Автобиография Джереми Реника. Главы XVI и XVII
Любой, кто хочет понять, на что похожа жизнь профессионального спортсмена, для начала должен заглянуть в мою медицинскую карту: 600 швов, переломы всех пальцев, операция на плече, две травмы коленей, два серьезных перелома челюсти. 13 задокументированных сотрясений и, возможно, еще 10-20 неофициальных.
Сотрясение, которое я получил после щелчка Бориса Миронова, наверное, было самым серьезным. Самое неприятное, что симптомы отразились на моем поведение и это преследовало меня несколько месяцев. Тем летом казалось, что моим мозгом управляет кто-то другой. Худшее время в моей жизни.
Обычно, считаю себя оптимистом. Но тем летом я был невыносим. Я был раздражителен, груб и ворчлив. Я спал часами напролет. Мне было тяжело просто встать с постели, чувствовал себя все время уставшим. Я очень плохо обращался со своей женой, плохо относился к своим детям. Просто сидел дома и хандрил. Не мог заниматься какими-то делами. Пытался выходить поиграть в гольф, но не мог закончить игру из-за головных болей. Да и как можно получить удовольствие от игры, если солнечный свет тебя раздражает? Моему сыну тогда было 8 лет, дочери – 10, естественно в доме постоянно что-то шумело, и это заставляло меня лезть на стену.
Состояние моего здоровья вызывало много разговоров. Тем более в 2004 году в НХЛ объявили локаут на целый сезон, и только травмированные игроки должны были получать зарплату за это время. Так как мой оклад составлял 7,5 миллиона долларов, «летчики» не готовы были подписать мои чеки, пока я не прошел несколько обследований.
Я надеялся, что мое состояние улучшится. Но в июле был вынужден официально известить, что не смогу принять участие в Кубке мира-2004. Вместо этого я отправился в Институт нейрохирургии в Аризоне, где врачи установили, что после броска Миронова у меня сместился ствол мозга. Мне был назначен длительный курс лечения. Если бы сезон-2004/05 стартовал, то я бы не успел восстановиться к октябрю.
Тем временем в СМИ раздули слухи, что у меня началась конфронтация с менеджментом «Филадельфии». Однако могу развеять эти сплетни, клуб вел себя благородно. Я встретился с доктором Карен Джонстон, которая раньше помогала Эрику Линдросу. Когда в клубе прочли мой эпикриз, то мы договорились о выплате мне 1,5 миллионов долларов.
Только в январе я начал чувствовать себя лучше. И, когда мои мысли, наконец, пришли в порядок, мне не понравилось то, что я увидел. Я был удивлен тем, как шли переговоры о новом коллективном соглашении. Не верил, что лидеры Профсоюза игроков ведут нас в правильном направлении.
Я стал обзванивать хоккеистов, переговорил, как минимум, с 40 людьми, и все были готовы, как минимум, обсудить условия ведения потолка зарплат. После этого я связался с Йэном Палвером, одним из помощников Гуденау. Я проинформировал его, что игроки готовы обсудить потолок зарплат.
Вот как прошел наш разговор: «Это неправда. Мы не находим эту информацию верной. Мы не считаем, что игроки готовы согласиться на потолок зарплат». Я повторил, что переговорил с 40 хоккеистами и все ответили согласием: «Не рассказывайте мне о том, чего парня хотят. Я говорил с ними и знаю их желание», – начал я злиться. «Мы не считаем, что это будет верным решением», - отвел Палвер. В тот момент я уже начал сомневаться, кто на кого работает.
Через несколько дней после этой беседы в Торонто была назначена встреча с игроками. 200 человек были готовы высказать свои соображения. Когда очередь дошла до меня, то мои первые слова были обращены к Палверу. Намекнул, что не стоит меня не уважать: «Я хотел задушить тебя во время нашего разговора, выбить все твои зубы». Палвер извинился. Мне вновь захотелось его ударить. Вместо этого я высказал свою точку зрения: «Парни, что мы творим? Игра меняется. Почему мы не можем принять потолок зарплат, но на наших условиях?»
Это породило жаркие споры. Главным противником потолка зарплат был тафгай Той Доми, который сделал мне выговоров за мое предложение. Но очень многие были на моей стороне, в том числе Джером Игинла. Именно после этой встречи мои отношения с Гуденау испортились. Сложилось впечатление, что он потерял связь с реальностью. Мне казалось, что он больше не уважает и не прислушивается к мнению игроков. Считал, что хоккеисты рискует слишком многим в этом противостоянии с лигой. Если быть совсем честным, я придерживался точки зрения, что лига должна сделать так, чтобы большее количество команд могло создавать конкуренцию в НХЛ.
16 февраля комиссионер лиги Гэри Бэттмен объявил об окончательной отмене сезоне. И мы все должно разделить вину. В тот момент меня охватила ярость. Особенно обидно, что виновниками сделали сторону игроков: «Профсоюз игроков мог бы послушать нас. Они обязаны были выслушать наши идеи, наше мнение обо всем происходящем. Они могли послушать меня, Роберта Эша, Джерома Игинлу, Криса Пронгера… и заключить сделку. Учитывая то, в каком положении мы оказались сейчас, я только больше утверждаюсь в своей правоте.
Все, кто считают игроков зазнавшимися и испорченными, могут поцеловать меня в зад. Мы любим эту игру, ценим и заботимся о ней. Все могут поцеловать меня в зад, так как мы приложили огромные усилия, чтобы вернуться на лед в этом сезоне.
Когда я сцепился с Марти Максорли в своей первой драке в НХЛ, то это решение было продиктовано, скорее, наглостью и безразличием, чем храбростью. Я понятия не имел, кто такой Максорли и какая опасность меня подстерегает, когда сбил его с ног силовым приемом. Это был сезон-1989/90. Здоровый защитник «Лос-Анджелеса» катился с опущенной головой рядом с нашей скамейкой, и я сшиб его мощным силовым приемом. Максорли повалился на спину, а я стоял над ним, словно воин-триуфатор. В этом и заключалась моя ошибка.
Когда наши глаза встретились, я почувствовал, что только что разбудил огнедышащего дракона. Только две недели назад мне исполнилось 20 лет, и я еще не был в курсе всех правил хоккейного этикета, того, что ты не должен праздновать свой хит над поверженным соперником. Увидев демонический взгляд Максорли, я осознал, что совершил катастрофическую ошибку. Марти быстро вскочил на ноги, и я почувствовал, как его длинная рука обвилась вокруг моей шеи. Поняв, что нужно защищаться, я сбросил перчатки. Как только первая крага слетела с моей руки, все наша скамейка закричала в едином порыве: «Неееееееееееет!»
Представьте сражение авианосца против маленького катера. Это была моя первая драка в НХЛ, а Максорли к тому времени провел уже более 100 боев. Он был тяжелее меня минимум на 60 фунтов. Парни с нашей скамейке орали, чтобы я убирался со льда, но у меня уже не было выбора. Несколько секунд – и я уже персональная груша для битья Максорли. Я просто старался выжить, пока он обрушивал на меня свои громоподобные удары. Старался махать руками, чтобы создать хоть какое-то впечатление сопротивления, но был абсолютно беспомощен. Один из ударов Максорли попал мне прямо между глаз, и «экран погас». Я потерял зрение на несколько секунд. Как будто свет просто выключили.
Я быстро осознал, что, если хочу продолжать играть в таком же агрессивном стиле, то мне нужно быть готовым к дракам. Я горд тем, что за карьеру у меня набралось 40 драк наровне с 513 голами. Я бился с Ульфом Самуэльссоном, Гартом Батчером, Дарси Такером? Робином Региром и многими другими.
Я никогда не смотрел на силу, физические данные или статус моего соперника. Моя вторая драка в карьере прошла против Крэйга Беруби, дважды мне пришлось сталкиваться с Бобом Пробертом, который, наверное, был самым опасным бойцом в истории НХЛ.
Причиной для большинства драк служил мой агрессивный стиль игры. В 90-х тафгаи соблюдали правила и чтили неписанный кодекс бойцов. Если я применял силовой прием против игрока «Детройта», то знал, что господин Проберт не оставит это без внимания.
Первый раз я подрался с ним, так как применил пару хороших силовых приемов против Проберта. Также он был разъярен после того, как я расплющил о борт Шона Бурра. Проберт решил, что нельзя этого больше терпеть и вызвал меня на бой. Я инстинктивно сбросил перчатки. Видео этого боя можно обнаружить на Youtube.
После игры у моих партнеров был только один вопрос: «О чем ты вообще думал в тот момент?» Я думал о том, что боль проходит, а слава вечна. Таков был мой девиз в этих ситуациях.
Больше всего мне досталось, наверное, от Дарси Такера, когда я игра уже за «Филадельфию». Такер наградил меня несколько отличными оплеухами. Один из его апперкотов попал точно мне в подбородок. Я даже подлетел от этого удара.
Как-то я подрался со Скоттом Уолкером. Бой начался в нашей зоне и пока мы дрались, то добрались до другого конца площадки. По моим прикидкам эта драка длилась полторы минуты. Когда бой закончился, то я был вымотан до предела. От меня уже не было никакой пользы на льду. Я не мог даже руки поднять.
6 марта 2000 года зачинщиком драки стал Брайан Маккейб, игравший тогда за «Чикаго». После игры он заявил, что его реакция стала ответом на мою игру высоко поднятой клюшкой против Тони Амонти: «Реник должен был заплатить за то, что сделал. Никто об этом не забыл. Думаю, он и сам понимал, что его ждет».
Но вот о чем Маккейб умолчал, так это о том, что он на дух меня не переносил. Это отношение было взаимным. Каждый раз, когда мы встречались на льду, он пытался достать меня. Жесткий игрок. Мы оба были дерзкими. У обоих был длинный язык. Я часто говорил ему, что он просто жалкое подобие хоккеиста, он отвечал, что я переоцененный выскочка. Да, случай с Амонти стал формальной причиной, но он просто дал Маккейбу шанс добраться до меня. Поверьте мне.
Я считаю, что драки – это неотъемлемая часть игры. Я уважал соперников, которые не боялись сбросить перчатки, готовы были постоять за своих партнеров. С другой стороны, я не считаю, что в нынешнее время в составах команды нужны люди, которые умеют только драться. Мне неприятно это говорить, потому что я знаю большое количество игроков, которые попали в НХЛ только благодаря этому умению.
Когда я оказывался на льду против Проберта, то он казался самым злым, безумным ублюдком на свете. Но, когда мы оказались вместе в «Чикаго», я осознал, какой это добрый гигант и какое у него большое сердце. Именно о таком друге или соседе может мечтать каждый человек.
Или Стю Гримсон. Очень дружелюбный парень, который абсолютно не подходит под описание стереотипного тафгая. Мне всегда казалось, что он не любил драться, но уважал свою работу и любил свой коллектив. Гримсон был убежденным христианином и многие спрашивали, как его взгляды на жизнь соотносятся с его ролью на площадке. «Иисус не был плаксой», - как-то сказал он. Гримсон считал, что, если кого-то из его партнеров притесняют, то он должен восстановить справедливость.
Конечно, были и те, кто полностью соответствовал званию «тафгай». Грег Смит долго выполнял эту роль в «Чикаго», и, казалось, это ему нравится. Ему было плевать на мнение других, он делал, что хотел и где хотел. Он не изменил себя в независимости от ситуации.
Однажды мы летели в самолете, и сидящий перед нами пассажир услышал слишком много ненормативной лексики от Смита. Он обернулся и посоветовал Грегу «следить за своим языком». «Хуй тебе» - проорал в ответ Смит. Пассажир вжался в сиденье, а мы старались подавить приступ смеха. Смит не отступал перед самыми жесткими бойцами НХЛ. И он не мог потерпеть, чтобы «простой смертный» указывал ему, что делать.
Противостояние с Беруби запомнится мне навсегда. Все началось с того, что я повздорил с вратарем «Филадельфии» Роном Хестоллом. Я затолкал его в сетку, после чего главный тренер «летчиков» Пол Холмгрен был в ярости. Он велел Беруби разобраться со мной. Не было никакого приглашения на танец. Он просто схватил меня и начал драку. Однако мы не успели нанести друг другу много ударов, так как началась большая заварушка с участием всех игроков. Когда лайнсмены стали нас разнимать, я заметил, что Беруби обездвижен, а моя правая рука свободна.
Беруби был в уязвимой позиции. Я раздумывал, стоит ли мне остановиться или огреть его напоследок. Принял решение ударить. Я засадил Беруби, когда он был абсолютно беспомощен. Он был в ярости, но не мог добраться до меня так как его держали лайнсмены. Все это произошло в 1990 году, и с тех пор Беруби искал шанс расквитаться со мной.
Каждый раз, когда мы встречались с «Филадельфией», он пытался оказаться со мной на льду в одно время. Это случалось не часто, так как я обычно выходил против лучших игроков «Флайерс», а Беруби играл в четвертом звене. Когда я выходил на лед, то слышал, как он требует у своих партнеров поскорее смениться и дать ему шанс достать меня. Если он выходил, то я уходил со льда, и Беруби вновь быстро садился на скамейку. Если бы он поймал меня, то я бы не ушел от драки, но я не хотел облегчать его задачу. Он преследовал меня годами. Но время шло, Беруби менял команды, и я стал думать, что он обо всем забыл. Разве можно носить нож за пазухой столько лет? Ответ на свой вопрос я получил в 2003 году, когда Беруби уже стал, так скажем, играющим тренером «Филадельфии Фантомс», а я играл за основу «летчиков».
Он зашел в раздевалку «Флайерс», и я спросил: «Эй, как дела, шеф?» Ответом мне стал сокрушительный удар прямо в зубы. Я повалился на землю. Мои партнеры были шокированы, в комнате наступило гробовое молчание. Беруби наклонился, протянул мне руку и сказал: «Теперь мы в расчете». Он ждал больше десяти лет, чтобы отомстить мне.
