Боб Проберт: Тафгай: Моя жизнь на грани. Часть 12
"Насчёт наших драк с Проби я особо не парился, потому что знал, что травмировать его всё равно не смогу. Драться с ним было невероятно сложно. Ты мог одолевать его в первые полминуты схватки, но потом драка превращалась в резню, причём пострадавшим становился его оппонент. Уйти от его кулаков было невозможно", - Джо Кошур.
Я знал, что я влип по уши, но знаете, что меня бесило больше всего в этой ситуации. Первое: мой грузовик конфисковали и перевернули в нём всё с ног на голову. После моей отсидки, к сыну офицера Рика Лузвельдта, который приглядывал за мной, подошел его сверстник и предложил купить колонки и усилитель. У этого барыги явно были родственники работавшие в погранконтроле. Он заявил, что ему разрешили забрать из моей тачки мой бумбокс и усилитель: "Смотри, стерео Боба Проберта. Хочешь продам?" Потом мне еще пришёл счёт за телефон, кто-то сделал пару звонков с моего телефона в машине. И солнечные очки тоже ушли. У меня было несколько клеевых моделей. К счастью, грузовик был зарегистрирован на имя моего друга, так что им пришлось вернуть его. С полным бардаком внутри.
Второе: речи некоторых из моих одноклубников. Большинство из них вообще считало, что это хорошо, что меня упрятали за решётку. Стив Айзерман по обыкновению вступился за меня: "Не думаю, что мы больше не увидим Боба в игре". Но некоторые другие, просто звездец. Я защищал этих парней, а потом они несут такую херню про меня. Помню, Гилберт Делорм заявил, что мне давали много шансов исправиться и меня нужно выкинуть из лиги пожизненно. В следующем году он перешёл в "Квебек" и я здорово приложил его. Я подстерёг его, когда он копался с шайбой за воротами и на полной скорости расплющил его по борту. Он повредил локоть и больше не выходил на лёд в этой игре, но мне было насрать. Я хотел нанести ему травму за его долбанутые комментарии. Ты не должен говорить такого об одноклубниках, ни в ком случае. Ты можешь это думать, но не выкладывать всё в прессе.
И Ли Норвуд опять не мог не прокомментировать. Он сказал, что, если б я пришёл к нему, он помог бы мне разобраться с проблемами. Типа он такой весь из себя Супермен, Бог или вроде того. Не слишком умно с его стороны.
Тем временем, служба иммиграции и натурализации США хотела видеть меня в тюрьме до суда. Но Гарольд помог мне разобраться с этим легальным путём. В 1989 году существовало положение, согласно которому у иностранцев не было таких же прав в суде как у граждан Америки. Но моя команда юристов заставила суд признать, что это положение неконституционно. До суда я оказался на свободе и все не скрывали радости от того, что получилось так, как нам хотелось. Мы покинул здание суда через запасной выход, избежав натиска прессы.
После этой победы мы бурно радовались, хлопали друг друга по спине и тому подобное, как вдруг Гарольд внезапно посерьёзнел и повернулся ко мне: "Проби, остановись. Ты понимаешь, насколько это всё серьёзно и через что мы сейчас прошли?" На меня словно ушат холодной воды вылили. Я прикурил и сказал: "Хайрбол, всё нормуль! Эй, мы свободны. Меня только что отпустили. Мы победили! Мы победили!"
После суда и отбытия заключения мне можно было и дальше играть в Штатах, после того как ситуация с моим иммиграционным статусом прояснилась. Моё дело помогло изменить статьи закона для иностранцев. Теперь приезжие, оказавшиеся в подобной ситуации, могли работать до тех пор, пока иммиграция не примет решения, могут ли он остаться в стране. Я рад, что из этой истории получилось хоть что-то хорошее.
Я не хотел возвращаться в Канаду, потому что меня не пустили бы обратно в Штаты. Я попросил Дэни приехать ко мне на американскую землю, навестить меня. У меня не было машины, так что по магазинам мы передвигались на своих двоих. Пару дней спустя, мы зашли в супермаркет, набрали еды, что нам пришлось вызвать такси. Пока мы его ждали, на нас пялился народ и одна девочка-подросток подошла и спросила: "Вы Боб Проберт?"
Я улыбнулся в ответ: "Ну, да",
Она взглянула на меня и сказала: "Я хотела, чтоб Вы знали, Вы – просто позорище". Просто уничтожила меня перед всем народом. Я призадумался и её слова вогнали меня в депрессию.
Еще через пару дней мы с Дэни зашли в бар "Якорь". Мы погоняли в бильярд, я выпил пива. Но, как назло, бар оказался напротив здания "Детройт Фри Пресс" и Кейт Гейв засёк меня. Естественно, снова уничижительная статья в газете. Служба иммиграция заявила, что я должен пройти курс лечения. Они отправили меня в их лечебный центр, "Холи Гарденс", неподалеку от Флинта.
Гарольд поддержал мою реабилитацию. Он заметил, что суду понравится моё решение. Но Дэни пришлось нелегко, когда я уехал в центр. Мне было плевать на этот центр, я не ждал от него ничего хорошего, но Дэни плакала, когда отвозила меня туда.
Майк Илич, владелец "Ред Уингс", заехал ко мне на своём лимузине и мы отправились с ним на ланч. Он хотел узнать, как я поживаю. М-р Ай сказал, что команда поддерживает меня и что они пытаются помочь мне всеми силами. Джон Зиглер, президент НХЛ, только что влепил мне пожизненную дисквалификацию – "на пока". И м-р Ай встал на мою защиту на больших официальных слушаниях. Я безмерно зауважал его за это.
Дэни приезжала ко мне по выходным. Она привозила мне ореховый пирог и шоколадные печеньки всем остальным. По первости это было замечательно, но потом я положил глаз на небольшого росточка блондинку медсестру Кэти. Это было дико. Не хочу сказать, что я прям такой жеребец, но такое часто случается. Эти девушки идут работать сиделками из-за их желания помочь людям. Может, это какой-то тип созависимости, хер его знает. Короче, мы с Дэни разошлись. Она казалось не слишком огорчённой этим, потому что она вроде как снова начала встречаться с тем чуваком, Кевином, от которого ушла ко мне. А у Кэти потом были неприятности, когда она помогла достать тачку, на которой я отправился в город, бухнуть с парой своих новых знакомых из клиники. В баре нас, по обыкновению, спалили. Потом я ещё узнал, что мои знакомцы были ещё и несовершеннолетние, лет 16-17.
26 сентября 1989 года окружной судья Патрик Дагген приговорил меня к шести месяцам тюрьмы. Я считал, что, в принципе, легко отделался. Я рассчитывал вообще на условный приговор, потому что Харольд пытался доказать, что инкриминируемая статья должна относится к тем, кто продаёт наркотики, а насчёт меня все были согласны, что мой кокаин был для личного употребления. Этот аргумент не прошёл, но я уверен, что благодаря ему, судья смягчил наказание.
Я взглянул на Харольда. В его глазах были слёзы.
17 октября стали известны детали моего срока заключения: три месяца в Федеральном Медицинском Центре в Рочестере, Миннесота, три месяца в "доме на полпути", учреждении для реабилитации отбывших наказание заключённых, вылечившихся наркоманов, алкоголиков, три года условного срока, штраф 2000 долларов, плюс издержки в сумме 3680 долларов. И дополнительный пинок под зад – по 1210 долларов за каждый месяц в камере. Я платил ренту за проживание в тюрьме.
7 ноября, м-р Илич заказал чартер только для меня и Харольда и я отправился в тюрьму. Она выглядела как студенческое общежитие. В моей камере было окошко и толстая тяжелая дверь, которую открывали в 6 утра и закрывали вновь только в одиннадцать часов вечера. Могло бы быть и хуже. Там могли бы быть и решетки.
Я был федеральным заключенным №12211–309, и я ходил в тюремной робе, или как там вы её назовёте. Кажется, она была коричневого цвета. Я сидел вместе с Джимми Бейкером, евангелистом и Билли Джиакалоне, мафиозным боссом из Мичигана. В то время Бейкер брал деньги за свою фото вместе с сокамерниками – по 5 долларов за штуку. Но потом какой-то здоровый негр отослал эту фотку домой и те продали её в "Нэшнл Энквайр". В подписи под фотографией утверждалось, что они любовники. После этого Бейкер перестал позировать. Он был такой, слегка двинутый. Он всегда жаловался на то, как повредил спину, упав с верхней койки. Потом, как-то нам назначили уколы для повышения иммунитета. Он снова начал кричать. Я повернулся к нему и сказал: "Хорош визжать, это уж не так стрёмно. Это не Джессика Хан".
Билли Джиакалоне был одним из тех, кого подозревали в причастности к исчезновению Хоффы. Но он был по-настоящему крутым. Он был болельщиком "Уингс". Мне он сказал: "Эй, Боб, будут проблемы или кто-то надоест тебе, просто разбей стул об его голову".
На второй день, когда я стоял в очереди на раздачу пищи, какой-то хер внезапно втёрся передо мной. Я вежливо его попросил: "Почему тебе не свалить нахер в конец очереди, как это делают все". Он повернулся ко мне и выдал какую-то хрень типа: "Когда ты освободишься, не думай, что в безопасности. Я знаю нужных людей в НХЛ". Я уже начал готовиться к драке прямо там, но он, сказав эту чушь, ушёл.
Я был слегка рассержен. Конечно, никому не хочется оказаться в подобном месте. Тюряга всегда отстойное место для парней, которые не терпят сидеть взаперти. Я выглядывал в зарешёченное окошко каждый день, зная, что я не смогу никуда уйти. Двойное решётки и патрули реально действовали на нервы. Ко времени моего освобождения я обгрыз себе все ногти.
Одной из самых выбешивающих вещей там – это работа на кухне. За два до Рождества я участвовал в мытье котлов и подносов. Работа нуднейшая, писец. Я ставил котлы и подносы на конвейер, потом следующий зэк обдавал их кипятком, а ещё один сушил их. Подзадолбавшись, я вышел покурить, сев на маленькиё стол рядом с кухней. Я прикурил и тут появился ответственный за процесс: "Эй, ещё не время перерыва. Давай обратно".
Я был спокоен: "Хорошо".
Он ушёл, а я продолжал курить. Он вылез вновь: "Ты ещё здесь. Я же сказал, давай работай".
"За двенадцать центов в час ты можешь запихнуть эту сраную работу себе в жопу".
"Что??? Это означает, что ты не собираешься возвращаться к работе?"
"Похоже на то".
Он исчез и пришёл уже с женщиной-надзирателем.
"Лицом к стене, пожалуйста".
Я встал, мне завели руки за спину, одели наручники и отвели в долбанную одиночку за отказ продолжать работу. Когда тебя отправляют в одиночную камеру, ты ждёшь слушаний. Время проведённое в одиночке, не засчитывается в общий срок отсидки. Я отсидел там пару дней до Рождества. Моя мама должна была приехать, навестить меня, так что заместитель начальника тюрьмы, пожилая леди, выпустила меня, не дожидаясь слушаний на следующей неделе.
Когда приехала моя мама, я вышел покурить на свежий воздух и она со мной. Там гулял ещё один здоровяк со своей женой. Они вдруг прижались к стене под камерами, он задрал ей юбку и начал трахать. Я охренел, это выглядело, как сношающиеся собаки. Мы с мамой тут же развернулись и заскочили обратно в здание.
Слушание проходило в комнате, где я стоял перед тремя прибабахнутыми тётками. Они думали, что они типа богини. Меня попросили рассказать, что случилось. Я честно ответил: "Я работал на кухне и сделал одно замечание". Тётка зачитала мне показания тогдашнего ответственного: "За двенадцать центов в час ты можешь катиться вместе с этой работой". Я поправил её: "Нет. Я сказал: "За двенадцать центов в час ты можешь запихнуть эту сраную работу себе в жопу". Им не понравилась моя ремарка, трём этим напыщенным бабам. В итоге, мне зарядили неделю отсидки в одиночке.
Но одновременно, это был и какой-то жизненный опыт. Ты уже не в обычном обществе. Ты заперт с сокамерником. Мой первый сокамерник тянул срок за убийство. Он и его партнер сидели у себя дома с уймой наркоты. Сокамерник валялся на диване с двумя тёлками, а его приятель ушёл в ванну, когда два чувака с пушками наперевес вломились к ним. Его приятель завалил одного, выстрелив из-за угла из ванной. Потом он вышел и начал палить дальше. Второй грабитель сумел уйти, не пострадав. По крайней мере, мой сокамерник рассказал мне такую историю.
Потом его перевели и когда подселили восемнадцатилетнего индейца. Он рассказал мне, что индийцы дуреют по пьяни. Он подрался со своим лучшим приятелем и убил, пырнув того ножом. Ему дали четырнадцать лет. Пока я сидел вместе с ним, я спал с одним открытым глазом.
Один час в день у нас выделялся на прогулку в отдельном от главного дворике. Перед выходом в камере на тебя надевали наручники, снимая их уже во дворе. Можно было выкурить пару сигарет, и поиграть часок в баскетбол. И всё. Мне это быстро осточертело.
Мне и моему сокамернику нельзя было курить в первые три дня в камере. По этому поводу, мы намазали одну открытку внутри зубной пастой, которую мы получали каждое утро, и дали ей слипнуться. В уголке мы проделали дырку, распустили свои белые тюремные носки и протянули несколько свернутых ниток через дырку, сделав петлю. Получившуюся конструкцию мы пуляли в сторону камеры напротив. Там открытку втягивали к себе, привязывали к нитке сигарету и выбрасывали открытку обратно.
Каждый раз, когда мы добывали таким образом курево, существовал риск, что все сигареты заберёт себе охранник. Это было жестоко. Ты отчаянно желаешь сигарету, вот она, тянется по нитке твоя родимая и, раз, тебя поимели. Но по ночам было забавно наблюдать, как все эти штуки летают взад-вперёд. Народ добывал сигареты.
В тюрьме народ очень изобретателен. Некоторые даже делали самогон. Работавшие на кухне тырили немного теста, плюхали его в ведро вместе с изюмом или любыми фруктами, которые могли найти, добавляли воды и получали вино. Оно должно было бродить около месяца, так что они начинали бодяжить в ноябре. Мне рассказывали, что охранники мягче относились к зэкам незадолго до Рождества.
Наркоту там тоже постоянно как-то добывали. Один предложил мне как-то косячок. Но за десять дней до моего освобождения… Я отказался и правильно сделал. На следующий день у меня взяли мочу на анализ. Эти тесты проводили выборочно и, если анализ показывал у тебя наличие наркотиков в организме, ты попадал по полной.
В тюрьме было трудно, но это не был какой-нибудь Алькатрас.
Стив Айзерман, Колин Кэмпбелл и Жак Демер навестили меня в январе. Конечно, этот визит попал в газеты. Стиви был всегда очень тактичным. Он желал мне лучшего. Когда бы я не влипал в неприятности, он говорил газетчикам: "Что ж, надеемся, что Боб сможет справится со своими проблемами и станет лучше". Напротив, Демер называл меня чумой, после того как меня упрятали за решетку. Он заявил: "Чума закончилась", после вынесения приговора. Забавно, что когда я бился за его команду, я не был такой ужасной болезнью. Думаю, его волновала только своя собственная задница.
Джим Лайтс, исполнительный президент "Ред Уингс", приехал повидать меня в Рочестер. Он называл его "Большой стеной". До того момента он никогда не был внутри тюрьмы. В то время процедура обыска в тюрьме примерно напоминало то, что сейчас творится в аэропортах. Ты выкладываешь всё из карманов перед металлодетектором, твоё дерьмо просвечивают рентгеном и обыскивают. Джим Лайтс сказал мне, что этот момент был самым стрёмным.
Приезжал и Джимми Ди. Он был холостяком. Вся его жизнь была посвящена хоккею. Правильно это или нет, но это было так. Думаю, что он считал, что парни типа меня были его детьми. Он посвятил много времени тому, чтобы направить меня на путь истинный. Позже он рассказывал мне, что почувствовал облегчение, когда я угодил в тюрьму. После прочтения полицейского протокола, он думал, что своей смертью я не умру – попаду в аварию, умру в барной драке из-за наркотиков или меня подстрелят из-за женщины. Ну а если не это, то, по его мнению, я обязательно бы врезался куда-нибудь на своём катере. Он надеялся, что тюрьма лучше поможет мне исправиться, чем команда или реабилитационные центры.
Чего мне больше всего недоставало в тюрьме, до боли в зубах недоставало, так это женщины. Куска задницы. Женской задницы. Дэни слала мне рисунки, но они не были, знаете, полароидного качества, так что мне приходилось напрягать своё воображение. Полароидные снимки в тюрьме не допускались.
Я закончил своё среднее образование, когда сидел в тюрьме. Потом я попробовал курс колледжа "Письменное общение", но не закончил его. Я пришёл на одно занятие, длившееся четыре часа с одним 15-минутным перерывом. Для заядлого курильщика, которым я являлся, высидеть такое было сродни пытке. А потом нам дали задание написать эссе на четыре страницы, так много сотен слов и всё к следующему дню. И опять я сказал себе: "Нахрен надо" и больше не возвращался в класс.
Материал из книги Tough Guy: My Life on the Edge. Перевод Святослав Панов.
