6 мин.

Один персик из жизни

6 k

Фото: РИА Новости/Валерий Левитин

Я очень привязываюсь к людям. Легко знакомлюсь, схожусь, совершенно нормально и обычно – с удовольствием. А вот расстаюсь тяжело. Просто не получается иначе. Сегодня история будет в основном об этом, там почти не будет застолий и еды тоже совсем чуть-чуть – чтобы соблюсти законы рубрики на самом деле.

Так вот. Это можно, наверное, даже считать ревностью с моей стороны, и в этом противно признаваться, потому что глупее ревности чувства, конечно, нет. Ревнуют ведь только живых людей, не предметы и не привычки. Это предъявление чувства собственности на то, что ею не является и быть не может, потому что обладает свободой и собственной волей. Вообще некоторые мои коллеги говорили мне, что складывается иногда мнение – кто уходит из нашей банды, тому я этого никогда не прощаю. Это, конечно, неправда, мы, наоборот, дружим, просто уходить можно по-разному, в том числе и предавать по-человечески; это штучные истории, а вот расстраиваюсь я всегда и подолгу переживаю всегда.

Наступало прекрасное лето, и даже оно наступило. Стало меньше работы, больше свободы, и мы как раз обсуждали кое-что новенькое. Например, как-то раз в кафе около Большого зала Консерватории – по-моему, в то время, когда Москва зеленая, это одно из красивейших мест в нашем городе!

День был яркий, яркий. Никто никуда не спешил. Я был в ударе и путано объяснял товарищам, какая клевая может получиться новая передача, в которой надо будет путешествовать, переживать приключения и просто быть самим собой, а больше ничего не делать. Тимур занудствовал, конечно, но, во-первых, он такой всегда, а во-вторых, такой человек в команде просто необходим, потому что мы все по-разному и в разной степени, но, конечно, раздолбаи. А ему всегда нужно, чтобы он все себе четко представлял и спланировал. Мы его используем, конечно, но как иначе жить-то? Вольготно сидеть в кафе с видом на Париж, а кафе у БКЗ именно таково, приятно, когда с руки течет вода из растаявшего льда, а рука тихонько разливает шампанское, которое вот-вот булькнет обратно в ведерко стынуть – но ведь все это имеет смысл только вокруг любимого дела.

Это я загнул, конечно. Ну, если проще и короче – работать, в общем, надо!

Мы перешли к практическим вопросам и взяли вторую. И тут Пупи куда-то заторопился и не среагировал на дружеские подначки типа «ты че, баран?» И уехал. Ну, и нармал – бывают же всякие дела.

А через пару дней он позвонил и уточнил, иду ли я на Эхо в пятницу. Ну да, а что? А надо поговорить. Ну, надо так надо, и после Эха мы встречаемся в БД, и разговор сразу рвет меня в клочья. Пупи говорит: я ухожу, такие дела.

Я, конечно, не буду пересказывать этот разговор. Он был, конечно, предсказуем по сюжету – я этого ужасно не хотел, но человек уже все решил. Все такие разговоры одинаковы. Я не буду говорить, что Пупи был совершенно не заменим в нашей банде, потому что на самом деле незаменимы практически все, – разные мы, и в этом весь смысл... И о своих чувствах тоже рассказывать глупо – выйдет сентиментально, и не более...

Но была череда картинок. Вот шестой год, раннее немецкое утро, Кирилл, он же Пупи, трясется с маленькой камерой, которой сам будет снимать настроенческий репортажик про английское фанатье, пытается кемарить на заднем сиденье, а я еду комментировать матч для «России»... Я ему: а собирался в дороге отоспаться (потому что накануне мы, конечно, зажигали)! И он неожиданно серьезно говорит – не спится. Я же через пару часов пойду работать на своем первом матче чемпионата мира!

И я вдруг понимаю: а ведь я тоже.

А в другой раз Кирилл влип в один из своих фирменных анекдотов: мы опять по пути захватили его на четвертьфинал, и он по пути включил камеру-малышку что-то подснять. Пришел на место, и выяснилось, что просадил аккумулятор: забыл выключить... Съездил посмотреть футбол!

Ну, а его замечательный рипорт про голландских болельщиков на Евро? А помните материал про японского мальчика, которого родственники русские увезли в Россию после Фукусимской аварии? Как Кирилл играл с ним в футбол на Ленгорах? Японский подросток мотал его как хотел – он профессионально учился же. Другой бы не вставил, постеснялся, но Кирюхе чувство самоиронии никогда не изменяло – редчайшее, кстати. А потом исполнил мечту мальчугана – устроил ему встречу с Хондой; классный был материал, классный, потому что ни единый шаблон там не мог сработать, а Пупи справился...

И он уходил, и мы сидели и пили. Вспоминали, пьянели. Все было непоправимо. Один парень принял решение, другому оставалось принять этот факт. Потом мы прокатились по Москве, ароматный ветер летел в окна, из которых ответным даром несся «Ленинград». И я не помню, как уснул, но нашел себя утром в постели уже с совершенно другими чувствами: как ломящая головная боль пришла ясность, что там сейчас лучше, что мы сейчас проигрываем по условиям, что там стартуют новые проекты, и я ничего не смогу с этим поделать. И, может быть, единственное определенное, что я могу предпринять – это добиться ясности: кто еще. Просто чтобы быть готовым. Хоть как-то.

Звонки, назначенные встречи, таблетки. Солнечный день за окном не грел, он словно назло плясал передо мной всей полнотой жизни, которая вдруг выдернулась у меня из-под ног. Пора ехать; я вышел из дому, не нашел машину... И понял, что спьяну я забыл ее вызвать накануне. Ну что ж, такси. Я присел в ожидании на заборчик, не ожидая хорошего – день, которому я завидовал, и не думал униматься.

И тут случилось чудо.

Из соседнего двора выезжала машина и замерла в трех метрах от меня, пропуская другую. Через большие окна мне хорошо была видна очаровательно стройная девушка и ее парень, атлетичный парень в шортах, сидевший за рулем. Во всей Москве я был последним человеком, чья суббота была хоть чуть похожей на их день – они, видимо, ехали за город, отдыхать, пикниковать, любить... Машина остановилась еще раз около меня. Я понял, что сейчас мне придется улыбнуться, сфотографироваться и еще раз наглядно упереться в мою собственную депрессию.

Но получилось все иначе.

Парень вышел из машины, улыбнулся и поздоровался. Вышла девушка – как раз с моей стороны. Она сделала шаг и сказала: нам так нравится, что вы делаете. Это вам.

И все. Они сели в машину и поехали, а у меня в руке остался... Персик. Мягкий, прохладный, шелковистый.

Им ничего не было нужно от меня. Это было просто доброе слово. И персик. Наверное, чтобы не померещилось миражом.

И, конечно, все в итоге кончилось хорошо.

P.S. А на следующий день я сидел в кафе в компании своих товарищей – журналистов актуального на тот момент призыва ФК, не звезд-комментаторов, замечу; и мы вели тугой, тяжелый разговор о будущем. Нормальный. Вечерело, мимо на выход прошел какой-то мужик с женой, и вдруг вернулся и говорит: Василий, извините... Можно сфотографироваться? Конечно; я встал и начал искать глазами фотоаппарат. Мужик смутился: Василий, а можно со всеми вами? Это же ваша команда, я их всех знаю, правда, не по именам...

Теперь уже, наверное, всех знает.

Все хорошо было уже в тот момент, куда мы денемся-то.