«Неужели я буду чувствовать себя так до конца жизни?» Как Брайс Сэлвадор смог возобновить свою карьеру
Шайба после щелчка прилетела мне в лицо уж через 53 секунды после начала игры. Я реально ощутил всю мощь этого удара и как шайба, будто, проходит через мою голову и выходит в правое ухо. Партнеры по «Нью-Джерси», что были на льду в этот момент, сразу же бросились к тому месту, где я повалился на лед. Я посмотрел наверх и сквозь кровь, заливающую лицо, с трудом смог разглядеть толпу красных свитеров, согнувшихся надо мной. Их губы двигались, но я не мог понять, что они говорят. Я слышал лишь резкий звон в ушах.
Когда тем вечером я вернулся домой к жене и детям, в ушах все еще звенело. Я с трудом мог разобрать, что говорит моя супруга. Через два дня мы играли с «Рейнджерс». Я провел на льду 20 минут и отметился голевым пасом, но я с трудом мог расслышать рев толпы. Звон в ушах не проходил месяцами, но я смог завершить сезон-2009/10. Называйте это глупой хоккейной гордостью, упертостью или как-то еще, но факт остается фактом – мы играем через боль, даже через сломанные кости. Мои партнеры делали это. Я делал. В своем сознании я считал, что у меня повреждение, а не травма. Так что я адаптировался и смог преодолеть себя.
Все лето моей жене и детям приходилось орать в разговорах со мной, будто я был 90-летним стариком. Но самое безумное, что тот сезон я закончил на хорошем уровне. Мне пришлось вытерпеть пять уколов прямо в барабанную перепонку, чтобы звон окончательно ушел, но, вспоминая весь спектр моих травм, это еще ничего. Несколько швов и звон в ушах? Бывало и хуже.
Тем летом я делал стандартное упражнение на одной ноге, когда почувствовал что-то неладное. Я постоянно заваливался набок. Если обе ноги стояли на земле, то с балансом все было нормально. Но если я поднимал одну ногу, то начинались неприятности. Про себя я стал думать: «Может, я просто начинаю стареть?» Это сводило меня с ума, так что я удвоил нагрузки на тренировках. Тогда я не понимал, что организм дает настойчивый сигнал. Я ехал, так скажем, на спущенных колесах. Внутри меня происходили множество процессов.
Во время одного из предсезонных матчей все изменилось. Я ввязался в небольшую потасовку, и мой оппонент нанес по моему шлему несильный удар. После этого я оказался на коленях. «Так, вот это странно», - подумал я.
С этого момента, каждый раз когда я пытался подхватить шайбу у борта или принять пас партнера, моя клюшка промахивалась по шайбе. И речь не идет о паре неудачных тренировок. Я мог пытаться отдать пас, а шайба оказывалась даже не на крюке. Все было серьезно. Все мои инстинкты и ощущения были разбалансированы. Это стало серьезным ударом по уверенности в своих силах. Я стал чувствовать, что подвожу команду. В голову стал закрадываться новый страх: «Может, я сделал больше, чем просто шаг назад».
Затем все стало еще хуже. Я попал под силовой прием – не самый большой, просто борьба у борта - и следующие несколько секунд я не видел четких изображений. Казалось, что моей системе требовалась перезагрузка после каждого хита. Если нужно было катиться по кругу, делать резкие повороты, то начиналось серьезное головокружение, чуть не до тошноты. Первоначально я стал думать, что подхватил какую-то болезнь.
Затем мне засадили плечом в подбородок. Опять-таки ничего страшного, рядовой эпизод, который постоянно случается тут и там. Но я был… просто в отключке. Я не понимал, где нахожусь. Вновь вернулся этот противный звон в ушах. Меня отвезли в больницу, где врачи объяснили мне, что произошло, так что я почувствовал даже облегчение: «Хорошо, у меня сотрясение. Теперь я хотя бы знаю, что со мной не так».
А затем дела приняли неожиданные поворот. Я объездил все возможные места, общался с правильными врачами. Я следовал всем рекомендациям и предписаниям. Прошел все тесты. После пары недель отдыха я стал чувствовать себя лучше, но все равно как-то странно. С одной стороны, все хорошо. С памятью все в порядке. Ушли головные боли. Я прошел все тесты. Но если я пытался ступить на лед, то понятия не имел, что делать. Абсолютно белое пространство. Белый лед. Белые борты. Все визуальные ориентиры ушли. А ведь я выходил на этот лед сотни раз, но в этот момент чувствовал себя потерянным. Если я ночью ехал на машине, то для меня это было похожим на путешествие в космосе.
И все равно, казалось, никто не может сказать мне, что же именно со мной не так. Я целый месяц провел в Институте реабилитации Кесслера в Нью-Джерси, пройдя все тесты, но весь мой прогресс упирался в определенную точку. Когда бы я не пытался напрячься, то начинался приступ тошноты и головокружения, будто у меня была морская болезнь. В один день, из-за всех переживаний и неудач, я просто перестал туда ходить. И нельзя сказать, что они не помогли мне. Даже наоборот. Я учился понимать, что говорит мне мое тело.
Просто мне не нравилось слышать то, что оно говорит.
Я сказал специалистам: «Это больше не работает. Я не знаю, как знаю об этом, но я знаю это». Самое грустное и страшное, что в этот момент я также осознал, что понятие не имею, куда мне теперь идти.
Дома я стал превращаться в незнакомого для семьи человека. Тогда моим сыновьям было четыре и пять лет соответственно. И даже при малой их шалости, я терял самообладание. Приступы тошноты изводили меня. Я не выносил яркий свет. Я не мог пойти в ресторан. Я не мог сделать ничего полезного. Я не мог тренироваться. Я даже не мог довезти жену и детей до кинотеатра, так как мне становилось плохо.
Эта неопределенность стала превращать меня в монстра. И тогда мне в голову пришла одна из самых пугающих мыслей: «Неужели я буду чувствовать себя так до конца жизни?»
Однажды я проснулся и моя жена, повернувшись ко мне, сказала: «Ты должен справиться с этим. Ты не имеешь права просто так сдаваться. Ты должен постараться ради нас».
Я отправился на встречу с генеральным менеджером «Девилс» Лу Ламорелло и признался, что положительного прогресса не наметилось. Это был тяжелый момент. Ведь я зарабатываю хорошие деньги, но вынужден сказать генменеджеру, что врачи не могут понять, что со мной происходит. Однако Лу поступил благородно. Он сказал: «Брайс, продолжай искать специалистов. Куда бы ты не отправился, что бы ты не решил сделать, трать столько времени, сколько тебе нужно».
Лу, спасибо тебе.
Несколько недель спустя мне назначили осмотр у военного врача Джеймса Келли, который принимает гражданских пациентов лишь раз в месяц. После серии тестов доктор Келли объяснил, что проблема не только с головой, но и с глазами и ушами тоже. Моя вестибулярная система была нарушена. Грубо говоря, компьютерный чип, который отвечал за ориентирование в пространстве, зрение и баланс, был поврежден.
Вестибулярная система основывается на трех вещах: твои ноги, глаза и внутренне ухо. Если ты теряешь что-то одного из этого списка, то организм может продолжать функционировать. Лишишься двух и с профессиональным спортом закончено. Точка. Когда та шайба попала мне в лицо, то у меня произошло повреждение внутреннего уха, так что мои ноги и глаза взяли на себя дополнительные функции. Но в дальнейшем где-то по ходу я получил повреждение правого глаза. Теперь мои глаза не могли работать синхронно, так что в системе произошло замыкание.
Сначала я был настроен скептически, но доктор Келли объяснил: «Послушай, я видел солдат, которые приходили сюда после взрыва самодельных взрывных устройств в гораздо худшем состоянии. С тобой все будет нормально».
В этот момент я перестал чувствовать досаду и жалеть себя. В конце концов, я получил ответ. Так как же восстановить работу вестибулярного аппарата? Это веселая история…
Меня направили в специальный реабилитационный центр в Денвере, где меня обучали детским играм. Оказывается, что вестибулярный аппарат – это как мышца. Дети постоянные тренируют мышцы, скача всюду, бегая и вертясь, просто будучи детьми. Так что ради того, чтобы откалибровать свою внутреннюю систему, мне нужно было высвободить маленького ребенка внутри себя.
Каждый день, часами напролет я выполнял свои упражнения: ходьба, прыжки и бег с закрытыми глазами. Я запрыгивал на батут и скакал, называя формы предметов и цвета, пока мой мозг не затуманивался. Я садился в офисное кресло и крутился в нем до тех пор, пока рвота не подступала к горлу. Мне объяснили, что нормальному человеку потребуется 10 секунд, чтобы прийти в себя после такого верчения. Это стало моей целью. Когда я только начал, то на восстановление мне потребовалось более минуты.
В добавок я занимался интенсивной визуальной «терапией», чтобы вновь «объединить» мои глаза. После чего возвращался к своим кругам. Так продолжалось семь месяцев.
Когда я приходил на арену, то партнеры по команде спрашивали: «Что с тобой? Ты выглядишь абсолютно нормально». Что я мог ответить? Я должен был сказать им, что скачу на батуте и верчусь в кресле часами напролет, пока они бьются в регулярном сезоне НХЛ? Они не хотели бы услышать подобное. Это травма была из разряда, когда от выхода на лед тебя отделяет только честный ответ на вопрос: «Как ты себя чувствуешь?» Меня сводила с ума мысль, что люди, возможно, сомневаются: «А у него вообще реально есть травма?»
Но даже больше меня подстегивало то, что мои дети не понимали, чем папочка занимается. Они лишь начинали учиться понимать хоккей, когда я получил травму. Теперь же я был просто угрюмым ворчуном, который портит им настроение каждый день. Они обязаны были увидеть меня в джерси «Девилс», даже если ради этого мне нужно было бы пройти через ад.
Медленно, но верно реабилитация давала свои плоды. Я вставал с кресла и чувствовал себя неуверенно 45 секунд. Затем 30. Затем 15. Когда время сократилось до 10 секунд, я думал, что не смогу сдержать слез.
Тем летом я позвонил Лу Ламорелло.: «Я готов играть. Я буду готов к открытию тренировочного лагеря. Даю вам слово».
Поймите, мне было 35 лет. И тренд, что НХЛ становится моложе и быстрее, не благоволил мне. Если отбросить контрактные обязательства, то многие генменеджеры нашли бы честный и профессиональный вариант двигаться вперед без меня. Но Лу дал мне шанс.
У меня было лишь одно требование: никакого особого отношения. Никакой симпатии. Относитесь ко мне также, как и к любому другому игроку команды. В том сезоне я провел все 82 матча в регулярке и помог команде добраться до финала Кубка Стнли-2012. Без сомнения, это был самый запоминающийся сезон в моей карьере. И не только потому, что я добился индивидуального успеха и преодолел свою болезнь, но и потому, что команда объединилась и отдала все, чтобы добраться до финала. Вы не представляете, какое это приятное чувство.
У меня дома висит фотография, на которой запечатлено, как два моих сына смотрят на меня на раскатке перед первым матчем серии. Они надели свитера с 24-м номером, с тем же номером, что носил и я.
Это их папочка. Вот чем он занимается.
Теперь я завершил карьеру в Национальной хоккейной лиге. Я достиг цели вернуться и запомниться своим детям в джерси «Девилс» и теперь ухожу на своих условиях. Но я не оставляю хоккей, как и не покидаю Нью-Джерси или «дьяволов». Эта организация никогда не переставала верить меня, даже когда я вертелся в офисном кресле.
Я всем обязан этому месту.
Теперь, работая в «Девилс» и с региональными хоккейными организациями Нью-Джерси, я хочу стать примером для молодых игроков. Я хочу научить их упорству, готовности идти на жертвы и целеустремленности, которым я научился благодаря хоккею. Если я верю в что-то в жизни, так это в то, что хоккей несет в себе силу. Он может поменять судьбу ребенку и дать ему такую силу, что, чтобы не происходило в их жизни, он всегда может выйти на лед и на пару часов забыть обо всем кроме черного куска резины.
Я готов к своей следующей смене, которая включает в себя проведение большого времени с женой и детьми. Благодарю всех, кто помог этому путешествию свершиться. Путь был непростым. После драфта один из скаутов сказал мне: «Сэлвадор, ты никогда не сделаешь этого. Слишком медленный, слишком мягкий. Ты не проведешь ни одного матча в НХЛ».
И вот теперь на моем счету 784 матча в регулярном чемпионате и 74 матча в плей-офф. Экс-капитан. Кто бы что не говорил, этого у меня не отнять.
Я играл в чертовой НХЛ.
Одно это может заставить твою голову кружиться.
Источник: The Player’s Tribune.
«Мы дрались вдвоем против пятнадцати». Шелдон Сурей вспоминает свою карьеру
«Лу – это ум, который рождается раз в поколение». Почему «Торонто» повезло с генменеджером
P.S. VK сообщество | Блог «Новый Уровень»
