«Я видела, как он стал мужчиной». Шарапова о романах и зависти
Вторая часть историй из мемуара главной теннисистки России. Первая здесь.
О том, как впервые увидела сестер Уильямс
«Пока я росла, приближаясь к настоящим матчам, я слышала одни и те же имена. Штеффи Граф еще играла. Линдсей Дэвенпорт. Моника Селеш. Но они уже были на сходе. А из нового поколения выделяли только два имени: Винус и Серену, сестер Уильямс. Конечно, я о них слышала еще раньше. Статья, которую папа прочитал об их обучении в академии Рика Макки, была одним из тех путеводных знаков, которые вообще внушили ему, что нам нужно в Америку. Но после этого я о них и не вспоминала – у меня была своя жизнь.
А потом вдруг они оказались повсюду. Еще подростками они уже были лучшими в мире, выигрывали турниры. Они были мощные, били очень сильно. Так мне говорили. Они будут доминировать в теннисе многие годы. Чем больше я о них слышала, тем сильнее во мне росла решимость не поддаваться, не принимать их силу как данность. Соперничество с ними началось для меня именно тогда. Не на корте, ни на каком-то банкете, а у меня в голове – еще до того, как я впервые их увидела.
А потом однажды оказалось, что сестры Уильямс приезжают потренироваться к Боллетьери. Слух разлетелся по академии, как лесной пожар. Как будто приезжал космонавт или кинозвезда. Утренние занятия отменили, потому что все хотели посмотреть, как тренируются сестры Уильямс, как творится их магия. Юрий сказал мне наблюдать за ними «трезвым взглядом». «Смотри, что они делают. Учись. Тебе их обыгрывать».
– Нет.
– В смысле – нет?
– Я не пойду на них смотреть. Они не увидят меня среди зрителей на своей тренировке. И плевать, что там будет сто человек, а они и знать меня не знают. Я не дам им удовлетворения считать меня своим зрителем.
На самом деле, я хотела на них посмотреть, но теннис там был ни при чем. Меня всегда захватывают великие: как они держатся? Как ведут себя на корте? Но несмотря на это, я никогда не ставила их на пьедестал, не становилась фанаткой. Мы с папой долго из-за этого спорили. Он говорил, что мной руководит гордыня.
В результате он нашел решение. Сестры играли на втором корте, к которому был пристроен деревянный сарай, из которого велась съемка происходящего на корте на камеру. Подразумевалось, что ты после тренировки пойдешь туда и будешь анализировать свою тренировку: «Посмотри на свои ноги! Как ты плечо опустил!». Никто никогда этого не делал. Этот сарай стоял там только для того, чтобы Ник в брошюре про академию мог написать, что у него есть помещение с видеооборудованием. Там было темно и сыро, все завалено старым барахлом. Юрий достал ключ от этого сарая и запустил меня туда за десять минут до выхода сестер. Он отодвинул камеру, чтобы я могла смотреть на корт через отверстие: одна, в темноте, наедине со следующими 20 годами своей жизни».
О первой поездке в Россию
«Наверное, это была не первая моя поездка в Россию после отъезда в Америку, но первая, которую я помню. Мы поехали в Москву, а потом в Сочи. Путешествовали, виделись с бабушкой и дедушкой, друзьями, родственниками. Было странно снова оказаться в этих домах и квартирах. В Америке все гораздо больше. В душе я всегда буду русской, но это не отменяет того, что много определяющих лет я прожила во Флориде и Калифорнии, смотря американское телевидение и мечтая об американских вещах. Какая-то часть меня всегда будет американской. Для меня это самая комфортная, естественная среда. И я поняла это в ту поездку в Россию».
О финалах юниорских Australian Open и «Уимблдона»
«Я играла с Барборой Стрыцовой. Она не только меня обыграла, но и встречалась тогда с моим первым юниорским романтическим увлечением – Филиппом Петцшнером. Мне это не понравилось.
В первом сете я не выиграла ни гейма. Когда я выходила на заднюю линию после перехода, я услышала, как папа кричит по-русски: «А знаешь, что ты проигрываешь? Ты проигрываешь 50 000 долларов бонуса от Nike!». Это был первый раз, когда я слышала, как папа говорит о заработке. Во втором сете я поборолась и взяла пять геймов, но это было неважно. Разве что для моего самоуважения.
<...> В финале «Уимблдона» я в трех сетах проиграла другой русской девочке, Вере Душевиной. Но запомнилось мне не это, а то, как мне, уже уходящей из раздевалки, вручили приглашение. Оказалось, что всех финалистов всех разрядов на «Уимблдоне» приглашают на Бал – большой званый прием, где Герцог Такой-то и Герцогиня Такая-то в сопровождении своих свит танцуют с чемпионами и финалистами, а оркестр играет мазурку под лунным светом. Ну, или так я себе это представляла.
– Вы придете, мадам?
– Я бы хотела, но у меня нет платья.
– Об этом мы позаботимся, – сказала сотрудница турнира и щелкнула пальцами. Откуда ни возьмись появился мужчина с кучей нарядов, которые он разложил на столе. Я выбрала платье, расшитое бисером, и ушла.
<...> Бал меня разочаровал. Все вошли в зал толпой – кроме одиночных чемпионов, которые вошли только тогда, когда все расселись. Они появились по отдельности из огромных богато украшенных дверей и прошли между столами под всеобщие ахи и охи. Я сидела за юниорским столом – это как детский стол на свадьбе, прямо рядом с выходом. И я только начала расслабляться, когда услышала громоподобные аплодисменты. В тот год турнир выиграла Серена Уильямс. Ее выход был максимально драматичным: с высоко поднятой головой, расправленными плечами, во всем чемпионском блеске. Люди начали вставать из-за столов. Девочка, которая сидела рядом со мной, – не помню, кто это был, – стала меня толкать: «Вставай! Вставай! Это Серена Уильямс!». Я хотела встать, но мое тело буквально мне не позволило. Я будто прилипла к своему стулу, глядя на Серену из толпы с единственной мыслью: «Я тебя достану».
Об уроке Ким Клийстерс
«Лучший урок о том, как надо принимать поражения, пришел ко мне в качестве подарка, хотя человек, который мне его подарил, делать этого не собирался. А может, и собирался – кто знает. Не помню, на каком это было турнире, но Ким Клийстерс – бельгийка, которая всегда мне нравилась, – проиграла очень рано. Но она не выглядела ни расстроенной, ни смущенной. Вообще. Мы с ней столкнулись рядом с раздевалкой. Я сначала посмотрела в сторону, а потом прямо ей в глаза, потому что в таких ситуациях никогда не знаешь, куда деть глаза. Теперь я была тем человеком с исполненным жалости взглядом (которых не выносит после своих поражений). Ким шла на пресс-конференцию, то есть ей предстояло самое большое дерьмо.
В туре ее знали как улыбчивую веселую девушку, хотя на корте она была яростной и очень угрожающей. Но если был игрок, которого любили все, это Ким Клийстерс. Она никогда не делала ничего плохого. И вот она шла разговаривать с прессой после поражения во втором или первом круге, и была так спокойна и расслабленна. Она даже выглядела довольной! По-моему, это было уже после того, как она стала мамой, – может, это из-за этого. Жизненный опыт, приобретенный за пределами корта, может творить чудеса. Дает тебе чувство реальности.
Я на нее посмотрела и подумала: «Как круто». С тех пор каждый раз после своих поражений я вспоминаю этот момент, ту жизнерадостность, с которой Ким встречала свои. Она научила меня, что каждый раз, когда тебя сбили с ног, нужно встать с улыбкой и как бы сказать: «А, это? Это ерунда».
О первом матче против Серены (Майами-2004, 4:6, 3:6)
«Как только начинается матч, ты понимаешь, что играешь еще и с ее уверенностью в себе. И нужно эту уверенность пошатнуть, если хочешь получить шанс на победу. Удары и игра – это одно, но что еще выигрывает ей матчи, это ее манера держаться. Она смотрит на тебя через сетку с чем-то вроде презрения, будто ты мелочь, которая ничего не значит. Конечно, это элемент игры, но он работает.
Кроме того, ее настроение бывает непредсказуемым и может резко меняться. Она не стесняется кричать, кидать ракетку, пререкаться с судьями. Сначала это занимательно, но потом начинает раздражать. И это тоже ей на руку: она так выпускает пар, а ее соперницы наоборот злятся. Она ведет себя так, будто на корте есть только она, только ее интересы. А ты просто кочка на дороге. Многие великие игроки выходят на корт с таким отношением. Но у Серены Уильямс его больше, чем у остальных.
Лучшее противодействие таким соперницам – и я поняла это по опыту – это спокойствие, убийственное самообладание. Это выводит их из себя как ничто».
О Хуане Карлосе Ферреро
«Весной-2004 я поехала в Европу готовиться к грунтовому сезону. IMG договорились с академией Хуана Карлоса Ферреро в испанской Вильене. Там же тренировались еще несколько профессиональных игроков, включая самого Ферреро. За те несколько недель, что я видела, как он тренируется, ходит туда-сюда, общается с людьми и держится, как убирает волосы с лица, я влюбилась по уши.
Ферреро, которому сейчас под 40, был долговязым, но не слишком высоким, со взъерошенными осветленными волосами и теплыми, озорными глазами. Как и все мы, он играл в теннис с возраста, когда еще не мог сам понимать, хочет он играть или нет, но в нем было какое-то спокойствие, которое будто возвышало его над происходящим. Годом раньше он выиграл «Ролан Гаррос», и мне очень запал снимок, который был сделан в момент его победы. Это была фотография достигнутой цели, радости, облегчения. Когда побеждаешь, наконец освобождаешься от всего напряжения и стресса, и именно так это и выглядело. Наконец можешь ощутить этот момент, а не тот, который будет чуть позже, когда тебе нужно будет ответить на следующий удар соперника.
Наверное, я видела эту фотографию в какой-то газете или на обложке журнала в спинке сиденья самолета. Ферреро только что выиграл матч. Мяч, наверное, еще в воздухе. Хуан Карлос упал на колени и смотрит на небо, будто благодаря того, кто распоряжается теннисными «Шлемами». Этот момент мне запомнился. Я всегда воспроизвожу жесты людей, которыми восхищаюсь. Не специально – просто так получается. Может, так я говорю спасибо.
В 2004-м Ферреро было 23, а мне – 16. В большинстве стран это даже вне закона. Но сердцу не прикажешь. Я следила за ним, строила планы. Пряталась за занавеску у окна своего коттеджа и подсматривала за каждым его передвижением. И у меня была одна большая проблема. У Хуана Карлоса была девушка! Может, она была чудесная, но разве я могла воспринимать ее иначе, чем препятствие моему счастью? Стоило мне увидеть их вместе, таких симпатичных, я понимала, что я всего лишь глупый влюбленный ребенок.
Юрий об этом ничего не знал. Когда мне все же доводилось говорить с Ферреро, я была вежлива и застенчива. Но наверняка он знал. Потом я узнала, что вообще все в академии знали. Видимо, я ходила за ним по пятам, как потерянный щенок. И сейчас я очень признательна ему за то, как он вел себя, как разговаривал со мной мягко и серьезно, будто я взрослая и самостоятельная, но в то же время давая мне понять, что ничего никогда не будет.
<...> (Позднее в том году на «Уимблдоне») я выиграла свой матч первого круга, но главное событие дня произошло после матча. Я вышла из раздевалки и не помню, где именно это было, но, по моим ощущениям, я поднималась по лестнице и встретила того, кто спускался и стоял чуть выше меня. Это был Хуан Карлос Ферреро. Он выиграл свой матч еще раньше и был преисполнен той приятной непринужденности конца рабочего дня. Он шел с пресс-конференции, что всегда полное дерьмо независимо от того, выиграл ты или проиграл. Мне к тому времени было уже 17, а ему – 24, но чувства не изменились.
Моя безумная влюбленность – в каком-то смысле даже не в него самого, а в это ощущение влюбленности – делала все, что он говорит, смешным и важным. Он улыбнулся мне: «Мария, Мария. Забавно, что мы встретились. Меня на пресс-конференции только что спросили, кто, на мой взгляд, выиграет женский турнир, и я сказал, что это точно будет Мария Шарапова, – сказал он и засмеялся. – Я рискнул своей репутацией ради тебя, Мария, так что не подведи, а то я буду выглядеть идиотом».
(Шарапова выиграла тот «Уимблдон» и еще три турнира до конца сезона, включая итоговый, впервые закончив сезон в Топ-10.)
О дружбе с Марией Кириленко
«Летом-2004 я легко победила в Бирмингеме – казалось, мне понадобилось для этого два гейма. Тогда-то все для меня и началось. Между матчами, в гостинице и городе я проводила время с другой теннисисткой. Она была единственным человеком из тенниса, которого я могла назвать подругой, – Мария Кириленко.
Она была моего возраста и выросла в немного более дружелюбной среде, чем я. Мы вместе ужинали после матчей, ходили по магазинам, болтали. И это из-за нее – под ее дурными влиянием, ха-ха! – я единственный раз в жизни что-то украла. Она взяла меня на понт! «Ты же хочешь это? Ну так возьми! Не ссы, Мария! Ты что, такая трусиха?». Это была маленькая круглая банка крема Nivea. Я сунула ее в карман и принесла в отель, но так и не смогла им воспользоваться. Поставила его рядом с зубной щеткой и бальзамом для губ, и она стояла там немым укором и стыдила меня. Через два дня я его выкинула.
Финал «Ролан Гаррос» мы с Кириленко смотрели вместе в ее гостиничном номере в Бирмингеме. Мы обе тогда хорошо играли, так что невольно сравнивали себя с русскими девочками, которые играли в Париже. Это был русский финал: Анастасия Мыскина против Елены Дементьевой. Мыскина легко выиграла, но меня это все не очень интересовало. Меня беспокоило только то, что кто-то из них станет первой русской чемпионкой «Шлема». Мне не нравилось, как это звучало и как заставляло меня себя чувствовать. Я хотела, чтобы это была я».
О финале «Уимблдона», выигранном у Серены, и том, что предшествовало эпизоду в раздевалке
«В ее игре очень много драмы. Она будто бы показывает всему миру, как она себя чувствует. Нарочито спотыкается, как бы говоря: «Я могла бы достать этот мяч, если бы не этот драный газон». Это выглядит неправдоподобно. Я удержала подачу, и тогда-то Серена и поняла, что я не сломаюсь. И даже если она возьмет мою подачу один раз, ей придется сделать это снова, и снова, и снова. Она поняла, что ей предстоит бороться.
В четвертом гейме я почувствовала какую-то перемену. Ее уверенная манера, которую она держит практически так же, как ракетку, вдруг уступила место чему-то другому. Я не сразу поняла, что это за взгляд, хотя видела его раньше на лицах других соперниц. А потом, когда я взяла ее подачу, до меня дошло. Страх. В глазах Серены был испуг. Она вдруг поняла, как обидно будет проиграть тощей 17-летней девчонке на глазах у всех этих людей. В первом сете я больше ни одного гейма не проиграла.
<...> В 16-м гейме матча на 14-м очке гейма Серена бежала за мячом, который я положила в угол, поскользнулась и упала. Но выглядело это наигранно. Может, она делает это, чтобы не позволить сопернице почувствовать превосходство, как бы говоря: «Это не ты выиграла это очко. Просто мне не повезло». Другими словами, она проигрывает очко не потому, что упала, а она падает, когда знает, что проиграет очко».
О зависти коллег и Елене Дементьевой
«Жизнь меняется не из-за самих денег и славы, а из-за того, что эти деньги и слава встают между тобой и другими игроками. Мы все играем за одни и те же деньги, и получается, что, если их выигрывает Мария, значит, все остальные остаются ни с чем. И для людей определенного типа это достаточное основание для того, чтобы не любить меня, хотя они мне в лицо это никогда не скажут.
Так я столкнулась с завистью. Меня не любили не за то, что я обыгрывала их и была сильнее как игрок, а за то, что я была во всех этих драных рекламах. Некоторых девочек это сводило с ума. Елена Дементьева – русская теннисистка, которая ездила на турнирам с мамой, – всегда косо на меня смотрела, бросала враждебные взгляды. А потом однажды ее мама пожаловалась моему массажисту, который работал со многими русскими игроками: «Елена не может заключить ни одного контракта в Японии, потому что их все забрала Мария».
О словах Алены Бондаренко после их матча с 2009-м
«Я готовилась к возвращению (после операции на плече) на «Ролан Гаррос», но чувствовала себя ужасно. Хуже всего было на майском турнире в Польше – на одном из самых ужасных грунтовых кортов, что я когда-либо видела. Я не хотела там играть, но мне нужна была практика – нельзя было ехать в Париж без нее. Я прошла, наверное, два круга, прежде чем проиграть в четвертьфинале матч, который в любой другой момент своей карьеры выиграла бы без каких-либо проблем. Меня обыграла Алена Бондаренко из Украины (6:2, 6:2).
После матча я видела ее пресс-конференцию. Помню каждое ее слово, будто это было вчера: «Мария потеряла скорость на подаче. Мария потеряла мощь. Мария потеряла свою игру. Мария больше не та, что была раньше», бла-бла-бла. Помню эти слова в бегущей строке CNN. Это было именно то топливо, которое было мне необходимо. Такие вещи заряжают тебя мотивацией. Конечно, я хотела выиграть «Ролан Гаррос» и «Уимблдон». Но теперь дело было не только в них. Я не просто хотела снова выигрывать. Я хотела, чтобы Алена Бондаренко подавилась своими словами».
(После этого Шарапова и Бондаренко играли еще один раз – через три месяца в Лос-Анджелесе Шарапова победила 4:6, 6:0, 6:3)
О Саше Вуячиче, с которым познакомилась через подругу
«У нас возникло взаимопонимание и близость, которые, как мне казалось, могут быть только между двумя спортсменами. И все шло хорошо. Он жил в Лос-Анджелесе, был профессиональным спортсменом, был высокого роста, имел восточноевропейский менталитет и прочную связь со своей семьей. На бумаге – все как надо.
Но знаки были еще в начале отношений. Во-первых, в Лос-Анджелесе он всегда настаивал, чтобы мы оставались у него, хотя мой дом был больше и лучше и в двух шагах от его. Это было его мужское эго. Или может, восточноевропейское мужское эго. Ему было важно быть главным, быть центром событий, быть хозяином положения. Он не любил напоминания, что у меня тоже есть карьера, что мой дом больше, что я зарабатываю больше. Для меня это все было неважно, но не для него. То обстоятельство, что я в своем мире была успешнее и значимее, чем он в своем, мы никогда не признавали и не обсуждали. Так что мы оставались у него и делали вид, что это ничего не значит.
Где-то через год мы обручились. Это не было конкретное намерение сыграть свадьбу – к этому я была совершенно не готова. Это было скорее такое провозглашение любви в славянском или восточноевропейском стиле. Такой способ объявить, что у меня есть только он, а у него – только я. Он подарил мне кольцо с огромным камнем, которое я снимала только на матчах. Иногда я на него смотрела и думала: «Неужели я правда обручена?».
<...> Было видно, как мой успех, моя слава, мое богатство становились для него все большей проблемой. И теперь это начало беспокоить и меня. Я чувствовала себя в ловушке. Перед «Ролан Гаррос»-2012 я постепенно начала от него отдаляться.
Когда я победила на «Ролан Гаррос», я позвонила ему из раздевалки с кубком на коленях. Он ответил, но я слышала, что он на тренировке. Тренер сказал ему, что я выиграла. Он меня поздравил. Я была так взволнована, меня переполняли эмоции, и я стала его благодарить. За то, что он был со мной в сложные моменты, подбадривал меня, когда я падала духом, верил в меня, толкал меня вперед. Чувствовалось, что он за меня рад и растроган. Такой отдачи я не чувствовала от него уже давно.
Но потом вечером он мне позвонил уже в другом настроении. Он был недоволен, почти зол. Я спросила, в чем дело. Он сказал, что дома посмотрел матч и церемонию награждения. В этот момент я точно поняла, о чем речь. Он разозлился, что я не поблагодарила его в своей речи. И он больше не мог думать ни о чем другом. Я много месяцев ждала от него какого-то знака – и вот, это был он. В одном-единственном предложении. Наши отношения закончились.
О Григоре Димитрове
«...Мне пришло сообщение от Макса (Айзенбада, агента Шараповой), которое меня удивило. Макс был в Майами, у него было четыре утра. Почему он не спит?
«Григор Димитров хочет твой номер».
Я смотрела на телефон удивленно и, надо признать, взволнованно. Потом убрала его в карман и занялась послематчевыми процедурами: десять минут на велосипеде, 15 минут растяжки с тренером, говорящим мне в ухо. Я не очень его слушала, потому что Томас Хогстедт, с которым я тогда работала, после матчей говорит гораздо больше, чем это необходимо. Потом я достала телефон, и там было еще одно сообщение от Макса:
«Григор Димитров хочет твой номер».
Зачем два сообщения-то? Или Макс думает, что в Пекине телефон не ловит?
Я ответила: «Зачем?»
Макс: «В смысле, зачем? Ты что, тупая?».
Я загуглила Григора, чтобы узнать сколько ему лет. Это хоть законно? 21. Еле-еле.
«Дай ему мой имэйл».
Я помню, как видела его его идущим по Уимблдону: худой, высокий, с улыбкой, характерной для привлекательных людей, которые знают о своей привлекательности. Помню, как тогда сказала своему тренеру: «Слава богу, он не из моего поколения. Это было бы опасно. Очень бы отвлекало».
После нескольких имэйлов Григор попросил мой номер. Потом наша переписка перешла в телефонные разговоры, потом – в разговоры по скайпу. Все было очень просто и искренне. Я особо об этом не думала, пока после одного из разговоров он через 30 секунд не набрал меня снова и не сказал: «Извини, но я соскучился по твоему голосу. Можем еще немного поговорить?».
<...> Все это было на расстоянии, пока однажды вечером он не очутился у меня под дверью с красными розами и плюшевым медведем. Следующие несколько недель мы много времени проводили вместе. Практически сразу он спросил меня, буду ли я его девушкой. Это застало меня врасплох. Я была к этому не готова. Но он ответил, что согласен ждать.
«Кто это?» – спрашивала я себя. Я смотрела на него, не понимая: «Почему этот симпатичный парень, за которым очередь стоит, готов ждать женщину, которая не готова к отношениям?».
– Хорошо, – сказала я. – Но я не знаю, когда буду готова. Может, это затянется на месяцы.
– О’кей, – сказал он. – Я подожду. Я знаю чего хочу, и я хочу тебя.
Недели превратились в месяцы, и ничто не могло нас остановить. Я смотрела, как он растет, побеждает, откатывается назад, возвращается. Вверх и вниз. Я так любила смотреть, как он играет. В канун Рождества я обнаруживала себя на резиновом стуле наблюдающей за тем, как он тренируется.
Я смотрела, как он поднимается в рейтинге. Как из грязных придорожных отелей на окраине Мадрида, которых даже крысы избегают, он дорос до сьютов в парижском Four Seasons и нью-йоркском Carlyle. Как из парня, которому было жалко заплатить за апгрейд до экономи-плюс на перелет в Австралию, он превратился в мужчину, которого встречает личный самолет его приятеля-миллиардера. После одного из моих матчей в Брисбене он подарил каждому члену моей команды по белоснежной рубашке с запиской, что он надеется, что однажды и у него будет такая команда. Я видела, как он стал взрослым человеком, который сам принимает решения. Я видела, как он стал мужчиной.
<...> Недавно Григор сказал мне – мы разговаривали по телефону во время Australian Open, где он дошел до полуфинала, – что нет ничего хуже, чем получить то, что тебе нужно, в неподходящее время. Это заставило меня вспомнить один из наших вечеров перед «Уимблдоном»-2015. Годом раньше он дошел до полуфинала, обыграв Энди Маррея, и в четырех сетах проиграл Новаку Джоковичу. Он открыл альбом, который «Уимблдон» каждый год делает про предыдущий турнир, и пролистал его до страницы с фотографией меня смотрящей его матч из его ложи.
Он грустно посмотрел на меня – мне показалось даже, что у него слезы в глазах стояли: «Видела это? Это значит для меня больше, чем что-либо. Видеть тебя в моей ложе рядом с моей мамой».
И в этот момент та внутренняя борьба, которую я вела с собой, оборвалась. Я знала – и он тоже, – что на данном этапе своей жизни я не могла быть этим человеком. Мне нужно было делать свою работу, готовиться к своим матчам, своим победам и поражениям на ключевом этапе моей карьеры. Я смотрела тот его матч только потому, что сама проиграла на том турнире рано. Его хорошее воспоминание было моим плохим. То, что значило для него так много, произошло только потому, что я проиграла. Как он и сказал: можно получить то, что тебе нужно, но это неважно, если момент неподходящий».
Фото: Gettyimages.ru/Allsport UK; РИА Новости/Дмитрий Коробейников; Gettyimages.ru/Phil Cole, Clive Brunskill (4-6,13), Warren Little, Mike Hewitt, Stephen Dunn, Burak Kara/Tag Heuer, Jan Kruger, Matthew Stockman
Конечно, из-за своих денег она мужика найдет, но вот будут ли ее просто любить...
Не думаю, что с людьми, которые так поступают- вообще можно построить душевные отношения. Всегда будет оставаться ощущение нахождение в спектакле, где главная роль не у тебя. Я бы лично никогда не смог доверять человеку, который самое сокровенное будет выдавать...причем в таком ключе и на такую огромную аудиторию. Нужно уметь сжать зубы, свое ЭГО и сказать, что партнер был потрясающим человеком, но пути разошлись. А не вот это вот.
И это будет не лицемерие, а элементарная вежливость.
--------------------------------------------------------------------------------------------------
А ещё говорят, что это мол Серена завидует и ненавидит её.
Да это как раз у Шараповой поехала крыша на сёстрах, при этом с малолетнего возраста.
Даже вместо нормального наблюдения с трибуны подглядывала через дырку в стене :)
Это реально клиника :)