарплаты в £130 в «Борнмуте» в неделю. Я пробыл в «Ливерпуле» недостаточно долго, чтобы мне заплатили. Конечно, карточка начнет выдавать отбой.
Женщина на кассе настолько понятлива, насколько это вообще возможно. Она говорит мне, что отложит мои вещи в сторонку, что я могу вернуться, чтобы забрать их, как только деньги поступят. Поэтому нам приходится поворачиваться и пробираться сквозь толпу с красными лицами, кивая на все шутки, даже без одной из фирменных сумок «Уэйд Смит» на шнурках через плечо.
•
В моем альбоме есть свежая вырезка. Впервые в одной из газет обо мне написали именное досье с фактами. Когда репортер спрашивал меня, он, должно быть, получал ответы быстрее, чем мог себе представить. Я уже много лет был готов к этому.
ДАТА РОЖДЕНИЯ: 25 июня 1973 года.
МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Бартон-он-Си.
РОСТ: 185 см.
ВЕС: 76 кг.
ПОЗИЦИЯ: Центр полузащиты.
ПРЕДМАТЧЕВОЕ ПИТАНИЕ: Паста.
ПРЕДМАТЧЕВЫЙ НАПИТОК: Вода.
ЛЮБИМЫЕ ТЕЛЕПРОГРАММЫ: «Дуракам везет», «Чирс».
ЛЮБИМАЯ МУЗЫКА: Loose Ends, соул.
ДРУГИЕ ЛЮБИМЫЕ КОМАНДЫ: АФК «Борнмут» и «Вест Хэм Юнайтед».
ЛЮБИМЫЙ ИГРОК ВСЕХ ВРЕМЕН: Тревор Брукинг.
ДЕЙСТВУЮЩИЙ ИГРОК: Гленн Ходдл.
ЛЮБИМЫЕ СТАДИОНЫ: «Аптон Парк», «Уэмбли», «Энфилд», «Дин Корт».
Кенни все еще разрешает мне оставаться у него дома на нерегулярной основе, все еще приглашает меня на чай. Келли снова выгоняют из ее же комнаты, а утром она смотрит на меня и спрашивает, не стащил ли я ее косметику. Я завожу ее, спрашивая, понимает ли она, что это необычно — накрывать матрас пластиковыми простынями, когда ты подросток.
Все это лучше, чем меблированные комнаты, в которые меня поместили на Энфилд-роуд, которыми управляет миссис Сейнсбери, милая старушка с седыми волосами и ужасным метеоризмом, которая не видит причин включать отопление даже январскими вечерами, когда на внутренней стороне окна твой спальни образуется лед.
Когда-то этот дом был прекрасен. Трехэтажная викторианская вилла, высокие потолки, выложенный плиткой холл, наличники и витражи на входной двери. Но прошло много времени с тех пор, как она была соблазнительной, и прошло много времени с тех пор, как молодые парни из «Ливерпуля» расквартировывались здесь. В ту первую неделю так холодно, что я ложусь спать в своем спортивном костюме Adidas Challenger. С крыльца можно увидеть заднюю часть трибуны «Энфилд Роуд» с красными турникетами с закрытыми ставнями, белой облицовкой и наклонными стальными балками над крышей. И все же вместо того, чтобы чувствовать себя частью этого огромного открытого пространства, оно вызывает клаустрофобию и мрачность. Миссис Сейнсбери готовит тебе ужин утром, а затем оставляет его под пищевой пленкой на кухне, чтобы ты разогрел его вечером, что в любом случае плохо, и еще хуже, когда это старые неуклюжие серые сосиски и картофельное пюре, и даже не настоящее картофельное пюре, а «Смэш», из пакетика, комковатое и безвкусное.
В холле есть платный телефон-автомат. Я сую туда свои 10 пенсов, звоню домой и прошу маму мне перезвонить. Мама все еще борется с тем фактом, что всего спустя 17 лет я вылетел из гнезда, и когда она узнает, как я там, то начинает паниковать. По почте приходит электрическое одеяло. Она хочет, чтобы мой брат привез банки с едой, пакеты с беконом. Есть разговоры о том, что дедуля запрыгнет в поезд с несколькими сырными булочками, которые он покупает в пекарне в Ист-Энде.
Не помогает и то, что по клубу тоже расползается дурное предчувствие. Кенни улыбается, когда мы играем в футбол, и у него всегда есть улыбка и доброе слово, когда он видит меня в Мелвуде или спускается на завтрак в свой дом в Саутпорте. Он все скрывает. Но можно почувствовать тьму катастрофы «Хиллсборо», нависшую над городом, преследующую обычные разговоры, подкрадывающуюся, когда стихают беглые разговоры и шутки. Можно увидеть это во всех игроках, которые были там в тот день, которые потом ходили на множество похорон — в Хансене, в Уилане, в Гроббелааре.
Так что футбол имеет значение, но это не так, и напряжение, которое он естественным образом приносит, усиливается всем вокруг. В выходные после матча против «Уимблдона» мы играем в гостях с «Манчестер Юнайтед», которым еще предстоит выиграть лигу под руководством Алекса Фергюсона, но у них за плечами Кубок Англии и кампания за Кубок обладателей кубков, которая им удается. Сегодня воскресный день, прямой эфир на Ай-ти-ви с Элтоном Уэлсби. Я не на скамейке запасных, но Дэвид Спиди сравняет счет (1:1), и он забьет еще два шесть дней спустя, когда мы дома обыграем «Эвертон» со счетом 3:1. Но для Спиди это настолько хорошо, насколько это возможно — за свою карьеру в «Ливерпуле» он забьет всего три гола, не столь важных — и поэтому для команды и для Кенни сезон начинает ускользать. В пятом раунде Кубка Англии мы сыграли вничью 0:0 с «Эвертоном», а затем, в переигровке 20 февраля, просто не смогли спастись.
Я наблюдаю за этим хаосом с трибун. Мы ведем со счетом 1:0, но затем возвращаемся к 1:1. Бердсли забивает красавец-гол (2:1), Грэм Шарп сравнивает счет. Раш делает его 3:2, Котти снова сравнивает на последней минуте. Дополнительное время и невероятный гол Барнса, Котти втискивает еще один (4:4).
Оборона ужасна. Это не тот футбол, о котором все будут вспоминать в будущем. Это выражение лица Кенни, когда он стоит у домашней скамейки запасных, а голы все залетают и залетают. Он — человеческая статуя, человек, заблудившийся в одиноком кошмаре. Кругом бедлам, все скачут, обнимаются, кладут руки на головы, а он не двигается. Человек, для которого футбол был всем, для которого он больше не работает.
Несколько дней спустя я прохожу пару сотен метров до «Энфилда» от дома миссис Сейнсбери. Обычное утро пятницы, я в составе на игру в Лутоне в выходные, сумка на плече. Я вхожу, а там царит странный гул. Ты сразу же чувствуешь, что что-то очень даже не так.
Все шепчутся, все серьезны. Парень у двери видит мое лицо и отводит взгляд. Я спрашиваю его, в чем дело. И это вырывается у него, сначала у него, а затем и у всех, кто находится в пределах слышимости.
— Это Кенни. Он уходит.
— Что ты имеешь в виду?
— Он покидает нас.
— Он упаковывает вещи.
— Он сейчас проводит пресс-конференцию.
Я видел, каким он был прошлым вечером, но все еще не могу этого осознать. Кенни не мог уйти. Он — все для «Ливерпуля». Он сказал мне, что я вхожу в состав на матч с «Лутоном» в выходные.
Он подписал меня. Кенни — моя единственная связь с этим местом. Он не мог уйти. Не сейчас.
Я врываюсь в домашнюю раздевалку. Игроки уже там, сидят маленькими кучками Уставившись в пространство. Ронни Моран снимает со стены состав команды на матч с «Лутоном» и приклеивает новый. Я ищу свое имя. Его там больше нет.
Он видит выражение моего лица. Ронни — хороший человек. «Джейми, нам сейчас нужен опыт. Не волнуйся. Твой шанс придет».
Сумка для выездной игры на «Кенилворт Роуд» лежит моих ног. Теперь я думаю, что мне, возможно, придется упаковать вещи побольше, готовясь к более длительному путешествию на юг. Никто не ценит меня здесь, кроме человека, который уже говорит всем до свидания. Я знаю, что веду себя эгоистично, но именно так мой мозг пытается справиться с этим: кризис для мужчины после катастрофы для города, а я всего лишь маленький кусочек обломков, покачивающийся на волнах где-то далеко отсюда.
Мы сидим там, в раздевалке. Никто особо не знает, что делать и кто теперь главный. Затем Алан Хансен встает и, будучи капитаном «Ливерпуля» последние тринадцать с половиной лет, заставляет комнату замолчать. Он не всегда серьезный человек, Хансен, но он может быть таким, и теперь его лицо — маска.
— Ладно. Итак, все мы теперь знаем. Кенни ушел.
Он оглядывает комнату. Никто не разговаривает.
— Кенни ушел, и вам, наверное, интересно, что теперь будет. Кто возьмет на себя руководство. Ну, пока эта информация только для внутреннего потребления. Но я знаю, что могу доверять всем здесь, так что вам тоже стоит знать. Я беру на себя руководство. Я — новый тренер "Ливерпуля"».
Ух ты! Вполне логично. За последние несколько лет он почти не играл. У него проблемы с коленом. Конечно, он будет радоваться такой возможности. Кенни его обожает. Они вместе играют в гольф на поле для гольфа в Хиллсайде. Они живут в полуторакилометрах или около того друг от друга. Они перешли в команду в одно и то же лето, один из «Селтика», другой из клуба, который находится в 6,5 километрах от него — «Партик Тисл». Это естественно. Это в принципе и должно было случиться.
Хансен все еще выглядит ужасно серьезным.
— Здесь будет много перемен. Начиная с этого момента. Джон Барнс?
Барнс кивает.
— Барнси, я знаю, что тебе нравится жареная курочка из KFC. Что ж, этого больше не будет. Тебе нужно привести себя в форму.
— Стив Никол? Я знаю, тебе нравится ходить в тот паб в Виррале по будням. Не спорь, я знаю, что ты это делаешь. Этого тоже больше не будет.
Я рискую быстро оглядеться вокруг. Никол стал еще бледнее обычного, что совсем даже необычно для шотландца, живущего в дождливом прибрежном городке. Барнс выглядит так, словно ему хочется кого-нибудь шлепнуть. Но Хансен только разогревается.
— Гроббелаар, я знаю, куда ты ходил в последнее время. Не делай мне такое лицо. С этим покончено, понял?
Он продолжает. Проходится по каждому, раскрывая секреты, прибивая их насмерть. Он не трогает меня и Дона, но ему этого и не нужно. Мы не имеем значения. Теперь уже нет.
Когда он наконец заканчивает, поворачивается на каблуках и выходит из комнаты, следует две реакции. Одна из них — возмущение.
— Черт возьми, кем он себя возомнил?
— Он один из нас! Он делал все то же самое.
— Я знаю, что замышляет Жокей. Вряд ли его можно назвать Королевой Матерью, не так ли?
Возмущение и прагматизм. Двое молодых парней направляются прямо к телефону-автомату в комнате отдыха игроков дальше по коридору. Можно услышать, как они кричат в трубку, один своему приятелю в Ирландии, другой — своему брату. Суть та же: ставь кучу денег на Алана Хансена в качестве следующего тренера «Ливерпуля». И сделай это сейчас, пока кто-нибудь не прознал и ставки не упали ниже плинтуса.
Хаос, по крайней мере, на целых две минуты, пока Хансен не вернется, на этот раз с широкой ухмылкой во все лицо.
— Ребятки, вы все идиоты, я же просто шучу. Я просто хотел сказать, что тоже заканчиваю карьеру. Со мною покончено. Это было невероятное удовольствие. Я вас всех обожаю.
Теперь раздается смех, громкий смех всех присутствующих. Всех, кроме двух парней, которые разговаривали по телефону, которые теперь выглядят так, будто собираются разбросать свой завтрак по всему полу раздевалки. И я тоже хорош, по крайней мере, до тех пор, пока не вернусь через дорогу к миссис Сейнсбери, в пустой дом с холодной спальней и сумкой, в которой лежат больше не нужные бутсы.
Я сижу на краю своей односпальной кровати в маленькой комнате под свесом крыши на верхнем этаже дома, три часа дня, с северного неба льется свет, загораются желтые уличные фонари. Я стараюсь не думать обо всем этом, и все равно оно наваливается.
Я мог бы остаться дома. Я мог бы расти дальше в городе, который знал и любил. Я мог бы сейчас гулять с Дино и Дейвом Моррисом, играть в снукер у мамы с папой, ехать в «Хайлин», чтобы поболтать и послушать музыку.
Я все еще хочу быть здесь. Я не бросаюсь игрушками. Но я знаю, что это значит. Я знаю, что кто-то скажет: «Ему вообще не следовало туда ехать...»
Я слышу, как внизу хлопает дверь и миссис Сейнсбери шаркает туда-сюда. Через минуту она достанет сосиски и «Смэш» с буфета и положит их на микроволновую печь для меня. И именно эта мысль, комковатый «Смэш» и хрящеватые сосиски, наконец-то высвобождают слезы. Сижу на своей кровати и плачу, хочу быть здесь, но не так, хочу, чтобы кто-нибудь просто дал мне шанс.
Я слышу, как в холле звонит телефон, а миссис Сейнсбери к нему громыхает. Наступает пауза, потому что она наполовину глуха на одно ухо, и требуется некоторое время, чтобы до нее дошло хоть что-то. Затем она кричит. «Джейми? Джейми? Кто-то тебе звонит по телефону!»
Я вытираю щеки и тащусь вниз по лестнице. Может быть, это мама. Я не могу сказать ей, как все обстоит на самом деле — она через несколько секунд посадит папу в машину. Больше ни у кого нет этого номера. Это не может быть Марк или Дино, хотя я бы хотел, чтобы это было так.
Я беру трубку у миссис Сейнсбери, прикрыв микрофон.
— Кто это?
Она понятия не имеет.
— Здравствуйте?
Мне требуется мгновение, чтобы понять, что ко мне обращается шотландский голос, разобраться в нем, понять, что это Кенни. Я все еще в некотором шоке от утренних новостей, и понятия не имею, как он узнал, что я здесь, или какой номер у миссис Сейнсбери. Так что я почти ничего не говорю, стоя там с красными глазами, и просто слушаю человека, который сам проходит через личный ад, находя время посреди всего этого, чтобы поговорить с парнишкой, который в городе всего месяц.
Он спокоен и говорит, а я слушаю. Джейми, с тобой все будет в порядке. Ни о чем не беспокойся, у тебя такое светлое будущее. Клуб позаботится о тебе, и с тобой все будет в порядке. Я верю в тебя. Ты можешь играть.
Я слушаю, и слезы снова катятся по моему лицу. Джейми, у тебя такой большой потенциал. Ты просто должен продолжать верить в себя. Я видел это. Мне жаль, что так получилось, но для тебя это ничего не меняет.
Он говорит мне, чтобы я приехал в Саутпорт завтра после тренировки. Мы можем сыграть партию в гольф в Хиллсайде. Все будет хорошо.
И это именно то, что происходит в разгар этой бури по поводу внезапного ухода величайшего игрока «Ливерпуля» и тренера, никто и представить себе не мог, что он уйдет. Я подъезжаю к Хиллсайду, и мы с Кенни прогуливаемся по дорожкам и наносим удары. Светит солнце, дует ветер, и кажется, что все будет хорошо, и мы говорим о футболе, и он дразнит меня за мою игру, и ты почти забываешь все, что разваливается вокруг нас.
Когда люди добры к тебе и идут выше и дальше того, что делают другие, ты никогда этого не забудешь. Вот как я всегда буду чувствовать себя по поводу Кенни. До конца моей карьеры в «Ливерпуле» он будет снова и снова приглашать меня к себе домой, звать на гольф, узнавать, чем я занимаюсь, даже приходить посмотреть игру резервной команды, в которой я играю. И поэтому мое единственное сожаление заключается в том, что я никогда ни одной игры не сыграл под его руководством. Я хотел бы выиграть для него хотя бы одну игру. Всего одну.
•
Кенни Далглиш: Ты же не хочешь подвести этих молодых игроков. Ты хочешь побудить их быть самими собой, и поэтому ты делаешь это настолько уютно, насколько для них это возможно. Я помню то же самое с Робби Фаулером, когда ему было 15 или около того. Однажды вечером я уезжал с «Энфилда», и он стоял на автобусной остановке, он и его отец.
Я спросил: «Куда вы едете?»
Он сказал: «Просто ждем автобуса».
— Что ж, запрыгивайте .
— Но вы же живете в Саутпорте.
— Неважно, это будет быстрее, чем на автобусе.
И вот он запрыгнул в машину со своим отцом, и я подбросил их до Дингла. На следующее утро он приехал, и я спросил: «Ты в порядке?»
— Нет, мой отец опустошен.
— Опустошен? Я же подвез вас до двери!
— Ах, но никто из его приятелей не видел, как он выходил из вашей машины!
Есть определенные качества, необходимые для того, чтобы футбол был успешным, и первое — ты должен понимать игру. Второе — играть в нее так, чтобы не было страха. Для меня это самое важное. И этот страх, из-за всего того, что Джейми видел со своим отцом, и всего того времени, которое он провел рядом с футболом — у Джейми его не было, как могло бы быть с другим 17-летним подростком, у которого не было такого футбольного образования.
Я не думаю, что это правильно — раскладывать людей по полочкам. Ты — это твое собственное «я». Ты не можешь быть никем другим, ты не можешь никого копировать. Поэтому, как тренер, ты должен смотреть, ты должен увидеть, что есть в молодых игроках. Этим детям должно быть удобно, когда они приходят в клуб.
Чтобы быть игроком тебе нужен характер. Ты не можешь бояться. Этот страх мог быть у Джейми за два года до или за год до этого. Когда он начал играть за «Борнмут», он прошел через это посвящение. Он пришел к нам и был готов играть.
Просто есть некоторые вещи, когда ты идешь в клуб размером с «Ливерпуль», которые могут заставить тебя задуматься: «Что я здесь делаю?» У него никогда такого не было, по крайней мере не в глубине души. Он был больше похож на нас.
Это зависит от тебя, как от тренера. С разными людьми ты ведешь себя по-разному, но ты не можешь их подвести. И ты знаешь. Эти двое, Джейми и крошка Робби, тренерский персонал это знал.
Придя на тренировку, эти двое были прямо в команде тренерского персонала. Аккурат там.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал — переводы книг о футболе, статей и порой просто новости.
