История одного танца
Она всё приговаривала: - Ну ладно, ну ладно, –и тыкала девочку свою себе в плечо, а девочка болтала тонкими спущенными ногами в нелепых колготках и мотала головой. Что-то было в девочкином взгляде звериное, будто сейчас она упадет в обморок, а мать будто для неё чужой человек. Материно лицо, беспомощное и злое, дрожало у подбородка, и юбка цыганского размаха была разложена по полу. Санитарка махнула по ней тряпкой, обмоченной в воде и хлорке, но мать даже не шелохнулась. Только девочка медленно сползла со скамейки, выпрямила свои тонкие ноги, подошла и плюнула в ведро. Потом вернулась на скамейку, села. –Дылда проклятая! – завопил какой-то пацан в другом конце коридора. –Мы сами из Чкаловского района, -лепетала маленькая женщина, семеня рядом с врачом в белом халате и подтаскивая к себе за руку бледную девочку лет пяти, - нам бы обязательно сегодня попасть к вам, у нас электричка в пять, -она споткнулась о ведро, высоко взмахнула руками –и вдруг заголосила, - пустите нас, пустите же, пуститеее, пустите же, пустите! – и так долго вопила на одной и той же ноте, врач давно ушел и ведро санитарка забрала - мыть в другом коридоре. Потом она как-то притихла, осела, ткнулась взглядом в свою девочку и больше не издала ни звука, даже когда женщине в цыганской юбке стали делать прямой массаж сердца, а девочка ее, встав коленями на пол, пахнущий хлоркой, твердила ей куда-то между локтями медицинского персонала: - Мама, они всё врут, они всё врут, врут, врут!
Из официальной хроники:
С 7 по 22 февраля 1998 года в Нагано проводились Олимпийские игры.
На Играх в японском Нагано был преодолен своеобразный рубеж по числу участников Зимних олимпийских игр – 2338 спортсменов: 1528 мужчин и 810 женщин из 72 стран. Программа включала 14 видов спорта и 68 дисциплин.
В официальную программу включили сноубординг и женский хоккей, а также «вернули» керлинг после многолетнего отсутствия.
Впервые к участию в хоккейном турнире были допущены профессионалы.
Три золотых медали внесли в общую копилку фигуристы. Это, безусловно, выдающееся достижение. Чемпионами стали в парном катании Оксана Казакова и Артур Дмитриев, в танцах на льду – Оксана Грищук и Евгений Платов, в мужском одиночном разряде – Илья Кулик. Все они проявили высочайшее мастерство и стойкость духа. Только после окончания соревнований выяснилось, например, что Грищук выступала со сломанным запястьем!
Ей и ее замечательному партнеру первым в истории довелось выиграть две зимние Олимпиады подряд.
Произвольный танец пары назывался «Мемориал» и был поставлен на музыку Майкла Наймана «Набат».
К Олимпийским играм пару готовила Татьяна Анатольевна Тарасова.
Вот что она вспоминает о подготовке к Олимпийским играм и о работе над этим номером (из книги Татьяны Тарасовой «Красавица и чудовище»):
«Начался невыносимый олимпийский год. Она (Грищук) кричала и скандалила. Каждый день весь каток трясся от напряжения, заливщики льда плакали - жалели Женю. Я не могу сейчас объяснить, как мы сумели подготовить программу. Случилось чудо, но я ничего не помню. За полчаса до ее тренировки я выпивала сильную успокаивающую таблетку только для того, чтобы не взять и не оторвать ее уши от ее головы или не выдернуть ей все ее зубы по одному. При всем при этом она очень трогательно ко мне относилась: хулиганила и хамила, но всегда к моей двери приносила букеты цветов, а в них оставляла всякие записки, у меня некоторые сохранились. В них она чаще всего писала: «Я люблю вас на всю жизнь», и называла меня своей мамой или мамкой <...>
Пока они ездили по туру, я искала музыку, пытаясь найти что-то кардинально новое, потому что все, что на слуху, уже перекатали. И до них перекатали, и они перекатали, жизнь-то длинная. Почему-то мне очень хотелось сделать на Оксану «Кармен». Мне казалось, что из нее получится фантастически современная Кармен, совершенно другая, чем Бестемьянова. Я чувствовала, что имею право продолжать эту тему. Конечно же, их произвольный танец я поставлю по-другому, покажу Кармен этакой босячкой и хулиганкой, какой, собственно, и была красавица-цыганка, - Оксане это, безусловно, близко по характеру, - а такое решение потянет за собой иную хореографию и иные выразительные средства.
Но пока я искала другую музыку, ходила в Москве по магазинам, благо в них теперь приличный выбор, и без конца покупала диски и записи. Когда я уже истратила на музыку кучу денег, продавец в магазине сжалился надо мной: «Татьяна Анатольевна, что вы ищете? Я не могу смотреть, как вы тратитесь, скупая все подряд». У нас в стране не перевелись потрясающие музыкальные фанаты, которые в свое время копировали современную западную музыку, переписывая ее, на рентгеновских снимках, на «ребрах», как тогда говорили. Некоторые из них работают в музыкальных магазинах, это уникальные профессионалы. Я объясняю, что ищу музыку для моих спортсменов, что я ищу такую мелодию, которая раскручивалась бы как пружина, так, как это происходит в «Болеро» Равеля, но в то же время абсолютно современную, веселую, волнующую. Он предлагает: «Вот это направление послушайте и вот это». Я купила пластинок шесть, побежала домой слушать. Интересная музыка, но не то, не то. А он на прощанье говорит: «Есть еще один автор, но у меня сейчас нет его диска, я завтра принесу его из дома, вот он вам точно подойдет».
Я всегда старалась работать с профессионалами, у меня на них чутье, как у собаки. И на следующий день я не прибежала, а прилетела в этот магазин, как сумасшедшая. И он действительно ждал меня с пластинкой Майкла Мура «Набат». Вещь очень серьезная и сложная, долгая по времени... Я поставила ее прослушать - и с первого такта поняла это то, что я искала. Как только я перестала сомневаться в музыке, сразу появилась тема. «Набат» был написан как посвящение футбольному матчу, во время которого рухнула трибуна стадиона, унося за собой множество жертв. А я захотела сделать посвящение всем тем, кто выходил на лед до нас и с нами, всем тем, кто ушел от нас, прожив длинную или короткую жизнь, всем, кто получил на льду травмы, всем, кто оставлял на льду свое здоровье и силы. Впрочем, нет, не только фигурному катанию он станет посвящением. Посвящением вообще безумному спорту, где многие остаются живы, но кто-то умирает и сотни превращаются в инвалидов. Я вновь и вновь нажимала клавишу «пуск» и не могла оторваться. Мне уже виделось, какая это будет великая программа, программа о тех, кто отдал жизнь в борьбе за олимпийские идеалы. Мой «Набат» станет гимном всем спортсменам.
Я очень боялась показывать Жене и Оксане музыку. Я вообще боялась ее кому-то показывать. Сперва я прослушала все диски, которые вышли у этого композитора, его музыка меня потрясла. Но выбранное мною произведение все равно оставалось вне конкуренции. <...>
Из Ганновера по почте я послала в Америку музыку - и затряслась, нервничая, что им не понравится. Первым мне позвонил Женя и сказал, что, конечно, вещь тяжелая и очень серьезная, но для олимпийского сезона это потрясающая идея. Потом и Оксана позвонила, ей тоже музыка понравилась. Я пришла в страшный восторг. В упоении я рассказала, какую задумала идею. Показать в танце весь их долгий спортивный путь, Женины травмы, операции. О том невероятном моральном и физическом прессе, который не только они - все спортсмены несут, на себе столько лет. Оксана, естественно, хотела, чтобы этот гимн стал гимном ей самой. Я объясняла: «Ты выдающаяся спортсменка, и он так или иначе будет и твоим хотя бы потому, что тебе предстоит выступать на третьей Олимпиаде».
Я вернулась из Ганновера обратно, в Москву; Гена Папин вызвал барабанщика, и на семи звуковых дорожках в тон-студии «Мосфильм» мы в течение шести часов записывали барабаны, добавляя в мелодию ритм, усиливая, ее. Вставили в нее биение сердца, против этой идеи Гена вначале возражал, потому что лишние звуки, по его мнению, портили музыкальную структуру. Но мне хотелось, чтобы сердце в мелодии билось с самого начала и только в финале на последних звуках оно остановилось.
И когда я все подготовила и перешла к постановке олимпийского танца, работа, прямо скажу, получилась адская. Оксана, как всегда, устраивала истерики, Женина нога болела, отношения у них портились на глазах. Но зато стали появляться в танце интересные элементы, работали мы вместе, втроем. Мы научились многое понимать с полуслова. Но у нее периодически наступал эмоциональный срыв, она принималась плакать, объясняя, что не чувствует музыку, ей тяжело под эту музыку, музыка давит, она не видит себя в этой музыке большой драматической артисткой, какой является на самом деле. Ах, если бы она пораньше столкнулась с какими-нибудь серьезными вещами, кроме рок-н-ролла, и читала бы побольше книг, то, наверное, ей пришлось бы легче. И не было бы этих «не могу, не могу, не слышу, не чувствую».
Тяжело работали. Как тяжело - не описать, и не то что описывать, вспоминать не хочется, такая мука наваливалась, такой ужас. Как в страшном сне, снова с побоями, с оскорблениями, с драками, со слезами... Таких, как Паша, у меня за тридцать с лишним лет трудовой деятельности не было никогда. С Голливудом в голове, возможно, даже с какой-то предполагаемой там ролью. Забегая вперед, скажу, что олимпийский сезон для них складывался неудачно. На всех соревнованиях они падали. Или в оригинальном, или в произвольном танце, но обязательно валились, и совсем не потому, что не были готовы, их сталкивал с коньков адский психоз, который она вносила. Женя не мог под него не попасть, катался неточно, у него нарушилась координация. Она меня спрашивала примерно раз по двадцать в день: «Мы выиграем Олимпийские игры?» Я практически ежедневно кровью перед ней расписывалась. Но благодаря ей я поняла, что нельзя так жечь нервы, иначе я закончу свой путь значительно быстрее, чем мне отмерил Господь. В Мальборо напротив катка расположилось кладбище. По всем показателям я должна была там лежать. Если бы она меня тогда похоронила, как бы она меня любила! Она бы ко мне приходила, плакала, рассказывала бы над моей могилой всякие истории. Но в связи с тем, что ей не удалось меня похоронить, большой любви не получилось. А ее взаимоотношения с другими людьми меня не касаются, она взрослый человек, это, как говорится, факт ее биографии.
Я боялась, что они себя не преодолеют. И функционально программа очень сложная. Если любая пара себе не отказывает в двух минутах медленной части и таким образом отдыхает, восстанавливает дыхание, то у Платова с Грищук не получалось и секунды передышки. От начала и до конца программа, как рулетка, раскручивается все быстрее и быстрее. И конечно, для уже не совсем молодых спортсменов, какими они были, это в некотором роде авантюра, но все-таки мы на нее замахнулись.
Стартовый номер у них перед второй парой. Они вышли на лед. Перед стартом Чайковская сидела с Пашей, я - с Женей. Он все время говорил: «Готов, готов, готов», накачивал себя. Мне стало страшно, он перевозбудил себя перед стартом, начал молиться. Я стою у борта и вижу, что у него дыхание уже остановилось, так он себя перекачал. Как-то надо его привести в чувство... У меня в руках бутылка минеральной воды. И я со всего маха обливаю его этой водой за пятнадцать секунд до старта. Он в ужасе: «Ой, я рубашку гладил весь день!» Стоит абсолютно мокрый. Она сразу плакать. Я ее дергаю, кричу: «Он готов, катайтесь, катайтесь».
С первого такта музыки я поняла - они победят. Хотя у меня потом все руки посинели, так странно выразилось мое напряжение. Я никогда столько не плакала после выступления своих учеников. Как стояла с Чайковской рядом, так прямо на нее и повалилась. Плакала, оттого, что они смогли, оттого, что я смогла.
Они показали фантастическое катание. Выразили и сказали все, что слышали в этой музыке. Но главное - они выжили и я выжила. От этого и плакала. Никто, кроме меня, не знал, как тяжело мне досталась их золотая медаль, как до боли жутко было каждый день настраиваться на их тренировки. Как надо было прощать, молчать, любить. Как приходилось их ободрять, как приходилось быть им опорой. Тысячу раз за год она спрашивала меня: «Мы выиграем Олимпийские или нет?» Они их выиграли. И от этого я плакала».
Из книги Елены Вайцеховской «Слезы на льду»:
«До Игр в Нагано я, признаться, не очень думала о том, что цена победы может быть настолько неподъемной. По-настоящему глубоких – до мурашек - впечатлений с тех олимпийских Игр у меня осталось два. Тарасова и Платов.
За день до финала я совершенно случайно увидела тренера в совершенно непривычной для нее ипостаси. Почти ночью, когда на катке не оставалось уже никого, кроме запоздавших, работавших в номера наиболее поздних газет журналистов, Тарасова в одиночестве, не подозревая, что кто-то может ее увидеть, появилась из служебного выхода. Она шла медленно, тяжело припадая на ногу. С очевидным трудом добралась до ближайшей колоны, подпиравшей свод крытой автобусной стоянки и, прислонившись к ней спиной, вдруг стала сползать на землю.
Я бросилась к ней:
- Татьяна Анатольевна!!!
- Все нормально, - еле слышно прошептала она. – Вот только тяжело очень. И все время хочется плакать…
Спустя сутки, когда Грищук и Платов завоевали свое второе олимпийское золото, я помчалась с трибуны вниз – поздравить. Каким-то образом пробралась мимо зазевавшегося охранника в раздевалку и застыла, как вкопанная. Поперек деревянной скамейки закрытый спинами врача и массажиста российской сборной, сотрясаясь всем телом лежал Платов. Его рвало от напряжения».
За исполнение пара получила две оценки 6,0.
