«Слишком короткая жизнь: трагедия Роберта Энке» 14. Есть Роберт, нет гола
***
Для человека, которому срочно нужно продать свой переделанный фермерский дом в Нижней Саксонии, Жак Гассман поставил удивительное условие. В первые несколько месяцев после продажи он будет жить там. Ему нужно было время, чтобы найти новое место для жизни, а он еще не начал его искать.
Он был художником. Вот на кого похожи художники, подумал Роберт, они видят мир под другим углом, и именно так они создают великие произведения.
«Господи, ведь не так обычно дома покупают, не так ли?» — задумалась Тереза — посмотрела на сам дом и сказала «да». Раньше они только снимали жилье.
«Почему бы и нет?» — спросил Роберт и подождал ее веселого смеха, уверенный, что все уже на мази.
На неделю они вернулись в Германию. Роберт уже провел свой первый предсезонный матч за «Ганновер-96» на следующий день после подписания контракта. Он сразу же снова погрузился в ритм профессионального спорта, тренировки по утрам, разминочные матчи, тренировки во второй половине дня. Тереза была беременна. Чем скорее они найдут дом, тем лучше.
С хорошим вкусом и любовью к деталям Жак переделал фермерский дом; конюшня превратилась в кухню с французским кафельным полом, в холле над длинным фермерским столом висела люстра. Он не слишком задумывался о расходах при преобразовании дома; он считал, что художник должен ставить в приоритет нематериальное. Теперь ему приходилось продать дом. Но он не знал, куда девать все свои картины.
Несмотря на все его странности, он казался достаточно милым человеком, и Тереза с Робертом купили ферму вместе с художником. Жаку разрешили жить с ними еще три месяца, пока он будет искать новый дом.
Через большое окно маленькой гостиной Роберт мог наблюдать, как художник рисует в саду. Однажды он вышел на улицу. Он подкрался — художникам нельзя мешать работать — и замер за спиной Жака. Седые волосы художника ниспадали на плечи. Он вздрогнул, когда внезапно осознал, что Роберт стоит рядом.
У вратаря было несколько вопросов. Откуда взялась тьма на картинах Жака? Почему все всегда было черным, размытым, в чрезмерно сгущаемых красках? Но как он, будучи футболистом, мог задавать такие вопросы? Он думал, что должен нащупать ответ к этому с помощью обычных вопросов, которые он имел право задавать. Он спросил Жака, как работает доставка мазута для отопления дома, может ли он порекомендовать для них ветеринара, поскольку у него есть кошка, и как ему удалось собрать шесть тысяч евро в месяц в качестве займов и расходов будучи художником. Если ему повезет, если все пойдет так, как он надеялся, позже художник возможно расскажет ему о своем искусстве.
В девяностые годы цикл Гассмана «Апокалипсис» вызвал настоящий ажиотаж. Работа путешествовала по Европе от выставки к выставке; некоторые критики обнаружили эволюционную линию: Макс Бекман, Лукас Крамер, Жак Гассман. Затем, в ответ на вторую войну в Персидском заливе, он нарисовал духовно кричащих, мысленно взрывающихся американских пилотов бомбардировщиков. «Сверхзвуковой» — так называлась эта серия, и он не мог остановиться. К тому времени, когда этот колодец иссяк, он написал 160 картин. «Если бы у меня не было искусства, я бы взорвался, Роберт, — сказал он. — Мне приходится все вымешать кистью». Предложения, смелые и тяжелые, которые можно ожидать от художника. Но он не мог дать Роберту настоящих ответов. Он даже для себя их не нашел.
Смерть Роберта привела его к ним. «Что я рисовал? Я рисовал бездны, людей, разрывающих себя на части, — говорит Гассман через три месяца после смерти Роберта. — Конец времен был большой темой в девяностых, и я продолжал рисовать бездны, когда девяностые закончились. Мне никогда не приходило в голову, что я отображаю свое собственное психическое состояние».
В саду в Эмпеде — озеро Штайнхуде начинается сразу за конной дорожкой — Жак разложил свои картины на лужайке, чтобы они высыхали.
— Подожди, Жак, я просто запру Балу в доме, чтобы он ничего не испортил, — сказала Тереза. Балу страдал от чумки, вируса, разрушающего мозг. Он больше не мог себя контролировать.
— Не волнуйся, — сказал Жак, — он может остаться здесь со мной. Он собака-художник!
— Мне было бы лучше, если бы его не было с тобой.
— Да ладно тебе. Мы ведь поладим, правда, Балу, мой пес-художник?
Десять минут спустя Тереза услышала крик из сада. «Это будет вычтено из вашей страховки! Твоя собака прошлась по моим картинам!»
Роберт каждый день ходил на тренировки, чувствуя себя так, словно возвращается домой. Он был в городе, в котором никогда не хотел жить, в клубе, в котором никогда не мечтал играть, но сам факт того, что он снова жил в Германии, убедил его, что он, наконец, добился успеха. Два года он провел у моря. С «Ганновером» он, вероятно, окажется в нижней трети Бундеслиги, но это его не беспокоило; он с этим смирился бы. Без какой-либо более веской причины, чем недавно обнаруженная жизнерадостность, он был уверен, что «будет чувствовать себя здесь хорошо».
Роберт с собаками в своем доме в Эмпеде.
Поскольку стадион в Нижней Саксонии перестраивался для чемпионата мира 2006 года, команда переодевалась перед тренировкой в соседнем спортивном зале. Там была только одна маленькая раздевалка, а тренеру достался кабинет уборщика. Его новые коллеги были поражены, когда Роберт прошел через раздевалку и представился. Почти всех он знал по именам: «Ты, должно быть, Фрэнки — привет»; «О, ты Пер». Он в интернете нашел своих новых товарищей по команде.
Но не все в Германии помнили его.
— Какой номер будет у него на спине, двадцать пять или тридцать? — спросил один из двух помощников тренера.
— Номер один, — ответил Эвальд Линен.
Линен, который в молодости участвовал в мирном движении за запрет ракет системы «Першинг» и закрытие атомных электростанций, имел собственное мнение. Если на футбольной сцене бегство Энке из Стамбула выглядело непрофессиональным, слабым и трусливым, то Линен воспринял этот шаг как признак силы мужественного, чувствительного человека.
Никто не знал правды. Роберт публично говорил о своей депрессии, и никто не знал, о чем он говорит. «Это был негативный опыт, который не имел ничего общего с футболом и со всем, что связано с благополучием», — сказал он газете «Ное Прессе» из Ганновера в своем первом интервью после возвращения домой, когда его спросили, что произошло в Стамбуле.
Когда он думал о депрессии, ему удавалось выскользнуть из собственной оболочки и оглянуться с отстраненностью и самоиронией на «чокнутого Робби», как он называл человека, который не был им. «Тенерифе был моим курортным лечением, — сказал он. — Но я знаю, что все могло пойти и по-другому. Я был вышедшим в тираж. Кроме Линена, никому бы и в голову не пришло вернуть меня в Бундеслигу. Я очень благодарен ему за это».
То, что чувствовали его новые коллеги, не имея возможности прикоснуться к этому, было необычным чувством естественности, которое окружало его, как будто аура: оно ощущалось в том, как он делал свою работу, без драмы или напористости. Для обязательной командной фотографии в начале сезона вратарь всегда сидит в середине первого ряда, обрамленный двумя своими заменами. Это ритуал власти: король на троне, его подданные рядом с ним. Роберт и запасной вратарь Фрэнк Юрич решили позволить двадцатиоднолетнему Даниэлю Хаасу, третьему вратарю, ученику, сесть на трон. Роберт продолжал делать подобные жесты на протяжении всех своих лет в «Ганновере».
Но все это не могло помешать ему обдумывать одну конкретную мысль, когда судья дал свисток о начале сезона 2004/05: был ли он все еще достаточно хорош для этого уровня? Прошло почти два с половиной года с тех пор, как он в последний раз регулярно играл в высшем дивизионе.
«Ганновер-96» на выезде играл с леверкузенским «Байером». Леверкузенские болельщики помнили, кто такой Роберт: вратарь, пропустивший восемь мячей шестью годами ранее в Менхенгладбахе. На мотив французской детской песни «Братец Якоб» они пели: «Роберт Энке, Роберт Энке/Привет, приятель! Привет, приятель!/Ты все еще помнишь? Ты все еще помнишь?/Два — восемь, два — восемь».
Он не мог удержаться от смеха. Он поаплодировал болельщикам.
Он ловил кроссы, как будто это было самой естественной вещью в мире. Он заставил болельщиков изумленно вздохнуть, когда парировал два хороших удара Димитара Бербатова. В первом случае Бербатов оказался прямо перед ним, но вратарь, раскинув руки, выпрямив тело и согнув колено внутрь, вдруг показался Бербатову великаном. «Ганновер» проиграл 2:1 на последней минуте, но «Кикер» назвал Роберта Энке игроком матча. Спортивные обозреватели, которые недвусмысленно объявили о завершении его карьеры в Стамбуле, задались вопросом, сможет ли он вернуться в сборную Германии.
После домашних игр тренер пригласилкоманду на ужин на стадион. Один из поваров, который обслуживал гостей в ложах во время игры, должен был готовить еду. Иногда, используя нож и вилку в качестве указок, тренер проводил четверть часа, анализируя игру — десять минут по-немецки, три по-испански, две по-английски — а затем желал им приятного аппетита. Линен также организовал посещение зоопарка с женами и детьми. Он верил, что команда, которая чувствует себя как семья, была лучшей командой.
Человек, к которому Роберт сразу же обратился, был одним из помощников. Томми Вестфал должен был убедиться, что форма игрового отчета была правильно заполнена для судьи, что на обед в отеле был суп с сельдереем и без него, что у новых игроков был детский сад и мобильный телефон... Просто скажите и Томми Вестфал это делал, сотню вещей за один день, никогда не забывая ни о чем, выпивая пять чашек кофе за полтора часа — возможно, одно имело какое-то отношение к другому. «Мы сразу же нашли общий язык, потому что оба были жителями Восточной Германии, — говорит Томми с тем юмором, который смягчает серьезные темы. — Мы похожи на югославов или африканцев в профессиональном футболе: мы сразу же создаем клан, чтобы защитить себя». Томми отметил, как важно было присутствие Роберта в команде с самого первого матча: его непринужденные манеры создавали приятную рабочую обстановку. Только у самого Роберта было ощущение, что он вкладывает в это недостаточно, что он не полностью оправдывает надежды Линена на создание семейной атмосферы. У него было ложное представление о своей роли в команде, потому что он всегда исчезал, когда другие уходили на обед после тренировки, и потому что в целом он не жил профессиональным футболом так сильно, как в прошлом.
Потому что Лара родилась в последний день августа.
Сразу после рождения ей провели операцию на открытом сердце. Чтобы ее крошечное тело имело шанс пережить стресс от операции, ее ввели в искусственную кому. Ее грудная клетка была вскрыта, так как ее сердцу требовалось место, чтобы опухоль спала. Она лежала в палате интенсивной терапии, откинув руки назад. Единственное, что могли сделать Роберт и Тереза — это держать ее за маленькие ручки и смотреть, как бьется ее сердце в открытой груди. Пульс Лары был 210.
Абсолютная воля сделать все возможное для своей дочери и пульсирующий страх потерять ее держали Роберта и Терезу в постоянном напряжении. «Когда мы приняли решение произвести на свет Лару, мы думали, что готовы, — говорит Тереза. — Не поймите меня неправильно, даже сегодня я бы все равно приняла решение в пользу Лары, даже сегодня — я абсолютно убеждена в этом. Но я также знаю, что никто не может быть готов к жизни с больным ребенком. Страх поглощает тебя».
Через четыре дня грудную клетку Лары снова зашили. Прогресс был достигнут, ей становилось лучше, радостно говорили они себе. На следующее утро медсестра сказала им, что, к сожалению, ее грудь снова нужно вскрывать.
Когда Роберт около девяти утра отправился на тренировку, Тереза отправилась в клинику Университетской больницы. Во время тренировки он отдавал свой мобильный телефон Томми Вестфалу на случай, если ему позвонят из клиники. После тренировки он ехал прямо к Ларе и Терезе. Оба родителя обедали в столовой клиники, а затем каждый день оставались до конца времени посещения — восьми вечера. Часто дверь в палату интенсивной терапии была заперта, и вместе с другими родителями им приходилось оставаться в комнате ожидания. Могло пройти два или три часа, и никто из них не знал, кто из четырех детей, находящихся в настоящее время в палате, борется за свою жизнь.
Роберт подумал: «Кто по-настоящему страдает, так это Тереза. У нее нет футбольного матча для того, чтобы погрузиться в игру на девяносто минут». Он понимал, что даже самая раздражающая вещь в футболе — часы, проведенные в автобусе на выездных матчах — становится для него желанным развлечением. У него все еще не было портативного музыкального плеера или ноутбука для просмотра фильмов. Он был единственным,, кто слушал радио, играющее в автобусе. «1Лайв» стала его любимой станцией, смесью программ, таких как «Пространство и Время», «Культовый комплекс» и музыка, которую он не мог точно определить, она просто была другой. Водитель автобуса ласково проклинал его, когда ему приходилось снова искать частоту каждые шестьдесят или семьдесят километров.
Тем временем Тереза изучала все о насыщении кислородом. Датчик измерял насыщение крови Лары кислородом. Если он опускался ниже 60%, ситуация становилась критической, и датчик подавал звуковой сигнал. Тереза не могла избавиться от этого пищащего звука в ушах. Она даже слышала его, лежа в постели в Эмпеде. Насыщение стало ее навязчивой идеей, мерилом ее страха за Лару. Посреди ночи, когда она сцеживала грудное молоко для Лары на кухне, она не удержалась и позвонила в больницу, чтобы узнать процент насыщения ее кислородом.
Она поддерживала мужа во время его пятимесячной депрессии, а теперь проводила весь день в палате интенсивной терапии, сидя рядом с дочерью, не в силах даже взять ее на руки.
«Пожалуйста, езжай домой, отдохни, я останусь с Ларой», — говорил ей Роберт.
Но она не могла уйти. Она должна была остаться с дочерью и следить за индикатором насыщения.
Роберт и Тереза со своими семьями на крестинах Лары.
Каждое утро они брали на себя обязательство не позволять ситуации лишать их счастья. В некоторые дни им удавалось посмеяться даже в приемном покое отделения интенсивной терапии. Они обнаружили жизнерадостность там, где ее не было — например, когда Роберт подражал стандартному ответу врачей на вопрос «Как Лара?». «Мы не совсем недовольны». И, конечно, несколько раз в те же дни они задавались вопросом, почему врачи хотя бы раз не могли сказать что-то оптимистичное о состоянии здоровья Лары.
Погруженный в свой собственный мир, их сосед по дому испытывал проблемы с пониманием бремени, под которым они жили. Жак велел своему помощнику приходить и начинать работу каждый день в 8:30. Молодой человек приходил вовремя, а Жак продолжал спать. Полчаса, которые она проводила за завтраком с Робертом стали очень ценными для Терезы, едва ли не единственным моментом дня, когда они были наедине. «Но я не из тех, кто может просто притвориться, что помощника нет. Поэтому я спрашивала его, не хочет ли он тоже выпить кофе». И на этом ее любимые минуты наедине с Робертом заканчивались.
Жак появлялся около девяти. «Этот шум! Эта кофеварка сводит меня с ума! Что за стресс, Тереза?»
Они пришли к соглашению: он будет жить на верхнем этаже, они будут жить внизу. Но общие помещения — кухня, холл, гостиная, выход в сад — находились на первом этаже. Фактически все трое жили на первом этаже. В сентябре друг Жака, поэт, приехал с визитом и расположился в гостиной. Однажды Тереза и Роберт, вернувшись домой из клиники, обнаружили в холле четырех скрипачек. Они ставили на музыку стихи друга-поэта Жака.
Именно таким и был Жак, Роберт старался осознать это в уме. Когда он принял это, он нашел художника очень интересным. Но вечером он обычно убегал, чтобы посмотреть футбольный матч по телевизору — предлог, чтобы не разговаривать, просто чтобы немного побыть в тишине и покое. Тереза сидела с Жаком на кухне. Она читала биографии художников — Моне, Пикассо, Микеланджело — поэтому их разговоры на кухне по вечерам иногда начинались с великих мастеров. Часто разговоры заканчивались взглядами Жака на мир. Он дважды разводился, в двадцать пять лет стал отцом, его первая жена была наездницей, она первой показала ему, как обращаться с коллекционерами произведений искусства и владельцами галерей, и он думал, что у него есть все — жена, дочь, лошади для выездки, дом, успех, но в конце концов он обнаружил, что не осмеливается пойти в ресторан, в самолет, что все, чем он владеет, закрывает его, угнетает. Теперь у него ничего не было, и он был счастлив, и он пытался убедить в этом Терезу и себя.
Жак рассматривал принимающих его людей с точки зрения собственной истории. «Они были близкой, хорошей парой. Но чего им не хватало в их жизни, так это нежности в повседневности». Разве это не доступно, когда ваш ребенок находится в палате интенсивной терапии? Ну, да, застенчиво говорит Жак, на самом деле он так не думал, но в любом случае: «Я бы сказал, что я именно тот человек, который нужен этим двоим. Я вытащил их из их «5-килограмм-картошки», «два-килограмма-риса-и-что-там-еще-нам-нужно» в повседневной жизни.
Жак не интересовался футболом, когда познакомился с Робертом. Позже он регулярно ходил на стадион с Терезой. «Меня интересовал Роберт. У него была серьезность, которая никогда не была грубой, но всегда настойчивой, настороженной, любопытной». Художник хотел увидеть, как он играет, узнать, может ли игра превратить кого-то в другого человека. «В нем было что-то всеобъемлющее. Почти Шварценеггерское. Он не поднимал шума, но поражал нападающих своим хладнокровием. Но когда он обнимал меня, чтобы поздороваться, ты чувствовал сквозь его массивное тело, мощь и силу от всех этих ежедневных тренировок, удивительную теплоту и нежность».
Жак подарил Роберту на день рождения портрет — голову, нарисованную резкими черными линиями, а под ней сильные руки, держащие что-то круглое и розовое. На первый взгляд это похоже на вырванное сердце, но это футбольный мяч. «Есть Роберт, нет гола» — так назвал картину Жак. Это означало, что наша дружба не связана с футболом. Однако с течением недель название стало двусмысленным: был Роберт, было удивительно мало голов, забитых в ворота «Ганновера».
В посредственной команде Роберт Энке выглядел почти странно хорошо. Он снова был таким вратарем, какого можно себе представить в топ-команде. После болезни депрессивные люди часто продолжают свою карьеру, как будто ничего не произошло.
К ним приехал Йорг Неблунг, и они воспользовались возможностью впервые после рождения Лары отправиться в «Хеймве». Несколько игроков часто упоминали этот бар. Это было 20 сентября. Ларе было почти три недели. Им было что рассказать Йоргу: они хотели, чтобы он стал крестным отцом Лары. Они просто не могли сказать, когда состоятся крестины.
Они вернулись в Эмпеде к одиннадцати, больше не привыкшие задерживаться допоздна. Только они легли спать, как зазвонил телефон Терезы. Звонок был из клиники. У Лары случилась остановка сердца.
Они забегали. Друг Жака, поэт, спавший в гостиной, крикнул: «Что происходит? Боже мой, что происходит?»
К тому времени, когда они прибыли в клинику, врачи уже целый час пытались вернуть Лару к жизни. «Если она умрет, мы покинем Ганновер», — сказала Тереза. Роберт кивнул. Так они простояли в палате интенсивной терапии до пяти часов утра. Врачи снова и снова пытались спасти ее в течение пяти часов. И вдруг Лара снова ожила.
Роберт скорее лег, чем сел на стул, и тупо спросил: «Что мы здесь на самом деле делаем?» На следующий день он должен был отправиться в Котбус с «Ганновером-96» на матч Кубка Германии.
«Робби, езжай. Зачем тебе здесь оставаться? Лара справилась. Мы не должны позволять страху определять нашу жизнь».
В Котбусе окончательный счет был 2:2. Дело дошло до серии пенальти. Пенальти — это великая футбольная дуэль: долгий путь игрока от средней линии до штрафной, вратарь его ждет. На мгновение на переполненном стадионе существуют только эти два человека — исполнитель и голкипер.
В Лиссабоне, согласно «Рекорду», он был Супер-Энке, потому что в первые несколько месяцев он парировал четыре из семи пенальти, но с тех пор он лишь изредка брал их. В Котбусе тоже первые четыре игрока забили ему по голу. Когда он увидел пятого, Лауренциу Регекампфа, приближающегося с центральной линии поля, он вдруг понял, что отобьет этот удар. Каждый вратарь знает, что спасение пенальти редко бывает искусством и обычно является неудачей со стороны бьющего. Но спасение пенальти — это единственная возможность вратаря стать героем, как это делают нападающие каждую субботу. Один единственный успешный ход делает все, что было раньше, неуместным. Роберт действительно спас удар Регекампфа. Когда Томас Кристиансен нанес следующий удар в сетку ворот, и они выиграли игру, Роберт подбежал к Кристиансену так быстро, как только мог, и поднял бомбардира в воздух. Таким образом, никто не сможет нести его высоко на плечах. Ему не хотелось, чтобы его фотографировали как героя-победителя.
Жак Гассман, который решил, что должен привнести немного оживления в жизнь семьи Энке, был постоянной причиной удивления. Он взял их на фестиваль стрелков в Эмпеде. Он не хотел, чтобы они закончили так же, как он, объяснил Жак. Ему не удалось вписаться в деревенскую жизнь.
В Эмпеде нет деревенского магазина, только паб «Оле Дил». Во время выборов он одновременно служит избирательным участком. Немногочисленные дома в деревне построены из клинкерного кирпича, проселочные дороги — узкие тропинки. Весной на полях цветет рапс. Когда собаки Роберта мимоходом упоминались в газетной статье о нем, управление общественного порядка, не получив ответа, прислало ему необходимые жетоны вместе со счетом.
В первые дни своего пребывания в Эмпеде Жак развешивал листки бумаги на уличных фонарях — Открытая студия, Бокал вина — «но ни один ублюдок не пришел». Жак почувствовал себя оскорбленным. На фестивале художник не без некоторого удовлетворения отметил: «А теперь они все пялятся. Что? Вот этот сумасшедший Гассман рядом с футбольной звездой?»
Вскоре, к сожалению, было уже слишком поздно вписываться в деревню. Было около девяти вечера, но они, казалось, веселились, и особенно пили, целую вечность; гости, которые все еще были способны к связной речи, теперь составляли меньшинство. Трезвый человек среди пьяниц скоро узнает, что такое одиночество. Столкнувшись с выбором: напиться так же или отступить, они вежливо пробыли там еще час, а затем ушли. Тереза сказала, что в начале следующего года они тоже пойдут.
Жак, который считал, что его хозяева должны жить более эйфорично, более громко, теперь был удивлен, что они не считают фестиваль грубых стрелков таким уж плохим. «Они всегда защищали Эмпеде. «Здесь хорошо, — говорили они, — Жак ворчит — возможно, он только притворяется. — Но Эмпеде — это помойка. Когда я уезжал, я хотел бы повесить табличку в деревне: Жизнь просто делает вас беспокойными».
* * *
Наступила осень, и они узнали, что даже чрезвычайные ситуации могут стать нормальной частью повседневной жизни. Теоретически Лара должна была находиться в палате интенсивной терапии всего три недели. На самом деле прошло шесть недель, прежде чем ее вывели из искусственной комы, и именно тогда ее родители впервые узнали, как двигаются ее глаза и рот. Страх не покидал их, даже когда монитор Лары показывал высокий уровень насыщения кислородом, когда доктор сказал, что он не совсем недоволен. В палате всегда был по крайней мере один ребенок, который напоминал им о хрупкости жизни. Однажды утром кроватка рядом с кроваткой Лары была пуста. «Где Сандра?» — спросила Тереза и не получила ответа. Она не может вспомнить, как часто она переживала смерть другого ребенка — три раза, четыре раза? Но им все же удалось вырвать несколько прекрасных моментов среди трудностей повседневной жизни. Через три месяца они отправились на свою первую прогулку с дочерью: они выкатили коляску с Ларой на балкон палаты интенсивной терапии. Коляска была отягощена кислородными баллонами и мониторами сердечного ритма, в носу у Лары была трубка для питания, и индикатор насыщения пищал — всего 64%. «Это нормально?» — спросила Тереза сестру. Им разрешили выйти на балкон и сразу вернуться лишь один раз. Это было счастье, говорит Тереза, чистое счастье.
Несколько недель спустя Лара смогла вернуться в кардиологическое отделение, палата 68b, где они нашли картинку полосатой утки, нарисованную ребенком, приклеенную к двери.
Роберт заметил, как Лара изменила его как вратаря: «Я все еще раздражаюсь из-за плохих игр, но у меня нет времени неделями таскать мысли за собой». После победы над «Бохумом» со счетом 3:0 он отправился прямо в клинику; после поражения от «Герты» со счетом 1:0 он поспешил прямиком в палату 68b. Вопросы одни и те же, победа или поражение: каков уровень кислорода, как бьется ее сердце? Он кое-чему научился — от депрессии, от Марксера, от «Тенерифе», от Лары: «Теперь я знаю, что ошибки — это часть работы вратаря. Долгое время я не мог с этим смириться». Теперь, когда он мог терпеть ошибки, он почти никогда их не совершал.
«Ганновер» завершил первую половину сезона на поразительном седьмом месте в таблице; наивысшее их место было четвертым. Тренер создал команду, которая демонстрировала свое хорошее настроение на поле, и их вратарь стал символом этого. Игроки Бундеслиги выбрали Роберта Энке, а не Оливера Кана лучшим вратарем первой половины сезона. Это была награда за его надежность, хотя такой выбор не всегда бывает полностью беспристрастным. Его коллеги хотели даровать успех Энке, который не слишком демонстрировал свои достоинства, по сравнению с оскалившим зубы Каном.
Ему позвонил тренер сборной. Через восемь месяцев после того, как Роберт сидел на скамейке запасных во Втором испанском дивизионе, Юрген Клинсманн пригласил его в турне по Азии с национальной командой. Роберт отказался. Он ни с кем не советовался, даже с Терезой, он просто сказал Клинсманну по телефону, что, к сожалению, он не может этого сделать, он не может уехать на десять дней, он должен оставаться со своей дочерью. «Я была тронута, что он даже не спросил меня, — говорит Тереза. — Что он так серьезно относился к своей дочери».
Роберт чувствовал себя любимым и признанным. Это облегчало возвращение любви, даже прощение себе собственных ошибок.
Но безграничное понимание — это совсем другое. Что касается Жака, то им становилось все труднее быть великодушными. Им все чаще казалось, что в своем собственном доме они не у себя дома. Они все еще не могли перевезти туда свою мебель. Согласно контракту, Жак должен был выехать не позднее 1 октября; но была середина декабря. Он даже не начинал искать новое место.
— О, что это за разговоры о контрактах? Я думал, мы друзья! — воскликнул художник, когда однажды вечером ему наконец сказали, что ему действительно пора съезжать. Друг Жака, поэт, уехал, но теперь его навещала дочь от первого брака.
— Но, Жак, неужели ты не понимаешь, что мы не можем больше жить вместе? А ты даже не начинал думать о переезде.
— Хорошо, тогда я начну! — он вскочил на ноги и начал вытаскивать посуду из кухонных шкафов. — Смотри, я собираю вещи!
— Жак, пожалуйста.
– Я все отдал, чтобы жить с вами и всеми этими животными здесь, а потом вы бросаете мне нечто подобное — о, если бы я знал!
Тереза была вне себя. Роберт, который обычно оставался спокойным, когда другие люди выходили из себя, тщетно боролся с растущей яростью. Он не мог разрядить обстановку.
Это сделала шестнадцатилетняя дочь Жака. «Он просто такой, не отчаивайтесь, — сказала она Терезе и Роберту. — Папа, пойдем, мы с тобой сейчас поднимемся наверх и начнем собирать твои вещи».
Жак действительно переехал, сначала к другу — куда он должен был пойти без промедления? Но у него был для них последний сюрприз на прощание. Мать Терезы позвонила им из Бад-Виндсхайма. «Здорово, что у тебя дома будет вернисаж. Ты готовишь канапе?»
Жак разослал приглашения на частный рождественский просмотр своих картин. Если бы он много продал их, ему не пришлось бы забирать с собой такое их большое количество. Мать Терезы была приглашена, потому что знала Жака по своим визитам в Эмпеде. Она была увлечена его искусством и была в его рассылочном листе. Жак не упомянул об этом событии Терезе и Роберту, которое происходило в его студии рядом с их домом.
На следующий вечер Тереза и Роберт сидели на кухне и молча наблюдали, как толпа незнакомых людей совершенно буднично прошла по их дому и спросила, где туалет.
«Что это такое? — Роберт спросил у Терезы. — Плохой фильм? Или обычное безумие нашей жизни?»
Они решили посмеяться. Это подвело итог их ранним дням в Ганновере, говорит Тереза. «Это было прекрасное время, но по-настоящему ужасное».
***
Автор перевода: Антон Перепелкин
Редактор перевода: Алёна Цуликова
***
Любите немецкий футбол! Цените немецкий футбол!
Смотрите немецкий футбол, подписывайтесь на наш блог и твиттер.
Присоединяйтесь к нашему каналу на YouTube, телеграм-каналу и группе VK.
