Брюс Гроббелар. «Жизнь в джунглях. Автобиография»: 3. Колдун, 4. Лидер «палки»
Спасенный футболом
...
3. Колдун
РЕШЕНИЕ ИГРАТЬ ЗА БЕЛУЮ КОМАНДУ В ЧЕРНОЙ лиге вывело меня из моей подростковой зоны комфорта. Впервые я покинул относительно привилегированный пригородный Солсбери и вместе со своей новой командой отправился в черные поселки. Для четырнадцатилетнего мальчишки это был огромный опыт — отправиться в поселок и играть перед 30 000 человек. Там я познакомился со многими расовыми противоречиями Родезии и проблемами, с которыми столкнулась страна после деколонизации.
Война в Южной Родезии, в которой мне впоследствии пришлось участвовать, берет свое начало именно в этот период, если не раньше.
В Солсбери мы знали, что на фермах было много проблем, но думали, что гражданские проблемы Родезии в основном ограничиваются сельскими районами. Побывав в поселках в рамках городов, я стал лучше понимать расовую напряженность. Когда мы играли с черными командами, там было больше полиции. Большие проблемы возникали между цветными командами — командами смешанных рас — и черными командами. В нашей лиге была команда цветных под названием «Аркадия», и всякий раз, когда мы играли с ними, это была война. Когда с ними играли черные команды, было еще хуже. Футбольные матчи могли разрушить расовые барьеры, но также могли и укрепить их. Если бы мы играли на выезде в черном городке и выиграли, нам бы понадобился полицейский эскорт, чтобы покинуть это место.
Разобраться в этом вопросе было непросто, ведь речь шла не просто о напряженности между черными и белыми: у каждого племени были свои чувства и отношение. Меня заинтриговали различия, и я постарался узнать как можно больше о том, как думают чернокожие африканцы и как работают их эмоции. Чтобы общаться, важно было овладеть их языками. Этот опыт впоследствии помог мне в армии, когда меня отправили охранять фермы в сельской местности. Игра в футбол за «Солсбери» также заставила меня повзрослеть гораздо быстрее, чем обычного подростка. Мы перевернули всю структуру африканского футбола с ног на голову благодаря стремлению к конкуренции, поэтому было естественным ожидать, что мы добьемся успеха везде, куда бы мы ни приехали.
Мое знакомство с Дэйвом Расселом, который просматривал меня, оказало глубокое влияние на всю мою дальнейшую жизнь. Дэйв также был тренером команды «Солсбери», которой в то время руководил Дик Блэкли. Дэйв был красивым шотландцем с копной темных волос, зачесанных назад, как у модника. Дик тоже был шотландцем, хотя по бокам у него были залысины. Из команды до 16 лет Дэйв и Дик перевели в первую команду сразу семь игроков, и по сей день мы все остаемся друзьями. Помог успех команды. Два сезона подряд с командой до 16 лет мы выходили в финал престижного Кубка Касла и один раз выиграли его.
Клуб «Солсбери» управлялся так же профессионально, как и любой другой клуб низшего уровня профессионального футбола в Англии, с клубным домом, к которому игроки, руководство и болельщики тяготели до и после матчей. Я чувствовал себя там как дома и, будучи молодым вратарем, делал хорошие успехи. Затем, в августе 1972 года, меня неожиданно вызвали в первую команду. Мне еще не было пятнадцати лет, и я слишком хорошо понимал масштаб ожиданий. Боже, я чуть не обделался. Я совершил чудовищную ошибку, позволив прокатиться пасу назад от центрального защитнику Сэнди Крокетту, сквозь мои ноги и влететь в ворота. Мы проиграли 1:3, и когда я уходил с поля, то слышал, как толпа кричала: «Эй, Гроббелар! Сними с себя этот зеленый свитер! Эй, Гроббелар, маленький засранец! Что ты здесь делаешь?» Это исходило от наших собственных болельщиков! Они были неумолимы, но, как я узнал, многие болельщики такие. Опыт и зрелость со временем сделают меня глухим к их насмешкам.
После своего ужасного дебюта я не играл в первой команде еще четыре месяца, но я был очень занят. Я также играл за команды до 16 и до 18 лет, а также за вторую команду. Иногда это были три игры за один день.
И тут мне подвернулся случай. Основной вратарь «Кэллис» Уолтер Лоури, бывший профессионал шотландского «Хиберниана», получил травму, и я неожиданно оказался в первой команде на самом решающем этапе сезона, когда мы были в четвертьфинале Трофея БАТ. Утром я играл за одну из юниорских команд «Кэллис», а после обеда вместе с товарищами по взрослой команде отправлялся в Булавайо на матч с «Матабелеленд Хайлендерс». В Булавайо на подъезде к стадиону автобус закидали камнями. Атмосфера внутри была очень враждебной — 45 000 черных лиц смотрели прямо на нас. Начался дождь, и я помню, как Дик Блэкли, играя на расовых стереотипах, сказал: «Так, ребята, вы же знаете этих африканцев, они не умеют играть под дождем. Вспомните, как дома, в Шотландии, идут такие дожди; вот здесь мы их и победим». Повернувшись ко мне, он сказал:
— Молодой человек, у тебя есть перчатки?
— Да, у меня есть перчатки.
— Ладно, иди и делай свое дело, ни о чем не беспокойся.
Я был более уверен в себе, чем во время своего неудачного дебюта, и совершил несколько впечатляющих спасений. Даже эти враждебные лица были тронуты, чтобы похвалить меня: «Это не белый человек! Это черный человек в шкуре белого. Это Человек из джунглей!» — пробормотали некоторые из болельщиков. Тогда я впервые услышал прозвище, под которым меня и по сей день знают во всей Африке.
Мы обыграли «Хайлендерс» со счетом 3:1, но похвалы от части публики в адрес моей индивидуальной игры не помешали незабываемому прощанию с нами: камни, попавшие в автобус по дороге домой в Солсбери, которые были даже больше, чем обычно, потому что мы выбили «Хайлендерс» из кубка. Меня также выбрали для игры в полуфинале, и, победив «Солсбери Сейблз», мы вышли в финал.
Подготовка к этой ключевой игре не обошлась без проблем. В этот период моя мать решила переехать в Булавайо вместе с моим отчимом Денисом. Помните, что я происхожу из кочевников, и моя семья не боялась переезжать, если обстоятельства казались подходящими. Но я уперся. Я и так был не по годам развитым пятнадцатилетним подростком, а теперь еще и неожиданно стал играть в футбол на высоком уровне. Возникла ссора.
— Эй, я играю за «Солсбери Кэллис». Я не могу переехать!
— Нет, нет, ты поедешь в Булавайо.
— Слушай, мам, я найду, где мне пожить...
В итоге я остался на финал, но незадолго до его начала Уолтер Лоури объявил о том, что здоров, и меня не поставили в состав. Вместе с моим товарищем по команде Грэмом Ширером, который также был исключен из состава, мы пытались донести свою позицию до Дика Блэкли, но менеджеру было не до этого. «Неа, вам даже не понадобится ваша форма, вы даже не будете переодеваться, вы будете сидеть на трибунах». Только представьте, как это было несправедливо: я помог команде дойти до финала, а потом мне отказали в игре, когда это было действительно важно.
Игра проходила на стадионе «Руфаро» перед 50-тысячной толпой, состоящей в основном из чернокожих, против команды «Машоналанд Юнайтед». Мы с Грэмом, удрученные тем, что нас не выпустили, кричали и болели за соперника. Когда нападающий «Машоналенда» Гибсон Хомела, бывший игрок сборной, забил гол ударом с близкого расстояния, а мой сменщик пропустил, я не смог сдержать восторга. «Машоналанд» выиграли 2:0. Мы с «Кэллис» расстались.
На следующий день я отправился на поезде в Булавайо, чтобы присоединиться к маме и Денису. Я поступил в среднюю школу Гамильтона, но моим настоящим стимулом было желание присоединиться к «Матабелеланд Хайлендерс», команде в черно-белой форме в полоску, которой я так усложнил жизнь в четвертьфинале Кубка. «Хайлендерс» — преимущественно черная команда, состоящая из представителей племени ндебеле, но там я был не единственным белым игроком. У них был шотландский центральный защитник по имени Мартин Кеннеди, который рассмеялся, когда я сказал ему, что мой контракт с «Кэллис» был всего на $10. Он посоветовал мне идти напролом при заключении контракта. Его товарищ по команде центральный защитник Боэти Ван Ас курил и пил как солдат. Ему нравилось пинать соперников.
Сначала «Хайлендерс» пришлось вести переговоры о моем уходе из «Кэллис». Тогда я этого не знал, но в итоге они сошлись на том, что плата за аренду составит $3,5 тыс. В 1970-х годах в Родезии это были большие деньги.
Я поступил в школу в Гамильтоне, и в конце концов мне позвонил менеджер «Матабелеланд Хайлендерс», парень по имени Силус Ндлову, который был почтмейстером в Мпопоме.
— Юный Брюс, не хочешь ли ты играть за мою команду?
— Хочу.
— Встретимся в промышленной зоне в половине пятого.
Мой отчим Денис привез меня туда, так как это был очень сомнительный район, похожий на Брикстон или Токстет — места, куда не стоит соваться белому парню. Я подошел к машине Ндлову, и он спросил: «Сколько денег ты хочешь, чтобы играть за мою команду?». Я помнил о совете Мартина Кеннеди, а также о том, что раньше я получал гонорар в размере $10 за год, $2 за победу и $1 за ничью. Так что я пошел по-крупному.
— Как насчет $50?
Он начал смеяться.
— Почему вы смеетесь?
— О, я думал, ты попросишь $500.
— Дайте нам $450 и покончим с этим, — быстро ответил я.
Он полез в багажник, достал коричневый бумажный конверт, сунул в него руку и отсчитал $50, положил их в карман рубашки, а я получил $450 в качестве подписного бонуса. Это был мой первый коричневый конверт [Серые схемы, по сути, взятка, примеч.пер.]. И не последний.
В стоимость моего контракта входили также одна овца, одна корова и одна коза. Ндлову спросил: «Как ты хочешь получить животных? Хочешь, чтобы они были как домашний скот или чтобы их отвезли в холодильную камеру, на скотобойню?»
Мы зарезали корову и овцу и съели мясо. Но козу мы оставили себе — это было ошибкой. Ее держали в саду, где она съела все цветы. Моя мать отреагировала на это, отправив ее в комиссию по холодильному хранению. На следующей неделе коза оказалась в морозилке.
Мне было пятнадцать, вот-вот должно было исполниться шестнадцать, и я использовал $400 своего бонуса, чтобы купить машину, а $50 отдал матери. Я все еще учился в школе. Жизнь была хороша. Переезд в Булавайо стал удачным для моей матери и Дениса. Теперь у нее было несколько обувных магазинов: один для мужчин в африканской части города, другой для женщин в европейской. Денис был механиком по дизелям, работавшим на Родезийских железных дорогах.
*
ТРЕНИРОВКИ И МАТЧИ «ХАЙЛЕНДЕРС» ПРОХОДИЛИ В поселках, хотя в определенное время власти Булавайо не разрешали белым людям там появляться. Существовал комендантский час. В темное время суток по вторникам, четвергам и пятницам это означало нелегально отправиться туда, доехать до ручья и пересечь границу на велосипеде.
Я уже неделю тренировался на стадионе «Барбурфилдс», когда полицейский остановил меня у ручья и сказал:
— Простите, молодой человек, куда это вы собрались?.
— Я иду на тренировку.
— Вы не можете туда поехать.
— Почему нет?
— Потому что это слишком опасно для молодого белого парня, я имею ввиду идти туда.
— Я занимаюсь этим уже больше недели, где же вы тогда были?
— Чем вы занимаетесь?
— Я собираюсь пойти на тренировку.
И он поехал за мной на своей полицейской машине. Когда я проезжал по мосту, все эти чернокожие молодые люди бежали за моим велосипедом с широкими улыбками и кричали: «Привет, Человек из джунглей!». Полицейский развернул машину и поехал обратно.
За три часа до игры мы встречались у почтового отделения в Мпопоме. Оттуда мы отправлялись в дом в черном поселке, нас приводили в сад, где мы снимали с себя всю одежду и становились в круг. Сад был очень открытым, так что соседи и прохожие все видели. Из дома появлялся чернокожий мужчина с перьями в волосах и накинутой на плечи половиной шкуры леопарда. На нем была юбка с бусами и колокольчиками, которые звенели о его бедра.
В одной руке колдун держал ведро, а в другой — козий хвост. Опустив хвост козы в ведро, он обливал водой каждого игрока. На дне ведра лежал коровий навоз и трава. Вода покрывает каждый сантиметр твоего тела, включая глаза. В конце процесса он говорил: «Хорошо, идите и возьмите свою форму». Внутри дома форма раскладывалась, а рядом с гетрами лежало нечто, похожее на наполовину свернутую сигарету. Колдун говорил: «Положите их в гетры... не потеряйте, я хочу получить их обратно после игры».
Победы праздновались вместе с колдуном на стадионе. Он становился героем. Стадион болел за него, и он появлялся на поле в конце матча. Если мы проигрывали, он не участвовал, а вместо этого игроки понесли бы на себе всю тяжесть разочарования болельщиков. Именно так в Родезии готовились к матчам. Особенно в больших играх.
Мои товарищи по команде в «Ливерпуле» подумали, что я несу полную чушь, когда я рассказал им об этом. Они мне не поверили. На выездные игры мы ездили в автобусе, а другие игроки курили ганжу на заднем ряду. Они решили, что без нее не смогут играть. Я сидел у входа, потому что мне не нравился запах. Колдун также должен быть впереди. Он также первым покидал автобус. Он осматривал раздевалку. Если у него было плохое предчувствие, он возвращался и велел нам переодеться в автобусе. В других командах, конечно, были колдуны, и они накладывали проклятия.
Это означало, что все были под подозрением. Я не верил в это, но это была культура, которая могла помочь тебе получить психологическое преимущество над соперником. Много позже, когда я был менеджером в Южной Африке, я прикреплял рачьи хвосты к дверным ручкам раздевалки. Одна из команд, «Блумфонтейн Селтик», приехала, посмотрела и сказала: «Нет, мы не пойдем в эту раздевалку». Они вернулись автобус, переоделись там, и мы обыграли их со счетом 1:0.
В другой раз один из моих ассистентов посоветовал мне сжечь несколько картонных коробок посреди пола в раздевалке; затем смешать пепел с вазелином и нанести смесь на переднюю часть двери и на ручку. Наши соперники прибыли на следующее утро, и это зрелище напугало их. Они переодевались в другом месте, и мы снова выиграли. Я даже не был уверен, что это действие должно означать, но ты можешь пудрить им мозги и получать преимущество.
Даже колдуны не смогли остановить насилие со стороны болельщиков в африканском футболе. Насилие было совершенно не похоже на то, с чем мы сталкивались в Великобритании. Оно было очень серьезное. Разные племена делали друг с другом невыразимые вещи. В ход шли ножи, копья и мачете. Насилие было связано не столько с футболом, сколько с территорией и менталитетом. Есть истории о том, как фанатам на шею надевали резиновые покрышки и поджигали их.
Будучи вратарем, ты должен быть в курсе того, что происходит на трибунах позади тебя. Они бросали камни и другие острые предметы. Когда я играл за команду «Солсбери Кэллис», состоящую из одних белых, и мы победили «Матабелеланд Хайлендерс» со счетом 3:1 в кубке, атмосфера была очень плохой. Наших болельщиков избили на трибунах, и им пришлось уйти и укрыться в нашей раздевалке, потому что это было самое безопасное место. Наш автобус был закидан камнями, а все окна были разбиты. Поскольку у нас не было окон, пока мы ехали, мы прижимались к стальной конструкции автобуса.
Бывало, когда мы выигрывали матч, а один из игроков шел выпить, и его избивали, особенно если он шел не в тот клуб или не в тот бар. Так было не каждую неделю, и не в каждой игре возникали проблемы, но мы знали, когда это должно было произойти.
Насилие и коррупция в африканском футболе заставили меня задуматься о том, чтобы профессионально играть на другом континенте. Они не стеснялись платить судье за влияние на ход игры, а я уже много лет говорю, что арбитров подкупали бесчисленное количество раз. Позже, гораздо позже, они обвинили меня и Ханса Зегерса в договорных матчах, но вратари — легкая мишень. Обвинителям и любителям теорий заговора следует смотреть в другую сторону. В сторону судей, например.
Я все еще учился в школе во время своего сезона в «Хайлендерс», и хотя для школьника было необычно стать профессиональным футболистом, это не было чем-то новым. Конечно, это не повредило моим отношениям с ученицами соседней школы Гамильтона, и девочки приходили смотреть наши футбольные матчи. Мой статус школьника, получающего зарплату, принес мне целую вереницу подружек, некоторых из которых я приглашал в коктейль-бар «Мариша», принадлежавший председателю клуба «Хайлендерс».
После нескольких лет плохих табелей и угроз исключения из школы в Солсбери я взял себя в руки и стал усердно работать в школе Гамильтон. Я закончил школу с хорошими оценками по английскому, математике, естественным наукам, африкаанс, географии, столярному делу и техническому рисованию и был уверен в своих силах продолжить образование, но учителя считали иначе. В тот раз я занял 27-е место из 30, несмотря на то, что был старше большинства своих одноклассников, и в карточке было много старых комментариев, в которых мне советовали больше работать, лучше концентрироваться и прикладывать больше усилий. Только в спортивном разделе можно было найти что-то хвалебное, но и это было палкой о двух концах. Комментарии директора школы затронули самую суть того, как меня воспринимали: «Я восхищался его вратарской работой, — написал он. — Однако он напрасно тратит свое время в классе»..
Я принял эти замечания близко к сердцу. Если это был лучший отчет, который я мог предоставить, когда вел себя наилучшим образом и усердно работал, то каково будет, если я снова погружусь в прежнюю беззаботность? Для меня был только один выход — бросить школу и сосредоточиться на том, чтобы сделать футбол своей карьерой. Я не только играл за мужские команды, но и заявил о себе как о юном вундеркинде: я только что занял второе место в национальном конкурсе «Звезда года в футболе Касла», уступив только Джорджу Шайе. Форвард «Динамос» был легендой родезийского футбола и на одиннадцать лет старше меня, так что шестнадцатилетнему новичку было совсем не зазорно занять второе место в противостоянии с такой фигурой.
К удивлению, я не встретил сопротивления со стороны матери, которая считала, что концентрация моих сил на том, чтобы стать профессиональным футболистом, поможет мне стать самостоятельным человеком.
Однако мой контракт все еще принадлежал «Солсбери Кэллис», хотя срок аренды в «Матабелеленде» почти истек. В конце сезона я узнал, что меня продают в «Чибуку» за $3,5 тыс. — рекордный трансфер для подростка. «Кэллис» и впрямь очень хорошо меня продали и использовали средства, чтобы оплатить коктейль-бар в клубе. Я был бы рад остаться в «Матабелеленде», но они потратили все свои деньги на оплату аренды несколькими месяцами ранее. Это был мой первый опыт знакомства с реалиями профессиональной жизни. Сейчас все иначе, потому что у игроков есть власть, но тогда мы были мясом.
«Чибуку» — еще одна чернокожая команда, принадлежащая пивоваренному заводу в Солсбери. Девизом компании был «Чибуку шейк-шейк» — идея заключалась в том, что ты тряс коробку, в которой продавался напиток, чтобы дрожжи поднялись кверху. Это было пиво с отвратительным вкусом, но очень популярное.
По контракту я должен был работать на «Чибуку» в качестве младшего чертежника в компании по производству чанов из нержавеющей стали, в которые заливалось пиво. Частью моего обучения было выполнение обязанностей начальника производства на пивоваренном заводе, и я заметил, что если часть двенадцатипинтовой коробки «Шейк-шейк» была повреждена, то выбрасывалась вся партия. При цене пива в десять центов за пинту это казалось неоправданным расточительством, поэтому я стал загружать плохие коробки в кузов своей машины и продавать их в поселке по восемь центов за пинту. Это был выгодный для всех ход: я клал деньги в клубную копилку, и в городке Секе я стал популярен как футболист с дешевым пивом.
Менеджера звали Джек Мигер, англичанин, который перешел в клуб из «Уэнки», команды, базировавшейся вокруг крупнейшей угольной шахты в Южном полушарии. Он взял с собой еще одного вратаря по имени Посани Сибанда, которого он спас с работы на автомойке. Полагаю, его логика заключалась в том, чтобы занять место на рынке талантливых молодых вратарей, и его инстинкты подтвердились, когда нас обоих вызвали играть за сборную Родезии в рамках турне по стране, призванного укрепить командный и боевой дух.
Однако для «Чибуку» было проблематично иметь в команде двух амбициозных и талантливых молодых вратарей, претендующих на одно место в команде. Сибанда был хорошим вратарем и пользовался популярностью у менеджера и местной чернокожей общины, но мне казалось, что он слишком любил «Шейк-шейк» — в ущерб своей игре. Однако Мигер не растерялся.
Первые несколько недель прошли в замешательстве. Я сыграл в первой игре, мы сыграли вничью 1:1. Затем Мигер меня убрал и выпустил Сибанду. Мы проиграли 1:2. На следующие выходные я думал, что буду играть, но нет, меня снова заменил Сибанда. Они сыграли вничью 0:0. В следующей игре Мигер выпустил меня, и мы выиграли 1:0. Он не поставил меня на следующий матч и дал Сибанде еще одну игру. Я не был счастлив.
— Погодите-ка, он проигрывает, а вы ставите его? Я добиваюсь ничьей, а вы меня не ставите?
— И что ты с этим сделаешь, маленькая дрянь?
— Можете засунуть эту команду туда, где не светит солнце. Я ухожу!
На что мой менеджер ответил:
— Эй, я заключил с тобой контракт на два года, и ты больше никогда в жизни не будешь играть в футбол!
— Это мы еще посмотрим.
Я поверил ему, но Родезия в то время была членом ФИФА, а ЮАР — нет. ЮАР была запрещена всемирной организацией из-за ее законов об апартеиде, но футбол там все равно играли, не подпадая под юрисдикцию ФИФА. Если бы я играл в Южной Африке, не имело бы значения, что сказал Мигер.
Поэтому я поехал в Булавайо и зашел в обувной магазин моей матери. Она встретила мое появление с шоком и ужасом. «Что ты здесь делаешь?»
— Я собираюсь поехать в Южную Африку, — сказал я ей.
— Что ты собираешься там делать?
— Я собираюсь там играть в профессиональный футбол. Слова Джека Мигера о том, что я больше нигде в своей жизни не сыграю, уходят в прошлое, потому что я уезжаю куда-то за пределы системы ФИФА.
Мама покачала головой.
— Нет, нет, мы пойдем в казарму!
В то время годичная военная служба была обязательной, и если бы я поехал в Южную Африку и остался там, то меня могли бы призвать в армию в любой момент, когда я вернулся бы в Родезию. По ее логике, с этим лучше покончить как можно раньше. Именно так я и поступил.
Она отвезла меня в казармы Брейди в центре Булавайо. Мы поговорили с главным офицером. «Моя фамилия Гроббелар, когда меня призовут?» Он посмотрел на бухгалтерскую книгу и сказал: «Через шесть месяцев. Завтра начнется новый набор».
— Есть ли какая-нибудь причина, по которой я не могу пойти с ними завтра? — спросил я.
— Таких причин нет, — ответил он.
На следующий день, 7 июля 1975 года, я был зачислен в роту С 147-го набора. Брюс Гроббелар был солдатом.
4. Лидер «палки»
Я ДО СИХ ПОР ПОМНЮ, КАК МНЕ ВПЕРВЫЕ ПРИШЛОСЬ УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА. Я ВИЖУ его глаза. Мы около трех месяцев находились в буше. Я был следопытом, и капралом и командиром своей «палки» — группы из четырех солдат, объединенных таким образом, потому что нас было легко забрать на вертолете. Нас высадили в буше, и мы должны были идти за врагом, борцами за свободу. Ты ищешь там следы, следуешь за ними и находишь их ячейку. Вместо того чтобы идти по четырем, пяти или шести группам следов, можно свести их к двум, где двое идут в одну сторону, а четверо — в другую. Теперь ты должен понять, что это на самом деле значит. Ты следуешь по этим следам или за основной стаей? В тот день мы следовали за основной группой.
Нужно было быть осторожным, когда следы раздваивались, так как они могли появиться и попытаться устроить засаду, что и произошло в данном случае. Когда мы обогнули скалы, он вышел с винтовкой, одетый в камуфляж. Я смотрел на него, пульс стучал в ушах, и первое, что я должен был сделать — это нажать на курок, а потом броситься наутек, потому что в буше прятались другие. Я почувствовал лишь облегчение от того, что успел выстрелить в него до того, как он выстрелил в меня. Но если бы он был в обычной одежде, а не в камуфляжной, все, наверное, было бы иначе. Справа от меня мой лучший армейский друг Стюарт «Студж» Эйр сбил кого-то, а потом повернулся и увидел, что позади меня тоже кто-то есть, и он убил и его. Студж спасал меня в нескольких случаях, не только в этом, так что я обязан ему своей жизнью.
Все произошло так быстро, что группа врагов направилась к убежищу на реке Лимпопо, обстреливая нас на ходу. Мы со Студжем были сильно контужены, но наш пулеметчик, Доу Хербст, был фермером, который на войне уже пережил много неприятностей. Его семья и ферма пострадали, поэтому он был полон бесстрашной мести. Он был крупным мужчиной, который демонстрировал свою силу, поднимая тяжелые мешки с кукурузой лишь с помощью зубов. Он начал вырезать в своем пулемете зарубки за каждого убитого, а иногда даже отрезал ухо у своей жертвы и вешал его на веревочку, пока не возвращался на ферму, где хранил их в банке. Ненависть гнала его вперед.
Нам удалось оттеснить врага к Лимпопо, и так же внезапно, как начались перестрелки и сильные, отвратительные звуки, теперь мы остались в этой смертельной тишине, которая бывает только в джунглях.
После боя с открытым огнем надо было вызвать по рации вертолет, он прилетал, ты складывал трупы в сетку, и вертолет забирал их, а ты продолжал следить за остальными. Но сначала нужно было убрать тела. Таково было военное правило родезийской армии. Нельзя оставлять после себя ни одного тела — ни своего, ни вражеского. С другой стороны, борцы за свободу, убив тебя, оставят твое тело.
Если кто-то из вас получал ранение, к твоей палке из четырех человек подсаживали другого, забирали раненого, и вы продолжали преследовать врага. Как только вы проследили за ними более 30 километров, штаб освобождал вас, и уже другие солдаты отправлялись на разведку.
Я не гордился тем, что убил своего первого мужчину, а потом были и другие. Я так и не смог привыкнуть к убийствам, хотя убивал людей, которые хотели причинить мне как можно больше вреда. Но я был на войне. Войне, полной жестокости и разрушений, которая никогда не должна была вообще быть.
*
НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО КОРНИ ЕЕ ЛЕЖАТ В КОЛОНИАЛЬНОМ ПРОШЛОМ СТРАНЫ, война в Южной Родезии была, по сути, восстанием против крупных фермеров Родезии, хотя она также была осложнена холодной войной и постколониальной политикой. Нас, военных, отправили следить за фермами в буше и защищать их, охранять границы Мозамбика, поддерживать порядок и пресекать регулярные вторжения борцов за свободу, нападавших на белые фермы и распространявших антиправительственную пропаганду среди чернокожих в Трастовых землях племен (землях, отведенных чернокожему населению для ведения сельского хозяйства). Нам также рекомендовали связаться с местной армией FRELIMO (Фронт освобождения Мозамбика) по другую сторону границы, чтобы обменяться сигаретами, шоколадом и, самое главное, информацией.
Еще в 1964 году белый рабочий фабрики по имени Петрус Оберхольцер был убит политическими агитаторами из Африканского национального союза Зимбабве (ZANU). После этого ZANU вместе с конкурирующей фракцией, Африканским народным союзом Зимбабве (ZAPU), были запрещены, их лидеры посажены в тюрьму, а другие члены либо ушли в подполье, либо в изгнание в соседние страны. Здесь они получали подготовку, оружие и финансирование от принимающих их стран, а также Китая и СССР. Партизанские рейды периодически совершались через границы с Мозамбиком и Замбией, часто против изолированных белых ферм. Когда я был подростком в начале 1970-х годов, ситуация начала обостряться.
В первые дни восстания на фермеров-одиночек нападали, когда они ехали на машине. Часто повстанцы — или борцы за свободу, как их теперь называют — рубили дерево, чтобы перекрыть дорогу, а когда фермер останавливался, они выскакивали из кустов и рубили его. В то время оружия практически не было, но из-за этого его появление стало невероятно быстрым. Они всегда искали легкие мишени — семьи и детей фермеров. Армия пыталась остановить терроризм; так было до тех пор, пока не начались войны и другие страны не начали проникать в страну, обучая черных революционеров борьбе, а лагеря были размещены по другую сторону границы.
Со временем отдельные нападения на фермеров с пангами [Большой нож с широким лезвием, примеч.пер.] и мачете становились все более дерзкими операциями. Закладывались мины. Иностранные силы научили наших противников новым и изобретательным способам запугивания людей. К середине 1970-х годов в некоторых районах страны началась гражданская война.
Единственное, за что я очень благодарен, так это за то, что у нас не было войны и террора в городах Родезии; это привело бы к еще большему числу жертв. Все всегда происходило в сельской местности. По-моему, было только одно нападение вблизи города, в Булавайо. И если сегодня в Европе и Азии идеологически мотивированные конфликты сосредоточены в основном в крупных городах, потому что они хотят перенести разрушения на людей, то эта война была сельской, где африканцы хотели вернуть свою землю. Но в итоге они стали терроризировать свой собственный народ. Кто, по их мнению, работал на этих фермах? Служа в армии, мы сражались с людьми, которые терроризировали не только фермеров, но и себе подобных.
Многие из наших обязанностей заключались в том, чтобы держать под контролем наши границы. Мы проводили патрулирование, чтобы остановить людей, пытающихся проникнуть внутрь, потому что знали, что они собираются делать. Родезия граничила с шестью странами, протянувшись более чем на 3000 км, причем многие из них находились в отдаленных и негостеприимных районах. Это было очень непросто.
*
МНЕ БЫЛО ВСЕГО СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ, КОГДА Я УШЕЛ В АРМИЮ. За день до того, как я записался в армию, мой шурин, Джо Рой, как раз пришел со срочной службы. Ему повезло, что он успел выбраться до того, как все стало совсем плохо. Он был у меня дома и дал мне несколько хороших советов. Он дал мне дополнительный набор столовых приборов, которые всегда были безупречно чистыми для проверок — потому что ими никогда не пользовались. Он послал меня к парикмахеру с репутацией, чтобы тот сделал мне короткую стрижку, дабы в армейской парикмахерской меня не порезали по прибытии.
Наконец, он рассказал мне о сапогах. Завтра, когда ты войдешь туда, тебе дадут ложку, свечу, банку лака и сапоги. Тебе придется купить себе такие же сапоги, как у меня — сказал он, показывая мне пару сверкающих сапогов. Идея заключалась в том, чтобы нагреть ложку и с ее помощью растянуть все складки на коже. Обычно на коже виднелись ямочки, но на его паре все ямочки были разглажены. Их нужно было сделать плоскими, а затем отполировать до тех пор, пока в носках и пятках не будет видно лица. Это был очень трудоемкое дело.
Он сказал: «Возьми мои сапоги и просто поменяй их местами, и это будут твои презентационные сапоги. И возьми этот маленький мини-утюг, он поможет тебе быстрее и лучше разобраться с обувью». Этот совет сослужил мне хорошую службу. На следующий день я отправился в армию в Булавайо, и мы получили рюкзак и все необходимое. И, конечно, они дали нам совершенно новую пару сапог и сказали: «Завтра утром мы хотим, чтобы они блестели».
Когда мы шли к казармам, мимо проходило несколько чернокожих африканцев, и один из них засветился и крикнул: «А, Человек из джунглей!». Он побежал рядом с нами. «Ты идешь?» Это был Томас, который узнал меня, поскольку часто ходил на стадион по выходным, чтобы посмотреть на «Матабелеланд Хайлендерс». В итоге он стал моим денщиком, и мы вместе вели отличные дела.
Мы зашли в казарму, и нам показали наше общежитие. Я постарался быть последним у двери. Почему? Потому что за дверью ты не видишь, как ее открывают, но, будучи вторым, ты видишь, что кто-то пришел; ты можешь открыть и закрыть ее. Сержант был в комнате, кричал и ругался на нас: «Завтра утром постели должны быть квадратными, рубашки — толщины в два с половиной сантиметра, углы — квадратными, все — в линию. И ваши сапоги должны быть такими же, блестящими, как зеркала!» С этими напутственными словами он вышел: «Помните, что сегодня вас может ждать сюрприз».
Я пошел к Томасу, который сказал: «Я могу нагреть твои сапоги». Я достал сапоги своего шурина и спросил: «Вот так?». Он сказал: «Нет проблем, я справлюсь». Тогда я предложил: «Хочешь заработать немного денег?» Я показал ему маленький утюжок моего шурина, размером с iPhone, с заостренным концом. На нем были разогреты и растянуты все сапоги нашего общежития по $2 за пару. Томас брал 30%, и я тоже зарабатывал деньги. Мне также платили пивом и сигаретами, и в конце концов некоторые ребята задолжали мне столько, что несли за меня мою аптечку, когда мы отправлялись в шестнадцатикилометровые походы по бушу.
В тот первый день Томас и еще двое его денщиков принялись полировать сапоги и просидели всю ночь, гладя и полируя их, пока не услышали, что к нам идет начальство, и не отдали сапоги обратно. Мы сидели, делая вид, что работаем над сапогами, когда вошли все эти инструкторы, а затем закрыли дверь, бегло осмотрев всех этих «трудолюбивых» новичков. Когда они ушли, Томас и его люди продолжили работу над нашей обувью. Инструкторы снова пришли на осмотр. Они вытащили все, что у нас было, потому что мы так быстро обулись, и перевернули кровати.
— Твои сапоги — почему они так быстро становятся чистыми?
— Мы должны хорошо служить, сержант.
— Не смей так со мной разговаривать!
Первые дни были тяжелыми, хотя мы нашли способы немного смягчить их. Это достаточно демотивирует, когда ты все приводишь в порядок, а сержант все разбрасывает. В то же время они мотивируют тебя таким поведением, чтобы ты мог взять себя в руки, потому что, когда ты отправишься на поле боя, ты будешь деморализован тем, что увидишь. Нужно уметь брать себя в руки, и именно поэтому нас ломали, когда мы только пришли в армию.
Несмотря на то, что я был одним из самых молодых призывников, я бы сказал, что был довольно независимым и благодаря футболу узнал о стране больше, чем многие. Всего несколько месяцев назад я ездил на велосипеде по черным поселкам, играя за команду «Матабелеланд Хайлендерс» в местах, куда белые люди не ходят. Я научился приспосабливаться к разным условиям.
За семь недель первого этапа я провел в казармах только один выходной. В пятницу вечером меня тайком вывозил один из инструкторов. Он был моим товарищем, с которым я играл в водное поло, и что же он сделал? Он вывозил меня, чтобы я мог поехать домой и повидаться со своей девушкой, Терезой Уайли. Я забирался между задним и передним сиденьем, в нишу, и накидывал на голову одеяло. Поскольку он был инструктором, его пропускали, и мы отправлялись дальше. Если бы меня поймали, я бы получил 28 дней ареста.
Я возвращался домой и хорошо проводил там время, а потом он забирал меня в 5 утра, чтобы я под одеялом вернулся в казарму.
Я знал многих ребят из команды по школе и по тому, каким спортом они занимались, и среди них были отличные регбисты. Это был еще сезон регби, поэтому я подошел к капитану и предложил организовать игру на выходных против одной из местных команд. Конечно, мы получили право выбрать состав, и мы выбрали пятнадцать человек, которые будут играть, и еще восемь, которые выйдут на замену. Конечно, майор и капитан хотели участвовать в игре, и они тоже играли.
Каждые выходные в течение месяца мы играли в регби. После этих четырех недель начался бейсбольный сезон, и мы также играли две недели в бейсбол, где капитан был кэтчером, а я — питчером. Это было здорово. Мы собрали всех этих парней, встречались каждые выходные и завязывали дружеские отношения.
И снова меня спас спорт. Занятия спортом очень приветствовались, так как все вводные недели были направлены на то, чтобы подготовить нас к работе в буше. Мы бегали по холмам, проходя 45 километров, а в выходные нужно было пройти еще 45, но вместо этого мы играли в регби или бейсбол.
В течение недели ты получал заряд бодрости от инструкторов. К счастью, мой деверь предупредил меня, сказав, что я не должен получать от мамы больше двух писем в неделю. Если ты их получал, тебя бы заклеймили как «скучающий по мамочке», и ты бы пострадал соответствующим образом, поскольку письма раздавались публично. Я получал письма от своей подруги Терезы, но письма, приходящие от моей матери, сбивали их с толку.
— Гроббелар!
— Да, сержант.
— Почему ты связываешься с замужней женщиной?
— Что вы имеете в виду, сэр?
— Здесь написано, миссис Дэвис.
— Это моя мама!
— Но твоя фамилия Гроббелар.
— Да, она снова вышла замуж.
— Я тебе не верю. Поднимайся на столб!
Они заставили меня забраться на флагшток.
Они пытались унизить тебя, но ты учился справляться.
Подружка Студжа довольно долго настаивала на том, чтобы писать ему письма на надушенной цветной бумаге, и бедному Студжу пришлось взбираться на флагшток и кричать «Я люблю тебя, дорогая!» на каждое переданное от нее письмо, на глазах у всех. Эти буквы не вписывались в образ мачо в армии.
Мы могли испытывать сильную усталость, когда приходилось бегать по аэродрому с капитаном, который был марафонцем. Если ты обгонишь капитана, он заставит отряд бежать снова, так что ты должен был держаться позади него. Каждое утро капитан делал три круга вместе со своей собакой, австралийской овчаркой, но собака пробегала только один круг, а в остальные два сидела и наблюдала за ним. Даже собака оказалась умнее капитана.
Возможность заниматься спортом помогала нам проветрить голову и ограждала от множества приставаний. Мы знали, что происходит по выходным в казармах, потому что, когда мы возвращались, ребята, которые не занимались спортом, рассказывали нам, как они отрывались, пока мы играли после обеда. Мы же, напротив, могли оставаться снаружи и пить с капитаном до 23, а потом шли назад. Было приятно заниматься спортом.
Через шесть недель мы готовились к выходу в буш, и игру в бейсбол пришлось отменить, потому что нам предстоял 75-километровый поход с полным рюкзаком. Мы все должны были вернуться. Это заняло у нас около десяти часов; путь был долгим, и даже самые выносливые парни не могли бежать. Нам пришлось пройти через буш. Но мы сделали это, мы вернулись вовремя. На следующий день мы отключились, а родителям разрешили приехать и посмотреть на нас. Сначала мы маршировали и проходили штурмовой курс, а затем, переодевшись в свои номерные, лучшие комплекты формы, шли на парад. Впереди нас ждали два дня отгулов, после чего мы были отправлены в буш со всеми его жестокостями.
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...
