сегодня, 06:50 19 мин.

Брюс Гроббелар. «Жизнь в джунглях. Автобиография» 19. «Хиллсборо»

Автор

158

19. «Хиллсборо»

НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ЗНАЧИТЕЛЬНУЮ ЧАСТЬ СЕЗОНА Я ПРОЛЕЖАЛ С МЕНИНГИТОМ, и события, которые в итоге на целую вечность омрачили кампанию, сезон 1988/89 стал для меня, с точки зрения футбола, лучшим временем в свитере «Ливерпуля». Мы играли в захватывающий дух футбол. Мы разносили наших соперников в пух и прах. Мы были предшественниками того блестящего футбола, в который «Барселона» позже играла под руководством Пепа Гвардиолы. Мы очень старались сразу вернуть мяч, но, получив его, не паниковали. Мы в быстром темпе передавали его по кругу и всегда умудрялись держать его у себя. Мы заставляли соперников бегать за нами, потому что так легко передавали мяч, что вскоре их утомляло.

В апреле 1989 года все шло как обычно. Нам по-прежнему не разрешалось выступать в Европе, поэтому мы сосредоточились на успешном выступлении во внутренних кубковых соревнованиях и лиге и начали 24-матчевую беспроигрышную серию.

Наш путь в Кубке Англии был довольно прост — на пути к полуфиналу мы обыграли «Карлайл Юнайтед», «Миллуолл», «Халл Сити» и «Брентфорд» — все команды низшей лиги. Мы с интересом наблюдали за тем, с кем нам предстоит встретиться в полуфинале. Когда мы играли полуфинал на нейтральном поле перед финалом на «Уэмбли», мы часто играли с «Астон Виллой» на «Вилла Парк» или с «Манчестер Сити» на «Мейн Роуд». На этот раз соперником «Ноттингем Форест» стал стадион «Шеффилд Уэнсдей» на «Хиллсборо», как и годом ранее, когда мы встречались с ними на этой же арене. Другими полуфиналистами стали «Эвертон» и «Норвич Сити», и играть они будут на «Вилла Парк».

В пятницу вечером перед полуфиналом мы отправились в Шеффилд на автобусе.

Мы остановились в городском отеле, и у нас было несколько часов, чтобы отдохнуть и подготовиться к игре. Иан Раш отправился на стрижку, а Ли Чепмен, нападающий «Ноттингем Форест», пришел повидаться с некоторыми нашими игроками в отеле. В тот вечер мы вместе поужинали — все по старому ритуалу. Я как можно дольше не заходил в свою комнату, так как Стиви Никол занимался своими обычными делами — ел чипсы и пил пиво. Мы были очень расслаблены и уверены в себе, не зная, какие кошмары развернутся перед нами на следующий день. Кошмары, которые до сих пор преследуют меня во сне.

На следующее утро мы проснулись в прекрасный, солнечный, теплый день. Середина апреля в Англии — лучший день. «Да, — думали мы про себя, — это будет хороший день». Более серьезно ошибиться было нельзя.

Мы приехали на стадион, вышли из автобуса и заметили, что наши болельщики идут к трибуне «Леппингс Лейн», а не к «Копу» — самой большой трибуне. У «Ливерпуля» было больше болельщиков, поэтому это было необычно. Перед началом разминки мы вышли посмотреть на поле и увидели, что третий и четвертый загоны заполнены, а в загонах сбоку почти никого нет. Тогда я ничего об этом не думал.

Мы переоделись и снова вышли на поле, в то время как все больше болельщиков продолжали проходить через среднюю секцию. Во время разминки я видел, как толпа хлынула в эти две секции, и все равно почти никто не заходил в другие секции. Я уверен, что власти держат все под контролем, подумал я, направляясь обратно в раздевалку. Выйдя к началу матча в 15:00, я заметил, что еще несколько болельщиков находятся на других трибунах, но две трибуны позади меня на трибуне «Леппингс Лейн» были абсолютно заполнены.

Мы начали. В первые минуты Питер Бердсли попал в штангу, и толпа за моей спиной разразилась коллективным криком. Когда несколько мгновений спустя мне пришлось брать мяч перед ударом от ворот, я увидел лица болельщиков «Ливерпуля», они были прижаты к ограждению. Проволочная сетка глубоко впилась в их кожу, и они кричали: «Пожалуйста, помоги нам, Брюс!». Они были в агонии. Разрезанный на квадраты забор, был сделан из жесткой металлической сетки. Я выбил мяч в поле и крикнул полицейской у ворот. «Извините, не могли бы вы открыть ворота. Разве вы не видите, что они в беде?» В заборах были маленькие дверцы, которые можно было открыть. Она крикнула в ответ: «Не могу, у нас нет ключей. У одного из стюардов есть ключи». И я сказал: «Узнайте, у кого они, и откройте ворота!»

Через пять минут мяч снова пролетел над перекладиной, и на этот раз он угодил в загон. Мяч вылетел обратно, но я снова видел и слышал, как стоящие впереди люди страдают. Их лица были еще сильнее прижаты к ограждению. Я крикнул женщине: «Откройте ворота!» Я взял мяч и перешел на левую сторону, готовый выполнить удар от ворот. Я оглянулся: наконец-то они открыли ворота. Разворачивалась большая трагедия, и судья остановил игру. Было 15:06.

Я обернулся, и на поле высыпали болельщики, некоторые несли тела, а один сказал: «Здесь только одна машина скорой помощи! Что нам делать?» Я сказал: «Используйте рекламные щиты для носилок», потому что рекламные щиты были просто V-образными, приклеенными друг к другу. Что они и сделали. Они отламывали рекламные щиты, чтобы использовать их как носилки, и клали на них тела.

Мы все были в шоке, наблюдая за разворачивающимися трагическими сценами. Пришел Рой Эванс и утащил нас. Я забрал свои вещи из задней части ворот, осмотрелся изнутри и увидел то, что не хотел бы увидеть снова, образ, который до сих пор преследует меня. Глаза людей смотрели на меня из-за забора; я видел их, но их взгляд уже не был живым, а просто смотрел в воздух.

Одни выходили на поле, плача от облегчения и испуга, другие падали в обморок. Болельщики ярусом выше поднимали других.

За воротами я узнал нескольких молодых парней, которые кричали о помощи. Одним из них был Нил Ходжсон, 24-летний парень из Энфилда. Он был в полном шоке после того, как его раздавили, и у него началась гипервентиляция легких. Его товарищ был тяжело ранен.

Судья велел всем игрокам отправиться в раздевалку. Большинство из нас сидели молча, не зная, что думать или говорить. Пришел один скаузер и сказал: «Вы даже не представляете, сколько трупов я видел. Это похоже на зону боевых действий».

Позже некоторые из нас спустились в туннель, но дальше их не пустили. Я видел, как все люди лежали перед «Леппингс Лейн», ряд за рядом. Нам сказали вернуться и принять душ, потому что автобус повезет нас домой. Мы сидели и слушали радио, пока число погибших в сводках не достигло 40.

Затем мы выключили радио и сидели в тишине, пока не вернулись в Ливерпуль. В таком шоковом состоянии мне пришлось вернуться в наш дом на Виррале. Я не мог ясно мыслить.

Джанет Дин, продавщица леденцов в школе на Хесуолл-роуд, присматривала за нашей девочкой. Она была матерью судьи Майка Дина и присматривала за Тали и Оливией, а также за дочерью и сыном Стиви Никола, Кэти и Майклом.

Я зашел на кухню, и Джанет приготовила нам кофе.

— Как все это произошло? — спросила она.

— Я не знаю.

У меня не было слов, чтобы описать случившееся. Я проводил ее до вершины холма к ее дому. Вернувшись, я не мог уснуть. Я и в лучшие времена не могу уснуть, но, боже мой, это было совсем другое дело. Я думал о том, чем я мог помочь, чего не мог сделать и что должен был сделать. Вопросы постоянно роились в моей голове по мере того, как росло число убиенных. У меня была вечная череда вопросов к самому себе: что я мог сделать иначе, чтобы спасти больше жизней.

Мне не с кем было поговорить об этих вопросах, которые копили во мне чувство вины. Я поговорил со своей женой Дебби, но чувство грусти, пустоты и вины не проходило.

В ближайших новостях мы узнаем, что самой юной жертве, который просто пришел поддержать нас, но заплатил за это жизнью, было всего десять лет. Его звали Джон-Пол Гилхули, двоюродный брат Стивена Джеррарда. У каждой из жертв была своя история, своя семья; они оставили после себя разбитые сердца. По мере того как появлялись подробности о жизнях, которые они положили там, вырисовывалась общая картина трагедии. Там были семьи, потерявшие отцов, и родители, потерявшие детей.

Это был один из самых худших моментов в моей жизни. Все разговоры, которые я вел с собой, были в той или иной степени вредными. Ты ходишь по кругу в поисках ответов, как хомяк в колесе. Ты не знаешь, к кому обратиться, чтобы остановить эти разрушительные внутренние разговоры, или как обратиться к кому-то, когда происходят ужасные вещи, подобные этой. При этом все время таился страх, что нечто подобное может повториться в другой нашей игре.

Несколько бессонных ночей после катастрофы я ходил в местный магазин, чтобы выйти из дома и развеять свои мысли. Вид первой страницы Sun, выставленной в магазине, шокировал меня, был крайне провокационным и ранящим. На первой полосе газеты красовался заголовок «Правда», в котором утверждалось, что наши болельщики крали кошельки у жертв, мочились на них и нападали на полицейских, пытавшихся спасти людей. Я знал, что на самом деле все совсем иначе. Я сам видел, как люди в состоянии сильного шока или с собственными травмами как могли пытались помочь полиции, медикам и стюардам. Мне было противно.

Я думал, что репортеры, которые пишут заголовки и всякую ерунду в газете — невежественные люди. Они не знают анатомии человечества. Я видел тела, которые только что умерли. Если в них есть жидкость, они будут мочиться; то же самое происходит и с калом, когда тело расслабляется. И когда они заявили, что фанаты «Ливерпуля» — пьяницы, что фанаты «Ливерпуля» мочатся на мертвых и крадут их кошельки, я понял, что эта газета никуда не годится. Они хотели сенсаций и продажи газет на фоне самой большой трагедии в истории британского футбола и нашего города. Это самая отвратительная вещь, которую я когда-либо видел в газете.

В то время у меня была колонка в газете Sun, которую за меня писали литературные негры. Раньше я не слишком задумывался об этом: мне платили за то, что я рассказывал о своем спорте такому писателю. Многие игроки так делали. Эти отношения резко оборвались после их лжи. Кто захочет связываться с этой мерзкой Sun после такого? Только не я. После того как они опубликовали свою отвратительную ложь, я позвонил редактору Кельвину Маккензи и сразу же прекратил свою колонку.

Удивительно, но, учитывая всю ту чушь и ложь, которую они публиковали о моем клубе и моих болельщиках, мое решение уйти вызвало недоумение. Они сказали мне, что им никто не отказывает. Я нарушил контракт. Я сказал им, что после того, что они написали мне наплевать на все контракты. Они предупредили меня, что я больше никогда не буду писать для других газет. Собственно, это первое, что я сделал: я написал статью для Daily Express, в которой осудил их.

Sun, как я теперь понимаю, делала это годами, годами и годами. Им все равно, чью репутацию они подрывают. Если им нужна хорошая история, они ее выложат, даже если потом им придется платить тысячи за клевету. У них всегда так было. Такое отношение исходит от самого высокопоставленного лица в этой газетной группе, Руперта Мердока.

Это была организация, которая была сама себе законом и полностью лишена самосознания. То, как они обстряпывали свои дела, было отвратительно. Они не только были достаточно невежественны, чтобы не понимать, какой ущерб их ложь наносят клубу и городу, потрясенному до глубины души, но и не могли понять, почему я не хочу быть частью этого. В этом не было ни капли понимания, напротив, они были очень рассержены тем, что я ухожу. Люди не поступали так с Sun.

Я думал, что в какой-то момент они извинятся за свою ложь, но они этого не сделали. С тех пор я понял, что они никогда не извинятся, даже после судебного разбирательства со мной много лет спустя. Это не очень извиняющаяся газета, не так ли? Такое поведение исходит от человека, стоящего во главе компании, Руперта Мердока. Может быть, он допускает подобное поведение в такой большой футбольной трагедии, потому что он не из Британии. Иногда я задаюсь вопросом, чем занимались его предки, чтобы оказаться в такой каторжной колонии, как Австралия.

КЛУБ ОТКРЫЛ «ЭНФИЛД» ДЛЯ ЛЮДЕЙ, ЧТОБЫ ОНИ МОГЛИ ПРИЙТИ и выразить поддержку жертвам и их семьям, и чтобы у людей было место для скорби. Поле превратилось в океан цветов и шарфов.

В залах ожидания мы приветствовали семьи, потерявшие своих близких. Игроки и сотрудники Бутрум приехали и встретились с семьями. Мы также навещали их дома и ездили поддержать пострадавших болельщиков, сражающихся за свою жизнь в больницах. Что можно сказать человеку, чья семья была разрушена, здоровье подорвано, а горе оставило огромные ямы?

Кенни заставлял нас консультировать людей, но при этом мы консультировали и самих себя. Как человек я был разбит, но это придало мне сил. Мы стучались в двери людей. Люди должны понимать, что трагедия на «Хиллсборо» затронула не только футбольный клуб «Ливерпуль», но и болельщиков «Эвертона» и «Транмир Роверс». Это затронуло весь Мерсисайд. Отцу и матери может нравиться «Ливерпуль», а сыну — «Эвертон» или «Транмир». В Ливерпуле семьи не обязательно болеют за одну и ту же футбольную команду.

Я был в семье, у которой умер сын, и родители были эвертонианцами. Я постучал в дверь.

— Здравствуйте, меня зовут Брюс Гроббелар, — сказал я.

— Ты убил моего сына.

Дверь захлопнулась перед моим носом. Я снова постучал. Дверь снова открылась. «Ты убил моего сына, что тебе здесь нужно?» А я сказал им: «Я хочу поговорить с вами об этом». И объяснил: «Ваш сын пришел на полуфинал ради радости, а не чтобы подраться. Он пришел посмотреть, как играю я и десять моих товарищей по команде. Он не знал, что произойдет, и мы, конечно, этого не знали. Так что мы не сделали ничего плохого. Мы все — жертвы этой трагедии. Единственное, что нас объединяло как игроков — это то, что мы играли, и он приходил посмотреть на нас».

Объяснение трагедии стольким семьям помогло нам. Кенни и клуб позаботились о том, чтобы на похоронах всех погибших присутствовали игроки. Далглиш посетил столько похорон, сколько смог успеть, ведь некоторые из них проходили в одно и то же время. Игрокам он поручил от шести до восьми похорон на каждого.

Я пошел на восемь.

Самым трудным, пожалуй, проходили в Эйнтри, в маленькой традиционной церкви рядом с ипподромом, в честь мальчика, подростка, и расставания с ним. На некоторых похоронах это была тихая скорбь, но на этих семья рыдала до самого конца. Это было просто душераздирающе.

На эти похороны Дебби пошла со мной. Это было невероятно сложно. Над тихой музыкой слышались всхлипывания. А потом они сыграли «You'll Never Walk Alone». В такие моменты понимаешь, что песня значила гораздо больше, чем люди когда-либо поймут.

Было довольно экстремально и тяжело побывать на стольких похоронах за столь короткий срок. Почти все церкви были заполнены людьми, потому что семьи, друзья, соседи со всей улицы приходили попрощаться.

Мы выполнили желание Кенни, и то, что мы сделали для семей очень много значило. Они высоко оценили нашу работу и рассказывали, как много для них значит наша футбольная команда. И они знали, что не одиноки в своем горе. Они знали, что футбольному клубу «Ливерпуль» не все равно, потому что нам действительно не все равно.

В течение нескольких недель и месяцев после трагедии Кенни и Марина Далглиш сыграли выдающуюся роль. То, что они сделали, никогда не должно быть забыто. Кенни, в частности, взял на себя большую часть бремени и стал лидером. Он самоотверженно оказывал поддержку пострадавшим и их семьям, объединял игроков и клуб вокруг общего дела, а также занимал пост менеджера крупнейшего футбольного клуба страны. Если бы не Кенни, я не думаю, что команда играла бы так же хорошо или была бы так же готова к перенесенному полуфиналу. Я много раз говорил, что если бы люди получали рыцарские звания за то, что сделали в футболе, то Кенни Далглиша давно следовало бы посвятить в рыцари, потому что именно благодаря его и Марины стремлению мы прошли через этот период.

Наконец-то в 2018 году Кенни был посвящен в рыцари. И ни днем ранее. Перед началом кампании 2017/18 клуб также переименовал трибуну «Сентенэри Стэнд» в честь него, и я не могу назвать ни одного игрока «Ливерпуля», который бы больше заслуживал такого признания.

В течение трех недель после трагедии наши игры откладывались. Но мы не могли вечно обходиться без футбола, каким бы бессмысленным он ни казался, пока целый город скорбел, а некоторые жертвы продолжали бороться за свою жизнь.

И снова мне пришлось последовать маминому совету — вернуться на место жизненных разочарований. Футбол разочаровал всех нас, но новая встреча с ним помогла исцелиться — даже несмотря на то, что многим из нас не хотелось играть. Трудно описать, как мы это сделали. Чтобы преодолеть это огромное бремя, которое мы несли, мы подняли его и сыграли в полуфинале против «Ноттингем Форест», и мы вышли из него победителями.

Тот полуфинал Кубка Англии был игрой, которую мы просто не могли проиграть. Когда в жизни случаются невзгоды, ты становишься сильнее, и именно так, безусловно, и было. Ведь горе отняло столько сил не только у нас, но и у всего города.

Многие семьи благодарили нас за то, что мы вернулись к игре, потому что игры дали им возможность немного подумать о чем-то другом. К тому же футбол объединил фанатов «Ливерпуля» и помог многим выбраться из дома, когда горе овладело ими. Другие, к сожалению, решили никогда больше не возвращаться на футбольные матчи.

Когда 7 мая мы наконец-то сыграли в полуфинале с «Ноттингем Форест», то одержали убедительную победу, а через три дня снова обыграли их в чемпионате, продолжая борьбу за титул. Та наша команда была феноменальной. Мы могли взвинтить темп, пройти любую команду в лиге, а затем мы могли играть в футбол, проникать за защиту, делать что-то. Кенни тренировал нас очень, очень жестко и в то же время по-спортивному. Мы были особенными, но играть так после всего, что мы и наши болельщики пережили — это нечто иное.

Победа в полуфинале положила начало финалу Кубка Англии на «Уэмбли», который стал вторым для команд из Мерсисайда за последние три года.

«ХИЛЛСБОРО» ОБЪЕДИНИЛ ГОРОД. ОН ОБЪЕДИНИЛ ВСЕХ, ПОСКОЛЬКУ каждый житель города боролся за справедливость. Я не могу представить себе другие города, которые могли бы так долго бороться за справедливость, стоя бок о бок.

В 2012 году, спустя 23 года после трагедии, Независимая комиссия по «Хиллсборо» завершила свою работу, изучив более 450 000 страниц документов и других материалов, полученных от организаций, участвовавших в трагедии, включая отчеты, протоколы заседаний, стенограммы, показания свидетелей, письма и записки, а также записи телефонных разговоров.

В отчете комиссии говорится, что 60% из 96 человек можно было спасти, если бы им дали кислород и оказали жизненно необходимую помощь. Машины скорой помощи были отосланы, многих болельщиков, пытавшихся помочь, не пустили в хаос, а на стадионе не было запасов кислорода для оказания первой помощи.

Можно много чего сказать по этому поводу, но из-за предстоящих судебных процессов над шестью людьми мне очень сложно сказать то, что я действительно хочу сказать на момент публикации. Что я могу сказать, так это то, что мы уже более чем на двадцать лет опоздали; члены семьи ушли из жизни, даже не увидев справедливости, за которую они боролись, для своих близких.

У меня есть подруга, которая все эти годы добивалась справедливости. Ее брат погиб на «Хиллсборо», и на расследование трагедии и предъявление обвинений виновным ушло 28 лет — больше, чем прожил ее брат на этом свете. И с этим можно было разобраться еще много лет назад.

МНЕ ДО СИХ ПОР СНИТСЯ ТРАГЕДИЯ НА «ХИЛЛСБОРО». НОЧНЫЕ КОШМАРЫ преследуют меня. А порой мой мозг снова переключается на тот день, как будто я вижу себя, пытающегося пережить его заново. Я снова и снова спрашиваю себя: «Мог ли я помочь этим людям еще больше? Смог бы я сделать кому-нибудь спасающее жизнь искусственное дыхание? И я говорю своему мозгу, что я принадлежал к команде, и нам приказали вернуться в раздевалку. Все говорят, что мы могли бы сделать больше, но когда игру отменили, нам пришлось уйти с поля.

Когда я прохожу мимо мемориала «Хиллсборо» на «Энфилде», я всегда останавливаюсь и перекрещиваюсь. Я думаю, что теперь у них есть более подходящее место для мемориала на новой трибуне, потому что там больше спокойствия и простора, чем когда он стоял у «Энфилд Роуд». Здесь есть сиденья, так что вы можете пойти и сесть, и многие так и делают. Я вижу, как люди сидят там перед матчами, и там много людей, которые приходят туда, чтобы увидеть, что такое «Энфилд», что значат для нас «96» [В 2021 году скончался 97-й участник той трагедии, Эндрю Дизайн, который получил травмы на «Хиллсборо» и которому давали полгода после инцидента, но он прожил много больше, поэтому цифра 96 нынче заменена на 97 в дань и этой жертвы, примеч.пер.] и что значат болельщики для футбольного клуба «Ливерпуль». Мы помним жертв, указывая их имена и возраст, чтобы люди могли прийти туда, поразмышлять и никогда не забывать о них.

Я дружу с некоторыми из тех, кто выжил, например с Нилом Ходжсоном, молодым человеком, стоявшим за воротами в тот мрачный день в Шеффилде в 1989 году. Мы очень близки. Когда я бываю в Ливерпуле, я всегда хожу на «Энфилд», чтобы увидеть его и его прекрасную семью. Теперь у него есть сын — вратарь. Он утверждает, что я спас ему и многим другим жизнь, заставив открыть ворота, когда его товарищ посинел от нехватки кислорода.

Я ношу 96 в себе.

Я люблю свой спорт и сейчас много играю в гольф. Я играю мячами Titleist с номером 96 и своим прозвищем «Человек из джунглей». На моих кроссовках есть цифра 96 на ремешке. Я ношу 96 на спине во время домашних игр, когда тренирую команды. Я сделал небольшое украшение, так что 96 выглядит как эмблема, а там, где 6 заходит под 9, они соединяются в середине. Я подписываю свои автографы цифрой 96. 96 всегда будут со мной. Я никогда их не забуду.

Если вас тронула тема этой трагедии, то несколько лет назад я переводил целую книгу «Хиллсборо: Правда»

Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...