5 мин.

Быть нелюдью

238

Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,

Словно девушку, в жемчуга,

Проходя по дымному следу

Отступающего врага.

Н. Гумилев.

Это было 9-го мая 1999 года. Или, может, 2000-го.  Я тогда являлся балбесом-студентом одного учебного заведения в славном городе Белгороде.

Праздник Победы в славном городе Белгороде (на секундочку, Городе Первого Салюта) чтут свято и на излете 90-ых отмечание этой даты являлось приятнейшим времяпрепровождением. Большая часть населения солнечного города по-провинциальному очень уютно располагалось на юной весенней травке диковатого Парка Победы или более цивильного Парка им. Ленина. Между парками располагался центр города с площадью, на которой безостановочно выступали музыкальные и танцевальные коллективы разной степени узнаваемости. Сбоку от площади у Вечного огня кучковались ветераны, которых развлекали дармовой кашей и эпическими фронтовыми стограммами.

Над городом висело облако безмятежности и человеколюбия. Несмотря на то, что квасили почти все отдыхающие и квасили прямо с самого утра, пьяных стычек практически не было – вероятно, обилие вокруг счастливых поддатых лиц формировало атмосферу общего праздника. Это действительно был один большой праздник для жителей города – устройства для связи с виртуальными мирами ещё не нашли дорогу в массы электората, вместо мобильников, планшетников и ноутбуков вокруг отдыхающих громоздились вареные яички, стеклянные бутылки с различными видами косорыловки и рваные руками белые батоны, обильно политые майонезом «Савва».

День Победы объединял людей, давая  возможности разделить чувство искренней радости праздника с огромным количеством людей, по крайней мере, так мне тогда казалось, хотя тут стоит сделать скидку на то, что деревья с тех пор значительно уменьшились в росте.

Я в компании ещё пяти-шести человек из второго общежития «Технолога» разбили бивак на берегу грязновато-сифилитичной Везёлки, делящий Парк Победы пополам, в нескольких шагах от Аллеи Славы, и с чувством, толком и расстановкой угощались домашним самогоном под мощную закуску – к 9-му Мая готовились загодя и серьезно. Пьяными полагалось быть только глубоким вечером, когда ночное небо расцветало сполохами праздничного салюта, а до этого момента следовало находиться в состоянии умеренно-поддатом, наслаждаясь расслабухой и ощущением грандиозного всенародного гуляния.

Заметили мы их почти одновременно – и надо сказать, что они здорово контрастировали с безмятежно-дымчатой массой отдыхающего люда. Три худющих, каких-то нескладных пацана, неровно выбритые, со странными полузастывшими взглядами, в темной, почти черной одежде смутнознакомого покроя, с  нарукавными красными повязками, на которых на белом поле чернела классическая фашистская свастика. Мы даже не сговаривались, мимолетные взгляды стали достаточной причиной резко сорваться с места. Ударили плотно, с широкого шага, почти синхронно -  в 90-ые необходимость существовать в чужом городе с его кланами, бригадами, районами была хорошей школой для общажной раздолбайщины.

Они даже не успели ответить, хотя я очень сомневаюсь, что атакованные были вообще в состоянии дать хоть какой-нибудь отпор: нам тогда едва ли исполнилось двадцать, а им вообще на вид было лет по 15-17 и нас было ощутимо больше. Они ещё не успели упасть, а мы уже деловито выстраивались кругом и примерялись ногами к их забавным, местами выбритым головам. Мы смачно били этих мальчишек ногами и деловито зыряли по сторонам, отчаянно сожалея, что не лежит поблизости куска доски или арматуры, и самогон наш разлит в пластиковые полторахи («сиська!), а не в стекло.

Чистая, первозданная ненависть мягко легла на растворенный в теле алкоголь и чувственно лепила интересные вещи в глубине моей черепной коробки. Я родился спустя более чем три десятка лет после окончания той войны, но, когда я гасил ногами лежащих пацанов, я ощущал себя обезумевшим пехотинцем, поднимающимся из засыпанного окопа с бутылкой горючей смеси позади «Тигра»; ослепшим и оглохшим в аду Курской дуги танкистом, намертво приросшем к цевью танкового пулемета. Спиной своей я видел десятки  впившихся в нас глаз, и в каждых я читал одобрение и поддержку, неподалеку я видел милицейский патруль, старательно не замечавшего нас, женщину с внешностью учительницы физики, жадно всматривавшуюся в подробности избиения. Я втаптывал в землю тело с фашистской повязкой, но знал, что на самом деле сейчас я в составе сводного полка бросаю украшенные свастикой штандарты к подножию Мавзолея.

О, какое это сладкое чувство, ощущать себя карающей десницей своего народа! Наверное, и дурковатых белгородских студентов, и камикадзе в небе Перл-Харбора, и шахидок в подземных переходах, и панов в центре Варшавы  это чувство пьянит одинаково сильно.

Вдоль берега тихой Везёлки мы медленно удалялись от скорчившихся на земле тщедушных тел гордой походкой победителей. В тот вечер мы больше обычного дурачились, цеплялись к девчонкам и совершенно не расстраивались от факта, что сессию придется сдавать в джинсах, безнадежно уделанных кровью.

В тот день вместе с друзьями я люто избил пацанов, уступающих нам в силе и количестве, и ничего лично мне плохого не сделавших. Наверняка, у них были родные, к которым они относились с любовью и нежностью, возможно, они хотели противопоставить себя обществу, а может, в ихней организации в этот день был какой-нибудь праздник – я не уточнял и меня это не интересовало. Может быть, их одеяние являлось неудачно подобранной кадетской формой, а повязки на рукаве являлись исключительно санскритским символом изобилия или элементом древнеславянского орнамента. С тех пор я много раз бил других людей, и ещё больше раз меня били (кстати, подбил итоги и выяснил, что чаще всего лупили меня не грузины, не чеченцы, не поляки, не негры, а именно русские –а  есличо, когда мне выдали мой паспорт с надписью СССР, то там в графе национальность было выведено «русский»), но  о случившемся в тот день я ни разу не пожалел.

 

Я родился в России, здесь родились и ещё скоро родятся мои дети. Люди придумали способы менять имя, внешность, пол, гражданство и даже (о, ужас!) футбольную команду. Умение менять национальность человечеству пока не покорилось и вряд ли будет освоено при моей жизни.

Значит, я навсегда останусь тем, кем записали меня в серпасто-молоткастом моем первом паспорте. И я буду искренне переживать за наших, и буду не менее искренне ненавидеть наших врагов. И яростно ненавидя, я увижу ответную ненависть в глазах врага и пойму ее.

Меня не было в Варшаве 12 июня 2012 года. Я был там 9-го мая 1999-го. Ну, или 2000-го.

П.С. В комментах не запрещается называть аффтора отморозком, моральным уродом, пятой колонной, извращенцем-садистом, жидовствующим либерастом (о, какой шедевр в ленте подписки вычитал!), пьяным гопником, курвоматкой, еб…тым и галимым чертом. Мы же в интернете, а не на берегу грязной Везёлки, да и воды той мутной сколько уже утекло.

происшествия