Майкл Оуэн. «Перезагрузка» 17. Эмблема
***
Как правило, я получал все виды враждебной критики за то, что выпустил брошюру, изготовленную Вассерман Медиа, которая была доступна клубам, которые потенциально могли быть заинтересованы в подписании со мной контракта. Это случилось, по памяти, где-то в июле 2009 года, хотя я ничего не знал о брошюре, пока подробности не появились в прессе.
Честно говоря, так как я как таковой был без контракта, то Тони просто делал мне рекламу, точно так же, как это сделал бы кто-то, кто всерьез собирался продать дом, или машину, или что-нибудь ценное — я думал, что было ошибкой делать то, что сделал Тони, зная, какой в те дни была пресса. Очевидно, кто-то собирался ухватиться за брошюру, и в результате я мог бы в этом плане выглядеть плохо.
В обычных ситуациях, когда клубы знают, что игрок будет доступен по правилу Босмана, они заранее звонят агенту игрока, проявляя некоторый интерес. Проблема была в том, что пока заканчивался мой последний сезон в «Ньюкасле» мне никто не звонил. В этот момент мы не паниковали, так как еще было время, люди уезжали в отпуска и так далее. Учитывая, что всем было известно, что я свободен, мы решили просто оставить все как есть.
И вот пришло время, когда большинство клубов готовились к встрече нового сезона, но у нас все еще не было никаких предложений. В этот момент я подумал: «О Боже, моя карьера может закончиться прямо здесь… »
Не поймите меня неправильно, я знал, что меня трудно продать. Но как бы я ни понимал, почему интерес ко мне был ограничен, учитывая, что я был лишь малой толикой того притяжения, которым я был пять лет назад, я все же чувствовал себя странно нежеланным.
Первым портом захода, очевидно, был «Ливерпуль».
Они меня не хотели.
В конце концов появился «Халл Сити». Они только что избежали вылета на одно лишь очко, по иронии судьбы, за счет «Ньюкасла».
Я коротко задумался об этом предложении, думая: «Нет, я просто не могу этого сделать.»
Под конец своего пребывания в «Ньюкасле» я кое-что понял. Во-первых, у меня не было аппетита играть в Чемпионшипе.
Во-вторых, стало очевидно, что эра Майка Эшли не будет той, где на игроков будут потрачены большие суммы. Дни волшебных трансферов типа Жинола, Асприльи и Леса Фердинанда, казалось, прошли.
Исходя из этого, должна была возникнуть озабоченность по поводу того, смогут ли они вернуться обратно, вылетев в Чемпиошип. Мне казалось, что, подписав контракт с «Халл Сити», я могу оказаться в той же ситуации. (Как оказалось, я был прав. Халл вылетел в следующем сезоне 2009/10 годов).
Тогда я подумал: «Хорошо, но что же мне делать?»
У меня не было ответов. Как бы Тони ни встречался с людьми и ни вел переговоры, все это становилось чуть более беспокоющим.
Столкнувшись с отсутствием альтернативы, я смирился с тем, что мне, возможно, придется продолжать тренироваться самостоятельно, одновременно надеясь, что кто-то еще может прийти за мной.
Затем Тони почувствовал интерес «Эвертона».
Моя первая мысль, когда он позвонил мне, была: «О Боже, это может быть щекотливая ситуация… »
На данном этапе важно сказать, что у меня есть взгляды на лояльность к клубу, которые, вероятно, отличаются от взглядов многих игроков.
Когда я был ребенком, учитывая, что мы жили за пределами Ливерпуля, я был знаком с широким кругом людей, которые поддерживали различные команды. Были поклонники «Ливерпуля», «Эвертона», были болельщики «Манчестер Юнайтед» и «Сити» — вероятно, в равной мере.
Но поскольку мой отец играл за «Эвертон», и мои братья более или менее сказали мне, что именно за эту команду я и должен болеть, когда мне было пять — это был клуб, который я поддерживал, будучи ребенком.
Когда я подписал контракт с «Ливерпулем» на молодежном уровне, можно сказать, что, когда игра стала моей карьерой и средством поддержки моей семьи и меня самого, я перестал быть болельщиком в истинном смысле этого слова.
Несмотря на то, что я работал в «Ливерпуле» и любил каждую минуту игры за них неделю за неделей, а также делал все возможное, чтобы помочь им выиграть, это не означало, что я не заглядывал в газету, чтобы узнать, как там поживают «Эвертон» или «Честер». Мне всегда это было интересно, но я подходил к этому с другой стороны, чем футбольный болельщик. Есть одно важное отличие.
На протяжении всей своей карьеры от футбольных болельщиков я слышал так много разговоров о том, кто из игроков лоялен, а кто нет. Для меня это полная чушь и образ мышления, увековеченный болельщиками, которые слепы к эмблеме, какой ее вижу я.
Правда в том, что большинство игроков просто не так лояльны, как любят думать болельщики. Пока они в своем нынешнем клубе, они будут говорить, что они верны — они обязаны это делать. Но если бы к ним пришел другой, более крупный клуб, предложивший контракт, который мог бы улучшить жизнь им самим и их семьи, тогда вы бы увидели, насколько они на самом деле лояльны.
И есть еще один тип игроков — Пол Скоулз или Райан Гиггз, если назвать парочку, кто приходит на ум — ребята, которые остались в одном клубе на всю свою карьеру. Обсуждая их, футбольные болельщики просто обожают говорить: «Они так преданы.»
Но реальность такова, что они остались в своем клубе только потому, что не было очевидного способа улучшить свое положение. «Манчестер Юнайтед» выигрывал все. Зачем им уходить? Их преданность никогда серьезно не проверялась, потому что ее нечем было проверить. Я бы сделал то же самое.
Таким образом, быть футболистом на самом деле не связано с этой мифической концепцией лояльности. Работая в средствах массовой информации, как я сейчас, я мог бы назвать вам дюжину игроков, которые считались очень лояльными к определенному клубу, но которым теперь все равно, выигрывает эта команда или проигрывает. Это все для шоу, но болельщики просто не хотят этого слышать.
Как бы то ни было, когда «Эвертон» пришел за мной, как бы сильно я их ни поддерживал, я также мог представить себе разнообразнейшую желчь, направленную на мою семью и на меня болельщиками «Ливерпуля», которые неизбежно обвинят меня в нелояльности, подписывая контракт с одним из их самых их ожесточенных соперников.
Нужно мне было все это обострение? Не особо.
Подписал бы я с ними контракт? Конечно, я бы так и сделал, если бы они были единственным вариантом. Как я уже сказал, это была моя карьера. Мне нужно было содержать семью.
«Что ты собираешься делать?» - спросил Тони.
«Мне надо ехать в «Эвертон». У меня нет другого выхода», - ответил я.
На этом этапе Дэвид Мойес лично хотел встретиться со мной. Проблема была в том, что в то время он был в отпуске в США. «У нас нет других вариантов», - сказал Тони, «тебе придется продемонстрировать желание ему помочь. Тебе нужно сесть в самолет.»
Мы обсудили альтернативные варианты. Ни одного не нашли.
«Мы могли бы подождать две недели», - сказал Тони, «но если это не сработает, то у нас нет клуба.»
Несмотря на то, что я испытывал глубокие противоречия по поводу самой идеи перехода в «Эвертон», я все же полетел в Америку и встретился с Дэвидом Мойесом по тихому всего на один день. Мы играли в гольф, встреча прошла хорошо. За это время он изложил мне свои планы на случай, если я подпишу с ними контракт.
«Итак», - начал он, «я не хочу, чтобы ты играл так, как играл в «Ньюкасле» в последнее время», - продолжал он, «Я хочу, чтобы старый Майкл Оуэн бегал в коридоры, забегал в штрафную, забивал кучу голов.»
Зная то, что я знал о своих физических ограничениях, я подумал: «Хм. Конечно, я соглашусь на это сейчас — и буду беспокоиться о том, как я это сделаю позже.»
«Нет проблем, босс», - сказал я.
Я прилетел домой на следующий день, полностью ожидая, что подпишу контракт с «Эвертоном» и полностью ожидая, что болельщики «Ливерпуля» совершенно из-за этого от меня отрекутся.
Должен сказать, что даже до того, как я сделал свой следующий шаг к обретению клуба, я никогда не был точно уверен в том, что болельщики «Ливерпуля» думали обо мне после того, как я ушел. Единственный намек, который я когда-либо получил, пришел во время одной из первых игр, которые я играл на Энфилде в качестве игрока «Ньюкасла».
Поначалу не было заметно никакой враждебности. Возможно, я даже получил какие-никакие аплодисменты от домашних болельщиков при объявлении моего имени. По мере того как игра продолжалась, болельщики «Ливерпуля» становились нетерпеливыми, потому что все шло не так, как им хотелось. Затем я совершил то, что было просто безобидным фолом у трибуны Коп. Со стороны трибуны раздалось парочка неодобрительных выкриков.
В следующий раз, когда я дотронулся до мяча... все больше свиста и уничижительных криков. Я подумал: «Да-да, это не так уж и здорово… »
Затем, каждый раз, когда я касался мяча, я получал то, что казалось повальным оскорблением. Я точно не знаю сколько там было людей. Я был ошеломлен и более чем просто немного обижен. После игры я все еще был расстроен — и еще больше, когда обнаружил, что мои родители тоже очень расстроены. Им пришлось сидеть там, пока болельщики «Ливерпуля» издевались над их сыном.
Было так странно чувствовать себя отвергнутой поклонниками, с которыми у меня были такие замечательные отношения, с которыми я делил столько успехов и замечательных времен. В тот момент сработал мой дерьмо-фильтр, и я попытался объяснить это в своей голове, чтобы смягчить удар.
Я подумал, что это та игра, которую они должны выиграть. Может быть, они просто расстроены и на самом деле не во мне дело?
Есть ли правда в этой теории, мы так никогда не узнаем. Стали бы они все еще освистывать меня, если бы двигались в сторону победы со счетом 5:0? Опять же, кто знает?
Но то, что произошло в тот день, дало мне раннее предупреждение о том, насколько непостоянными могут быть болельщики — даже когда речь идет об игроке, которого они когда-то считали одним из своих. И в то время я даже не играл за клуб, который можно было бы считать их соперником.
В то же время, когда я писал эту книгу, мне рассказали об интервью, которое Иан Раш дал в эфире beIN Sports Ричарду Кейсу и Энди Грею. Я сразу же зашел на YouTube, чтобы найти его. Я не мог в это поверить. Он описывал почти такую же ситуацию, в которой он, легенда «Ливерпуля» по сей день, оказался в 1988 году.
После года в «Ювентусе» он хотел вернуться в Англию, чтобы играть, и, похоже, и Алекс Фергюсон, и Колин Харви, тогдашний тренер «Эвертона», связывались с ним, чтобы подписать с ним контракт.
Раши сказал, что готов был подписать контракт либо с «Манчестер Юнайтед», либо с «Эвертоном». И он сделал бы это, даже не позвонив Кенни Далглишу. Как оказалось, Далглиш позвонил ему в одиннадцатом часу, и он вернулся на Энфилд на второй срок.
Насколько я знаю, у болельщиков «Ливерпуля» никогда не было никаких проблем с этим. Раши остается неприкасаемым в их глазах — даже несмотря на то, что он охотно подписал бы контракт с одним из главных соперников «Ливерпуля».
Получил бы он тот же уровень оскорблений, что и я? Мы этого никогда не узнаем. Но наши ситуации были почти идентичны, за исключением того, что ему позвонили, а мне — нет. Во всяком случае, моя готовность была больше его в том, что я, по крайней мере, пытался! По сей день я все еще полностью разочарован отношением болельщиков к моей ситуации.
Через два дня после возвращения со встречи с Дэвидом Мойесом я как раз спокойно отдыхал дома, когда на моем телефоне появилось имя Ники Батта.
«Будь готовы, тебе позвонит сэр Алекс», - сказал он.
«Хорошо», - ответил я.
«Ага. Думаю, он хочет подписать с тобой контракт», - сказал мне Ники.
Я не мог в это поверить. Я прошел в гостиную и рассказал Луизе. У меня голова шла кругом при мысли о возможности оказаться в клубе, где завоевание трофеев было нормой. Большие матчи, Лига чемпионов, 75 тыс. болельщиков на каждую игру — мы оба были возбуждены.
В течение следующего часа я буквально сидел в прихожей, уставившись на свой телефон, и вдруг он зазвонил. Это был звонок с личного номера. Я не часто отвечаю на такие, но на этот раз я сделал исключение. Я подождал пять или шесть секунд, прежде чем ответить. Это был он. После парочки любезностей сэр Алекс пригласил меня к себе на следующий день.
Я почти не спал. Сознавая, что надо произвести хорошее первое впечатление, я тщательно выбрал одежду и поехал туда пораньше, припарковался на стоянке какого-то супермаркета чуть ли не в километре от его дома и просидел там пока не осталось пятнадцать минут до назначенного времени. Цель — прибыть на десять минут раньше. Мне отчаянно хотелось произвести на него впечатление. Я подъехал к его дому и нажал кнопку звонка.
Конечно же мы были с ним знакомы, учитывая наш общий интерес и связи в скачках, так что мы в ту первую встречу, вероятно, провели больше времени, разговаривая о скачках, чем о футболе. Странно, но я не думаю, что он когда-либо прямо говорил, что хочет подписать со мной контракт. Это просто предполагалось обеими сторонами. Я ушел, зная, что, вероятно, скоро стану игроком «Манчестер Юнайтед». Тони Стивенс даже не разговаривал с Дэвидом Гиллом.
К этому времени я честно смирился с тем, что болельщики «Ливерпуля» будут ненавидеть меня, что бы я ни сделал. Будут ли они ненавидеть меня больше за то, что я перешел в «Манчестер Юнайтед», чем в «Эвертон»? Фиг угадаешь…
Все, что я мог сделать — это принять решение о карьере, думая только о себе и своей семье. Зная, что я сделал все возможное, чтобы организовать возвращение в «Ливерпуль», было ясно, что этого никогда не произойдет.
Вместо этого столкнувшись с возможностью играть в большом клубе, с большими возможностями, в Лиге чемпионов, с игроками, которых я знал и с которыми играл в сборной Англии, подписание контракта с «Манчестер Юнайтед» был по-настоящему совсем не трудным выбором. Я ни на секунду не жалею об этом. Более того, моя семья была рада за меня.
Прежде всего, я был футболистом. Футбол был моим средством заработка. Таким образом, у меня была возможность играть в эту игру на самом высоком уровне в конце моей карьеры и одновременно обеспечивать свою семью. Я сильно сомневаюсь, что многие игроки — несмотря на то, что они могут рассказывать — отказались бы от этого.
Была, однако, поздняя заминка.
«У нас проблема», - позвонив мне сказал Тони Стивенс. «Я только что был в клубе. Мы просто не можем этого сделать.»
«Чего?» - ответил я.
«У нас нет здесь большой силы в ведении переговоров или рычагов влияния по поводу другого клуба», - объяснил он. «Они берут нас тепленькими.»
«А что они предлагают?» - спросил я.
«Двадцать штук в неделю», - ответил он.
Очевидно, я прекрасно понимал, что больше не стою ста с лишним тысяч в неделю. Но двадцать тысяч в неделю — это большие деньги по любым нормальным меркам, и мы с Тони знали, что они занижают ставку, просто потому, что могут. В конце концов, учитывая, что я был без контракта и, следовательно, ничего им не стоил с точки зрения трансферной стоимости, они явно пробовали свои силы, зная, насколько я был в отчаянном положении.
И я, черт возьми, был в отчаянии!
На самом деле я бы подписал контракт на двадцать штук в неделю. Я бы подписал и на десять тысяч в неделю. Я бы, наверное, подписал и на пять тысяч в неделю! Все эти цифры, очевидно, раздражали бы меня позже, потому что я всегда знал, что в мире, где зарплата только растет, хотя я, конечно, не был на одном уровне с Уэйном Руни, моя рыночная стоимость, вероятно, все еще была в районе пятидесяти тысяч в неделю, учитывая, что я подходил под правило Босмана.
«Мне все еще нужно подписать контракт, Тони», - сказал я, «просто возьми от них все, что сможешь.»
Он по-прежнему считал, что они просто проверяют шансы, но все равно назначил еще одну встречу. Он сразу же перезвонил мне.
«Ладно, я тут кое-что уладил», - начал он, «это не очень здорово, но все же немного лучше, чем было.»
«Манчестер Юнайтед» согласился несколько повысить предложение. Кроме того, учитывая риск, на который они, несомненно, шли, подписывая контракт с кем-то с таким послужным списком травм, как у меня, они включили бонус, который составил бы дополнительные сто тысяч фунтов за каждое определенное количество сыгранных игр. Это было не идеально, но я по-прежнему очень благодарен, что они вообще меня подписали.
Во время нашей первой встречи сэр Алекс был совершенно откровенен насчет того, где я нахожусь. «Руни и Бербатов, значит... » - сказал он, как бы подтверждая то, что я уже итак знал: что в очереди из нападающих я стою за ними.
Что касается того, какой номер футболки я буду носить, это тоже была интересная история. Насколько я помню, Антонио Валенсия изначально был выбран в качестве потенциального кандидата на почетную футболку с номером семь — футболку, которую в прошлом носили такие люди, как Бест, Робсон, Кантона, Бекхэм и совсем недавно Криштиану Роналду.
По-видимому, не желая терпеть давление такого знакового номера команды, Валенсия носил этот номер некоторое время, прежде чем сэр Алекс вызвал Майкла Кэррика и меня в свой кабинет.
«С этой футболкой связано много традиций... » - начал сэр Алекс, «Я не хочу, чтобы человек, носящий ее, чувствовал себя обремененным ее историей. Мне нужно знать, что они понимают ее значение. Майкл, ты мой первый выбор.»
Мгновенно осознав ее значение и желая отдать ей должное, я без колебаний согласился. Оглядываясь назад, я понимаю, что, возможно, какая-то часть меня подсознательно давила на меня же, принимая такой уважаемый номер.
Мне не стоило волноваться.
Когда я приехал на предсезонку, я был в очень хорошей физической и психологической форме. Мы отправились в Малайзию на короткое турне, и в своем дебютном матче я сидел на скамейке запасных, после чего вышел и забил победный гол в матче со сборной малайзийских клубов в Куала-Лумпуре 18 июля. Через два дня я снова забил в матче-реванше против той же команды.
Когда шесть дней спустя я забил еще два гола в матче против «Ханчжоу Гринтаун», завершившимся со счетом 8:2, моя уверенность была заоблачной. В окружении великих игроков, которые явно были на моей волне с точки зрения понимания движения друг друга, эти ранние предсезонные дни казались еще одним карьерным возрождением.
Мои товарищи по нападению, Руни и Бербатов, были весьма непохожими личностями. Уэйн был как ребенок и определенно один из лучших парней в жизни. Он всегда последним покидал тренировочную площадку и последним уходил после обеда, потому что дурачился за обеденным столом. Его абсолютная любовь к футболу была очевидна во всем, что он делал. Я находил его прекрасным парнем, которому можно было полностью доверять.
Оглядываясь назад, я думаю, что у нас с ним были определенные отношения, учитывая, что он пришел в сборную Англии, когда я был основным нападающим. На самом деле, позже я обнаружил, что, хотя он и был болельщиком «Эвертона» в детстве, играя в своем саду за домом он делал вид, что он — это я. «Моим любимым игроком был Майкл Оуэн», - сказал он. Очевидно, и Серхио Агуэро, и Кевин Де Брюйне были моими большими поклонниками в детстве. Всегда так приятно слышать, что ты был героем нынешних звезд, когда они росли.
Учитывая, что я видел Уэйна с его первых дней, я всегда знал, что на поле он был абсолютно исключительным. Куча природных дарований и столько инстинктивного видения поля. Он всегда был таким чистейшим футбольным нападающим, и он был лучше в воздухе, чем ему, вероятно, приписывали. Как и большинство игроков, его игра с годами менялась.
К тому времени, когда я приехал в «Манчестер Юнайтед», Уэйн начал играть немного глубже — сначала как десятый номер, а затем, когда у нас были проблемы с игроками — и в полузащите. Как бы он ни умел исполнять эти роли, мне бы очень хотелось, чтобы он чаще играл в роли чистого нападающего.
Проблема была в том, что ему на самом деле больше нравилось быть вовлеченным в игру, как это неизбежно и бывало на этих более глубоких позициях. Уэйн был очень бескорыстен — что для того, кто забивает много голов, является редкостной чертой. Он приноровится к чему угодно. Он любил ассистировать так же сильно, как и забивать. Без сомнения, он был одним из реально великих английских игроков.
Бербатов был совсем другим парнем. Среди ребят он обычно держался особняком. И всякий раз, когда он говорил, это часто был какой-то стон. Я всегда находил это довольно странным — что у кого-то, кто был застенчивым или тихим, не должно быть проблем с тем, чтобы наезжать на людей. Для него не было проблем с тем, чтобы кого-то критиковать.
Как игрок он очевидно был очень талантлив. Если и была критика, учитывая, что «Манчестер Юнайтед» играет исключительно на скорости, то она была из-за его отсутствия скорости. Поскольку у Димитара ничего не происходило слишком быстро, некоторые люди чувствовали, что его присутствие замедляет игру. Согласны вы с этим или нет — вопрос личных предпочтений.
Несмотря на это, он был высок, силен и хорошо держался в воздухе — с отличным касанием и отличным ви́дением. Без сомнения, он был топ-игроком, особенно в дни матчей. Хотя я не уверен, насколько сильно его хотели бы видеть на тренировочной площадке. Он никогда не станет одним из тех, кто устраивает невероятную тренировочную смену!
А ведь был еще Скоулзи. Что можно сказать об этом человеке! Он, без тени сомнения, один из самых уникальных профессионалов, которых я когда-либо встречал.
С ним просто никогда не случалось никаких глупостей. Он приходил на тренировку, надевал свое снаряжение, никогда не беспокоился о том, чтобы иметь парадный вид или приятно пахнуть, делал свою работу, пускал мячи по всему полю, потому что ему было скучно еще до начала тренировки, и после этого, он шел в душ и садился в свою машину, уезжая домой еще прежде чем кто-либо из игроков вообще покидал тренировочную базу.
Люди чуть не смеялись над ним, потому что он был таким безобидным. Скоулзи был полярной противоположностью тому, каким люди думали бывает футболист. Несмотря на то, что он был отличной компанией и, безусловно, частью смеха и шуток в группе, он всегда стремился попасть домой. Слава просто так и не взяла его.
Но, о боже, пока он был на тренировке, он был просто волшебником. Если игралась игра пять-на-пять или во владение мячом, и если в твоей команде был Скоулзи — вы выигрывали. Если ты не был в его команде — ты запросто мог бы забыть о том, чтобы отобрать у него мяч. Этого нельзя было сделать. Ты не мог подойти к нему достаточно близко, чтобы отобрать у него мяч.
В этих играх во владение в ограниченном пространстве, в которые мы играли, ты думаешь, что получишь от него касание, прикрывая его, а он сам отправит мяч одним касанием. А потом, когда ты думал, что он будет отдавать в касание, он обрабатывал мяч, поворачивался и вот — его уже нет. К нему нельзя было подобраться. Его пасы были само совершенство. Он видел картину так, как никто другой.
В дни матчей он был таким же беззаботным. Обычно он начинал со жалоб, что мы слишком рано приехали на стадион. Он ненавидел это. А потом, когда все остальные пойдут в раздевалку, то его там вообще не будет. Не то чтобы ему не нравилось находиться среди компании. Больше всего ему хотелось поскорее покончить с делами.
Поэтому он выходил в коридор, часто вместе с Рио Фердинандом, чеканил мячом или пинал его о стену. Для Скоулзи начало матча никогда не могло стартовать достаточно быстро.
А потом, на поле, он был на уровень выше того, что делал на тренировках. Хотя с годами его роль изменилась, опять же из-за травмы, Скоулзи все еще сохранял способность навязывать свою игру каждому из двадцати двух игроков на поле.
Я всегда помню одну конкретную игру на выезде со «Стоком», когда я сидел на скамейке запасных во время своего первого сезона в «Манчестер Юнайтед». Скоулзи продемонстрировал, как в одиночку управлять игрой. Это было невероятно. Все пытались надавить на него, но они не могли приблизиться к нему; он просто опускался вниз. Затем, как только они попытаются выдавить его дальше, он просто сделает шаг вперед и перейдет по другую от них сторону. Тем временем он распылял мяч повсюду; это было чистое творчество. Он мог сам диктовать ход игры.
Если у Скоулзи и был какой-то недостаток, так это отсутствие скорости и способности покрывать все поле — особенно в жару. Конечно, учитывая, что у него астма, он уже был в невыгодном положении. Но помимо этого, когда мы были в Японии со сборной Англии в 2002 году, например, когда было тридцать пять градусов жары там, где у Лэмпарда и Джеррарда был диапазон покрытия поля при таких сложных условиях, у Скоулзи были с этим проблемы. Кроме этого, он был игроком абсолютно мирового класса, и я с гордостью могу сказать, что играл рядом с ним в течение многих лет.
Тем не менее…
Когда мы вернулись с предсезонной подготовки с «Манчестер Юнайтед» в 2009 году, я был просто в восторге. Я сразу же завоевал уважение своих товарищей по команде и тренера. Для них было риском подписать меня, но в течение трех или четырех игр я почувствовал, что развеял все их сомнения. Я подумал, что они будут рады видеть меня здесь...
Я не ошибся.
«Послушай», - сказал сэр Алекс перед первым матчем чемпионата против «Бирмингем Сити», «ты почти заслужил свое место в стартовом составе. Мне жаль, что я не выпущу тебя в старте по такому случаю, но поверь мне, у тебя будет куча шансов.»
Я действительно уважал сэра Алекса за то, что он признал мое блестящее начало. И он действительно доверился мне вскоре после того, и я начал в старте во втором матче сезона против «Бернли» на Торф Мур. Когда он заменил меня после часа игры, которую мы проиграли, я был выпотрошен, потому что чувствовал, что моя предсезонная работа была загублена. В первый раз у меня появился шанс блеснуть, и мы проиграли со счетом 1:0. В то время я почти чувствовал себя виноватым.
На следующей неделе в гостях у «Уигана» он выпустил меня вместо Уэйна Руни, и я забил свой дебютный гол в лиге в матче, завершившимся со счетом 5:0.
Будучи неиспользованным игроком замены в трех подряд победах над «Арсеналом» и «Тоттенхэмом» в лиге и выездной победе в Лиге чемпионов со счетом 1:0 над «Бешикташем» в Турции, первое манчестерское дерби сезона лиги маячило впереди.
Манчестерское дерби 20 сентября — еще одно, которое войдет в футбольный фольклор — больше красной стороны Манчестера, чем небесно-голубой, конечно.
«Сити», бесспорно, был на подъеме, но они по-прежнему были лишь шумными, соседями-выскочками. Карлос Тевес только что переехал из «Юнайтед» в «Сити»; по всему городу висели рекламные щиты с надписью «Добро пожаловать в Манчестер».
Марк Хьюз считал, что у них есть потенциал заявить о своих правах на фанфаронство в городе. Сэр Алекс думал иначе и изо всех сил старался сказать об этом при подготовке к матчу. В игре было больше злобы, чем ее было за долгое время игр друг против друга до этого. Все было подготовлено для классического дерби — и на этот раз действие превзошло шумиху.
Сидя на скамейке запасных и наблюдая за пульсирующим от трибуны к трибуне действием на переполненном Олд Траффорд, я подумал: «именно поэтому я и подписал с ними контракт… »
Когда сэр Алекс жестом велел мне приготовиться через семьдесят восемь минут, когда счет висел на волоске — 2:2, я подумал: «Здесь-то я и забью победный гол… »
Читая это, я уверен, ты подумаешь, что я либо заблуждаюсь, либо просто высокомерный сукин сын. Но, честно говоря, на протяжении всей моей карьеры было так много случаев, когда мне казалось, что мои мысли — мои неустанно позитивные мысли — действительно влияют на то, что позже и произойдет. Во многих случаях я думаю, что забью победный гол…
И действительно, во многих подобных случаях я их и забивал.
Это возвращает нас к той позиции дерьмо-фильтра, на которую я ссылался в этой книге. Я просто не видел негатива, только позитив. Я уверен, что если бы я не верил, что собираюсь что-то сделать, то уж точно не сделал бы. И даже в тех случаях, когда я не забивал, я уходил с поля, думая: «Ну ладно, хорошо, пусть я и не забил победный.»
Тогда я просто отпущу эту ситуацию и никогда больше не буду думать о ней. Просто я так устроен.
Для тех, кто хочет понять, как на самом деле работает футбол, в победном голе, котором я забил в тот день, было все. Мой финишный удар был лишь малой его частью.
Сила и угол, под которым идет пас передают всё, что происходит на футбольном поле. Поскольку никто ничего не слышит (если только ты не находишься в пяти метрах), игроки должны полагаться на то, что говорит им пас от товарища по команде. Например, если товарищ по команде сильно бьет в меня мячом, когда я стою спиной к воротам, я знаю, что он этим мне говорит: «У тебя есть время быстро повернуться.»
Если он отдает короткую передачу, то делает это потому, что кто-то висит прямо у меня на спине. Пас говорит мне об этом, потому что он не может сказать мне: «На тебе висят!»
Если он направит мяч справа от тебя, то он как бы скажет мне: «Слева от тебя соперник.» Он знает, что если пустит мяч прямо ко мне или по левую сторону, то его перехватят. Так общаются футболисты. Пас объясняет принимающему игроку более широкую картину, которую он просто не видит.
Подготовка к победе над «Сити» была примером всего этого. Насколько я помню, комбинация была прервана, и мяч был выбит. Когда я бежал обратно, чтобы вернуться из положения вне игры, я вдруг заметил, что Майка Ричардс был совершенно не на своей позиции. Правый защитник был слишком сильно оттянут на фланг.
Обычно в этой ситуации не бывает пространства, куда можно было бы пустить мяч. «Сити» только что выбил мяч и их игроки возвращались в защиту. Однако по мере того, как развивалась игра и Гиггзи прибрал себе мяч, я чувствовал, что появляется возможность.
Майка Ричардс был выше прикрытия, и позиция правого защитника зияла пустотой. Я изо всех сил старался не выказывать никаких эмоций. Слишком раннее размахивание руками предупредило бы кого-нибудь об опасности.
В этот момент я легко мог бы остаться там, где был, и заставить Гиггзи сделать более жесткий пас. Конечно, он бы его сделал. Нет такого паса, который не мог бы отдать Гиггзи. Но я должен был максимизировать наши шансы забить. Я оторвался на столько, насколько осмелился, чтобы дать ему еще три-четыре метра коридора для паса. В эти доли секунды я взвешивал углы и проценты. Оторвешься слишком во фланг, и его пас будет более легким, но мое завершение с более острого угла будет сложнее. Останешься в ограниченном пространстве, и Гиггзи будет более трудно выполнить на меня пас.
Подсчеты сделаны, пришло время наклонить свое тело, чтобы дать Гиггзи знак, что я готов. И все же ему пришлось сильно вонзить пас в мою сторону. Открывания на краю штрафной редко длятся более двух секунд. Он должен был отдать пас такой силы, какой только мог бы, но не настолько сильным, чтобы сделать мое первое касание слишком уж тяжелым.
В последний момент я поднял обе руки вверх, просто чтобы убедиться, что он заметил меня…
И он просто поднял голову и взмахнул своей развитой левой ногой. У него было буквально десять метров пространства, куда надо было направить мяч. Это лишь звучит легко, и для Гиггзи это легко — но все равно необходимо делать это под давлением. И он сделал.
Как только он отдал пас, я точно знал, что это была за картина. С того момента все, что мне нужно было сделать, это сосредоточиться на первом касании. Я знал, что, если я приму его ближе к флангу, то забить у меня будет один шанс из десяти. У меня не было другого выбора, кроме как получить мяч внешней стороной правой ноги и намертво прикрепить его к ноге. С того момента, в теории, я войду в автоматический режим.
Все это звучит легко, но как только я увидел, как Гиггзи поднял голову, каждая частичка моего тела кричала: «О Боже... гол!»
Как бы ни горели у меня глаза и как бы ни колотилось сердце, мне хотелось бы объяснить, насколько спокойным тебе приходится быть в такой ситуации. Я часто думал о том, как я научился контролировать себя, когда футбольный эквивалент миллиона фунтов находится передо мной, и все, что мне нужно сделать, это протянуть руку. Оглядываясь назад, я думаю, что это сочетание врожденных способностей и практики.
Очевидно, я видел все мыслимые виды завершения атаки за эти годы. В практическом акте забивания голов не было никакой нервозности. Но все же в ситуации, в которой я оказался, со счетом 3:3 в манчестерском дерби, ты просто не можешь не быть подавлен чудовищностью ситуации.
Итак, в течение полутора секунд, которые потребовались для того, чтобы получить мяч, я отключил все, кроме полного сосредоточения на первом касании. Гиггзи отошел на второй план. Когда у всех на стадионе участилось сердцебиение, мое, сердце голеадора, пошло в противоположную сторону. Болельщиков... не существовало. Шон Райт-Филлипс, метнувшийся назад, чтобы помешать мне — я просто забыл о нем. В тот момент в штрафной Олд Траффорд остался только я — один на один с собой, в компании с этим первым касанием.
Все произошло за долю секунды. И снова мишень оказалась крошечной. Шансы были против меня и в пользу вратаря «Сити» Шея Гивена. Первое касание было хорошим. Затем я пробил — прямой толчок правой ногой, потому что это было все, что я мог сделать — и снова эта мысль, которая находится внутри…
А потом я снова впустил в себя остальной мир.
Олд Траффорд взорвался.
Тренер и мои товарищи по команде осадили меня. Рио испытал самое большое облегчение в мире, потому что именно его ошибка привела к третьему голу «Сити». Я помню, как во время празднования возле углового флажка он произнес несколько эмоциональных и очень заряженных слов вроде «Ты только что спас мою гребаную жизнь, приятель.»
Было огромное чувство радости и облегчения в моменты и часы после игры. Я забил культовый гол в столь важной игре. Я сразу понял, что этот момент навсегда останется в моей памяти. Я жил ради подобных моментов.
Когда пыль улеглась, я также надеялся, что, возможно, этот гол сломил лед.
Я подумал, может быть, болельщики теперь проникнутся ко мне?
Как я всегда надеялся, что большинство болельщиков «Ливерпуля» поймут мои карьерные решения, так и я искренне надеялся, что большинству болельщиков «Манчестер Юнайтед» я понравлюсь после матча против «Сити». В моих глазах, несмотря на то, что всегда существовало то непримиримое меньшинство, которое будет поносить тебя только ради самого факта хаинья — что касается большинства многочисленных, знающих футбольных болельщиков, я думал, что этот гол заложил основы замечательных отношений.
Я считал, что большинство людей — порядочные люди, которые поймут, что я просто принял карьерное решение. Я уверен, что многие из них более чем немного так сомневаются в том, что к ним придет бывший игрок «Ливерпуля» и будет играть за их команду.
До конца моего пребывания в «Манчестер Юнайтед» у нас с сэром Алексом установились довольно непринужденные отношения. Настолько нечасто я выходил в стартовом составе, и между нами возникало невысказанное понимание, в соответствии с которым мы оба знали, что, по большому счету, я буду сидеть на скамейке запасных — с таким же невысказанным предположением, что, если нам понадобится гол или мы будем вести со счетом 3:0, он выпустит меня.
Он никогда конкретно не говорил мне ничего из этого, да и не нужно было. Думаю, мы оба понимали, что именно эту роль клуб имел в виду, когда брал меня. Мы много и на регулярной основе разговаривали — и почти никогда о футболе.
Он всегда был доступен для бесед и иногда сам искал меня. Я видел, как он утром подкатывал ко мне с газетой Рейсинг Пост в руке, а потом мы проводили время за разговорами о последних новостях о скачках.
С обеих сторон всегда было очень много уважения; мне хотелось бы думать, что он питал здоровое уважение не только к игроку, которым я был, но и ко мне, как к человеку.
Я никогда не чувствовал ничего, кроме счастья, проведя небольшое количество времени в компании настоящего гиганта игры. Сэр Алекс с самого начала был просто лучшим на личном уровне.
Как тренер, он был именно таким, каким я его себе и представлял. Он орал в перерыве и показывал пальцами. Очень редко он заходил в раздевалку и кого-нибудь хвалил. Вместо того чтобы сказать: «Ты отлично играешь. Иди и сделай то же самое снова», - всегда будет негатив. Дело было даже не в том, наедет ли он на конкретного игрока, а в том, насколько сильно он это сделает.
Каким бы безжалостным он ни был порой, сэр Алекс с умом это использовал. Он мог судить об игроке и его характере лучше, чем кто-либо, кого я когда-либо встречал. Когда он хотел донести до кого-то свою точку зрения и он знал, что иногда этот кто-то слишком слаб, чтобы принять критику. Их уверенность улетучится, их игра развалится, если он наедет на него напрямую.
Вместо этого у него была солидная группа из полудюжины парней, на которых он мог абсолютно не стесняясь орать — и в половине случаев он даже не на них конкретно направлял свой гнев. Имея это в виду, первым человеком, который получал от него почти каждый раз во время перерыва был Уэйн Руни.
Уэйн мог бы сделать хет-трик и совершить четыре голевые передачи в первом тайме, но все же, если бы сэр Алекс хотел передать сообщение кому-то, кто недостаточно быстро двигал мяч или не расставался с ним, он просто начал бы кричать на Уэйна: «Пасуй этот гребаный мяч! перестань делать так много касаний!» А потом, для пущего эффекта, он швырял бутсу через всю комнату, потому что был столь разгневан.
Уэйн не мог этого вынести, так что у него всегда будет возможность ответить ему — большую часть времени вполне оправданно, потому что большую часть времени это не имело к нему никакого непосредственного отношения. Но человек, на которого на самом деле был направлен его гнев, тихо сидел в углу, кто-то вроде загадочного и зачастую великолепного Нани. И он все равно получит сообщение громко и ясно — пусть и косвенно. Тем временем Уэйн выходил во втором тайме и делал еще один хет-трик, потому что у него из ушей валил пар!
Так же, как и Уэйн, Гиггзи получит от него — как и Патрис Эвра, потому что он знал, что они все могут принять то, что он говорит. Я ни разу не видел, чтобы он имел дело с Полом Скоулзом, Эдвином ван дер Саром, Видичем или Рио — не потому, что кто-то из них был мягкотелым; он просто решил оставить их в стороне.
К сведению, он также ни разу не нападал на меня — но я не уверен, насколько это важно, учитывая, как нечасто я играл. Независимо от того, на кого он нацелился, сэр Алекс был мастером управлять людьми и использовать запугивание, чтобы получить от них лучшее.
Очевидно, он был еще в десять раз хуже, пока я не пришел в команду. В первый раз я вышел из раздевалки и сказал кому-то вроде Гиггзи: «Вот это взбучка, не так ли?» А он ответил: «Не-а, это он еще смягчился. Видел бы ты его лет десять назад!»
Я бы с удовольствием стал свидетелем этого, но не хотел бы оказаться на другом конце этой ситуации. Оглядываясь назад, думая о сэре Алексе, трудно не заметить, что мир изменился. В те далекие времена экстремальная взбучка была неотъемлемой частью футбола. В наши дни люди просто не слишком часто принимают от тренеров такое обращение. Все считают, что их следует уважать в равной степени.
Некоторые люди скажут: «Да, но трудно кричать на парня, которому платишь триста тысяч в неделю.»
Я под этим не подписываюсь. Может быть, я старомоден, но я думаю, что уважение — это то, что ты должен иметь к своему тренеру, независимо от дохода. Если он просит тебя что-то сделать, правильно это или нет, я считаю, что игрок всегда должен слушать.
Я всегда так делал — так меня воспитывали. Независимо от того, получал ли я пятьсот фунтов в неделю или сто двадцать тысяч, моя реакция на моего тренера была абсолютно одинаковой. Хотя я подозреваю, что являюсь одним из исключений.
С этой точки зрения, я всегда думаю, что было бы интересно посмотреть, сможет ли сэр Алекс достаточно приспособиться к своему образу жизни, чтобы стать современным тренером в духе Клоппа или Гвардиолы, когда рука на плече предпочтительнее атмосферы страха. В конце концов, заставить людей чувствовать себя хорошо — это современный способ. И я не уверен, что у сэра Алекса это получится так же хорошо, как если бы он руководил с дисциплиной и уважением. Мы никогда не узнаем!
Как бы хорошо ни было мое время в «Манчестер Юнайтед», оно должно было подойти к концу. Мой первый год был фантастическим, и я много играл — с тремя выдающимися моментами: гол в ворота «Сити», хет-трик в матче с «Вольфсбургом» в Лиге чемпионов и, наконец, гол в ворота «Виллы» в финале Кубка Карлинга, после чего я порвал подколенное сухожилие.
После чего, получив эту травму, все стало немного случайным и разочаровывающим. Я играл несколько игр, может быть, забивал гол, а потом что-то растягивал — один раз пах, другой раз — бедро, и пропускал пять или шесть игр. Эта картина продолжалась до конца моего пребывания в клубе, и я не могу отрицать, что она стала удручающей.
В то время как физическая сторона неспособности играть была деморализующей, я также осознал психологический аспект моего упадка, которого я просто не ожидал.
Все шло поэтапно в течение многих лет. Начав с того, что мне пришлось изменить свою игру, чтобы приспособиться к своей убывающей скорости, затем я перешел к тому месту, когда мой разум инстинктивно говорил мне бежать в коридор или изо всех сил, и я активно должен был остановиться и сказать своему телу, что я больше не в состоянии делать то, о чем просил мой разум: «Не делай этого, Майкл, ты не сможешь. Просто откройся чуть ниже.»
Это уже было достаточно плохо. А стало еще хуже. В последнее время, вместо того чтобы делать себя доступным для паса, на который я мог бы забежать, я фактически стал находить такие позиции на поле, куда никто в здравом уме даже не подумает отпасовать на меня.
По сути, я занимался самосаботажем. И я делал это, чтобы не разочаровать своих товарищей по команде или самого себя. Оглядываясь назад, я понимаю, что это была мучительная игра разума, в которую я играл сам с собой.
В мой последний год в «Манчестер Юнайтед» мне казалось, что мое тело просто подводит меня. Я мог быть в форме, но я просто не мог оставаться в форме. Свой последний соревновательный матч я провел против «Оцелула» из Галаца в ноябре 2011 года. Остаток этого года и начало следующего я провел в попытках вернуться к физической форме.
У меня так и не получилось это сделать.
Это должно было закончиться.
В мае 2012 года сэр Алекс Фергюсон приехал поговорить со мной в автобусе после выездной игры.
«С тяжелым сердцем я говорю тебе, что мы не собираемся продлевать твой контракт», - объяснил он.
Как бы ни была печальна эта новость, я не могу отрицать, что предвидел ее.
Они итак добавили дополнительный год к моему первоначальному двухлетнему контракту. Это было достаточно великодушно. Мне очень понравилось, как он объяснил мне эту сложную ситуацию. Казалось, в его голосе звучало настоящее раскаяние.
Как я уже упоминал, в моем первоначальном контракте с «Манчестер Юнайтед» был хороший бонус за каждое мое выступление. Насколько я помню, мы договорились, что я должен был играть двадцать минут в матче, чтобы это можно было квалифицировать как «выступление».
Я не могу вспомнить точных деталей, но в основном мне не хватало игрового времени, по-моему, на одну минуту. Формально «Манчестер Юнайтед» имел бы полное право не выплачивать мне значительную премию.
Вместо этого Дэвид Гилл, который, как вам скажут, является одним из лучших людей в футболе, позвонил Тони Стивенсу и объяснил, что они все равно заплатят мне в знак доброй воли. Но позвольте мне внести ясность: ему совершенно не нужно было этого делать.
Люди будут спорить, что «Манчестер Юнайтед», как бы богат он ни был, может легко позволить себе выплатить такой относительно небольшой бонус. Но для меня этот жест красноречиво говорил и о Дэвиде Гилле, и о футбольном клубе в целом. Это был чистый класс.
Я покинул Олд Траффорд с прекрасными воспоминаниями и приятным послевкусием. В конце концов, я получил медаль за свою роль в составе команды-победителя Премьер-лиги в 2011 году и в том же сезоне участвовал в финале Лиги чемпионов. Хотя я провел последний вечер на Уэмбли, сидя на скамейке запасных, эти два достижения, которые наверняка были бы в списке желаний любого футболиста.
Поэтому я всегда буду благодарен «Манчестер Юнайтед» за предоставленную мне возможность.
