«Почему я? Не понимаю, Донни. Почему я?» Марк Савар - о личной трагедии
Экс-центр «Бостона» рассказал о самом страшном и сокровенном.
Есть такое, чего я не пожелаю даже заклятому врагу. И это не удар в голову, который тебе прилетает. Я вообще едва помню этот момент. И даже не та боль вперемешку со страхом, что приходит после.
Самое страшное – это ощущение, что все кончено. Все, к чему ты шел с детства… кончено по-настоящему, и никак тут себя не обманешь.
Со мной подобное случилось в Колорадо, 22 января 2011 года.
Я катился по краю на полной скорости. Мэтт Ханвик встретил меня, и я резко ударился головой о заградительное стекло. Выглядело это по-настоящему жестоко.
Я сразу упал на колени. Глаза были широко открыты, но я все равно не мог ничего увидеть. Черным-черно. Я закрыл их и открыл снова. Все то же самое.
Тогда стало страшно. Я знал, что все кончено. Просто знал. Помню, тренер Дон ДельНегро спросил, как я себя чувствую.
А я тогда просто спрашивал его: «Почему я? Не понимаю, Донни. Почему я?».
Парни проводили меня до раздевалки. Там я пережил еще пару невыносимых минут. Рыдал. Помню, Клод Жюльен подошел и попытался утешить меня. Но это было невозможно. Ведь я знал, что провел последнюю игру в НХЛ. Все никак не вылезало из головы: «У меня дети. Семья, о которой надо заботиться. А мне только 33. Что делать? Я не могу пройти через это снова. Не могу пережить это. Снова».
Я знал, в какую задницу попал, потому что испытал подобное еще за год до Колорадо.
7 марта, 2010. Мы в Питтсбурге. Вот-вот начнется плэй-офф. Полет нормальный.
Я хотел бы рассказать обо всем, что сопутствовало тому моменту, но не могу. Просто ничего не помню. Всю историю можно посмотреть на Ютубе. Сейчас, когда я пересматриваю этот момент, то кажется, будто это произошло с другим человеком.
Я как обычно бросил по воротам из центра, а потом Мэтт Кук сделал то, что сделал. Не думаю, что мне стоит подробно на этом останавливаться. Каждый может посмотреть эпизод и сделать собственные выводы.
Меня вырубило почти на полминуты. По крайней мере, так мне сказал тренер, когда я пришел в себя и спросил, что произошло. Жутко болела голова. Все расплывалось в тумане.
Когда меня увозили со льда, я думал только о том, что мои дети дома смотрели эту игру. Поэтому я тогда поднял руку, чтобы показать им - я в порядке.
Но в порядке я не был.
Я уже получал по голове несколько раз, но подобного еще не случалось.
Начались действительно тяжелые деньки. К этому отрезку жизни я не очень люблю возвращаться, но все равно стоит ее рассказать для тех, кто проходит через такой же ад.
Тренерский штаб отдавал отчет в серьезности моей травмы, поэтому я остался в Питтсбурге на обследование. Обычно после игр сердце стучит часами, но тогда я был как мертвый. Полностью истощен. Даже на следующий день на пути обратно в Бостон чувствовалась сильная слабость.
Знаете это ощущение – тебе надо лететь очень рано, ты уставший, раздраженный, и все думаешь: «Ладно, еще раз я сяду в самолет, выдержу, а когда проснусь – снова буду собой».
(Хоккеисты, которые были в длительных турне, точно знают, о чем речь.)
И вот, вообразите: ты просыпаешься, а эта слабость никуда не делась. И еще вообразите, что все это растянулось на два месяца. Сколько бы ты ни отдыхал, все не можешь найти себя прежнего. И нет никакого облегчения. Ты просто выхолощен, в отчаянии, в тупике.
Я был как мертвяк. Два месяца.
Все эти жуткие головные боли, когда любой громкий звук или яркий свет были… это почти неописуемо. Если у вас никогда не было сотрясений, то даже не знаю, как правильно все это описать. Любой, даже самый небольшой шум – это как ногтями по доске. И страх проникает буквально в глубь твоего тела.
Довольно долго я как бы жил наоборот. Валялся в кровати весь день в комнате с закрытыми шторами, в кромешной тьме и полной тишине. Потом я вставал часов в 11 вечера, смотрел телек без звука и с уменьшенной яркостью. Если кто-нибудь звал меня, я не хотел отвечать. Не могу объяснить точно, но все казалось так…
Какое бы слово подобрать?
Думаю, правильным будет устрашающе. Даже просто мысль о том, чтобы поговорить с другом по телефону, расценивалась как огромное душевное и почти физическое усилие. Из-за этих симптомов я был крайне раздражителен, мне было тяжело находиться среди людей – даже тех, кого я любил. Хотелось только отдыхать. Это был какой-то порочный круг. Ты впадаешь в депрессию, когда просто не можешь подняться с постели и заниматься тем, что тебе дорого. А потом еще впадаешь в депрессию из-за своей же депрессии. Это чувство душит тебя.
Меня обследовал невролог, но гораздо важнее, что я находился под наблюдением очень хорошего психолога, доктора Стивена Дюранта. Его можно порекомендовать любому игроку, страдающему от посткоммоционного синдрома. Мне был очень нужен человек, с которым я мог бы поговорить о своем состоянии. А оно было хреновым.
Вообще, у меня никогда не возникало мыслей сводить счеты с жизнью, но у психологов есть система, которую они используют для оценки эмоционального состояния пациента. В определенный момент мое расценивалось как суицидальное.
Я это рассказываю не ради драмы или жалости. Это просто так, как оно есть. Я оказался во тьме, как все те, кто пережил подобное.
Знаю, что это было сказано и до меня, но мысль очень, очень верная: хоккеисты – люди привычки. С 15-ти лет я занимался одним и тем же каждый день. Проводя в этой жути каждый день, я снова и снова задавал себе один и тот же вопрос:
Хватит ли мне сил вернуться на лед? Почувствую ли я себя как раньше?
Я должен был ответить себе на эти вопросы пять миллионов раз. Я был ими одержим. Знаю, кто-нибудь читает это и думает: «Парень, у тебя четыре ребенка и кругленькая сумма в банке. Почему бы тебе не завязать?».
Но вы должны понять, что для множества ребят (не только меня) хоккей – дело всей жизни. Я нормально не ходил в школу с 15-ти лет. Я сыграл почти 10 лет в НХЛ, даже не нюхая плэй-офф. На протяжении всей карьеры я дрался за то, чтобы моя команда претендовала на Кубок Стэнли. Даже для своих детей я был в первую очередь хоккеистом. Они смотрели каждую игру. В этом был весь я. Может, звучит это дико, но тогда я сутки напролет думал только о том, как вернуться на лед.
Я очень волновался, когда в середине апреля стартовал плэй-офф. У нас собралась хорошая команда, и я уже видел для себя свет в конце тоннеля.
За который я хорошо заплатил.
Когда началась серия с «Баффало», я сказал докторам и тренерскому штабу, что чувствую себя лучше и хочу начать кататься самостоятельно. Был ли я готов на 100%? Само собой, нет. Но когда встал на коньки, то не ощущал себя очень уж плохо. Мы четко следовали регламенту (я не п**жу вам, это правда), и мне дали добро на тренировки.
После пропуска серии с «Баффало» я был готов играть против «Филадельфии».
Но штука в том, что регламент полагается на то, что игрок говорит правду о состоянии здоровья.
Сам себе я сказал, что полностью готов.
Было ли это так на самом деле? Нет.
Обманывать себя стало невозможно, когда я оказался на льду в первой игре серии. Чувствовал, будто газом надышался. Однако я играл в хоккей уже очень долго, поэтому все инстинкты были при мне. Игра дошла до овертайма, фаны были невероятны, а я делал то, что любил.
Где-то в середине овертайма шайба оказалась у меня под ногами. Щелкнул, попал. Толпа обезумела, не успел даже оглядеться. Если вам довелось видеть празднование, то вы заметили, что для меня это было больше, чем просто гол. Что-то запредельное. Не знаю, что на меня нашло, но я сделал «бегущего человека» Майка Босси.
Я вернулся. Господи, что же это за чувство.
На этой движухе я сыграл еще два матча. Увы, Давид Крейчи получил травму в третьей игре, поэтому мне добавили времени. В овертайме четвертого матча батарейки сели. Тогда пришлось провести на льду почти 25 минут. После игры, когда переодевался, мне накрыло так, как еще не бывало. Я едва смог добраться от раздевалки до командного автобуса.
Когда был хоккеистом, то не хотел кому-то об этом говорить. Команда нуждалась во мне, поэтому я играл через силу. Однако топлива совсем не было.
«Филадельфия» вернулась с 0–3 в серии и в итоге победила. Шокирующе. Уходя на летний перерыв, я был измотан физически и морально. И за эту серию я заплатил. Снова.
На протяжении всего отпуска меня мучили головные боли почти каждый день. Тьма вернулась. На этот раз я уже рассматривал вариант с завершением карьеры. Тогда я не поехал в тренировочный лагерь, чтобы подольше отдохнуть и все обдумать. Ирония заключалась в том, что нужный мне специалист находился в Питтсбурге. Чтобы обследоваться, пришлось, так сказать, вернуться на место преступления.
Я пропустил первые 23 игры в регулярке, но в декабре смог вернуться. Думаю, где-то в глубине души я знал, как все должно обернуться. Но что тут сказать? В жизни я знал только хоккей. Поэтому и попытался снова.
Мои дети посмотрели 25 игр, где их отец играет за «Бостон». Где я снова был Марком Саваром. Хоккеистом.
И вот, одним вечером в Колорадо Мэтт Ханвик жестко встретил меня, я ударился головой о стекло, и стало темно. Все было кончено.
Теперь точно.
Я осознал это чертовски остро.
И все снова пошло по кругу. Месяцы проходили в бесконечных визитах к докторам и в обсуждении вариантов. Однако ответ неизменно был одним и тем же: все кончено. Нужно было просто восстанавливаться и ждать, что станет лучше.
Никому не хочется уходить, но действительно тяжко пришлось, когда команда добралась в 2011 году до финала Кубка Стэнли. Я очень радовался за парней, однако горько смотреть игры издалека.
Было классно прийти на одну из игр финала в Бостоне, но на решающий матч в Ванкувере я приехать не смог. И в итоге смотрел по телевизору, как ребята передают друг другу Кубок Стэнли.
Те чувства не описать словами. Я был неподдельно счастлив, поскольку знал, что был частью команды, с которой за все годы прошел через очень многое. Мы долго работали, чтобы провести перестройку и стать претендентами на Кубок. А сейчас парни были в моем телеке… поднимая над головой этот самый Кубок.
Потом время от времени было непросто. Периоды спокойствия сменялись ощущением потерянности. Чаще обычного стала возникать тревога. Как будто на грудную клетку положили какой-то груз. Иногда сознание могло мчалось куда-то, и я чувствовал себя больным.
Однажды ночью стало совсем худо. Нечто похожее на сердечный приступ. Жена привезла меня в больницу. Там сделали анализы и сказали, что все в полном порядке. Но когда я вернулся домой, то никак не мог выкинуть из головы, будто со мной все-таки что-то происходит. Следующим утром заболел живот. Я посетил еще одного врача, и он объяснил, что на самом деле со мной не так.
Сердце оказалось в порядке, однако я был подвержен паническим атакам, которые вызывала моя тревога. Доктор назначил лечение, и хоть я до сих пор борюсь с приступами, мне стало гораздо лучше. Я смог вернуться к нормальной жизни.
Я хочу, чтобы именно это люди поняли из моей истории. До сих пор все обсуждают только хит Кука. Я вижу это всякий раз, когда вбиваю свое имя в Гугле. Во время каждого интервью спрашивают об этом.
Да, здорово, что после моего случая стали лучше следить за безопасностью игроков. Надеюсь, когда-нибудь такие хиты вообще запретят. Но в плане психологии мне пришлось так же тяжко, как тогда получить по голове.
Муки неопределенности, через которые я шел всю жизнь, оказались хуже любых головных болей. А сокрушающий тебя ужас – страшнее любого сломанного носа.
Мне повезло, у меня всегда была невероятная команда поддержки – жена, мама, множество других людей. Всегда были те, с кем я мог поговорить о том, насколько мне плохо. Но так бывает не со всеми. Кто-то просто скрывает боль и делает вид, что все нормально.
Удары в голову – серьезная проблема? Несомненно.
Это может сломать жизнь, поэтому они должны быть полностью запрещены.
Еще важнее, чтобы все хоккеисты, страдающие от посткоммоционного синдрома, могли получать должную психологическую поддержку.
Я прошел через многое, но у меня никогда язык не повернется сказать что-то плохое о хоккее. Моя жизнь сложилась благодаря хоккею. Да и хорошего было гораздо больше, чем плохого.
Единственное, чего я хотел всю жизнь – играть в НХЛ. Когда меня двадцатилетнего вызвал «Нью-Йорк Рэйнджерс», я был настолько сопляк, что не мог найти «Мэдисон Сквер Гарден». GPS у меня тогда не было, поэтому пришлось купить карту на заправке. И только тогда я выяснил, как добраться из Рая, где была моя квартира, до Манхэттана.
Но там я заплутал еще сильнее, поэтому решил остановить полицейский автомобиль, чтобы узнать направление. Коп спросил: «ты болеть на матч «Рэйнджерс»?»
«Нет, сэр. Я играю за них.»
«За кого?»
«За «Рэйнджерс».
Он просмеялся, а потом довез меня до «МСГ». Пожалел.
Тогда я стал игроком НХЛ. Это большая честь, и я гордился, что задержался там на 14 лет. Одним вечером все это закончилось. Может, сейчас куча людей помнит меня только из-за того случая в Питтсбурге.
Но знаете что?
Каждый раз, до конца истории, когда кто-нибудь будет рассматривать Кубок Стэнли, он увидит среди игроков «Бостона» 10/11 имя:
MARC SAVARD.
И это навсегда.
Источник: ThePlayersTribune
Мэт Кук тот еще зас**ец, но его не изменить
Отчего такая неприязнь?