26 марта 2018, 08:42 16 мин.

Кровь продолжала сочиться через бинты от ран. Жизнь Ники Лауды в «Феррари»

Автор

Возвращение

Для окончательного выздоровления мне пришлось приложить все свои силы. Мне помогал в этом Вилли Дунгл. Очередные медосмотры были единственной осмысленной деятельностью за прошедшие недели. А что ещё мне оставалось делать? Только валяться в постели и изучать себя в зеркале...

Моя первая пресс-конференция была ужасной.

– Что сказала ваша жена, увидев ваше лицо? – хотел знать один.

Мне нужно было вскочить и взвыть. Или давать какие-то глупые ответы.

– Марлен что-либо говорила о разводе?

– Были ли у меня осложнения?

– Что будет с моими ушами?

Разговаривая с Лаудой, о чувстве такта можно забыть! Мне кажется, что к травмированному человеку нужно относиться, по меньшей мере, с сочувствием, а не указывать ему на его недостатки. Люди удивляются моей отчуждённости. Действительно, для того, чтобы пережить моё нынешнее положение нужно быть сильным человеком.

На вопрос, как я собираюсь справиться со своей внешностью, я ответил, что мне нужно не столько лицо, сколько правая нога. Что другого я мог сказать этим идиотам? Я решил, что если кроме моего внешнего вида мне ничто не будет мешать, от жизни в обществе я отстраняться не буду.

Спустя 38 дней после аварии я пошёл на беседу к Феррари. Мелодраматический приём, где каждый не знал, что ему делать. В том числе и сам Коммендаторе. Я попросту не вписывался в их новые планы. Неужели я такой честолюбивый? Был ли я нетактичен, пугая присутствующих своим лицом? Не наношу ли я ущерб своей профессии? Мне же в глаза говорили, насколько она опасна. Наконец, какого же сорта Лауда я есть на самом деле? Ну конечно же – новоявленный трус, не способный контролировать себя. Как они смотрят на меня. Можно ли мои ожоги изучать в открытую или лучше делать это тайком? Или я действительно свихнувшийся глупец, которому не лежится в постели?

Никто не хотел принять простейшее решение – сам-то я чувствовал себя великолепно. Это подтверждали и врачи. Я попросту искал путь к своей прежней жизни.

Неуверенность Феррари усиливал тот факт, что у Карлоса Ройтемана в кармане уже лежал контракт на замещение Лауды. Ему было стыдно, что я пробил брешь в его планах – этот Лауда способен на всё. Что теперь делать с командой из трёх человек?

Это были мои самые чёрные дни в «Феррари»...

И, также как прежде – никакой уверенности. Старик не сказал мне в лицо, что он не хочет пускать меня на старт в Монце. Позднее он заявил, что этот мой старт был самой моей большой ошибкой. Без моего досрочного возвращения мы потеряли бы чемпионский титул классически, оставшись при этом моральными победителями. Ведь человек, прикованный к постели, беспомощен. И этот шанс не был использован потому, что я не пожелал остаться в постели. Только у Феррари в голове могут появиться такие мысли, мысли, сдобренные чрезмерной заботой о том, как отнесутся ко всему этому окружающие и, в первую очередь, газеты. Для него важнее не то, что произошло, а то, что об этом думают.

Не только Феррари был потрясён тем, что я решил стартовать в Монце спустя всего 6 недель после Нюрбургринга. Газеты, которые до этого поддерживали меня, стали вдруг меня атаковать.

Вот, например венская «Прессе»:

– Сотрясение мозга? Он ещё и сам не знает, как упаковать своё ухо. Он сказал одному венскому корреспонденту, что не может надеть свой шлем, так как шрамы причиняют боль. Кожа не хочет нарастать и поэтому шрамы адски болят. А может, ему бы помог какой-нибудь комбинированный головной убор с защитой для уха?

Ники Лауда в заботах. Он пострижен наголо. Впервые аэродинамическая форма спортсмену придана с помощью ножниц. Украшение головы Ники Лауды, его слегка волнистые волосы украл непредвиденный случай 1 августа в так называемом «зелёном аду» Нюрбургринга. Много дней врачи боролись за жизнь Ники Лауды, который родился 22 февраля 1949 года. Ожоги головы были тяжёлыми. Потребовалась трансплантация кожи. А может теперь уже всё в порядке? Только общественности не хочет себя показать этот насквозь профессионал? Он скрывается от любопытных. К оскалу зубов добавляются следы операций, нет бровей и всего одно кроваво-красное ухо. Его нынешнюю скромность необходимо понять, разделить с ним его боль.

Вместе с массажистом Лауда инкогнито проследует в ближайшие дни на побережье Средиземноморья, которое до него многим вернуло здоровье. А на следующей неделе этот смелый человек хочет снова сесть в свой быстрый гроб и начать во Фьорано тренировочные заезды. Цель ясна: Лауда хочет выступать в Монце. Правда, немного искалеченный, с кровоизлияниями в правом ухе, но с нормальным анализом крови.

Вопрос, не лишила ли его авария на Нюрбургринге кроме волос также и нескольких извилин в мозгу, ещё не решён. Лауда считает, что он находится в хорошем душевном состоянии.

Так что же, сотрясение мозга?

Первая встреча с гоночной машиной. Со шлемом действительно проблема. Обожжённое ухо невероятно чувствительно к боли, пришлось обложить его поролоном. Все стояли вокруг меня. Когда я усаживался в машину, когда подтягивали ремни безопасности, когда я поехал. Кто с затаённой злобой, кто с радостью.

Никаких особых ощущений: машина была старая, двигатель слабый, трасса безобразная. Проехал 40 кругов и не почувствовал ничего нового или особенного. Но эти круги во Фьорано ещё ничего не значили. Здесь отсутствовала серьёзность и накал соревнований. Но для тренировки пальцев эти круги были необходимы.

Тренировка в Монце в пятницу. Шёл дождь, и на трассе было столько воды, что у меня ничего не получалось. Мне стало страшно, и я воспользовался подходящим поводом, чтобы свернуть в боксы.

Для того, чтобы взбудоражить и заинтриговать общественность, организаторы потребовали, чтобы я ещё раз прошёл медкомиссию. Нужно было поехать в Милан к косоглазому окулисту, навестить бесчувственного кардиолога и показать себя взвинченному психиатру. Единодушное мнение учёных господ: я полностью здоров.

Субботняя тренировка. Серьёзный пробный камень, проба сил. С осторожностью здесь уже нечего было делать: если «формулу» начинает сносить, вопрос стоит только так – можешь ты ей управлять или нет. Когда «Феррари» первый раз понесло, я испугался. Подобная реакция ужасна. Я подумал о лётчике, который впервые вновь сел за штурвал и в первой же воздушной яме испугано хватается за сиденье. Этот страх был невыносим...

Я сказал себе: господа, но так на гоночной машине ездить нельзя! Я собрался и стал ждать нового сноса, а когда это произошло, по сантиметру начал дрейфовать. Точность была не так уж важна, главное – страх уже прошёл. Я достиг своего прежнего уровня.

На следующий день в гонке я был четвёртым. По мнению специалистов это был неплохой результат.

Тайм-аут

Беспокойные дни. Обожжённое ухо и запястье болело. Доставлял беспокойство правый глаз, пока восстанавливалась кожа. Ничего серьёзного, но ночью он не хотел полностью закрываться. Пересаженная кожа была слишком натянута. Веко не закрывало глаз и это грозило ему высыханием.

Трудно откровенно сказать гонщику, что он со своими проблемами уже «приплыл», что его номер теперь второй и он должен с этим смириться. Вероятно, нельзя более жестоко отнестись к выздоравливающему и полному радужных надежд человеку. Я впал в отчаяние, это же не может быть правдой! Пока великий Ройтеман творит большие дела в «Поль Рикар», я во Фьорано должен играться в песочнице.

Я позвонил Энцо Феррари и у меня с ним произошёл наиболее ответственный разговор за все годы моего пребывания в «Феррари».

Я поинтересовался, что всё это значит?

– Да, – ответил он мне. – После того, как ты принял неверное решение, все распоряжения исходят от него. Он всё берёт в свои руки.

Что он понимает под неверным решением? Или я не должен был стартовать в Монце? Если бы я не смог стартовать по состоянию здоровья, мы проиграли бы чемпионат мира совсем по другой причине. Я был очень зол. Если я могу выступать, я выступаю, а не отлёживаюсь в постели. И если я проигрываю на трассе чемпионата, в этом нет ничего страшного.

– Благодарю, до свидания, – и я положил трубку.

Чуть позже позвонил Гедини. Оказывается, возник чудовищный скандал. Старик разбушевался.

– Всё кончено, он прогонит тебя. Сейчас же позвони и попроси прощения. Я ответил: – Это даже не подлежит обсуждению, а извиняться я не собираюсь.

Я выдохся, был разочарован и крайне зол. Для чего я всё это должен был вытерпеть: сбежал из больницы, тренировал тело, поставил на карту свои последние резервы. И всё для того, чтобы меня выгнали!

Конечно, Старик был зол на меня и за Монцу, но сейчас-то он думал о Фудзи! Если бы в Фудзи я, как супермен, нёсся вместе со всеми по воде, всё было бы хорошо.

Его убеждённость несправедлива даже и в том случае, если отбросить всё человеческое и оставить только чистые законы профессионального спорта. Но если так, то чемпионат мы проиграли вместе. Не только в Фудзи, но и во Франции, где на его машине разлетелся коленвал, или в Монце, где мой напарник по команде Регаццони не пропустил меня вперёд.

Моя ярость по отношению к Феррари была столь глубокой, что с этого дня я ни разу не чувствовал себя хорошо в этой семье. У меня сложилось мнение, что я сделал для «Феррари» больше, чем нужно было просто для оказания помощи. Я раскрыл себя больше, чем мог, самоотверженно предложил всего себя совместной работе. Я всегда старался быть в стороне от политики Феррари. До последней возможности я старался избегать говорить перед общественностью плохо о фирме. В отличие от других гонщиков я справлялся с этим, хотя причин для предательства у меня было больше, чем надо.

В ноябре 1976 года произошло крушение веры. Дела не поправила и полученная вскоре телеграмма, что программа изменена и меня ждут в «Поль Рикар». Старик оттаял и забеспокоился. Конечно же я полетел. Шёл дождь, и об испытаниях не могло быть и речи. Но в принципе я всё же победил.

На других фронтах дела тоже пошли хуже. Я встретил шефа фирмы по производству минеральной воды Romerquelle, товар которой я рекламировал для того, чтобы подписать контракт на 1977 год. Я был хорошим компаньоном. Победив в Монако, я схватил перед телекамерами бутылку Rоmerquelle вместо обязательной бутылки шампанского. Я пытался как можно лучше отработать их деньги. Теперь этот господин заявил мне: «В 1977 году я заплачу вам меньше, так как вы всё равно будете плестись где-нибудь в хвосте». Я немного подумал и решил, что нового спонсора на будущий сезон искать уже поздно – и подписал неудачный для себя договор. Я подписал также соглашение, что согласен уплатить штраф, если надену кепку с рекламой иной фирмы... исключая, конечно, подиум, где все мы должны надевать кепки с эмблемой Goodyear до тех пор, пока мы ездим на шинах этой фирмы.

Итак, я стал на один урок богаче. Как же всё-таки все они стараются тебя выдоить, стоит тебе слегка покачнуться. Ситуация с головным убором была для них притягательным номером: мой лоб, кожа на голове и уши выглядели настолько плохо, что они были уверены – без кепки я нигде не появлюсь. А это сулило суперрекламу! Однако в телестудиях от прожекторов шёл такой жар, что кепку мне всё-таки приходилось снимать. Первое время люди пугались. Но – волосы вырастают вновь, кожа на лбу становится мягче, да и в конце концов люди ко всему привыкают.

...Год спустя, когда я вновь был на вершине, я не стал продлевать контракт с Romerquelle.

Надо похвалить чемпиона мира Джеймса Ханта. Из всех гонщиков он мне наиболее дорог. Ценю его, он единственный, кого я хорошо зная лично. Он делает только то, что ему нравится и потому я уважаю его. Он просто выше всей этой будничной суеты. Весь 1976 год споры, происходившие между «Феррари» и «Макларен» не касались только нас с Джеймсом. В гонках всегда сталкиваются многие интересы, каждый должен бороться сам за себя. Но нас, как людей это не задело. Хант великолепный гонщик, блестящий талант. Если он отдохнул – это опаснейший противник.

Новички

Своей склонностью к панике и честолюбием Аудетто, как менеджер, оказался просто невыносим. Похоже, так считал и Коммендаторе, который, к тому же, не был согласен с его поведением в Фудзи. Двух мнений быть не могло. И Аудетто ничего не потерял – его ждало место спортивного директора в «ФИАТ».

Должность менеджера «Феррари» разделили между собой очень опытный Санте Гедини и новичок Роберто Носетто. Последний получил это место благодаря 20 годам службы у Феррари. «Феррари» была его вторым домом. «Феррари» была для него всем, за неё он, похоже, готов был положить свою жизнь. Именно это и было его величайшей ошибкой. За «Феррари» нельзя умереть. С ней надо бороться, если ты хочешь чего-либо добиться.

Носетто доставал меня больше, чем Аудетто. Он напоминал большого зелёного крокодила. Он был настолько суеверен, что носил, насколько это было возможно, всё только зелёное, от кепки до туфлей. Его ограничивала лишь официальная форма «Феррари» – жёлтая куртка.

В роли менеджера он выглядел, как шут. Перед очередным Гран-при мы со своими делами опустились на самое дно. Никогда мы не выглядели так плохо: Ройтеман на старте стоял 12-м, я – 15-м. Мы были статистами, наши машины были безнадёжны.

Перед стартом, когда я уже сидел в машине, Носетто склонился надо мной и попытался сунуть в кабину какую-то зелёную тряпку.

– Это принесёт тебе счастье, с этим ты победишь, – сказал он.

– Благодари судьбу, что я уже привязан, – ответил я ему. – А то бы я тебе сейчас так двинул!..

Суеверие не позволяло Носетто ездить на автомобиле, если в её номере была цифра семь. Если машина, которую он собирался арендовать, оказывалась с семёркой, он от неё отказывался. Если же другой машины ему предложить не могли, он эту семёрку попросту заклеивал.

К концу сезона он для меня просто не существовал. Вместо него было какое-то зелёное пятно.

Итак, психологическая атмосфера в команде нисколько к лучшему не изменилась. Не спасал и Ройтеман. Нам не о чем было поговорить между собой. Кроме необходимого, наши отношения были равны нулю.

Начало было особенно тяжёлым. Преимуществом Ройтемана были родные стены. Предполагалось, что на Гран-при Аргентины и Бразилии он разобьёт меня в пух и прах. Перед отъездом в Латинскую Америку Форгьери даже предложил мне внимательно изучить манеру езды Ройтемана, понаблюдать за ним на тренировках, так как в Аргентине он непобедим. Мне оставляли роль какого-то полуслепого. С точки зрения психологического прессинга я нашёл эту ситуацию даже слегка интригующей.

К сожалению, возможности изучить Ройтемана в Буэнос-Айресе у меня было меньше, чем это представлял себе Форгьери. На каждой тренировке я был быстрее Карлоса.

Были и приятные моменты. Я избавился от проблем, связанных с моим оверкилем на тракторе. После той аварии я по утрам после сна долго не мог двинуть левой рукой. Корень зла был в нервах и пояснице. Несчастье на Нюрбургринге стёрло все эти переживания.

Феррари выдал Клею Регаццони волчий паспорт. Новым гонщиком в 1977 году стал Ройтеман. Мне было жаль расставаться с Регаццони. Мы хорошо понимали друг друга, хотя, конечно, не были хорошими друзьями. Но и не ссорились.

Я пытался защищать Клея перед Стариком, но тщетно. Все до одного были злы на него, не могли ему простить. Уверен, в вину Клею кое-кто поставил его последнее интервью, где он остро критиковал руководство команды. В фирме, где чтению газет придаётся столь важное значение, это было равносильно самоубийству.

Волчий паспорт, естественно, был прикрыт красными розами: никто не собирается препятствовать ему в заключении новых контрактов, он полностью свободен. Очень немногие гонщики ушли из «Феррари» чисто. Там привыкли к театральным эффектам. Из действительного и надуманного составляется такая смесь, что сторонний наблюдатель ни черта понять не сможет.

Десяток лет назад Феррари решил расстаться с чемпионом мира 1964 года Джоном Сертисом. Причина была в том, что Сертис в прессе позволил себе критику в адрес фирмы. Пресс-атташе «Феррари» Чоцци было предложено сообщить об этом Джону после Гран-При Бельгии. Но вышло так, что Сертисс выиграл эту гонку и Чоцци не решился исполнить это поручение. Он просто вернулся назад. Очередную возможность ожидали в Ле-Мане. Посреди тренировки машину Сертисса остановили, и менеджер команды Драгони заявил Джону, что он должен освободить машину с тем, чтобы на ней поехал второклассный гонщик Скарфиотти. Сертисс взорвался и потребовал объяснений.

– Поговорим после тренировки.

В указанное время Джон, будучи в ярости, заявил, что всё это ему не нравится.

– Пожалуйста, – ответил ему Драгони. – Дверь там!

И Сертис ушёл.

Вернёмся назад, в осень 1976 года. Сохранить Клея в команде было невозможно. Однако в соответствии с контрактом он должен был стартовать ещё и за океаном. А там открылись старые раны «Феррари». Из-за моего несчастья мы безнадёжно отстали в тестах и от прежнего превосходства «Феррари» не осталось и следа. К этому добавился отказ амортизатора в Канаде и домой я вернулся всего с 4-и очками (3-е место на Уоткинс-Глен). Команда была деморализована превосходством Джеймса Ханта. Хант выиграл обе эти гонки и теперь его отделяли от меня какие-то смешные три очка. Это не входило в мои планы – всё должно было решаться в последней гонке в Японии. Я бы с удовольствием закончил сезон досрочно.

Но – мы собрались вместе в очередной раз, провели испытания в Италии, получили новую переднюю подвеску и, садясь в самолёт, были полны решимости бороться.