Aussie Grit: My Formule One journey. Глава 5. Ночной кошмар в Ле-Мане: 1999. Часть 2

Разогрев субботним утром - последний шанс проверить автомобиль перед 24-часовым испытанием. Я был готов. Поэтому я запрыгнул в мою новую подружку и выехал на трассу, чтоб показать, кто здесь босс. В моих глазах, я все еще мог выиграть эту жестокую гонку.

Я выехал из боксов вслед за Берндом, за мной последовал Брандл на «Тойоте». Да и вообще мы угодили в траффик – два «Мерседеса», две «Тойоты», мы также пробивали себе дорогу через несколько автомобилей «ГТ2». Пытался ехать медленнее, при этом активно прогревая всю технику. Я подъезжал к очередному повороту примерно на скорости 290 км/ч, Оливье Беретта на своей «Ореке» как раз проходил его апекс. Даже на разминке вам нелегко, вы ездите довольно быстро, потому что вам нужно довести все до рабочей температуры, чтобы ребята из боксов могли проверить это после первого круга на трассе, особенно когда вы реально в новой машине. Я не раз и не два проезжал этот участок трассы, и он никогда не создавал мне проблем. На этот раз все вышло иначе.

У нас было маленькое вентиляционное отверстие, помещенное в боковое стекло, для охлаждения. Я было потянулся, чтоб закрыть его, в машине почему-то было слишком холодно. В этот момент немного притормозил, в поворот вошел примерно со скоростью 280 км/ч и на выходе из него… мой автомобиль снова взлетел!

Я просто не мог поверить в происходящее. Мне просто не приходило в голову, что это может случиться снова. Уже не важно было, чья вина – моя или команды - я снова угодил в аварию! Но на этот раз все происходило немного иначе, это уже была истоптана мной тропинка. Я бывал в подобном положении раньше. Буквально вчера.

Две мысли прошли через мою голову мгновенно. Первая касалась команды: «Чем они вообще думали, давая мне такой автомобиль?» А затем грянула вторая: «Я не могу снова испытывать эту боль. Я хочу, чтоб все закончилось быстро».

Снова привычные декорации "небо - земля - небо", но немного быстрее. Слева от трассы было больше деревьев, но и на этот раз автомобиль чудом приземлился на треке, правда, уже на крышу. Думаю, что автомобиль несколько раз коснулся барьера. Когда вы едите более 200 км/ч на крыше, это чертовски шумно и жестко. Я начал немного паниковать, потому что в этих автомобилях всегда был риск пожара.

На полпути скольжения на крыше я подумал: «Когда же это все закончится? Я хочу вернуться домой, мне достаточно. Я уже принял решение, вот и все».

Я снял ремни безопасности, потому что хотел быть готовым выйти. Представьте мое удивление: я думал, что вот-вот автомобиль собирается остановиться, но машина все еще ехала со скоростью около 140 км/ч на крыше! Мне очень повезло, что я не сильно ударился головой. Оглядываясь назад, это была самая глупая вещь, которую я когда-либо делал. Если бы я влетел в шинный барьер, я бы очень серьезно пострадал. Время от времени я слышал, как мой шлем касался земли. Тогда-то я и подумал, что не особо хочу, чтобы шлем износился, потому что моя голова была следующей на очереди!

Когда машина наконец замерла, во мне проснулась паника. В кокпите появился дым, какая-то жидкость попала в кабину. Затем я почувствовал настоящее расстройство - почему никто из гонщиков не остановился, чтобы помочь мне? В то время я этого не понимал, но подобные инциденты отлично управлялись, и помощь других пилотов была не нужна. Маршалы подоспели довольно быстро, хотя тогда я мог спутать это время с вечностью. Я пытался высвободиться, но у меня ничего не получалось. В конце концов в течение шести или семи секунд маршалы вытащили меня. Я сел возле отбойников вне трассы. Мои руки кровоточили, я был потрясен, но к тому времени я четко осознал одну вещь – я не собирался больше ехать эту 24-часовую гонку.

Я просто не мог.

Я позвонил Юргену, менеджеру команды, и он сказал: «Марк, что ты делаешь с нашими машинами?» Это была очень, очень долгая поездка назад в боксы. Меньше всего на свете я хотел видеть обломки разбитого мной автомобиля, но по иронии судьбы меня повезли следом за грузовиком с его остатками.

Следующие 24 часа, как оказалось, стали определяющими для меня в плане продолжения карьеры. Моими первыми мыслями было предупредить своих товарищей из двух других экипажей «Мерседеса», но команда и без моих подсказок успела вернуть их в боксы. Для меня было ясно, что аэродинамические щелчки никак не давали гарантии, что подобного не повторится в гонке. Я изо всех сил старался убедить их в том, что мы играем с огнем. Несколько парней в команде разделяли мое мнение и действительно волновались. Они знали - что-то здесь было не так. Передняя часть была явно с аэродинамическим аффектом, но руководство ухватилось за соломинку - не было четких доказательств того, что это вызвало переворот.

Между мной и руководством команды восстал огромный занавес. Я был полностью потрясен произошедшим и теперь начинал чувствовать себя изолированным. Я разговаривал с Норбертом и Герхардом, с другими парнями из «Мерседеса», и на этот раз все было по-другому, потому что теперь были кадры, были фотографии, иными словами появились доказательства моей правоты. На этом этапе я был настоящим параноиком, считал, что любой автомобиль может взлететь, а не только «Мерседес». В какой вид русской рулетки мы тогда играли?

Я был ошеломлен желанием Бернда поехать, я попросил его изменить свое решение принимать участие в гонке: «Бернд, приятель, ты не можешь гоняться на этом автомобиле. Это слишком опасно!»

Но он был с командой уже много лет, ничто не могло пошатнуть его уверенность в команде и этом автомобиле, тем более молодой и неопытный партнер. Он считал, что все будет в порядке.

В порядке?! Мы находились в гребаном хаосе! У нас имелось большое отверстие в нижней части нашего автомобиля и это катастрофа! «Мерседес» покинул участие в Ле-Мане после трагедии 1955 года. Возвращение никак не должно было уверить людей в скорости машин, наоборот – в их безопасности. Безопасности? Какого черта, мы имели дело с летающими машинами!

Конечно же, с точки зрения гонщика я очень расстроился, особенно тем фактом, что решил уйти еще до начала гонки. Ответ Норберта был следующим: «Сделай для меня одно – прими участие в параде гонщиков, посмотри на фанатов, поздоровайся». Я согласился.

С одной стороны, это было феноменально смело принять участие в 24-часовой гонке, с другой - это было довольно оскорбительно для меня. Мне казалось, я прочел их мысли - это случилось «только» с Уэббером, притом дважды, если бы это был Бернд, «Мерседес» не поехал бы. После парада я вернулся в наш моторхоум, чтобы собраться. Я был разбит, я все воспринял на свой счет.

Энн сказала тогда: «Вещи порой просто случаются по независящим от нас причинам, мы будем двигаться дальше». И, на самом деле, я уже начал рисовать несколько положительных результатов из того, что я только что пережил. Я знал, что я все еще был быстрым, я знал, что делаю, и больше всего я знал, что был прав. Гонка продолжалась, но у нас не было телевидения, и мы не знали, что происходит на трассе.

Затем зазвонил телефон.

«Мерседес» Дамбрека перевернулся, и он улетел в деревья.

Я заплакал, а потом побежал в боксы, расположенные примерно в полутора километрах от нас. Когда закончится этот кошмар?

Я думал: «Если он умер, я убью этих ублюдков, я их убью. Я точно знаю, что он выжил. Он улетел в деревья, он наверняка будет ранен».

Я пошел прямо к инженеру Йоши, спросил его: «Это правда?»

Паника. Она буквально чувствовалась в боксах. Все люди в команде выглядели испуганными. Теперь это было не только со мной.

В этот момент меня не волновал «Мерседес», меня интересовал конкретно Питер. Удивительно, но с ним было все в порядке, хотя для фильтрации этой информации потребовалось 20 минут. Бернд, Педро, Франк и я сидели в одной из комнат гонщиков в течение 40 минут и не обмолвились ни словом! Взрослые мужчины не могли говорить, не знали с чего начать. Я пошел к Герхарду, техническому мозгу команды, который убедил команду дать мне шанс в первую очередь. Мы много пережили вместе, он был страстным парнем и так предан своей работе, но на этот раз у «Мерседеса» были серьезные проблемы. Он сидел за столом и его глаза были полны испуга. Он сидел там сам, потому что все вокруг него развалилось - ни коммуникации, ни организации. Я провел ночь в той комнате, а когда проснулся – эта кровавая гонка продолжалась...

Мы выехали в сторону нашего моторхоума, расстояние, как я уже говорил, далеко не близкое. Каждый раз, когда автомобиль немного дергался, я начинал нервничать. Вот насколько плачевное было мое состояние. Боб Копп сразу же отправил нас в Париж. Позже он рассказал нам, что люди в команде начали указывали на меня пальцем, мол, я виноват во всем, никак не автомобиль. Боб тогда подумал, что я так и не пришел в себя, поскольку всю дорогу был невероятно молчалив и замкнут. Он был убежден, что люди из «Мерседеса» не потратили достаточно времени на разговор со мной или с Питером Дамбреком. Мой отец согласился с ним: «Мерседес», по-моему, плохо справился с ситуацией. Мне было совершенно ясно, что они не заинтересованы в благосостоянии Марка».

Я был так сильно потрясен, что мне понадобилась неделя, чтобы перестать нервничать даже в дорожных машинах. Я помню слова Тьерри Бутсен, сказанные одному из его друзей, которые в итоге дошли и ко мне: «Уэббер никогда не будет прежним». Но я твердо решил в кратчайшие сроки доказать ошибочность его мнения. Мнения их всех!

Огромное разочарование в конечном счет настигло меня из-за факта, что я так и не смог продемонстрировать лучшие свои качества на одной из самых легендарных трас в мире. Я знал, что дальнейшее развитие событий не будет простым, но я был готов к этому. Тогда мне не пришлось разговаривать с организаторами гонки, не было никакого брифинга в команде, никакой стратегии PR. Я был просто гонщиком в череде событий, и я был один.

Что же все это значило? То, что тебя не убивает – делает тебя сильнее. Я должен был уехать из Франции вдвое сильнее, потому что Ле-Ман пытался убить меня дважды! К июлю 1999 года я не мог бы быть дальше от мечты выступления в «Формуле-1», даже если бы попытался представить. Моя карьера должна была взлететь с «Мерседесом», но взамен меня опустили на землю два сильнейших удара.