Майкл Оуэн. «Перезагрузка» 14. Противоречивые знаки
***
Неудивительно, что Чемпионат мира 2006 года в Германии — единственный крупный турнир, в котором я играл и который с удовольствием вычеркнул бы из своей памяти.
Очевидно, я был травмирован в течение большей части шести месяцев в преддверии турнира, и даже к тому времени, когда я сыграл в паре предтурнирных разминочных игр против сборных Венгрии и Ямайки, обе прошедших на Олд Траффорд, все еще можно было посмотреть на обе мои ноги и ясно увидеть огромную разницу в мышечном тонусе между правой и левой.
Хотя я и забил во втором матче, я бы никогда не сказал, что был близок к своей лучшей форме ни в одном из них. У меня просто не было достаточно игрового времени, чтобы вернуться к пиковой физической форме.
На самом турнире ничего особо не изменилось. Я спокойно провел пятьдесят с лишним минут против сборной Парагвая в матче, который мы выиграли со счетом 1:0 во Франкфурте. Во второй игре против Тринидада и Тобаго в Нюрнберге у нас не шла игра. Краучи и Стиви забили в концовке матча и вытащили нас из беды. Тем временем Уэйн Руни заменил меня на пятьдесят шестой минуте того победного матча, завершившегося со счетом 2:0 .
Ни в одной из этих игр я не чувствовал себя так остро, как хотел бы. Находясь так долго вне игры, в сочетании с поспешной, неполной реабилитацией, я чувствовал, что не способен выйти и взять любую из этих игр штурмом. Я просто был там, счастливый вернуться на поле, но совершенно недоготовый.
А потом мы играли со Швецией в третьем групповом матче 20 июня в Кельне, и там мой турнир подошел к преждевременному концу всего через четыре минуты.
Есть некоторые очень конкретные вещи, которые я помню о событиях, приведших к этой травме. После операции на ноге при подготовке к возвращению я, наверное, тысячу раз пасовал мяч в течение того месяца. Мышечная память, необходимая для того, чтобы отпасовать мяч, а затем поставить ногу, чтобы оттолкнуться в любом из заданных направлений, у меня была. На тренировках я делал упражнения-лесенка именно с этой целью.
Но по какой-то причине в той игре со Швецией, как только я отпасовал мяч с бровки в центр, мне показалось, что на долю секунды между моим мозгом и ногой не было абсолютно никакого сигнала. Я буквально не знал, куда ее девать.
Как будто в замедленной съемке, я отчетливо помню, что подумал: «моя нога плывет».
Даже сегодня у меня нет этому объяснения. Поразмыслив, я часто задавался вопросом, не было ли в глубине моего подсознания противоречия по поводу того, что я собираюсь делать.
Неужели я передумал? Я не осознаю, что делаю.
Как бы то ни было, я понятия не имел, куда поставить ногу, и когда мое тело находилось в одном положении, а нога делала что-то еще, все просто согнулось и сломалось.
Все всегда будут говорить, что рвать крестообразную связку — это одна из самых болезненных вещей, которую когда-либо можно испытать. Для меня это было совсем не так. В этом не было никакой драмы — только твердый щелчок в колене, напоминающий щелчок пальцами. Не было никакой боли, о которой можно было бы говорить, но я просто знал, что сломалось что-то твердое.
Я подумал, что все плохо.
Как только пришел физиотерапевт, я сказал ему: «Что-то ушло в колено».
Меня погрузили на носилки и унесли прямо в раздевалку. И когда физиотерапевт поднял мое колено, он подтвердил новость, которую часть меня (столь же неосведомленная, как и я о различных структурах моего колена) уже подозревала: «ты порвал свою крестообразную связку».
Сканирование, конечно, подтвердило это, но любой опытный физиотерапевт по нестабильности ноги мог бы сказать, в чем конкретно проблема. Луиза и мои родители тем временем спустились с трибун в раздевалку, чтобы повидаться со мной. Они прекрасно понимали всю серьезность того, что только что произошло. Как я помню, я еще два дня слонялся по отелю, прежде чем улететь домой. Мой Чемпионат мира закончился. Впереди были темные дни.
Когда ты представляешь свою страну, очевидно, что существует огромная эмоциональная привязанность к крупному турниру, но нет никаких сомнений в том, что эта привязанность может уменьшиться, когда ты не участвуешь непосредственно в играх.
Каким бы бескорыстным человеком я себя ни считал, я искренне верю, что это вполне человеческая реакция на ситуацию такого рода. Когда ты возвращаешься домой, это уже совсем не то. Да, тебе не все равно, но ты не думаешь об этом как о деле жизни или смерти, как обычно бывает, когда ты находишься непосредственно на самом поле.
В любом случае, при таком сценарии, когда важный игрок получает тяжелую травму, клуб всегда хочет, чтобы этот игрок вернулся к ним как можно скорее, чтобы оценить травму и разработать план, который, если потребуется, включал бы бронирования даты операции.
Так я и сделал. Я поехал в Ньюкасл, и мы просмотрели всех доступных специалистов. Сделать все правильно было жизненно важно для моего игрового будущего. Для «Ньюкасла» я также был ценным активом, который им нужно было защищать. Мне никогда не приходило в голову, что в двадцать семь лет крестообразная травма — это конец карьеры. Как бы ни была серьезна травма, я знал, что вернусь.
С физической стороны восстановления в движении, ментально я довольно быстро примирился с тем фактом, что, вероятно, буду вне игры как минимум шесть или восемь месяцев. В этих условиях, с какой-то целью на горизонте, перспектива была разочаровывающей, но определенно управляемой. Как обычно, я умел отфильтровывать любые негативные мысли.
Рассмотрев все варианты, мы решили, что доктор Ричард Стедман из Вейла, штат Колорадо, лучше всего подходит для этой работы. Любой, кого бы вы ни спросили в то время, подтвердил бы, что он был лучшим специалистом по коленям, доступным в любом месте — не только для повторяющегося потока травмированных лыжников, которые, без сомнения, давали ему работу в своем родном городе, но и для коллег-футболистов, которых я знал, таких как Патрик Бергер, Роналдо и Джейми Реднапп.
Я прилетел туда в Колорадо в конце июля 2006 года и глубоко погрузился в сложный мир хирургии крестообразных связок.
Вскоре под руководством доктора Стедмана я понял, что ремонт крестообразны связок в основном сродни довольно сложному столярному делу.
Они вскрывают тебя, смотрят на кусочки, оценивают ущерб — и затем вычисляют лучший способ собрать все это вместе. Возможно, я немного упрощаю, но в целом мне так все и казалось.
Хирургия крестообразных связок, как и большинство областей спортивной медицины, претерпела за эти годы немалую эволюцию. В прошлом специалисты экспериментировали, заменяя сухожилия колена различными видами синтетических альтернатив. Они обнаружили, что, хотя эти замены были сильными и довольно эффективно имитировали реальный материал, в будущем они также вызывали иные проблемы.
Более поздний подход заключался в использовании либо части подколенного сухожилия пациента, либо средней трети сухожилия надколенника. Те, кто склонен к брезгливости, должны сейчас отвернуться, когда я скажу вам, что этот участок сухожилия надколенника удален с кусочками кости с обеих сторон, а затем используется в качестве затычки повреждения крестообразной связки.
Опять же, я, возможно, слишком упрощаю то, что, вероятно, является действительно сложными медицинскими процедурами, но это в значительной степени то, как оно и было описано мне в то время.
Результатом всего этого является то, что, когда кто-то делает операцию на крестообразной связке, не всегда одна лишь крестообразная связка нуждается в последующей реабилитации. «Донорские» части, за неимением лучшего описания, также должны восстанавливаться. В конце концов, если вы удаляете треть другого коленного сухожилия или большой кусок подколенного сухожилия — само собой разумеется, что и то, и другое требует собственной программы восстановления.
В этот момент моя история проблем с подколенным сухожилием стала определяющим фактором с точки зрения точных вариантов лечения. Последнее, что кому-то нужно было делать, это вынимать часть подколенного сухожилия из ноги, у которой уже одно подколенное сухожилие ушло в самоволку куда-то в область моей задницы.
Следовательно, я ожидал, что проснусь после операции с новостью о том, что другая часть моего колена была использована для исправления перелома. Но это даже не то, что произошло на самом деле…
Придя в себя после трехчасовой операции, я увидел лицо доктора Стедмана, смотревшего прямо на меня.
«Что ж, Майкл», - сказал он, «у меня есть для тебя есть хорошие и плохие новости.
В своем пришибленном состоянии сказал, «Ну да, еще бы. Продолжайте!»
«Ну, на самом деле я так и не восстановил твою крестообразную связку», - ответил он.
Когда он вскрыл мое колено, то обнаружил повреждение мениска (в основном поверхности коленного хряща), которое ранее не было видно на сканировании.
«Сначала я должен был произвести эту операцию», - объяснил доктор Стедман. «И еще я подготовил твою крестообразную связку, к которой мы приступим через три месяца.»
В этот момент я подумал: Так значит, хороших новостей нет, доктор? Одни лишь дерьмовые новости...
Из-за противоречивого характера этих двух травм с точки зрения реабилитации, где мениск должен был быть закреплен статически, а связка нуждалась в движении и пространстве, в самые что ни на есть короткие сроки шесть месяцев вне игры только что стали девятью. У меня были отличные колени, сказал он мне, без артрита или повреждений — лучше, чем у большинства спортсменов, которых он лечил.
Может быть, это было хорошей новостью?
Но он продолжал говорить, что у него нет никаких сомнений в том, что травма стопы и последующая растренировка мышц на моей правой ноге были причиной того, что крестообразная связка наконец-то сдалась. Это была определенная цепь событий — с переломом плюсны в качестве катализатора. На этом меня зашили, поставили скобу и отправили домой на три месяца.
Три месяца спустя я вернулся в Вейл и произвел операцию на крестообразных связках, как и было запланировано. Только после этой операции доктор сказал мне, что сначала он хотел использовать сухожилие моей коленной чашечки. Но потом, когда он вошел внутрь, что-то заставило его изменить свое решение в пользу использования более сильной структуры — что оказалось чем-то совершенно неожиданным.
«Операция прошла фантастически», - сказал он мне, «но, чтобы ты знал, мы использовали стороннюю донорскую часть.»
«Конечно. Вот и хорошо», - сказал я.
Я больше не думал о том, что он сказал, пока несколько дней спустя доктор Стедман не пригласил меня на ужин в свой дом у подножия горнолыжных склонов Вейла. Здесь он объяснил мне, что сторонняя часть, о которой идет речь — это ахиллово сухожилие, которое принадлежало человеку, который умер.
«Это была авария на мотоцикле», - объяснил он.
Столкнувшись с такими новостями, некоторые люди, возможно, были бы немного встревожены. Для меня это не было проблемой. Я знал, что именно так все и происходит — и я также знал, основываясь на наших продолжающихся дискуссиях, что существует очень небольшой шанс, что мое тело может отвергнуть донорскую ткань, создавая свою собственную капиллярную сеть/клетки и т. д.
К счастью, подобного отказа не последовало. На самом деле, оглядываясь назад, его решение не ослаблять другую часть моего тела при исправлении моего колена, было великолепным.
Очевидно, что, занимаясь футболом всю свою жизнь, я встречал сотни людей, которым в то или иное время делали операцию на крестообразной связке. Очень немногие из них являются историями полного успеха.
Большинство людей возвращаются в то же состояние, в котором они и были раньше, но девяносто процентов прикладывая лед после игр, чтобы подавить отеки, или пропускают один день тренировок каждую неделю, или вынуждены постоянно принимать обезболивающие, или никогда больше не могут играть на искусственном поле. За это часто приходится платить.
В моем случае операция на колене не оказала абсолютно никакого влияния на мою дальнейшую карьеру. Да, я стал медленнее — но я замедлился не только из-за операции на колене, но и потому, что я становился старше и имел целую историю мышечных травм.
Когда я полностью выздоровел, не считая шрамов на колене, я бы даже не догадался, что мне сделали операцию на колене. Не было ни боли, ни опухоли; теперь я мог играть девяносто минут на искусственном поле в любой день недели.
С точки зрения колена сегодня у меня идеальная жизнь. Нет ничего, чего бы я не мог сделать. Благодарить за это мне следует доктора Ричарда Стедмана и доброго умершего человека, который был готов пожертвовать свои части тела на медицинские нужды.
Этот послеоперационный реабилитационный период в «Ньюкасле» в сезоне 2006/2007 — то время, когда у болельщиков начали появляться первые признаки недовольства. Именно в этот период события начинают становиться немного неприятными.
Первоначальная травма, которая привела в движение всю последовательность событий, произошла, когда я играл за их клуб, подвергая себя опасности, чтобы попытаться забить гол в канун Нового года. Но поскольку более серьезная травма колена случилась во время игры за сборную Англии, дебаты между клубом и федерацией разгорелись публично, и я почувствовал, что их тон вбил клин между мной и болельщиками «Ньюкасла».
Я не видел и до сих пор не вижу в этом своей вины. Я не пытался специально сломать свою ногу; я не намеренно порвал свою крестообразную связку.
Но я нисколько не сомневаюсь, что, независимо от того, по чьей вине я был травмирован, моя травма служила преувеличением мелочей, которые при любых других обстоятельствах не имели бы значения. Под этим я имею в виду, среди прочего, то, что у меня есть вертолет. Я уверен, что если бы я не был травмирован, никого бы это не волновало.
Но я действительно получил травму, и я чувствовал, что эти мелочи были использованы против меня — вероятно, из чистого разочарования людьми, которые потратили свои с трудом заработанные деньги, покупая билеты, чтобы посмотреть, как играют такие люди, как я.
Как бы то ни было, в то время как между клубом и ФА разгорелся затяжной спор по поводу страховки игроков, получивших травмы во время игры за свою сборную, у меня не было другого выбора, кроме как сосредоточиться на восстановлении после операции на колене, чтобы вернуться к игре в футбол за «Ньюкасл Юнайтед».
Очевидно также, что из-за моей травмы на Чемпионате мира разговор о возможности выкупа меня по постепенно снижающейся цене (двенадцать миллионов в то время) в соответствии с моим контрактом «Ливерпулем» даже не поднимался.
В конце концов, в этом не было никакого смысла. Я был надолго травмирован и бесполезен для них. Само собой разумеется, что я останусь в «Ньюкасле» еще на один сезон — хотя я и буду играть в нем очень мало. Все вышесказанное меня вполне устраивало, учитывая обстоятельства.
Как главный актив клуба, за который они только что заплатили шестнадцать миллионов фунтов, естественно, понятно, что моя травма требует довольно интенсивного наблюдения. В то время под руководством Глена Редера в «Ньюкасле» работали два физиотерапевта — Пол Феррис и Дерек Райт.
Не желая показаться титулованным придурком, хотя в клубе было еще двадцать пять игроков, которые нуждались в уходе — больше, чем я, потому что они на самом деле играли — я, тем не менее, все еще нуждался в почти круглосуточном наблюдении на протяжении девяти месяцев. Никакого неуважения ни к клубу, ни к двум физиотерапевтам, но мне показалось, что у них просто не было достаточно сосредоточенных ресурсов, чтобы хватало для всех.
Когда я снова начал реабилитацию, главной целью которой было как можно больше движения в колене, все инструкции, которые я получил, были листом бумаги формата А4 с несколькими упражнениями, перечисленными на нем, и местом в уголке, чтобы лежать и делать их в свое свободное время.
Конечно, это не требовало особого надзора. Но я не мог избавиться от ощущения, что из-за этих обстоятельств я был в значительной степени предоставлен самому себе. Опять же, это ни в коем случае не означает критики в адрес клуба, потому что так оно и было на самом деле; Я уверен, что теперь все стало лучше.
Не очень помогло и то, что одной из моих многочисленных слабостей как человека всегда было то, что я буду искать короткие пути везде, где это возможно, включая реабилитацию после операции на колене. Я мог бы лежать там на спине в течение часа, получив указание от физиотерапевта сделать десять подходов из восьми определенных типов крошечных подъемов ног. Потом кто-то входил в комнату, и я начинал с ним разговаривать... Потом день просто пролетал... и к концу дня я едва успевал сделать четыре подхода, не говоря уже о десяти.
По сути, мне становится скучно, и мне действительно нужно, чтобы кто-то постоянно подталкивал меня. Просто такой уж я. Даже если кто-нибудь сейчас сказал бы мне: «Тебе нужно сбросить вес...» Я просто не могу этого сделать — особенно если нет веской причины. Мне нужна мотивация. А чтобы быть мотивированным, должен быть стимул — ощутимый конечный результат.
К счастью, я осознал этот недостаток своего характера на ранней стадии. У каждого из нас есть недостатки, но многие из нас никогда не признают их. Но я знал, что мне нужно опереться — и я знал, что должен создать эти условия, если я хочу быть мотивированным, чтобы выздороветь. К его вечной чести как человека и тренера, Гленн Редер тоже видел, что происходит.
«У тебя все в порядке, Майкл?» - спросил он меня как-то днем.
«Если честно, босс», - объяснил я, «я просто не очень хороший пациент.»
«У меня есть предложение, которое может помочь», - сказал мне Гленн.
Гленн знал физиотерапевта по имени Джон Грин еще со времен его работы в «Вест Хэме». Когда пришел Алан Пардью, он уволил несколько сотрудников, и Джон Грин был одним из тех, кого клуб отпустил. Затем он стал работать внештатным физиотерапевтом, который специализировался на реабилитации после травм коленей.
«Ты — самый большой актив клуба», - сказал Гленн, «тебе нужна индивидуальная забота. Ты должен вернуться ради себя и ради всех.» По сути, Гленн говорил, что мне нужен мой личный физиотерапевт, и по всем причинам, которые я упомянул выше, я согласился с ним.
Когда об этом упомянули текущие клубные физиотерапевты Дерек Райт и Пол Феррис — они оба мне очень нравились и я думал, что в то время хорошо ладил с ними — я не уверен, что все прошло очень гладко. Я объяснил, что мне нужно, чтобы вернуться к полной физической форме, и что это не было отражением их способностей вообще. Они, как и все остальные в клубе, также знали, что я готов был самостоятельно оплатить подобную заботу.
В наши дни подобные вещи происходят в каждом клубе страны. Например, мне говорят, что если кто-то под руководством Пепа Гвардиолы получает травму и выглядит так, будто ему потребуется операция, то первое, что он делает — это летит в Испанию. Он знает, что там он получит лучшее лечение. Испания — это то, чему доверяют.
Но что при этом чувствует физиотерапевт клуба? Я бы рискнул предположить, что они будут чувствовать себя недооцененными — и я знал, что я заставлю почувствовать нечто подобное двух очень способных парней, чьи способности я уважал.
В результате я приложил все усилия, чтобы сказать: «Ребята, это не имеет никакого отношения ни к вам, ни к вашим способностям.» И это помогло мне заручиться поддержкой Гленна, чтобы провести это решение мимо совета директоров, хотя, возможно, были опасения по поводу того, какой прецедент это создает, делая для меня исключение.
Поразмыслив, люди могли бы подумать: «Если у Майкла Оуэна есть свой личный физиотерапевт, разве все остальные не захотят то же самое?» Я думаю, что клуб хотел избежать ситуации, когда все исчезали бы в других залах или искали свои собственные методы лечения.
Как бы то ни было, всякий раз, когда иностранные игроки получали травмы, они часто хотели вернуться в свою страну, чтобы пройти оценку степени серьезности травмы. Циничные из нас могли бы подумать, что травма иногда приветствуется, если это означает возвращение домой на каникулы. Насколько я помню, во время моего пребывания в «Ньюкасле» и Эмре, и Бабаяро получали травмы и отправлялись домой в свои страны.
Во всяком случае, Гленн был счастлив, а я был мотивирован тем, что у меня будет кто-то, кто будет склоняться над моим плечом, считая каждый последний подход.
Хотя Джон Грин был родом из Лондона, где-то с Рождества 2006 года он приехал из Ньюкасла на целых четыре месяца. Мы с Джоном работали утром, днем и ночью. Иногда он приходил ко мне домой и просматривал все, что я ем. В течение этих нескольких месяцев мы с Джоном жили как монахи.
За это время я стал абсолютным физическим зверем. Я не из тех, кто снимает майку, но если бы я это сделал в течение тех нескольких месяцев, вы были бы впечатлены — я был очень рельефным.
Каждый день в четыре часа, уходя с работы домой, Гленн Редер часто приходил посмотреть на нас. Мы всегда были там, вкалывали на полях. Какая бы ни была погода: снег, дождь или мороз, я был там — и Гленн тоже.
Увидев его там, проявлявшего ко мне интерес, я почувствовал еще большую мотивацию. Я чувствовал, что мог бы установить рекорды марафона или стометровки. Я был в самой лучшей форме в своей жизни, я чувствовал себя таким сильным — и в верхней части тела, и в ногах.
Во время этого реабилитационного периода мы с Джоном еженедельно ездили в спортивный центр Тотал Фитнесс в Манчестере, где была водная беговая дорожка — часть оборудования, которое было важно для реабилитации колена, таким образом я мог тренироваться, не нагружая ногу.
Поскольку Кирон Дайер был травмирован, играя за «Ньюкасл», то, по-видимому, он тоже был там в какой-то момент чуть раньше меня. Я думаю, он даже мог быть там с нами в некоторые из дней.
Справедливо или нет, но с самого начала его карьеры пресса, казалось, рисовала Кирону образ мальчика, который любит тусоваться в городе и гоняться за девушками. В то время в клубе была группа из таких парней, и я думаю, что пресса любила это, следуя по горячим следам эпохи Spice Boy, которая была в «Ливерпуле».
Был ли он таким или нет, я понятия не имею. А даже если и был, то скорее потому, что ему тогда было девятнадцать или двадцать, а не потому, что он был футболистом. Кирон был хорошим парнем и талантливым игроком, но быть футболистом не всегда самая прекрасная среда, в которой следовало бы взрослеть.
Тем не менее, пресса просто обожала клеймить его как еще одного титулованного футболиста — размахивающего своими деньгами и в общем-то глумлящегося. Насколько я знал и любил Кирона по сборной Англии, я узнал и другую его сторону в этом центре Тотал Фитнесс в Манчестере.
Когда я делал какие-то упражнения в спортзале, ко мне подошел какой-то парень.
«Могу я рассказать вам кое-что?» - начал он, «Кирон был здесь однажды; а вы были в том бассейне.»
«Хорошо», - сказал я, ожидая, что будет дальше.
«Моего сына-инвалида опускали в бассейн, и Кирон увидел нас. Он подошел и поговорил с нами. Он искренне интересовался нами и тем, как мы справляемся с состоянием моего сына.»
«На следующий день он пришел с чековой книжкой в руке и выписал нам чек на двадцать тысяч. «Я хочу, чтобы ты отвез своего сына в Диснейленд», — сказал он тогда. «Но я не хочу, чтобы ты кому-нибудь об этом рассказывал.»
В этот момент мне в голову пришли две мысли. Во-первых, Кирон ни разу не говорил мне об этом. Я считаю это великим качеством. Люди не должны хвастаться благотворительной деятельностью или тем, что предпринимают дополнительные действия ради кого-то.
Во-вторых, для всех, кто считает футболистов просто богатыми, дерзкими, титулованными сопляками — то, что сделал Кирон, просто служит иллюстрацией того, насколько часто образ футболистов искажается. Не верьте всему, что читаете в прессе.
Все, что видит публика — это когда футболисты появляются в больницах на Рождество, чтобы пожать руку больным детям и сфотографироваться.
Нет ничего плохого в таком виде благотворительности, но я точно знаю, что это крошечная часть того, что многие футболисты делают для благотворительности круглый год, без фанфар или освещения в прессе.
Я мог бы назвать многих своих товарищей по команде — Стивена Джеррарда и Карру для начала — которые отдают чертовски много себя ради благотворительных целей. Я делаю это и делал много раз сам. История с Кироном Дайером действительно укрепила меня в этом. Я никогда не забуду, как этот парень рассказывал мне эту историю со слезами на глазах.
Я подумал: если бы только люди знали …
Лучшей новостью было то, что на протяжении всей этой интенсивной реабилитации я не испытывал ни боли, ни отеков или чего-то подобного. Благодаря сочетанию качества моей операции в Колорадо и опыта реабилитационной программы Джона Грина я смог выполнить объем важных упражнений — в частности, приседаний — которые жизненно важны для хорошей реабилитации коленного сустава.
Джон был настоящим экспертом, и он был именно тем, кто мне и был нужен в то время. Мало того, Гленн Редер был достаточно хорошим тренером, чтобы понять, как работает моя психика.
Надо сказать, что я всегда считал Гленна действительно хорошим парнем. Жаль, что он всегда был занят в «Ньюкасле», несмотря на то, что в том году выиграл Кубок Интертото — единственный тренер «Ньюкасла», выигравший значительный трофей с 1969 года.
К тому времени, когда я вернулся из реабилитационного центра, а это было в начале апреля 2007 года, я уже рвался на поле.
Между тем, в результате разговоров, которые он уже имел с Джоном, Гленн знал, что он может ожидать, когда появится новый и улучшенный Майкл Оуэн. Я уверен, что Джон, должно быть, сказал ему: «Когда этот парень вернется, даже не думай о том, чтобы не выпускать его в старте. Ему не нужно сидеть на скамейке. Он готов.»
Специально для меня была организован товарищеский матч за закрытыми дверями против «Гретны». Я чувствовал себя великолепно, забил хороший гол и ассистировал на своего товарища по атаке Шолу Амеоби. Я ушел с поля после часа игры, думая это было хорошее выступление.
Что касается меня, то я был готов выходить в старте за основной состав. Я был просто в ударе, я был настроен принять участие в матчах до конца сезона.
Но не так быстро…
Перед выездной игрой против «Рединга» 30 апреля, третьей с конца в этом сезоне, на Сент Джеймс Парк должны были появиться камеры и ребята с телеканала Sky. В этом не было ничего необычного; они приходили каждую пятницу, брали интервью у тренера и показывали по телевизору минут пять тренировок.
К этому моменту, насколько я мог судить, я тренировался с пониманием того, что начну матч против «Рединга». Придя в такую форму, я думал, что ни за что не смогу не играть.
Но когда Фредди Шеперд пронюхал о том, что приедет Sky и что они будут снимать меня на тренировке на всеобщее обозрение, он, должно быть, запаниковал. Вся новостная сила моего возвращения к действию началась бы в тот момент, когда эти картинки были бы переданы миру.
Это, в свою очередь, подводит меня к одному из самых острых и спорных вопросов за все время моего пребывания в «Ньюкасле»: страховка, которую клуб получил в связи с моей травмой.
Во время моего восстановления после операции на колене я слышал некоторое несогласие от болельщиков, жаловавшихся на то, что мне платят целое состояние и, как следствие, что они платят за то, что я сижу без дела, будучи травмированным. Если бы это было так, я бы до некоторой степени понял их позицию. Многие болельщики «Ньюкасла» — люди рабочего класса, которые идут на огромные жертвы, чтобы купить сезонные билеты. Это понятно.
Я ни в коем случае не хотел бы засунуть им в глотку свою зарплату. Это вообще не было моим стилем. У меня никогда не было ничего, кроме уважения к болельщикам «Ньюкасла», хотя я слышал ропот, что некоторые считают, что я должен был больше поддерживать связь через колонку в газете во время моего выздоровления. Правда в том, что клуб никогда не настаивал на этом, и я всегда был сосредоточен только на том, чтобы вернуться к игре, а не говорить о своем возвращении.
Хотя мое возвращение к игре было днем, которому только предстояло наступить, Фредди Шепард не хотел, чтобы это было в апреле 2007 года. Причина этого в том, что в тот момент, когда я начну играть, страховые деньги, из которых мне платили зарплату, прекратят поступать.
И наоборот, если бы я не играл, Фредди Шепард еще одно лето получал бы эту страховку, которая, если суммировать, была чертовски большой суммой.
Учитывая, что клуб организовал для меня тренировочный матч и провел тренировку с прицелом на мое участие в игре против «Рединга», мне кажется, что Гленн изначально не знал о желании Фредди Шепарда отодвинуть меня в сторону, чтобы сэкономить деньги. Я уверен, что Гленн был просто счастлив, что я вообще был доступен для выбора.
За пять минут до того, как я собирался выйти и потренироваться перед камерами, Гленн позвал меня в свой кабинет.
«Председатель сказал, что тебе сегодня нельзя тренироваться», - объяснил он.
Можете себе представить, каково это было, учитывая все, через что мне пришлось пройти. Поначалу я смирился с тем, что долго буду вне игры. Мысленно отметив, как долго это будет продолжаться, и посмотрев на игры, которые я пропущу, я принял это и просто жил дальше. У меня была цель.
Каждый день был на один день ближе к этой цели.
Но как только прошло несколько дней с той даты, которая засела у тебя в голове и в твоем дневнике в течение нескольких месяцев, ты начинаешь волноваться и быть нетерпеливым с людьми.
Все будут говорить: «Теперь ты должен быть счастлив, ты почти здоров!» Но я чувствовал полную противоположность. У меня снова включался мерзкий головняк, потому что чувствовал, каково это — пересечь ватерлинию и снова сражаться.
А потом кто-то говорит мне, что я не могу тренироваться в этот день — я просто потерял самообладание.
Я начал думать: если я сегодня не тренируюсь, значит ли это, что я и не играю?
Я этого ни за что не хотел это принимать.
«Я буду тренироваться», - сказала я Гленну, «он не помешает мне тренироваться.»
«Он говорит мне...» - начал было Гленн.
Я видел, что у него связаны руки.
«Немедленно соедини меня с ним по телефону.»
Гленн позвонил Фредди Шепарду и протянул мне трубку.
«Привет, председатель, тренер говорит, что вы не позволите мне сегодня тренироваться. Это так?» - спросил я, стараясь сохранить самообладание.
«Да», - ответил он, прибирая инициативу, «потому что там камеры, и если ты выйдешь на поле и сыграешь до конца сезона, то мы упустим целое состояние.»
«Так вы хотите сказать, что мне вообще не разрешат играть в этом сезоне?» - спросил я, чувствуя, как участился мой пульс.
«Да, ты не cможешь — иначе на нас будет висеть целое лето твоей зарплаты, тогда как мы могли бы получить эти деньги из страховки.»
В этот момент, как бы я ни был взбешен, я должен сказать, что понял, почему Фредди Шепард вел себя именно так. Независимо от того, каковы ваши взгляды на концепцию страхования в целом, такие ситуации, вероятно, происходят постоянно.
Но я не думал, что это было морально или юридически правильно — и не только потому, что я был эгоистом, потому что я хотел продолжить играть. «Что ж, тогда можете валить куда подальше», - сказал я. «Я так долго не тренировался не для того, чтобы мне говорили подобное дерьмо.»
Все, что я помню дальше, это размытость в то время, пока он кричал в трубку.
«Слушай», - заорал он на меня, «ты заработал хренову кучу денег с тех пор, как попал в этот чертов клуб. Все, о чем я тебя прошу, это, черт возьми, пойти и спрятаться в туалете на пять минут всего на один день.»
Он был явно расстроен и находился под давлением. Но его логика не сходилась. Судя по тому, что он говорил, это был бы не просто один день. Это был бы один день — плюс каждый последующий, включая три матча лиги до конца сезона 2006/07.
На каком-то этапе было достигнуто негласное соглашение о том, что я не буду выходить и тренироваться, пока там находятся камеры Sky, но как только они уйдут, я буду тренироваться как обычно.
Но с этого момента, зная, что это был бы ужасный пиар для клуба, если бы я вышел публично и сказал: «Председатель не разрешает мне играть», - руки Фредди Шеперда тоже были связаны.
Кстати, я не прятался в туалете, как он предлагал.
И учебники истории скажут вам, что я действительно играл против «Рединга». Они могут не упоминать, что я забил гол, который был отменен и мы проиграли со счетом 1:0.
Несмотря на это, я чувствовала себя невероятно могучим. Поскольку я никогда не слишком полагался на откровенную физическую силу при использовании верхней части тела, теперь мне казалось, что люди отскакивают от меня. Внезапно мне стало нравиться плечом отталкивать соперника!
Я вернулся лучше, чем когда-либо, и именно поэтому «Ньюкаслу» пришлось платить мне жалованье в течение следующего лета. Все это, на мой взгляд, именно так и должно было быть. Была ли это первая игра в сезоне или последняя, в тот момент, когда я начал играть, страховые выплаты должны были прекратиться. И, я полагаю, они прекратились.
Фанаты, конечно, ничего не знали об этих закулисных событиях. Никто не знал. Насколько я знал, по крайней мере на базовом уровне, какие махинации с моим страховым полисом были произведены, я не думал, что с профессиональной точки зрения в то время в моей карьере было уместно что-либо говорить об этом. Вместо этого мне пришлось выдержать изрядную критику со стороны болельщиков «Ньюкасла» — в основном потому, что они не были посвящены во все детали моей ситуации.
А потом потолок опять просел…
Последняя игра сезона 2007 года на выезде против «Уотфорда» принесла с собой еще больше невезения, что никоим образом не помогло моим отношениям с болельщиками.
Как я уже сказал, когда я был на пути к выздоровлению, у меня появилось ощущение того легкого недовольства, которое испытывали ко мне болельщики. С этой целью, я очень много думал, мне нужно взять здесь с места в карьер…
Я знал, какие хорошие отношения сложились у меня с болельщиками в том первом сезоне, и отчаянно не хотел, чтобы они забыли ту важную роль, которую я сыграл в те хорошие времена, когда мы прилично играли и я забивал голы. Когда я получил стоячие овации по поводу моего возвращения в матче против «Рединга», все казалось в порядке, хотя и с некоторыми оговорками с точки зрения болельщиков.
И все же я не чувствовал, что должен оправдываться перед кем-то. Я знал, что когда играю, то играю хорошо. И в моем постоянно фильтрующем дерьмо мозгу я уже все равно прокручивал такую фразу: «Извините, что я был травмирован, и вы не видели меня некоторое время. Но не волнуйтесь — клубу все равно не пришлось платить мне зарплату, пока я отсутствовал.»
Однако все изменилось 13 мая 2007 года, во время последнего матча лиги на выезде с «Уотфордом».
Через несколько минут после начала игры я бежал на полной скорости, а затем повернулся, как будто хотел броситься в противоположном направлении, не заметив, что один из моих товарищей по команде, Мэтти Паттисон, был прямо передо мной. Его плечо столкнулось прямо с моей челюстью. Я потерял сознание прямо на поле.
Есть несколько вещей, которые ты ожидаешь увидеть, когда придешь в себя в раздевалке на Викаридж Роуд. Давайте просто скажем, что лицо тогдашнего тренера сборной Англии Стива Макларена в непосредственной близости, не является одним из них. Он пришел на игру, чтобы посмотреть на меня, потом спустился в раздевалку и, по-видимому, разговаривал со мной, пока я лежал там в оцепенении.
«С тобой все в порядке, Майкл?» Я смутно припоминаю, что он говорил.
«Все в порядке, Стив?» - ответил я. «Как вам моя удача, а?» Это была такая странная ситуация — но в общем-то я не думал, что травма вообще имела хоть какую-то значимость.
Вернувшись домой в тот вечер, я включил Матч дня, чтобы пересмотреть игру. Я наблюдал, как получил нокаут, но на заднем плане я слышал, как фанаты «Ньюкасла», мои фанаты, поют «что за пустая трата денег!», пока меня уносили.
Я не могу отрицать, что их действия в тот день многое изменили для меня. Я ненавижу обобщения о футболистах, тренерах или болельщиках, но их реакция на то, что было просто странной случайностью, сказала мне, что болельщики «Ньюкасла» просто не поняли этого.
С этого момента во мне проснулось упрямство. Я больше не собирался даже пытаться заискивать перед фанатами. Вместо этого я перевернул эту страницу немного более обиженным образом, думая, что мне не нужно оправдываться перед гребаными фанатами «Ньюкасла».
И у меня хорошая память.
Несмотря на то, что на Сент Джеймс Парк были хорошие времена, мои отношения с болельщиками были непоправимо испорчены в тот день на Викаридж Роуд.
Любовный роман, если его можно так назвать, почти закончился.
