Майкл Оуэн. «Перезагрузка» 4. Культурный шок
***
Между моим дебютом в сборной Англии против Чили в феврале 1998 года и Чемпионатом мира во Франции в июне, был объявлен состав из тридцати человек на связующем собрании созванном Гленном Ходдлом в Ла-Манге.
Мое первое впечатление о Гленне Ходдле как о тренере было исключительно положительным. Гленн был интригующим персонажем. Я прекрасно с ним ладил, а в последние годы даже больше, работая с ним в качестве эксперта в BT Sport. Но в то время ты бы никогда не назвал его приятелем игроков.
Там, где Киган или Харри Реднапп придавали игрокам уверенность, приближаясь к ним и становясь частью смеха и шуток, Гленн был более сдержанным. Он воспользовался своим вторым номером, Джоном Горманом, чтобы тот творил его волю в команде. Джон будет тем, кто будет рыскать среди парней, чтобы оценить настроение в лагере. Гленн был отличным тренером, но, казалось, он всегда хотел делать что-то на расстоянии. Каждому свое, я полагаю.
До объявления состава, будучи лучшим бомбардиром Премьер-лиги в сезоне 1997/98, я к марту был спокойно уверен, что поеду на Чемпионат мира. За это время я провел еще два товарищеских матча за сборную Англии: один в Берне против Швейцарии и второй против Португалии на Уэмбли.
Я не забил ни в одном из них. Мне придется подождать до следующего матча перед Чемпионатом мира в Касабланке против Марокко — где я вышел со скамейки запасных, чтобы заменить травмированного Иана Райта — для моего дебютного гола за сборную Англии. Это было тем более запоминающимся, учитывая, что я сам мог легко быть заменен несколькими минутами ранее, после неприятного удара бутсой по голове.
Как бы я ни был уверен в себе, будучи нападающим, голы — это то, что тебе нужно, особенно когда ты пытаешься убедить тренера взять тебя на Чемпионат мира. Оглядываясь назад, я подозреваю, что гол в Касабланке был тем, что в сознание Гленна закрепило и без того достаточно убедительные доводы в пользу моего включения. Я показал, что могу играть и справляться с большими событиями. Теперь я показал ему, что могу и забивать.
И в меня поверил не только Гленн. Когда газеты начали рассуждать о том, кто, по их мнению, будет в сборной, как им это нравилось, я, казалось, попал в категорию вероятного, а не возможного выбора.
В Ла-Манге происходили всевозможные драмы.
В какой-то момент этой поездки для каждого из нас была объявлена пятиминутная встреча, чтобы мы увиделись с боссом в его гостиничном номере. Насколько я помню, я был примерно во второй трети списка. Пока я и все остальные ребята сидели вокруг бассейна и гадали, кто будет включен в состав, а кто нет, кто-то вышел и сказал: «Ребята, Газзы нет в составе.»
Для меня это была непостижимая новость. Поначалу я думал, что, Боже, он был бы первым именем в моей команде рядом с Аланом Ширером. И я сомневаюсь, что был в этом одинок. Никто не мог в это поверить.
Затем распространился еще один слух, что все встречи были перенесены на полчаса, потому что Газза разбросал стулья и вообще разгромил номер. Нам сказали, что Дэвиду Симэну было поручено найти его и успокоить. В тот день в лагере англичан царило всеобщее потрясение.
Газза был одним из тех домочадцев, кого я упоминал, кто был в составе сборной Англии весной 1998 года. Когда я был моложе, невозможно было не восхищаться всем, что было в Поле Гаскойне.
Для меня в его дни в «Ньюкасле», «Тоттенхэме» и «Рейнджерс» у него было все: харизма, уверенность и, очевидно, футбольный мозг и мастерство, подобные которым редко встретишь.
Я также восхищался тем фактом, что он — будучи явно домашним парнем — вообще имел смелость уехать из Англии в «Лацио». Даже если эта поездка не была полным успехом, по крайней мере, он сделал это. Для меня Газза был одним из моих абсолютных героев. Чемпионат мира в Италии 1990 года был началом этого преклонения.
Впервые я встретился с ним лично, когда первый раз присоединился к английской команде в Бишем Эбби в октябре прошлого года. Мы только что обыграли «Челси» со счетом 4:2 на Энфилде в четырехчасовом матче, и Стиву Макманаману, Полу Инсу и мне пришлось отправиться в командный отель Бернем Бичес, чтобы присоединиться к остальным ребятам. Когда мы наконец приехали уже было воскресенье и больше двух часов ночи.
Стив Макманаман показал мне что к чему.
«Вот здесь мы завтракаем по утрам», - сказал он.
«Там у нас проходят командные встречи», - добавил он.
Он открыл дверь в комнату с огромным экраном на стене, и там был Газза, сидящий и играющий в видеоигры на большом экране.
«Все в порядке?» - спросил он, едва поднимая глаза.
Подойдя, чтобы пожать ему руку, я внимательно осмотрел пустые бутылки из-под вина на столе перед ним и пустые пакетики из-под снотворного.
Я подумал: «О Боже! Это плохо.»
С этого момента, Газза и я сформировали удобную близость, какую кто-то вообще может с ним создать. Я бы никогда не сказал, что мы были друзьями, которые болтали каждый день. Но было определенно здоровое взаимное восхищение, которое продолжается и по сей день. Я всегда и до сих пор желаю ему всего самого лучшего.
Как бы то ни было, когда в тот день пришло время моей встречи, я вошел в комнату и огляделся в поисках признаков предполагаемого повреждения от Газзы. Ничего такого не было. Все выглядело совершенно упорядоченным, а сам Гленн был спокоен, как будто ничего не произошло.
«Во-первых», - начал он, «ты едешь. Ты в составе.»
Фух.
«И я не хочу, чтобы ты думал, будто приехал просто на прогулку. Тебе предстоит сыграть большую роль на этом турнире», - сказал он.
Он объяснил, как я и предполагал, что Ширер и Шерингем начнут первую игру против Туниса в Марселе. Они испытаны и мы им доверяем, сказал он мне. И я был согласен. Но потом он очень настойчиво подчеркивал, что я выйду на замену и что есть реальные возможности разорвать это партнерство.
Я вышел из комнаты в восторге от того, что только что услышал. Насколько я понял — я был третьим выбором, он действительно заставил меня почувствовать, что все было в моих руках, чтобы изменить это.
Если учесть обилие других нападающих, которые находились вокруг сборной в 1998 году: Робби Фаулер, Иан Райт, Крис Саттон, Лес Фердинанд, Стэн Коллимор, Энди Коул и Дион Даблин — все они были лучшими, просто топ-игроками, и было немалым подвигом, что меня считали третьим выбором в такой компании. Отправляясь на тот Чемпионат мира во Францию, я не мог чувствовать себя более уверенно ни в своем статусе, ни в статусе команды в целом.
Что касается ситуации с Газзой, то после того, как прошел первоначальный шок от его отцепления, я лично понял, почему Гленн принял такое решение.
Пол Скоулз проводил потрясающую работу в «Манчестер Юнайтед». Гленн, очевидно, рассматривал его как тип игрока, который мог бы быть оркестратором в центре полузащиты, состоящей из трех человек, включая Бэтти и опускающегося Инса. Все это имело смысл.
Я думаю, всем было ясно, что, хотя Газза, вероятно, все еще обладал способностью влиять на игру, несмотря на то, что он только что вышел из своего лучшего состояния, если действительно собираться играть со Скоулзом вместо Газзы, разрушительное влияние последнего за пределами поля может быть слишком большим риском.
Другое дело, что у Газзы не было другого выбора, кроме как принять обе стороны своей личности. Разумеется, смеху было бы. Но если необходимо выбирать состав и сажать его на скамейку запасных, есть все шансы, что мина у него будет еще та и он будет прилично так ныть. Никому это не было нужно, и я уверен, что Гленн знал это. Поразмыслив, я подумал, что, хотя Газза был одним из моих вечных героев, Гленн принял мудрое решение.
Как оказалось, когда наступил июнь, Чемпионат мира во Франции стал огромным открытием. Как бы ни формировалось общественное мнение, основанное только на том, что они слышат в газетах, если бы я руководил английской командой двадцать лет назад, я не уверен, что делал бы это так же, как и Гленн Ходдл.
Во-первых, Гленн был непреклонен в том, что окружение нашей команды в Ла-Боле в Бретани должно быть лагерем в чистом виде. В этом лагере нам не разрешали читать газеты и включать радио. Нам не разрешалось общаться ни с кем из нашей семьи или друзей — даже после игр. Это были важные решения, которые Гленн принимал в то время.
Однако, оглядываясь назад, учитывая то, что произойдет на более поздних крупных турнирах, мало кто будет утверждать, что мышление Гленна в 98-м было правильным. Но в то время, вместо того, чтобы жить в бродячем цирке, как в более поздние годы, когда на первый план вышла культура жен или подруг известных футболистов, это было больше похоже на каторжный лагерь.
Еда и питание были важной частью режима Гленна. До этого момента в сборной Англии мы были очень отсталыми по сравнению с тем, как жители континента подходили к вопросу о питании, пищевых добавках и так далее.
По большому счету, мы все еще были на режиме пирога и пинты — когда ты возвращался с летних каникул с лишним весом в два стоуна (прим.пер.: английская мера веса 6,35 кг, но думаю, в данном моменте, Майкл явно шутит) и использовали предсезонку, чтобы привести себя в форму. Все это было старомодно.
С 1996 года Арсен Венгер в «Арсенале» положил начало новой диетической культуре в английском футболе. Другие клубы, включая «Ливерпуль», к началу Чемпионата мира 1998 года все еще отставали от Венгера.
Но Гленн работал за границей. К 1998 году он не только знал, как подготовиться с точки зрения питания, но и знал, как добиться наилучшего восстановления после игр. На самом деле это был новый рубеж, и Гленн был на много километров впереди.
Следовательно, хотя мы и не бунтовали ни против одной из идей Гленна, все же это было немного неприятно — только потому, что все это было так ново для нас.
Еда — вареная курица, вареный рис или вареные макароны и брокколи на каждый прием пищи. Ни соуса, вообще ничего такого. А девиз над дверью столовой в лагере гласил: «Жуй, чтобы победить». В основном это означало, что он не хотел, чтобы кто-то из нас много ел. Вместо этого он хотел, чтобы мы все жевали каждый кусок в три или четыре раза больше, чем обычно — теория, как нам сказали, состояла в том, что (а) мы извлекаем больше питательных веществ и (б) пища будет легче расщепляться и перевариваться. Скажем так, время приема пищи было чем-то вроде культурного шока.
Более обширный режим дня был не более приятным.
Каждый день мы просыпались, завтракали, а потом тренировались с десяти до половины одиннадцатого. В час дня — обед, а потом, между этим и семью часами вечера, мы не делали абсолютно ничего, кроме как пялились в стену в своем номере.
К тому времени, как подойдет время ужинать, ты будешь искренне рад спуститься вниз — не из-за ожидающих тебя безвкусных кулинарных изысков, а скорее потому, что ты действительно можешь хоть с кем-то поговорить. Потом ты возвращался в свою номер и смотрел на стены, пока снова не засыпал. И все это повторялось. Все это было так стерильно и скучно.
Более того, все это открыло всем глаза на тот уровень сосредоточенности, который Гленн хотел от нас. И как бы сильно мы не скучали по семье, друзьям и детям, мы также знали, что ничем не отличаемся от людей, которые уезжают работать на нефтебазах, в угольных шахтах или в армии.
Не поймите меня неправильно, никто из нас точно не плакал о бедности, но мое личное мнение, оглядываясь назад, заключается в том, что если ты хочешь лучшего от группы людей, ты должен делать все возможное, чтобы они были счастливы. Если кому-то скучно или он подавлен или скучает по своей семье, действительно ли он будет выкладываться в игре?
Думаю, присяжные заседатели еще не пришли к такому выводу.
Как бы то ни было, мы летели в Марсель на матч с Тунисом, и я живо помню, как включил телевизор в отеле, и меня встретили фотографии Си-Эн-Эн, на которых английские болельщики повсюду дрались. Время от времени мы слышали это за окном гостиницы.
Еще до того, как мы сыграли хоть одну игру, пошли разговоры о том, что сборную Англию вышвырнут из турнира. Лежа в постели, пока снаружи бушевала королевская битва, я, помнится, думал: «Что, черт возьми, здесь происходит? Это может нам все испортить.»
Как и намекнул Гленн, я просидел на скамейке запасных большую часть первого матча на стадионе Стад Велодром против Туниса. Ширер забил в первом тайме, а затем Скоулз добавил немного блеска к выступлению с помощью огибающего удара на последней минуте, прибивая энергичную тунисскую сборную.
Для меня выход при таком сценарии, был одной из тех ужасных безвыигрышных ситуаций. Чтобы чувствовать себя хорошо и комфортно в матче, потому что я хотел начать следующую игру, мне действительно нужно было, чтобы мы сыграли вничью 0:0, чтобы я мог выйти и забить победный гол. Но я вышел в другой ситуации, в кипящую жару, просто чтобы придержать мяч и придушить игру.
В следующем матче с Румынией в Тулузе это было разочаровывающе совсем по другим причинам.
Казалось, прошла целая вечность, и лишь через семьдесят две минуты я вышел на смену Тедди Шерингему. К тому времени мы проигрывали 0:1, отчаянно нуждаясь в чем-то. Каким бы потрясающим игроком ни был Тедди Шерингем, я чувствовал, что в тех обстоятельствах, когда решающим фактором может быть простая скорость, у меня гораздо больше шансов забить, чем у него.
С течением времени я все больше и больше сдувался в ожидании выхода на поле — особенно учитывая, что нам нужен был гол. Пока некоторые из нас разминались за воротами, я то и дело оглядывалась, пытаясь поймать взгляд Гленна. Все, что я помню, прежде чем Гленн в конце концов дал мне сигнал на выход, было: «Не могу поверить, сколько времени это займет. У меня просто не будет времени забить.»
Вскоре после того, как я вышел на поле, я оказал немедленное влияние. Я проскользнул мимо пары игроков, выстрелил из-за пределов штрафной и попал в штангу. И тут же меня наполнила уверенность.
Через две минуты бац — я забил и сравнял счет. Затем соперник пошел на нас и забил, выйдя вперед. Но главное, с моей точки зрения, я вышел на поле, забил гол и изменил ход игры. Как следствие моего влияния, следующие две игры я вышел в стартовом составе.
Оглядываясь назад, можно сказать, что исход последней игры на групповом этапе был отчасти обусловлен подготовкой Гленна на нашей базе в Бретани. После того как мы только что проиграли, высокое напряжение было вполне объяснимо по мере приближения дня матча. Во время одной из наших утренних тренировок, за два дня до игры, мы все отрабатывали штрафные и угловые.
На этом этапе важно отметить, что если у босса и было слабое место, каким бы блестящим тактиком он ни был, так это то, что он считал, что все должны быть такими же хороши, как он. А он был чертовски хорош. Реальность заключалась в том, что, несмотря на то, что он работал с группой ведущих игроков сборной, не многие из них были даже близки к тому, кем был он.
Он придумал сложную схему штрафных ударов, когда Бекс должен был подбежать и ударить по мячу, а Скоулз должен был поставить ногу прямо перед мячом. Идея босса состояла в том, что, когда он ударится о ногу Скоулза, мяч приобретет сильное вращение, которое отправит его вверх, а затем быстро опустит вниз.
Мы начали тренировать это.
После нескольких попыток Бекс не смог этого сделать. Потом Скоулзи попробовал — и тоже не смог.
Тем временем босс начал понемногу терять голову, потому что он сам мог это сделать, но никто другой не мог.
«Ладно, ты явно не можешь этого сделать», - сказал он, «просто делай то, что обычно делаешь.»
Мы начали отработку угловых и в то, что означают различные сигналы рук. Парни, которые не играли, должны были слушать, стоя за воротами.
Но Гленн заметил, что некоторые из них разговаривают друг с другом. Он крикнул он парочке из них.: «Ты, что означает одна рука?» Понятия не имею. «Ты, что означает две руки?» Вообще не знаю. Он пришел в ярость и заставил их всех задержаться.
Так получилось, что я довольно хорошо сыграл против сборной Колумбии в матче, который мы должны были выиграть, чтобы пройти в следующий этап. Мы победили 1:0.
По иронии судьбы, штрафной удар Дэвида Бекхэма с края штрафной площади произвел разницу в нервную ночь в Лансе. Вместо сложной рутины из двух человек, которую придумал Гленн, Бекс сделал то, что обычно делал, и просто закинул мяч в верхний угол ворот. Нас поманил второй раунд.
с ув. clubs@sports.ru