Боб Проберт: Тафгай: Моя жизнь на грани. Часть 13
"Мы оба безмерно уважали друг друга, потому что мы знали, что наша работа нелегка. Каждый из нас помогал другому как мог. Чтобы уметь драться, нужно любить драться. Если тебе не нравятся потасовки, то и не ввязывайся в них, всё равно хорошо это у тебя не выйдет. Если ты беспокоишься, как бы провести силовой приём, то ты и не сможешь его провести", - Джо Кошур.
Второго января 1990 года мне сказали о том, что, как только я отбуду свой срок, меня тут же отправят в "дом-на-полпути'. Гарольд получил разрешение иммиграционной службы США, так что я мог оставаться в Штатах до получения разрешения на работу. Но я не получил разрешения на многократный въезд, другими словами, если я покидал пределы Штатов, я больше не мог вернуться.
Я жил в 'доме-на-полпути' с февраля до середины апреля. Перед ним меня отправили в психушку в Бетесда, штат Мэриланд, на обследование. Там была чертова уйма умалишенных. Меня обвешали датчиками и вкололи анестетик, новокаин. Я сидел в кресле и меня так вштырило, что мне захотелось повторить этот опыт. Я сделал вид, что он на меня никак не повлиял. Компьютер отслеживал мою реакцию, так что они выяснили, что у меня синдром дефицита внимания с гиперактивностью – СДВГ. Дюшарне считал, что это полная чушь. Он сказал, что некоторые профессионалы так привыкли к определённому диагнозу, что ищут его под каждым камнем и в каждой кривой. И находят его, потому что они очень хотят его найти.
Газеты тут же написали об этом диагнозе. Я помню, читал одну, так там репортёр назвал его "Синдром дефицита проблем".
На мне испробовали разные таблетки, типа Депакота и Риталина, чтобы помочь мне сфокусироваться. А я занялся своим обычным делом – замутил с одной из медсестёр. Закончилось всё тем, что она слетала со мной в Мичиган на неделю. Она была не такая, как другие мои бывшие. Она была брюнеткой.
Мне назначили инспектора, наблюдающего за условно осужденными, Рика Лусвельдта и отправили в Иствуд, реабилитационный центр в городе Понтиак, неподалёку от Детройта. Настоящее гетто. У меня там были свои упражнения – девятносто встреч "Анонимных алкоголиков" за девяносто дней и постоянные анализы мочи.
Рику сказали, что я могу тренироваться с командой. "Уингс" были готовы взять меня на тренировки, так что я мог сыграть в следующем сезоне, но были и проблемы. Я проходил много курсов лечения в тюрьме, но руководитель лечения хотел, чтобы я вернулся и прошёл ещё один. Он был уверен, что человеку нужно отказаться от всего, от своей личности, а затем выстроить самого себя заново с этой точки. Это означало, что я могу совсем не выйти на свободу. Я же в свою очередь считал его мудаком. Мы собрали конференцию, на которой он не позволил мне вернуться к тренировкам с командой.
Я позвонил Рику и сказал, что готов сбежать из "дома-на-полпути". Рик ответил: "Никуда не выходи, жди когда я приеду и поговорю с тобой. Если ты уйдёшь, это будет нарушением условного заключения и мне придётся отправить тебя в суд". В итоге, он приехал и мы проговорили час или около того. Мне было позволено вновь начать тренировки, если я поработаю над "журналом". Мне надо было каждый день писать что-то на бумаге. Типа такого: "Моя цель – оставаться в трезвости, жить один день за раз, чтобы быть счастливым и свободным, быть удачливым в работе, чтобы однажды завести свой собственный бизнес".
Первые три недели я катался один, только с Соупи. До конца сезона оставалось четыре игры и было не похоже, что команда пробьётся в плей-офф. В "Уингс" думали, что я могу помочь, но прежде нам надо было поговорить с Зиглером о снятии моей пожизненной дисквалификации. Забанив меня, он поступил очень жёстко.
В правилах НХЛ было постановление, согласно которому президент мог дисквалифицировать человека пожизненно без слушаний, улик, вообще безо всякого вклада со стороны игрока. Мои юристы направили в суд официальное письмо с протестом против этого положения. Они отметили тот факт, что это постановление появилось, когда бывший исполнительный директор ассоциации Игроков, Алан Иглсон сблизился с президентом. Иглсон абсолютно неправильно представлял интересы игроков. У хоккеистов не было никакой защиты, так что мы намеревались судиться.
Спустя восемь месяцев после моего ареста Зиглер смягчил свою позицию. Он отписал письмо, в котором назначил дату очередного слушания, на этот раз с моим присутствием.
В начале марта я, моя мама, Джимми Ди, м-р Илич, мои адвокаты – Дешарме и Фрид встретились с Зиглером в Риц-Карлтоне в Саутфилде. Об этой встрече нигде не сообщалось, всё было по тихому. Зиглер назначил дату, НХЛ даже оплатила сьют, выглядевший как большая комната для заседаний. Он сказал, что вольны говорить, всё что нам захочется. М-р Илич был очень спокоен: "Мы хотим, чтобы Боб вернулся. Он нам нужен в клубе, нужен нашим игрокам. Он всерьёз работает над своей реабилитацией". Не помню, чтобы он говорил, что-то ещё, но уже это было довольно эффективно.
Джимми Ди рассказал, что у меня были проблемы с алкоголем известие о моём пристрастии к наркотикам стало для них громом среди ясного неба. Но команда очень хотела, чтобы я вернулся и я очень стараюсь покончить со своими вредными привычками.
Гарольд рассказал о том, сколько много я уже заплатил из своего кармана, чтобы излечиться и сколько я потерял от пребывания в тюрьме. По его мнению, большего наказания мне было не нужно. Дюшарне добавил, что многие другие тоже были дисквалифицированы за наркотики, но никто – пожизненно.
Я сказал Зиглеру, что изо всех сил стараюсь излечиться и хоккей очень важен для меня. Я бы мог стать примером для детей. Человек, который вляпался в неприятности, но смог вернуться к нормальной жизни.
Зиглер снял дисквалификацию. Для прессы он сделал заявление: "На основе тестов и рапортов об отбывании условного наказания, я удовлетворён его состоянием. Потеря одного года и 200000 долларов итак уже достаточное наказание".
Я не выпивал и не употреблял наркотики, но я очень нервничал и это не добавляло мне положительных эмоций. Меня так затрахало это лечение. Но, по правде, я просто не мог понять, почему я не могу выпить.
Рик Лузвельдт считал, что игра оказала бы на меня большее терапевтическое воздействие, нежели я бы провёл всё лето в раздумьях о том, смогу ли я снова заиграть. Он встретился с судьёй Даггэном, разъяснил наши трудности и тот заверил, что поможет нам. Это придало Рику больше уверенности в общении с моим руководителем. Снова состоялась большая встреча, на которой присутствовали: Рик, Джимми Ди, Соупи, Жак Демер и Джимми Лайтс. Все, как заведённые, повторяли: "Я думаю, Боб готов! Думаю, Боб готов!" и все смотрели на Рику, потому что от него зависело, получу ли я разрешение. Рик знал, что "Детройт" борется за последнее место в плей-офф, да и со стороны бизнеса, попадание в плей-офф – это большие деньги. Он прикинул давление, оказываемое на команду и позвонил руководителю. Тот отвечал: "Нет-нет. Он не готов. Ему нельзя играть".
Рик спросил: "Почему?"
"Потому что он не закончил свой журнал. У него ещё незаполнены четыре страницы".
"И это всё? Вы говорите, что Боб не может играть из-за трёх-четырех страниц в журнале?"
В итоге, он переубедил моего надзирателя. Я мог сыграть на следующий день против Миннесоты. Матч был намечен на четверг, а потом старые добрые игры два вечера подряд с Чикаго – в субботу на "Джо Луис Арена" и на "Чикаго Стадиум" в воскресенье. Я мог сыграть в домашней игре, но не в воскресной, потому что мне нельзя было покидать пределов штата.
Мы приехали с Риком на арену и беседовали с Демером часа полтора перед игрой. Он хотел, чтобы я играл. Команда была в опасной близости от последнего места в дивизионе Норрис, но я был взволнован перспективой вернуться на лёд. Будучи так долго вне игры, я не был уверен, что команда и болельщики примут меня.
Я выкатился на раскатку 22 марта 1990 года и болельщики просто сошли с ума. Газеты расписывали во всех красках, как трибуны скандировали: "Проби! Проби! Проби!" Это было хорошо, люди желали моего возвращения. Я же просто хотел показать, что я здесь.
"Миннесота" забила пару быстрых шайб, что отвлекло болельщиков от моего возвращения, но я отыграл одну, вновь напомнив о себе. Но гол был не засчитан. Я разозлился и попытался завести команду. Но я не думаю, что кто-то хотел стать тем, на ком я выместил бы сдерживаемое больше года разочарование.
Но я забросил ещё одну в третьем периоде. Болельщики приняли меня, и ком подступил к моему горлу.
Фаны "Детройта' намного более склонны прощать, чем большинство людей предполагают. Я слышал, говорят, что всем уже надоели мои выходки и они не собираются мириться с моим дерьмом, однако это оказалось туфтой. Болельщики оказались самыми понимающими из всех. Они писали мне письма, давая знать, что они молятся за меня и надеются, что я пройду через всё это без потерь. Болельщики "Детройта" – отличные ребята. Они любят игру и примадонны не в их стиле.
Хотя мы и проиграли 1:5, все в раздевалке, казалось, рады моему возвращению. На следующий день в газете написали, что я смахивал слёзы с глаз, когда болельщики приветствовали мое возвращение. Я не помню этого. Вернее, не помню слёз, но я помню, мои эмоции зашкаливали.
Я выдохся, но чувствовал себя просто замечательно. Помню, думал л том, что парни не играют за Жака. В команде не было искры. Я не чувствовал в команде драйва, хотя плей-офф был в пределах досягаемости и результат игры был очень важен.
В субботу-то мне удалось сыграть, но никаких шансов на вылет на игру в Чикаго. Мой пастырь снова был абсолютно против этого – абсолютно против того, чтобы я вообще играл и точка. И Рик считал, что я перегибал палку, пытаясь всеми силами вернуться в игру. Но ведь многие и находят спасение от алкоголя и других субстанций в работе, по десять часов, семь дней в неделю. Так у них и не остаётся времени думать о выпивке или наркоте.
Позвонил Гарольд и сказал Рику, что у Лемера не хватает игроков. Рик поговорил снова с моим руководителем и тот, в конце концов, сдался: "Хорошо, оставляю решение за тобой, но если бы Боб был бухгалтером в "доме-на-полпут"» и ему пришлось бы работать внеурочно во время сдачи налогов, ты бы ему запретил?"
Рик позвонил мне с утра в "дом-на-полпути" и спросил: "Боб, как ты себя чувствуешь?"
"Слегка устал".
"Слушай, если ты устал и эмоционально опустошён, просто скажи мне. Я скажу в команде и в прессе, что ты хочешь играть, но я запретил. Никто даже не узнает об этом".
"Я хочу играть. Я должен быть с командой'.
«"Хорошо. Ты будешь".
И потом была победная шайба в субботу и гол, сравнявший счёт в воскресенье, хотя мы и проиграли 2:3. Моя жизнь потихоньку налаживалась.
Гарольд Фрид хотел, чтобы я не влип по новой в неприятности. Он свёл меня с одним человеком, который был типа спонсора. Его звали Рики Рогоу, но все называли его "Большой папочка". Он владел рестораном греческой кухни в Вест Блумфилде, Мичиган – "Парфенон Большого Папочки". На ланче в офисе Гарольда он дал мне свою визитку, сказав, чтобы я звонил ему, он не будет сам звонить. Через месяц мы встретились с ним случайно и он заметил: "Ты не звонил мне". Я пообещал позвонить, что и сделал спустя ещё две недели. У меня было не слишком много друзей, которые не любили бы выпить или нюхнуть, но с "Большим Папочкой" было весело и без допингов.
Мы оба любили вкусно покушать. Как-то вечером мы катались впятером на моём катере. Мы заехали в ресторан неподалёку от реки. В меню у них было двадцать пять десертов, всяческие пирожки, мороженое и кексы. "Большой Папочка" взглянул на меня и спросил: "Ну как, Проби, справимся?"
"Почему нет?"
Он позвал официантку и попросил принести всех десертов по одному. Та удивившись, переспросила. Но мы слопали их все.
Когда я познакомился с "Большим Папочкой", я всё ещё встречался с Джеки. Одним воскресным утром, после гулянки ночи напролёт, мы с ней отправились на моём мотоцикле к "Большому Папочке" на завтрак. Я раньше не видел её жену, которую тоже звали Рики, но с i на конце, а не с y. Она открыла дверь, одетая в простую домашнюю одежду, с заколотыми в пучок волосами. Двое детей стояли рядом с ней. Она оглядела мою кожаную куртку, "варёные" джинсы, Джеки в её топике и высоких белых туфлях и решительно захлопнула дверь: "Нет-нет-нет" Я продолжил звонить и кричать: "Большая мамочка", "Большая Мамочка"! Открой дверь, открой дверь!" В итоге она впустила нас и это стало началом нашей большой дружбы. "Большой Папочка" и "Большая Мамочка" стали одними из лучших моих друзей.
Тем летом я встретил Бэмби. Симпатичная, энергичная, без сисек, но с великолепной задницей. Я был судьёй на конкурсе красоты "Гавайские тропики", в котором она приимала участие. Она была тренером по гимнастике. Бэмби хотела окультурить меня, пока мы встречались, месяца два примерно. Но к Рождеству мы вновь начали встречаться с Дэни.
Дэни лишилась работы в "Релакс Плаза" из-за того инцидента на границе. Её имя появилось в газетах, когда меня упрятали за решетку, так что её постоянно донимали репортёры. Её менеджеру это не нравилось, так что он уволил её.
Я всё ещё не мог уехать в Канаду, так как это вышла бы самодепортация. Я жил в Детройте, ходил в качалку, катался на своём катере и собирал новые штрафные квитанции за превышение скорости.
После моего освобождения клуб захотел сменить мой имидж в глазах прессы. Теперь они не называли меня раздолбаем-лоботрясом, а наоборот, говорили только хорошее. Я давал много интервью в то время. Как-то я позвонил Дэни – и паре других бывших – "Эй, слушайте меня по радио. Включайте WRIF прямо сейчас".
И какой-то хрен позвонил и спросил: "Боб, у тебя есть подруга?"
Я ответил максимально безопасно, как только смог: "Да, я встречаюсь со своей старой подружкой".
Кто-то точно подговорил того чувака. А иначе нахрена ему было спрашивать меня об этом.
Материал из книги Tough Guy: My Life on the Edge. Перевод Святослав Панов.
