Много лет спустя «Спартак» снова сводит с ума. Вернули мне мой 2017-й
Когда в последний раз «Спартак» дома обыгрывал «Зенит», я сидел на паре в магистратуре и смотрел с айпада. Когда Луис Адриано воткнул один из самых красивых голов РПЛ этого века после комбинации, прилетевшей напрямую из космоса, я был готов заорать на всю аудиторию вслед за Массимо Каррерой. Однокурсник рядом со мной, всю жизнь болевший за «ЦСКА», тоже.
За семь с половиной лет, что прошло с тех пор, прошло намного больше.
Уход Массимо Карреры, Чемпионат мира в России, COVID-19, 2402, возвращение Трампа в Овальный кабинет, прошла Зарема Салихова и овены с буквой «Р» в имени, окончательно пришел «Лукойл». В этот период уместилась, кажется, парочка веков.
И вот уже совсем какие-то чужие парни бегают в красно-белых футболках. Такой не родной Маркиньос, такой чужой Бонгонда, такой чей-то Бабич. Максименко, тогда боровшийся то с Ребровым, то с Селиховым за место в старте, теперь капитан. Кажется, единственное, наряду с Умяровым и Литвиновым, родное, узнаваемое лицо, обеспечивающее связь с прошлым.
И все равно, снова, до дрожи, до мурашек пробивает эта игра, эта настоящая мясорубка, это отчаянное желание играть на таком надрыве, на таком пределе пульса и возможностей, с такой яростью.
Ярость – вот то слово, которое описывает эту магию, за которую я влюблен в «Спартак». Они не театралы, не искусствоведы и не академики. Они не короли умного, научного или классово превосходящего футбола.
В самое разное время, что я застал «Спартак» – когда команда Федотова разносила «Спортинг» и героически дралась с «Баварией», когда команда Карпина выносила «Аякс», когда Каррера уничтожил «Севилью», даже когда парни Эмери выдали те самые пятнадцать минут на «Камп Ноу», это был яростный, почти отчаянный футбол. Переполненный эмоциями. Переполненный ощущением «сейчас или никогда». Почти предсмертный, как в последний раз, футбол.
Его делали очень разные люди в очень разное время. В тренерских креслах сидели очень разные умы и философии. По правде, все они умели творить и депрессивные, тоскливые матчи, которые хотелось зарядить энергетиком, криком, повышенным давлением – но ничто не могло их пробудить; и все это с трибун наблюдали очень разные, порой совсем другие поколения. И все они ходили на эти матчи (и, по правде, люди в красно-белой форме на футбольном поле играли во имя этого же) – потому что они знали, что однажды эта странная, ураганная, сносящая разум, пределы рационального и прогнозируемого энергетика, эта ярость войдет в их жизнь – и в каком-то смысле она больше не будет прежней.
Семь с половиной лет спустя с последней домашней победы над «Зенитом», в день первого аншлага в РПЛ на домашнем стадионе в эпоху FanID (в день, будем честны, когда в космосе явно творилось невесть что – ведь «Ньюкасл» выиграл первый трофей за 70 лет, а Алина Загитова объявила, что завязывает с Кубком Первого канала) – с Романцевым и Карпиным на трибунах, «Спартак» забивает «Зениту» победный гол на девяностой минуте – и меня снова трясет от переполняющих эмоций, от радости, от эйфории. Нет, не от счастья – счастье намного более мещанское, умиротворяющее, мелкое чувство по сравнению с этими яркими, отчасти случайными, причудливыми поворотами судьбы.
«О, как стучало мое сердце! Нет, не деньги мне были дороги! Тогда мне только хотелось, чтоб завтра же все эти Гинце, все эти обер-кельнеры, все эти великолепные баденские дамы, чтобы все они говорили обо мне, рассказывали мою историю, удивлялись мне, хвалили меня и преклонялись пред моим новым выигрышем. Все это детские мечты и заботы, но… кто знает: может быть, я повстречался бы и с Полиной, я бы ей рассказал, и она бы увидела, что я выше всех этих нелепых толчков судьбы…» – почему-то вспоминается этот отрывок из «Игрока» Достоевского.
Вот оно, это странное чувство. За вчерашний вечер какое-то множество людей, никогда не болевших за «Спартак», написали мне, что безумно рады.
Мы все будто снова выиграли в рулетку. Ведь никто из нас до сих пор по-настоящему не знает, был ли у Мартинса офсайд, когда он забивал победный гол. А если и был, то «Спартак», вместе с переполненными трибунами, вместе с такой сюжетной завязкой, уничтожил эти несколько сантиметров, отдав их на волю ракурса, случая, жребия, человеческого фактора. И они, эти способы легитимации истории, не устояли – ведь это та самая, знакомая, пробуждающая ностальгию и общая, связывающая всех этих людей ярость, возвещающая о том, что сегодня их день.
В этой ярости, в этом продирающемся сквозь поколения красно-белом кураже, есть какое-то непреодолимое, упрямое, великое желание жить.
Кого-то, кстати, вызвали в зарубежные сборные?