Эй Джей Либлинг. «Сладкая наука» Большие ребята. Бокс невооруженным глазом
Большие ребята
Тающий средневес
Шугар Рэй и милинг-коув
Большие ребята
Бокс невооруженным глазом
Просмотр боев по телевизору всегда казался мне плохой заменой личному присутствию. Во-первых, ты не можешь указывать бойцам, что им делать. Когда я смотрю бой, мне нравится изучать проблему одного боксера, решать ее, а затем голосом передавать свое решение. Иногда моими советами пренебрегают, например, когда я говорю человеку держаться подальше от чужой левой, а он этого не делает, но в таких случаях я предполагаю, что он не слышал моих советов, или что слышал его противник и поступил в соответствии с ними. Некоторые бойцы лучше слышат и более внушаемы, чем другие — например, дотелевизионный Джо Луис. «Наподдай ему, Джо!» Кричал я всякий раз, когда видел, как он дерется, и рано или поздно он ему наподдавал. Другим таким бойцом был покойный Марсель Сердан, которого я тренировал на его родном языке, чтобы секунданты соперника не могли уловить наши сигналы. «Vas-y [С фр.: Давай], Марсель!» — кричал я, а Марсель всегда y allait [С фр.: Собирался]. Так я чувствую себя причастным к происходящему, чего не испытываю перед экраном телевизора. Я, конечно, могу и покричать, но я буду знать, что если мое предложение и будет принято, то только по чистой случайности.
Кроме того, когда ты идешь на бой, боксеры — не единственные, кого ты хочешь услышать. Тебя окружают люди, чье незнание ринга превосходит только их нежелание смотреть в лицо фактам — например, резкости ударов твоего боксера. Такие люди могут взяться за то, чтобы очернить участника, которого ты консультируешь. Это пренебрежение, как правило, адресовано не столько самому человеку (например, «Гавилан, ты бездельник!»), сколько его сопернику, которого они ошибочно выбрали для победы. («Да он просто маменькин сыночек, Микели! — обычно кричат они. — Он не может причинить тебе вреда. Он никому не может причинить вреда. Смотри — пощечина! Ха, ха!»). Таким образом, они добираются до твоего боксера и, косвенно, до тебя. Чтобы поставить их на место, ты обращаешься не к ним и не к их боксеру, а к своему. («Достань другой глаз, Гавилан!» — кричишь ты.) Это выводит их из равновесия, ведь они не заметили ничего особенного ни в одном из глаз. Затем, прежде чем они успеют что-то сказать, ты громогласно заявляешь: «Посмотри на тот глаз!». Неважно, попал ли человек в глаз или нет — он попадет. Обращение к бойцу, когда ты хочешь, чтобы тебя услышал кто-то другой, — это парламентский прием, например «Господин председатель...». До появления телевидения призовые бои [Это еще одно из названий бокса, прим.пер.] были для жителя Нью-Йорка ближайшим эквивалентом городского собрания в Новой Англии. Они научили человека думать на месте.
Менее зловредными, чем тот, кто болеет не за того человека, но почти такими же тревожными, является тот, кто стоит на правильной стороне, но тактически несостоятелен. В тот момент, когда ты вывел своего боксера в безопасный отрыв по очкам, но видишь, что другой парень все еще опасен, один из этих маньяков будет поощрять безрассудство. «Прикончи придурка, Гарри! — скажет он. — Хватит его сдерживать! Не потеряйте его!» Но ты, зная, что противник — ударник, защищаешь интересы своего клиента. «Налево, Гарри! — зовешь ты. — Продолжай двигаться! Не останавливайся! Не дай ему уйти!» Иногда я заканчиваю такой бой в холодном поту.
Если ты идешь на бой с другом, ты можешь вести односторонние разговоры на двух голосовых уровнях — один на вершине твоего голоса, направленный на твоего бойца, а другой — действующая экспертиза, номинально направленная на твоего товарища, но достаточно громкая, чтобы достичь скромных пяти метров в каждом направлении. «Напоминает Панаму Эла Брауна, — скажешь ты, когда новый боец выйдет на ринг. — Его рост составлял 180 см, а вес — 53,5 кг. Этот парень, возможно, на 18 кг тяжелее и на сантиметров пять короче, но у него такая же шея. Я видел, как Браун боксировал с парнем по имени Маскарт в Париже в 1927 году. Парень встал на верхней галерее, бросил яблоко и попал Брауну прямо в макушку. Весь зал кричал: «Прикончи его, Маскарт! Он в состоянии грогги!»». Затем, когда начинается поединок: «Боксирует он тоже как Эл, только этот парень — левша». Если он победит, ты скажешь: «Я же говорил, что он напоминает мне Эла Брауна», а если проиграет, то: «Ну-ну, думаю, он не Эл Браун. Таких бойцов, как Эл, больше не делают». Это идентифицирует тебя как человека, который (а) был в Париже, (б) долгое время ходил на бои и (в) поэтому имеет то, что ребята, пишущие для ежеквартальных журналов, называют системой отсчета.
Можно возразить, что это ни к чему не приведет, но это, по крайней мере, то, что один мой знакомый по имени Томас С. Мэтьюз называл общением. Мистер Мэтьюз, который был редактором журнала Time, говорил, что самое важное в журналистике — это не репортаж, а общение. «Что ты собираешься сообщить?» — спросил я его. «Самое главное, — отвечает он, — чтобы человек на одном конце цепи сказал: «Боже мой, я жив! Ты жив!», а парень на другом конце, получив его сообщение, говорит: «Боже мой, ты прав! Мы оба живы!» Я по-прежнему считаю, что это чертовски плохой способ вести новостной журнал, но это хорошая причина для того, чтобы лично ходить на бои. Телевидение, если его не контролировать, может вернуть нас к доплеменному состоянию общественного развития, когда семья была самой большой единицей общения.
Бои — отличное место, чтобы пополнить свой репертуар остроумных высказываний. Я не забуду свой юношеский восторг, когда впервые услышал крик фаната: «Надеюсь, тебя вырубят!». Я подумал, что он сам это придумал, хотя позже узнал, что это клише. Это формула, которую можно адаптировать к бесконечному разнообразию ситуаций за пределами ринга. Единственная проблема в том, что это никогда не срабатывает. Местом, где я впервые услышал эту фразу, был «Билл Браун», бойцовский клуб в большом сарае за троллейбусной станцией в Фар Рокавей.
В другой вечер пришло время главного поединка, а одного из участников все не было. На ринге сидел другой боец, легчайший вес с лицом, похожим на потёртую монету, и болельщики, отбивая такт, свистели и кричали, требуя вернуть им деньги. Это было за тридцать лет до появления телевидения, но в зале было всего несколько сотен человек. Предварительные бои были ужасны. Маленький боец все время смотрел на свои руки в потрескавшихся боксерских перчатках, которые лежали на коленях, и время от времени сплевывал на мат и втирал плевок в канвас одной из своих потертых ринговых туфель. Чем дольше он ждал, тем чаще сплевывал, и я предположил, что он беспокоится о деньгах, которые должен был получить; в зале такого размера они не превысят пятидесяти долларов, даже если другой человек все-таки появится. Он приехал туда из какого-нибудь отдаленного места, например из Западного или Восточного Нью-Йорка, и, возможно, тоже думал о последнем поезде домой по железной дороге Лонг-Айленда. Наконец появился второй легчайший вес, запыхавшийся и взволнованный. Он сбился с пути на железной дороге — пересел не на тот поезд на станции Ямайка, и ему пришлось вернуться обратно и начать все сначала. Толпа освистала его так громко, что он выглядел смущенным. Когда начался бой, тот, кто ждал, налетел на новенького и сбил его с ног. Он проявил нетерпение. Опоздавший поднялся и стал отбиваться, но тот, кто ждал, снова ударил его, и опоздавший едва не упал на одно колено при счете «семь». Он получил сильный удар, и по его лицу было видно, что он раздумывает, не перестать ли. Кто-то из толпы крикнул: «Эй, Хикки! Ты заставил нас всех ждать! Почему бы тебе не побыть здесь некоторое время?» Так что парень встал и провел десять раундов и, вероятно, заставил того, кто пришел раньше, опоздать на поезд. Это еще одна формула, имеющая множество применений, и я думаю, что человек, сказавший ее в ту ночь в Фар-Рокавее, реально сам ее выдумал.
Из-за того, что я не люблю смотреть бои по телевизору, я был очень рад, когда в июне 1951 года прочитал, что пятнадцатираундовое противостояние между Джо Луисом и Ли Сэволдом, запланированное на тринадцатое июня на «Поло Граундс», не будет ни показано по телевидению, за исключением восьми театральных аудиторий в таких местах, как Питтсбург и Олбани, ни передано по радио. Я не видел Луиса своими глазами с тех пор, как мы пожали друг другу руки в пабе в Лондоне в 1944 году. С тех пор он часто дрался, и я видел по телевизору два его поединка с Джерси Джо Уолкоттом, но ничего интересного в них не было. Естественно, они проводились в общественных местах, и я мог бы пойти, но телевидение так правдоподобно преподносит тебе бой за просто так, что ты чувствуешь, что было бы экстравагантно заплатить за вход. Это как картофель, который является лишь заменителем для чего-то приличного, но который, будучи введенным в Ирландии, оказался настолько дешевым, что крестьяне в пользу него отказались от зерновой и мясной диеты. После этого хозяева разрешали им оставлять себе столько денег, чтобы хватило на покупку картофеля. Уильям Коббетт, великий англичанин, говорил, что уволит любого своего рабочего, которого застанет за поеданием одной из этих проклятых вещей, потому что как только картофель появляется где-либо, он снижает стандарты питания. Я порой думаю о Коббете, когда возвращаюсь домой со скачек, глядя на телевизионные антенны на всех маленьких домиках между ними и Бельмонт-парком. Как только я узнал, что бой не будет показан в эфире, я решил купить билет.
В ночь на тринадцатое, в среду, пошел дождь, а на следующую ночь дождь пошел снова, так что вечером пятнадцатого июня промоутеры Международного боксерского клуба, столкнувшись с проблемой вечернего матча на «Поло Граундс», перенесли бой на «Мэддисон Сквер Гарден». Перенос расстроил мой план пойти на то, чтобы пойти на бой с другом, у которого на третий вечер было назначено другое свидание. Но одиночество — хороший способ пойти на бой или на скачки, потому что у тебя больше времени, чтобы оглядеться вокруг, и ты всегда будешь участником всех тех разговоров, которые тебе в любом случае пригодятся. В пятницу рано утром я отправился в кассу «Гарден» и купил место за десять долларов на боковой арене — первые ярусы возвышаются сзади лож, посередине между Восьмой и Девятой авеню со стороны 49-й улицы. В фойе было лишь несколько покупателей билетов, а человек в билетном окошке был вежлив — плохое предзнаменование для посещаемости. Купив билет, я сел в такси перед «Гарден», и водитель, естественно, спросил меня, собираюсь ли я посмотреть бой. Я сказал, что да, и он ответил: «Он кончается».
Я понял, что он имел в виду Луиса, и сказал: «Я знаю, и именно поэтому это может быть хороший бой. Если бы он не кончался, то мог бы убить этого парня».
Водитель сказал: «Сэволд — бодливый. Он разбивает носы».
Я сказал: «Он не смог сломать нос даже себе», а затем начал размышлять, как человек может попытаться сделать это. «Жаль, что ему так тяжело, что в его возрасте вообще приходится драться», — сказал я, зная, что водитель поймет, что я имею в виду Луиса. Меня удивило, что водитель был против Луиса, и я воззвал к его лучшим чувствам.
«У него, должно быть, много припасено, — сказал водитель. — Игра в гольф по сто долларов за лунку».
«Может, это помогло ему разориться, — сказал я. — И вообще, что это доказывает? Многие люди с маленькой зарплатой ставят больше, чем могут себе позволить». На сиденье рядом с водилой я увидел лист со ставками на скачки. Я был рад, что еду с ним только до Брентано.
Водитель, с которым я долго ехал в сторону дома, был лучше. Как только я сказал ему, что собираюсь на бой, а это было примерно в то же время, когда он опустил флажок [Имеется в виду сигнал который показывает, что такси занято, сразу за тем, как клиент в него садится, прим.пер.], он сказал: «Думаю, старик все еще может звиздануть».
Я ответил: «Я видел, как он укокошил Макса Бэра шестнадцать лет назад. Тогда он был отличным бойцом».
Водитель сказал: «Шестнадцать лет — большой срок для бойца. Не припомню, чтобы кто-то продержался шестнадцать лет на больших деньгах. Тем не менее, Сэволду почти столько же лет, сколько и ему самому. Когда ты «мешок», никто не замечает, как ты стареешь».
Мы приятно провели время на Вестсайдском шоссе, разговаривая о том, как Харри Греб продолжал драться, будучи слепым на один глаз, только никто не знал об этом, кроме его менеджера, и как Пит Герман был лучшим бойцом в мире, потому что он был практически слеп на оба глаза, так что не мог позволить себе валять дурака в дальнем бою. «Тому, что сделал Герман, сейчас не научишь ни одного мальчишку, — сказал водитель. — У них терпения нет».
Парень, который вез меня из дома в «Гарден» после ужина, тоже был человеком доброй воли, но совсем иным. Он понял, что я еду на бой, как только я сказал ему о своем пункте назначения, и, как только мы тронулись в путь, он сказал: «Жаль, что такого человека, как Луис, эксплуатируют до такой степени, что ему приходится драться снова». Было только девять пятнадцать, и он согласился со мной, что у меня достаточно времени, чтобы добраться до «Гарден» к главному поединку, который должен был начаться в десять, но когда мы попали в неожиданно плотное движение на Одиннадцатой авеню, он стал проявлять нетерпение. «Давай, Джерси! — сказал он, давая гудок стоящему перед нами универсалу. — В конце концов, мы должны когда-нибудь попасть в «Гарден»». Но это мало помогло, потому что большинство других машин тоже направлялись в «Гарден». Движение по Пятидесятой улице в сторону Восьмой авеню было настолько медленным, что я попросил его выпустить меня возле угла «Гарден» и присоединился к людям, спешащим от выхода из метро «Индепендент» к шатру «Гарден». Большая часть из них была из Гарлема, и одеты они были как на прием: мужчины — в переливающихся габардинах и фетровых шляпах цвета жевательной резинки, с которой только только сняли обертку, женщины — в весенних костюмах и мехах — вечер был прохладным — и, как мне показалось, в самых красивых шляпках сезона. Они показались мне самыми красивыми из всех женщин, которых я видел за долгое время, и я подумал, что если бы бой транслировался по телевидению, я бы их не увидел. «Отойдите, — сказал мне один из кавалеров, когда его группа пронеслась мимо меня, — иначе мы не сможем войти. Как я и говорил, он по-прежнему чертовски хорош». Пробираясь через переполненное фойе, я слышал, как специальный полицейский возле билетного окошка скандировал: «Только билеты за шесть, восемь, десять и пятнадцать долларов», что означало, что места за два с половиной доллара с общим входом и места у ринга за двадцать долларов были распроданы. Мне было приятно, потому что это свидетельствовало о том, что в мире еще остались общительные люди.
Внутри «Гарден» раздавался все тот же радостный гул голосов, что и во время боев Джимми МакЛарнина и Джимми Уокера на ринге. Был только один небольшой участок свободных мест, в особенно плохой части места у ринга. Мне было интересно, что за человек окажется на моем месте; по опыту я знал, что там обязательно кто-то будет. Это оказался маленький, хрупкий цветной человек в винно-красной ливрее. Он сидел прямо, прижавшись лопатками к спинке кресла, так что я не мог разглядеть номер. Когда я показал ему свой билет, он сказал: «Я ничего об этом не знаю. Вам лучше обратиться к билетеру». Я знал, что он оказывает это символическое сопротивление только для того, чтобы защитить свое самолюбие и поддержать теневую фикцию, что он оказался на этом месте по ошибке. Когда на расстоянии вытянутой руки от нас появлялся билетер, я позвал его, и маленький человечек ушел, чтобы переместиться в другую часть «Гарден», где ему не нужно было терять репутацию обладателя десятидолларового места, и там удовлетворенно присядет на ступеньку.
Мое место находилось посередине между восточным и западным концами ринга и примерно в четырех с половиной метрах над ним. Два не очень умелых цветных мальчика заканчивали бой в четыре раунда, который, как сказал мне человек на соседнем сиденье, был экстренным, потому что в предварительных поединках было несколько нокаутов. Это дало мне возможность успокоиться и осмотреться. Когда цветные ребята закончили, и человек с микрофоном объявил решение, было уже десять часов, но ни Луиса, ни Сэволда не было видно. Бой не транслировался в эфире, поэтому не было необходимости в пунктуальности, которую требовал радиобизнес. (Позже я прочитал в газетах, что поединок был отложен из уважения к сотням людей, которые все еще стояли в очереди за билетами и хотели удостовериться в том, что они увидят бой целиком). Никто не рассказывал о пиве, как на домашнем экране, хотя вокруг пили изрядное количество этого напитка. Мисс Глэдис Гудинг, органистка, сыграла национальный гимн, а тенор его спел, и мы все зааплодировали. После этого диктор представил с ринга несколько не самых известных бойцов, но никто не свистел и не проявлял беспокойства. Толпа была добродушная.
Затем Луис и его секунданты — то, что автор «Боксианы» назвал бы его кликой — появились из подиума под северными трибунами и направились к рингу. Первое, что я заметил, сидя на своем месте — это то, что макушка Луиса была лысой. Он выглядел выше, чем я его помнил, хотя, конечно, он не мог вырасти после тридцати, а его лицо было одутловатым и бесстрастным. Оно всегда было таким. В дни его величия пресса читала в нем угрозу. Он ходил на жестких ногах, что естественно для грузного мужчины тридцати семи лет, но когда секунданты сняли с него халат, его тело выглядело в полном порядке. Он никогда не был худым человеком, его мышцы всегда были скрыты под гладкой бежевой кожей. Я вспомнил, как впервые увидел его против Бэра. Это было на «Янки Стэдиум» в сентябре 1935 года, и не только большой парк для игры в мяч, но и крыши всех многоквартирных домов вокруг были забиты зрителями, а сотни людей выходили из поездов на надземной станции I.R.T., с которой открывается вид на поле, и пытались задержаться, чтобы застать несколько мгновений действия. Тем летом Луис приехал на Восток после одного года профессиональной карьеры и за несколько раундов нокаутировал Примо Карнеру. Карнера был чемпионом мира в тяжелом весе в 1934 году, когда Бэр нокаутировал его. Бэр, когда он дрался с Луисом, был самым мощным и одаренным тяжеловесом того времени, хотя он уже успел потерять свой титул. Но этот зрелый Бэр, который сражался со всеми, был до смерти напуган двадцатиоднолетним мулатом. Луис превзошел его. Всего было проведено четыре раунда. Со времен Демпси в начале двадцатых годов не было никого, хоть сколько-нибудь похожего на Луиса.
В неделю боя Луиса с Бэром один мой знакомый написал в журнале: «Если приглядеться, то можно заметить, что в городе царит такое оживление, какого не было уже много лун. Трудно найти место для парковки, трудно занять столик в ресторане, трудно отвечать на все телефонные звонки... Экономические провидцы могут объяснить это, если ты захочешь послушать. Мы предпочитаем помнить, что внезапный подъем городского духа может быть не только психологическим или случайным, но и экономическим». Я выяснил, что это из-за Луиса.
В другом углу появился Сэволд, крепко сбитый мужчина со светлой кожей и красной спиной, вероятно, обгоревший в тренировочном лагере. Он был на девять килограмм легче Луиса, но это не считается серьезным препятствием для тяжеловесов: Эззард Чарльз, победивший Луиса в предыдущем году, был на четыре с половиной килограмма легче Сэволда. Сэволду было тридцать пять, и казалось, что в нем нет ни капли прыти. Я дважды видел его бой зимой 1946 года и знал, что ее у него не так чтобы много. Оба поединка проходили против молодого негра-тяжеловеса по имени Эл Хузман, высокого, худощавого парня, только что отслужившего в армии. В первый раз Хузман начал хорошо, но Сэволд наносил ему удары по корпусу и победил решением. Во второй раз Хузман держался на расстоянии и нанес ему глупый удар. Я знал, что такой старый третьеразрядник, как Сэволд, не станет лучше, если за плечами у него будет еще пять лет боев. Но старая третьеразрядная машина тоже не так-то легко дребезжит, и я был уверен, что он сделает все, что в его силах. В каком-то смысле это вызвало у меня больше опасений, чем если бы он был хорош. Мне бы не понравилось, если бы Луиса победил хороший молодой боец, но было бы ужасно, если бы его победил клоун. Не то чтобы я имел что-то против Сэволда; просто я считаю, что это аморально, когда парень без таланта забирается слишком далеко. Многие в толпе, должно быть, чувствовали то же самое, потому что когда начался бой, в зале было тихо — как будто болельщики Луиса не хотели требовать от Джо слишком многого. За Сэволда не болели, хотя, конечно, болели бы, если бы он нанес хоть один хороший удар.
Я вспомнил, как читал в одной газете, что Сэволд сказал, что он сразу выйдет и ударит Луиса в висок правой, отчего у того помутится рассудок. Но все, что он сделал, это встал в стойку, как против Хузмана, опустив левую руку. Такой парень никогда не меняется. Луис сразу вышел в жесткой стойке и ударил левой в лицо Сэволда. Он делал это снова и снова, а Сэволд, казалось, не знал, что с этим делать. И Луис бьет намного сильнее, чем такой парень, как Хузман. Луису не нужно было гнаться за Сэволдом, но и убегать от него тоже не было причин, так что с ногами все было в порядке. Когда они сближались, Луис наносил Сэволду короткие удары, но тот не мог его толкнуть, так что это тоже было в порядке вещей. После первого раунда зрители поняли, что Луис победит, если, конечно выдержат его ноги.
Во втором раунде Луис начал наносить Сэволду комбинации — быстрые последовательности ударов, например, правый под сердце и левый хук в правую часть головы. Один мой знакомый спортивный писатель сказал мне, что Луис уже несколько боев назад не проводил комбинации. Комбинации требуют превосходной координации, но боец, который когда-то ею обладал, может частично восстановить ее путем упорных тренировок. Пару раз казалось, что Луис пытается вырубить соперника, но Сэволд не падал, и Луис возвращался к джебам. Мужчина, сидевший позади меня, продолжал говорить своему спутнику: «Я читал, что Сэволд был хитрым бойцом. Он должен что-то сделать!» Но Сэволд не делал этого до конца пятого раунда, и к тому времени его голова, должно быть, напоминала испорченную музыкальную шкатулку. Затем он нанес удар справа в голову Луиса, и попал. Мне показалось, что я вижу, как Луис сжался, словно опасаясь неприятностей. Десять лет назад его реакцией было бы снова наброситься на соперника. Сэволд нанес еще один правый, точно такой же, и он тоже попал в Луиса. Ни один хороший боец не должен был дважды подряд получать такие глупые удары. Но удары были недостаточно сильными, чтобы замедлить Луиса, и на этом все и закончилось. На третьей минуте шестого раунда он нанес Сэволду пару комбинаций, не более сильных, чем те, что были до этого, но Сэволд был уже слаб. Его ноги затекли, и Луис преследовал его, пока он отступал к моей стороне ринга. Затем Луис взмахнул правой, как топором (он уже не щелкал ею, как раньше), а левая опустилась на защиту Сэволда и ударила его в челюсть, и парень покатился по мату, перекатываясь так, как это делают американские футболисты, когда падают на выскочивший из рук мяч. Рефери считал, а Сэволд катался, и он встал на девять или десять, я не смог определить (позже я прочитал, что это было десять, так что он официально выбыл из игры), но было видно, что он был в глупом нокауте, рефери обхватил его руками, и все было кончено.
Газетчики, которых было много возле ринга, набрасывали заголовки к уже переданным телеграммой материалам, и мне стало их жаль, потому что у них никогда не бывает времени насладиться боксерскими матчами. Поскольку бой не транслировался, не нашлось многоголосого парня, который бы подтащил Луиса к микрофону и задал бы ему глупые вопросы. Он дважды пожал руку Сэволду: один раз сразу после нокаута, а второй — через несколько минут, когда Сэволд уже был готов покинуть ринг, как будто боялся, что он не запомнит первое рукопожатие.
Я двинулся к вестибюлю вместе с толпой. Шикарные жители Гарлема говорили друг другу: «Это было потрясающе, дорогуша! Это было потрясающе!» Я видел, что в их мире был восстановлен элемент преемственности. Но уже не было того дикого ликования, которое последовало за первыми победами Луиса в 1935 году. Эти люди столько раз праздновали — за исключением, конечно, младших, которые были маленькими детьми, когда Луис нокаутировал Бэра. Я узнал одного из промоутеров «Гарден», обычно кислого парня, который выглядел довольным. Поединок собрал 94 684 доллара, включая мои десять долларов, но, что было важнее для «Гарден», Луис был уверен, что в следующий раз соберет гораздо больше, причем по более высокой шкале цен.
Я прошел по Восьмой авеню до того места, где толпа начала редеть, и забрался в такси, которое остановилось на светофоре на пересечении улиц. В этой машине был водитель-негр.
«Старик сегодня выглядел очень хорошо, — сказал я. — Он провел несколько отличных комбинаций».
«Бой закончился?» — спросил водитель. Если бы бой показывали бы по телевидению или хотя бы передавали по радио, он бы знал обо всем, и мне не пришлось бы рассказывать ему об этом.
«Конечно, — сказал я. — Он вырубил парня в шестом раунде».
«Я боялся, что он не сможет, — сказал водитель. — Знаете, это забавно, — сказал он, когда мы отъехали на некоторое расстояние, — но я двадцать пять лет живу в Нью-Йорке и ни разу не видел Джо Луиса во плоти».
«Вы ведь видели его по телевизору, не так ли?»
«Да, — сказал он. — Но это не считается». Через некоторое время он сказал: «Я помню, как он сражался с Карнерой. Праздник в Гарлеме. Они отравили его разум перед этим боем, его менеджеры и Джек Блэкберн. Они сказали ему, что Карнера был человеком Муссолини, а Муссолини начал Эфиопскую войну. Он срубил этого человека, как дерево».
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...
