Пол Гаскойн: «Газза. Моя история». Благодарности, предисловие, главы 1 и 2
От переводчика
В отличие от многих других книг, которые вы можете прочитать в этом блоге, эта книга довольно-таки старая — аж 2004 года, так что многие события, которые Газза описывает буду вспоминаться вам как нечто очень отдаленное и, возможно, приятное (но это не точно). Что же касается самого выбора, то Пол — очень противоречивая фигура не только английского футбола, но и мирового. После прочтения книги у меня сложилось свое мнение о нем, как о человеке (как о футболисте, оно было и раньше), но вам все равно предстоит решить, кто же Газза — золотой мальчик английского футбола или избалованный трудный ребенок?
В первой и последней главе каждой книги я обычно говорю о той посильной помощи, которую вы можете оказать переводчику – подписывайтесь на мой бусти, там есть как удобные варианты подписки, так и единоразовые донаты – таким образом вы поддержите меня в моих начинаниях по переводам спортивной литературы, а также будете получать по одной (двух или более, в зависимости от уровня подписки) электронной версии книг, которые будет удобно читать на любом электронном устройстве – и вам не особо затратно, и мне – очень приятно! Поддержать можно и донатом в самом низу этой главы. Спасибо за то, что читаете!
О книге/Об авторе/Благодарности/Вступление
…
О книге
Как только Газза ворвался на сцену «Ньюкасл Юнайтед», молодой джорди [Прозвище жителей региона Тайнсайд (Северо-Восточная Англия), а также название их диалекта, прим.пер.] оказался в центре внимания: пресловутое владение «мячом» Винни Джонса показало, на что готовы пойти люди, чтобы остановить его. Затем, когда сборная Англия была на грани возможного выхода в финал Кубка мира в 1990 году, случились слезы Газзы — момент, который привлек к спорту совершенно новую аудиторию и помог начать футбольный бум 1990-х годов. Но затем последовали угрожающая карьере травма, проблемы с психическим здоровьем, признание в алкоголизме и семейные разногласия, так как жизнь в полном свете прожекторов СМИ стала слишком тяжелой. И вот, на закате своей карьеры игрока высшей лиги, Газза готов противостоять своим демонам. В результате получилась самая замечательная футбольная история, которую вы когда-либо читали: каково это — быть Полом Гаскойном, по его собственным словам.
Об авторе
Газза дебютировал в лиге за «Ньюкасл» в 1984/85 годах, а в 1988 году перешел в Шпоры, за невероятные для тех времен £2 млн. Он был одной из ключевых фигур сборной Англии на чемпионате мира 1990 года, а в 1992 году перешел в итальянский клуб «Лацио». Затем он выступал за команды «Рейнджерс», «Мидлсбро», «Эвертон», «Бернли» и недолго играл в Китае. В 2004 году он стал тренером команды «Бостон Юнайтед». Он сыграл 57 матчей за сборную.
«Лучший блокбастер этого года».
Гленн Мур, Independent
«Гаскойн как игрок заслуживает того, чтобы его помнили. И книга Газзы заслуживает того, чтобы ее прочитали».
Том Уотт, Mail on Sunday
«Удивительно приятное чтение» Джон Роулинг,
Guardian
«Трогательная книга о трагической фигуре в прекрасной, хотя и запятнанной игре».
Рэй Коннолли, Daily Mail
«Уморительно, ужасающе и трогательно».
Daily Express
«Очень честная книга».
Daily Telegraph
«Одна из самых страшных книг о футболе, которые когда-либо издавались».
Д.Дж. Тейлор, New Statesman
«[Гаскойн] заслуживает похвалы за то, что отказался от наведения лоска на свои проступки».
Liverpool Echo
«Грустная, заставляющая размышлять, часто очень смешная история».
Birmingham Post
«До боли честная, но убедительная».
York Evening Press
«Газза пишет честно и искренне».
Scotland on Sunday
БЛАГОДАРНОСТИ
Спасибо и еще раз спасибо моим маме и папе, которые поддерживали меня на протяжении всей моей жизни и карьеры, даже когда все было плохо, и всем остальным, которых слишком много, чтобы назвать их имена, которые поддерживали меня несмотря ни на что. А также Хантеру Дэвису, который измучил меня, задавая столько вопросов, но проделал фантастическую работу. Будьте здоровы.
«Это уже третья вещь, которую я выиграл за два года. Я победил алкоголь и наркотики. Третья — книжная премия. Эта — на всю жизнь, надеюсь, что смогу сделать так, чтобы и две другие были такими же.
Пол Гаскойн, получив награду за лучшую спортивную книгу года на церемонии вручения премии British Book Awards, 20 апреля 2005 года».
ЛЕТО 2003
Я только что составил схему своей жизни. Она 183 см в длину и 90 см в ширину. Схема , а не я. Я никогда не был в 90 см шириной. Пока что. Она написана на коричневой бумаге белым мелом, а также цветными мелками для основных проблем, с которыми я столкнулся, таких как ПИВО, ВИНО, ВОДКА, КОКАИН, МОРФИЙ, ПАРАНОЙЯ, АГРЕССИЯ.
На схеме я записал все ключевые события, начиная с самого рождения и заканчивая сегодняшним днем, 36 лет спустя, и надеюсь, что большинство дат я указал правильно. Вечные драки в школе, профессионал в «Ньюкасле», смерть Стивена, чемпионат мира по футболу, девять подергиваний, знакомство с Шерил, сломанная рука, Шпоры, сломанная коленная чашечка, «Лацио», «Рейнджерс», угроза ИРА, битье Шерил, Китай... о, куча всего, все, что со мной случилось, все ужасные, дерьмовые ужасные вещи. Она называется ПУТЬ К ВЫЗДОРОВЛЕНИЮ.
Я начал работать над ней в Китае, составляя списки всех воспоминаний, которые приходили мне в голову; воспоминаний, которые я не хотел, чтобы приходили в мою голову, но они там есть и никуда не денутся.
Потом, в Аризоне, в клинике, я аккуратно написал ее на коричневой бумаге. Это было частью терапии, но я все равно начал это делать, ради себя самого, чтобы признать ужасные вещи, которые я сделал, отойти и посмотреть на себя со стороны, сказать абсолютную правду и ничего не избегать.
Находиться в клинике было нелегко. Она находится за много километров от любого места, в пустыне, и у тебя отбирают все. У тебя нет ни денег, ни мобильного телефона. Там не разрешают пользоваться лосьоном после бритья или даже ополаскивателем для рта. Алкоголики, когда они в отчаянии, выпьют любое дерьмо. Теперь я признаю, что я алкоголик. Я с гордостью признаю это, говорю, что я алкоголик. Именно это тебе и нужно сделать. Я хожу на собрания анонимных алкоголиков. Три раза в неделю, если могу. И у меня есть психотерапевт, к которому я собираюсь продолжать ходить.
У меня болезнь, теперь я это понимаю. Это не алкоголизм, не совсем так — это скорее следствие, чем причина. То, от чего я страдаю всю свою жизнь — это болезнь моей головы. Я все еще боюсь умереть, и это тоже. Если у меня болит глаз, я уверен, что ослепну. Если у меня что-то дергается, я паникую, и становится еще хуже. Как и многие дети, я зацикливаюсь на самых простых и глупых вещах, желая, чтобы все располагалось в точном порядке, в правильном количестве и на правильных местах. Большинство людей вырастают из этого и забывают, что это их когда-то беспокоило. Если, конечно, они когда-нибудь вырастут.
В этот самый момент я чувствую новую судорогу. Бог знает, откуда она берется. Я не могу остановить себя, когда каждые пять минут, снова и снова, без всякой причины, дергаю плоть на своем животе. Я как будто боюсь, что мой желудок исчезнет, если я не проверю, на месте ли он. Я говорю себе, что это для того, чтобы убедиться, что я не толстею, но, очевидно, это не то, что мне нужно проверять каждые пять минут. Даже я не толстею так быстро. Кроме того, сейчас у меня почти нет живота — таким худым я не был годами. Но в подобных опасениях нет никакой логики.
Нас было четверо в палате в Аризоне. Люди приходили и уходили. Самые разные люди. Несколько человек были спортсменами. Один парень был блестящим игроком в фрисби. Он был великолепен. Ты целый день участвуешь в сессиях. Каждое утро я вставал в 5:30 и работал до десяти вечера.
Я пробыл там 33 дня. Я уже был там раньше, несколькими годами ранее, и был так занят помощью другим, что не уделял достаточно внимания себе. Теперь у меня есть все книги и все инструменты. Я знаю, какие вопросы нужно задать себе. Была ли жизнь хороша раньше? Нет, не была. Впадать в депрессию — не самое приятное занятие, да еще и с паническими атаками. Я постоянно напивался, чтобы избавиться от депрессии, теперь, когда мне это понравилось, конечно. Это хорошо. Это был настоящий кайф. То, что мне не понравилось, было потом. Мне не нравилось просыпаться утром, не помнить, что произошло, чувствовать стыд, грязь и вину, чувствовать себя дерьмом. В целом, жизнь была хорошей? Нет, мать твою, не была.
Я жил никчемной жизнью, был никчемным человеком, был Газзой вместо того, чтобы быть Полом Гаскойном. Меня так расстроило все, что писали о Газзе в прессе. Люди говорят, что не надо читать газеты, но как же не читать-то. И вот я говорю себе, что не имеет значения, что они говорят, какую ложь пишут, какую ложь дают им другие люди. Но у них есть преимущество. Они всегда побеждают. Они могут заплатить тебе кучу денег, и я немало от них получал, но это работает против тебя, потому что если ты продашься одной газете, другие сдадут тебя, раскопают всю грязь. Потом, тот, кто тебе заплатил, тоже будет настроен против тебя или опубликует негативный материал одновременно с материалом, за который они тебе заплатили. Что же делать? В любом случае, беспокоиться о том, что они говорят — пустая трата энергии. Теперь я это знаю. Все, о чем мне приходится беспокоиться — это о том, чтобы каждый день просыпаться трезвым и оставаться чистым.
Но это порождает другой страх. Если я останусь трезвым, то превращусь в скучного человека? Я всегда был веселым, когда выпивал. Во всяком случае, я всегда так тогда думал. Все это было очень весело — единственное, что было плохо, это потом. Теперь мне очень приятно просыпаться каждое утро с ясной головой и вспоминать, где я был. Но что, если наказание, побочный продукт — стать разумным, унылым, скучным болваном? Посмотрим.
Я должен выпивать только одну чашку кофе в день, без кофеина, и не есть сладкого. У меня в кармане лежит горсть мармеладок — на всякий случай, как сейчас, когда я сижу здесь, в саду Шерил, моей бывшей жены, и размышляю о своей жизни. И не курю. Я курил по тридцать в день, потом — около двадцати. Сейчас я выкурю одну, чтобы успокоиться. Когда я сяду поудобнее, тогда и начну.
Передо мной разложена таблица со всеми основными происшествиями, всеми ужасными и серьезными. Я также постараюсь вспомнить как можно больше интересных моментов. Было так много смешных моментов — по крайней мере, мне они казались смешными. И мой приятель Джимми тоже так считал. Но главное для меня — разобраться в том, с чего все началось, как я стал таким, какой я есть; записать все, пусть даже плохое, как можно правдивее. Я надеюсь, что изложение всего этого на бумаге отдалит меня от этих событий и позволит двигаться дальше, куда бы я ни направлялся. Тогда, с Божьей помощью, я верну себе несколько настоящих улыбок. Да, я верю в Бога. Что еще?
Я бы хотел снова стать ребенком. Я хочу стать семилеткой, когда на моем лице всегда была искренняя улыбка, когда я всегда был счастлив. С тех пор мои улыбки слишком часто были фальшивыми, чтобы понравиться другим людям.
Я попал в клинику в Аризоне из-за того, что произошло в Китае. О Китае я расскажу позже, но в целом мне там понравилось, я играл в футбол и немного тренировал. Я тренировал детей на поле, но вне поля я был для них скорее агентом, помогая им с контрактами и сделками и советуя, что делать.
Я не пью уже, скажем, три месяца. Да, я и раньше был в завязке. В течение еще более длительного времени. Но я уже тогда знал, что это ненадолго. Надеюсь, что на этот раз будет-таки надолго. Шерил говорит, что я могу остаться здесь с ней, если буду вести себя трезво и разумно. Но я не думаю, что у меня будет еще один шанс, если я провалю этот.
В последнее время у меня не было приступов паники, так что это хорошо. Джимми ко мне не заходил, и я сам не ездил на северо-восток. Шел не в восторге от всего этого. Она говорит, что мои проблемы всегда именно с этого и начинаются.
Так что я просто не напрягаюсь. Играю с детьми, хожу в садовый центр, ужинаю в спокойствии. Когда мы приглашаем друзей или родственников Шел на барбекю, они все очень хорошие. Они не пьют, пока находятся здесь.
Я принимаю различные таблетки, чтобы успокоиться или взбодриться, чтобы не впасть в депрессию. На днях я принял больше, чем следовало, — четыре вместо одной — желая получить быстрый кайф и сразу почувствовать себя лучше, что, конечно, было глупо. А вчера вечером я был в немного подавленном состоянии, смотря телевизор. В программе показывали, как какие-то парни напиваются в баре, падают, как это обычно делал я, и я не мог смотреть на это. Это меня очень расстроило. И я вышел в сад. Я рассказал обо всем этом своему врачу, и он сказал, что это хороший знак. Я не завидовал им и не стремился быть похожим на них, так что это не было искушением вернуться к прежней жизни. Наверное, меня ужасало то, что другие люди ведут себя так, как вел себя я.
Честно говоря, я не знаю, буду ли я продолжать в том же духе. В прошлом у меня не получилось, поэтому все думают, что на этот раз не получится. Мы с Шел до сих пор спорим из-за всяких глупостей: кто что сказал, кто чего не говорил. Но я никогда больше не ударил бы ее. После того эпизода я никого не бил и больше не буду.
Она стала немного жестче со мной. Все ее друзья были удивлены, когда узнали, что я ударил ее. Они всегда считали ее сильной личностью. Она и сама так думала.
Теперь она осознает, что, по ее словам, она действительно вписывалась в классическую модель поведения женщин, оказавшихся в подобной ситуации: держала все в тайне, испытывала чувство вины и стыда, как будто это была ее вина, и, конечно, говорила себе, что это был единичный случай. Она делала все возможное, чтобы доставить мне удовольствие. По ее словам.
Теперь у нее в руках кнут. Она стала психологически тверже, чем была; она больше стоит на своем. Она подталкивает меня, в некотором смысле, чтобы проверить, не потерплю ли я снова неудачу. Я думаю, что дети тоже испытывают меня. Они уверены, что это ненадолго, что я впаду в ярость и уйду, как уже бывало. Я не так агрессивен и полон гнева, как раньше, так что это хорошо. Но Шел говорит, что если в этот раз ничего не получится, то все. Она ни за что не станет больше терпеть то, что я заставил ее пережить в прошлом. Я буду на волоске от гибели.
Она записала все это, чтобы напомнить себе, как все было на самом деле. Каждый раз, на протяжении многих лет, я звонил и умолял ее позволить мне вернуться или помочь мне. Она часто перечитывала свои записи, чтобы не потерять память. В последнее время она их не читает, и это уже кое-что. Это говорит о том, что она считает, что у нас есть шанс. Я знаю, что она любит меня. Я так думаю. Я надеюсь.
Когда меня не было рядом, ей было легче жить, но она была одинока и скучала по мне. Она расстраивается, когда люди или газеты говорят, что она преследует меня только ради моих денег. Она действительно любит меня — за исключением тех случаев, когда я ужасно себя веду. Она так много терпела от меня все эти годы, что не хочет упускать выгоду, когда я трезв и веду разумный образ жизни. Она многое вложила, многое вытерпела и не хочет, чтобы кто-то другой наслаждался хорошим «Газзой», когда ей пришлось страдать от плохого «Газзы».
Прекрасный день в начале лета, и дети играют в бассейне. Здесь также есть теннисный корт, сауна и многое другое. Мы собираемся устроить барбекю сегодня вечером, когда приедет отец Шерил.
Сад выглядит прекрасно, Шел вежлива со мной, я вежлив с ней — все идет отлично. Составление схемы немного прояснило мою голову, заставило сосредоточиться на основных событиях и драмах моей жизни. Так что сейчас самое время рассказать вам о моей блестящей карьере. А она таковой и была. Без вопросов. Несмотря ни на что.
1.
ДЕТСКИЕ ССОРЫ И КРИКИ
Когда я родился, 27 мая 1967 года, мы жили на Питт-стрит, 29, в Гейтсхеде. У нас была комната наверху и общая ванная в муниципальном доме. Моя бабушка жила по соседству. Я помню, что дом всегда был полон родственников и друзей. Мой прадедушка, Бобби Гаскойн, в то время был еще жив, ему было, наверное, около 90 лет, и однажды он пришел домой из паба и заявил, что эта молодая девушка его любит. После этого каждый раз, когда он приходил в паб, он рассказывал об этом, утверждая, что эта девица всегда смотрит на него. В конце концов мой отец отправился с ним в паб, чтобы узнать, кто она такая, выяснить, в чем заключается ее игра. Дедушка Бобби отвел его в угол, где он всегда сидел. И, конечно же, на него смотрела эта девушка с плаката Babycham.
Некоторые говорят, что наша фамилия французская, и предполагают, что несколько моих родственников проследили ее, но я не имею ни малейшего представления о ее происхождении. Я знаю только, что мой отец, Джон Гаскойн, был разносчиком хвороста. И хорошим драчуном. За эти годы я видел, как он побил немало людей.
Моя мама, Кэрол, была урожденной Кэрол Гарольд. В детстве она ненавидела свое имя, так как дети из ее класса в школе кричали ей: «Гарольд Кэрол, толстая не в меру». Но это было не так, по ее словам. Она была одной из восьми сестер. Ее отец был каменщиком, и мой отец одно время работал у него. В ее семье считают, что они могут быть родственниками Джорджа Стивенсона, железнодорожника, потому что у ее отца были часы с его именем. Конечно, это возможно, но на Тайнсайде много Джорджей Стивенсонов.
Когда моя мама окончила школу, она работала в парикмахерской, подметая пол, за £1,50 в неделю. Затем она устроилась на фабрику одежды. Она познакомилась с моим отцом на местных танцах. Она слышала, как четыре девушки в туалете обсуждали, чья очередь идти домой с этим парнем. Она не могла поверить, что четыре девушки будут драться из-за одного и того же парня, и гадала, кто бы это мог быть. Им оказался Джон Гаскойн. Он был красивым и веселым, моя мама так до сих пор говорит.
Они поженились в 1966 году, и эта комната в муниципальном доме была всем, что они смогли найти. Она находилась в районе Гейтсхеда под названием Тимс, недалеко от реки Тайн, который, как говорят, был непростым районом, неподалеку от Данстон-Стейтс, где загружались баржи с углем. Когда они переехали, у них уже был один ребенок, моя сестра Анна Мария. Моя бабушка выбрала ей имя после того, как побывала на спектакле «Звуки музыки».
Когда через год появился на свет я, мама выбрала мне имя. Она была безумной поклонницей «Битлз». Всю дорогу до ЗАГСа она размышляла, как же правильно: Джон Пол или Пол Джон? Когда она открыла дверь кабинета, она все еще говорила «Джон Пол, Пол Джон», но потом остановилась на «Пол Джон», и так я и был зарегистрирован. Меня назвали в честь Пола Маккартни. Я родился быстро, за час, как говорит моя мама, на Питт-стрит, в то время как Анне потребовалось четыре часа, и ее роды проходили в больнице Королевы Елизаветы в Гейтсхеде. Я появился с длинными черными волосами, которые вскоре стали светлыми. Мое первое воспоминание — когда я был в коляске, поедая рыбный пирог, а меня толкали по Питт-стрит. Волнующее воспоминание, да. Примерно через год после меня появился мой брат Карл, а еще через семь лет — наша младшая сестра Линдси. У всех нас в детстве были очень светлые волосы.
Мой отец был римским католиком, но никогда не ходил в церковь. Моя мама исповедует Англиканскую церковь, но ее мама была католичкой. Нас отправили в воскресную школу, так что, наверное, можно сказать, что меня воспитали в Англиканской церкви, но религия не играла особой роли в нашей жизни.
Когда я был маленьким, мы несколько раз переезжали, пытаясь получить место побольше. Когда мы нашли квартиру с двумя спальнями, я спал с Анной в одной спальне и развлекался тем, что сдирал штукатурку со стен и кидал в нее. В конце концов нам выделили целый муниципальный дом в Эдисон Гарденс в Данстоне, ближе к центру Гейтсхеда, рядом с парком Солтвелл. Это был великолепный парк с озером, теннисными кортами и боулингом. Мы прожили в Эдисон Гарденс около восьми лет, поэтому именно этот дом я помню больше всего из своего детства. Впервые у нас появился передний и задний сад, а у нас с Карлом была своя спальня. У нас были двухъярусные кровати, и мы постоянно ссорились из-за того, кто спит сверху.
Анна была талантливой, прекрасно пела и танцевала, и мы устраивали небольшие представления для соседей, вход два пенса. Она пела и танцевала, а я вбегал и исполнял стриптиз, что приводило ее в ярость, потому что она очень серьезно ко всему относилась.
Моя мама помнит, как однажды к ним в дом пришла цыганка. Она никогда не отказывала цыганам, но у нее не было денег, так как мой отец в то время был без работы. Цыганка спросила, нет ли у нее тостов. Моя мама пошла и приготовила два кусочка тоста, а цыганка сказала, что погадает по ладони. Мама протянула руку, и цыганка сказала: «Здесь полно ног. Я не вижу твою ногу из-за выходящих из нее ног». Моя мама спросила, что все это значит, и цыганка сказала ей, что один из ее детей будет знаменит своими ногами. Естественно, мама решила, что это будет Анна. Только когда мне было лет шесть или семь, она решила, что это могу быть я.
Когда у моего отца была работа, мы чувствовали себя вполне обеспеченными. Мы никогда не ездили в отпуск — поездка на день в Уитли-Бей была ближе всего к этому событию — но он купил себе маленькую машину, и на Рождество у нас были хорошие подарки. Свой первый футбольный мяч я получил, когда мне было лет семь, а в восемь нам с Карлом подарили по велосипеду «Томагавк». Карл показал себя лучше, чем я в катании на заднем колесе. Когда с деньгами было туго, возникали проблемы с оплатой одежды. На Рождество я много пел, чтобы получить деньги на сладости или сигареты для мамы и папы. Они оба курили, но я никогда не курил, даже в подростковом возрасте.
Моя мама была единственной, кто в основном пытался нас дисциплинировать. Она била нас тапком, когда мы делали что-то очень плохое. Однажды мы подрались с Карлом, отец попытался нас остановить, но я перелетел через телевизор и разбил его. Я выбежал из дома, зная, что на этот раз получу настоящую взбучку. В конце концов я вернулся домой и извинился.
И телевизор, и электричество работали по счетчикам. Чтобы они заработали, нужно было положить в щель 50 пенсов, и время от времени приходил человек, отпирал счетчики и забирал деньги. Мы с Карлом внимательно наблюдали за ним, чтобы понять, как это делается, но так и не смогли понять, как открыть счетчики, поэтому в конце концов просто взломали замок на одном из них. За это мы получили тапком.
Я помню, как мама принесла домой по золотой рыбке для меня, Анны и Карла, которую она выиграла на ярмарке в Таун-Муре. Мы решили что должны устроить между ними гонку. Мы достали их из аквариума, положили на край стола и каждый стукнул свою золотую рыбку по хвосту, чтобы заставить ее двигаться, стараясь первым переправить свою рыбку через стол. Никто из них не выжил, потому что все они, конечно же, погибли. Когда пришла мама и узнала, чем мы занимаемся, она снова достала тапок. Она держала его в руке, как Джон Уэйн держит свой пистолет.
Мой отец никогда не бил меня, хотя я видел, как они с мамой жестоко ругались. Я думаю, это было просто разочарование. Я не пытаюсь оправдать его, но я могу понять его. Ему было тяжело оставаться без работы. Он хотел работать; он стремился стать победителем.
Летом мама отправляла нас с Карлом спать, когда было еще светло. Иногда мы вылезали из окна и шли играть в парк. Когда она впервые обнаружила, что мы пропали из нашей спальни, она была в бешенстве, думая, что нас похитили или что-то в этом роде. Мы выбрасывали матрас из окна и спрыгивали на него. Часто при падении мы сами себя калечили. Каждое лето либо Карл, либо я получали перелом руки или ноги. Обычно это был я. Мои сестры не были так склонны к травмам, но я с раннего возраста был.
Первый раз я побывал в больнице, когда мне было около трех лет, но я этого не помню. Мама говорит, что меня ударили кирпичом по голове. Это не моя вина. Она увидела в руках у парня кирпич и сказала ему положить его, но он бросил его в меня. Мне пришлось наложить швы.
Потом, когда мне было около шести лет, в школе Анны был какой-то день открытых дверей, с демонстрацией в школьном спортзале. После того как они сделали свое дело, я тоже решил попробовать. Я перебежал дорогу и забрался на этот кусок оборудования, пока никто не успел меня остановить — и упал, сломав руку. Это была первая поездка в отделение реанимации Королевы Елизаветы, но, конечно, не последняя. В итоге я приобрел абонемент. О, только не ты — говорили медсестры.
Я не думаю, что это была просто неуклюжесть — ну, не всегда. Это больше связано с тем, что во мне живет смельчак. Я всегда совершал глупые поступки. Однажды я играл на трубах — больших бетонных трубах на стройке, которые были свалены у стены — и я скатился с самой большой из них, раскинув ноги. Я и не подозревал, что там торчит большой гвоздь. В тот раз мне пришлось наложить пятьдесят шесть швов. Их называли «стежки-бабочки».
Потом, в парке Солтвелл, когда мне было семь лет, я упал с дерева и сломал руку. Я пытался перемахнуть с дерева на дерево, но промахнулся мимо того, на которое целился. Я шесть недель проходил с рукой в гипсе, но это не помешало мне искупаться в озере в парке. Я плавал с поднятой рукой, или пытался это делать, но гипс размокал, и мне приходилось его переделывать.
Моей первой школой была Брайтонская младшая смешанная школа. Там я не раз ввязывался в драки, потому что другие дети обзывали меня. Я не могу припомнить все обзывания, но одно из них было «Бродяга». Возможно, из-за моей одежды или семьи, из которой я родом, не знаю. Так что мне пришлось защищать свою честь, не так ли? Не в школе, не на детской площадке: я ждал, пока обзывалы выйдут из школы, и тогда я до них добирался.
Дома я часто дрался с Анной, а также с Карлом. Однажды я выбил ей один зуб. Боевые Гаскойны. Мы дрались по любому поводу, даже из-за чипсов. Моя мама высыпала несколько пакетов в миску, а потом мы все боролись друг с другом за любимый вкус. Но когда мы не ссорились, мы пели, танцевали и любили друг друга. Я бы сказал, что у меня было очень счастливое детство, по крайней мере, до 12 лет или около того. Если мои мама и папа ссорились, я бросался к ним и обнимал их обоих. Я плакал, когда они начинали ссору или если мой папа бросал нас. Я так любил их обоих.
Когда мой отец был без работы, он выходил по ночам в поле и «копал уголь». Для этого не нужно было ничего копать. Недалеко от нас, в Данстоне, находилось угольное депо, и когда вагоны с углем перегружали, много угля высыпалось в поле, и люди выходили и подбирали его в темноте. Мой отец подбрасывал в огонь уголь, мы поджаривали хлеб и ели бобы на тосте. Это было мое любимое блюдо. Одни из моих самых ранних воспоминаний — это поход с мамой на бинго. Однажды вечером — я, наверное, был совсем маленьким, потому что сидел у нее на коленях — она выиграла банку бобов. Это было великолепно. Даже сегодня я предпочитаю фасоль на тосте икре или стейку из филе.
Моя мама и папа несколько раз ссорились, и он съезжал, иногда в комнату над пабом, и жил сам по себе. Когда мне было около десяти лет, он переехал в Германию, чтобы искать работу на стройках, как парни из фильма «Auf Wiedersehen, Pet». Его не было около года, и в его отсутствие мы, дети, ссорились еще больше. Я не думаю, что он всегда посылал деньги домой. У моей мамы было сразу три работы: по утрам она убиралась, днем два часа работала на фабрике, а потом возвращалась домой, чтобы напоить нас чаем, а вечером снова убиралась. Некоторое время она также работала в забегаловке.
Мы не голодали, но у нас не было многого. Все четверо нас, детей, забирались в ванну вместе, потом мы клали туда свою одежду и стирали ее. У нас было всего по одному приличному комплекту одежды, поэтому маме приходилось относить их в круглосуточную прачечную, чтобы высушить, а потом полночи гладить, чтобы мы могли надеть ее утром.
Когда мне было семь лет, со мной произошел странный случай. Я играл в футбол в парке весь день и весь вечер. У меня был новый футбольный мяч, и я продолжал играть, хотя уже стемнело и все остальные дети разошлись по домам.
Когда я шел один домой, я смотрел на звезды и думал: как долго светят звезды? Тогда я задумался: а как долго длится жизнь? Как долго я буду жить? Как долго я буду мертв? Все ли будет хорошо, когда я умру, или я буду чувствовать себя иначе? Внезапно мне стало страшно, и я побежал домой, крича и плача.
Я забрался в постель к маме и папе, прижался к ним, обнял их. Я не сказал им, почему я кричал. Я просто спрятал это в своей голове. На самом деле это всплыло только недавно, в разговоре с психотерапевтом в клинике. Говорить об этом было огромным облегчением. Оглядываясь назад, могу сказать, что это был первый раз в моей жизни, когда я осознал, что такое смерть. Я никогда не видел, как кто-то умирает. С тех пор я всегда боялся умереть, по разным причинам, но до той консультации я так и не понял, когда все это началось.
«Пол действительно смешил нас. Я с нетерпением ждала, когда он придет домой из школы и расскажет нам последнюю шутку, которую он услышал, или что-то смешное, что с ним произошло».
Кэрол Гаскойн, мать Пола
2.
СТИВЕН
По словам моей мамы, я начал играть в футбол, когда мне было девять месяцев. Я начал ходить в девять месяцев и говорить в девять месяцев, так что, возможно, мне удавалось толкать и мяч. Примерно с четырех или пяти лет я постоянно играл на улице и в парке, как и большинство других мальчишек в нашем районе.
Мой отец играл, когда был моложе, за местную команду, команду железнодорожников, и в воскресенье днем он обычно устраивал поединки в парке, после того как побывал в пабе, со своими приятелями, другими взрослыми людьми, большинство из которых, вероятно, были полупьяны. Я играл с ними, хотя был совсем маленьким. Он поощрял меня делать финты, и, говорю вам, он гордился моим мастерством.
Думаю, примерно с семи лет, когда мне подарили первый футбольный мяч, я понял, что у меня есть талант к игре. Я знал, что могу играть лучше, чем другие мальчики. Папа устраивал мне тесты: заставлял меня бегать с мячом по тротуару до магазина и обратно, засекал время, а потом заставлял повторить, только быстрее. Когда я разносил газеты, я всю дорогу пинал мяч, который брал с собой, ходя по домам туда сюда.
Впервые я попал в школьную футбольную команду в восемь лет, хотя был младше и меньше остальных. В десять лет я выиграл свой первый маленький трофей и с тех пор хотел стать профессиональным игроком, хотя если бы вы спросили меня в то время, кем я хочу стать, когда вырасту, я бы, наверное, ответил, что миллионером. Помню, как однажды в автобусе, когда другие парни говорили о своих амбициях, я именно так и заявил.
Я получил свой кубок в соревновании по пробитию пенальти среди всех начальных школ Гейтсхеда, забив 12 из 12. Я забрал свой трофей домой и спрятал его под кроватью на случай, если его найдут грабители. Затем я получил место на тренерских курсах выходного дня в загородном лагере, где познакомился с Китом Спрэггоном. Он жил недалеко от меня, но ходил в другую школу. Он очень хорошо играл в футбол, и мы стали близкими друзьями.
Я хотел попасть в местный клуб «Редхью Бойз». У них была блестящая футбольная команда, а их главными соперниками были «Уоллсенд Бойз», которые за годы своего существования выпустили немало известных игроков «Ньюкасла». Я был слишком молод, чтобы вступить в клуб, но я перелезал через стену и наблюдал за их тренировками. Я уговаривал всех взять меня, пока наконец не уговорил отца, чтобы он меня туда отвел. Ему пришлось поклясться, что я на несколько лет старше, чем есть на самом деле. Сначала я просто выполнял роль боллбоя или помогал ставить сетки, но со временем я попал в команду, как и Кит Спрэггон.
Моим первым героем был Йохан Кройфф. Я снова и снова смотрел на него по телевизору и копировал его движения. Я также любил Пеле, как и любой другой футбольный болельщик. Конечно, с ранних лет я болел за «Ньюкасл». Когда мы жили в Эдисон Гарденс, мы могли слышать рев с трибуны «Галлоугейт Энд» на «Сент-Джеймс Парке». Больше всего в команде мне нравился Малкольм Макдональд. Он был моим первым местным героем, я полагаю.
В 11 лет я перешел из Брайтонской средней смешанной школы в Брекенбедскую среднюю школу. Я был хорош во всех видах спорта и обычно становился лучшим в школе. Я выигрывал кубки по баскетболу, теннису и бадминтону и, конечно, играл в футбол за школу. Я любил математику и был довольно хорош в ней, а еще я научился играть в шахматы. Я уговаривал маму купить мне шахматы, а когда она купила, я научил играть и ее. Я также играл с ней в карты на деньги. Обычно я выигрывал, но она продолжала, пока либо не получала свои деньги обратно, либо я не засыпал.
Когда у меня появлялись деньги, я тратил их на сладости. Мы с Китом и еще несколькими мальчишками часто заходили в один магазин, где издевались над управлявшей им женщиной, подзуживая ее и создавая проблемы. Мы пытались утащить сладости, а она нас прогоняла. Однажды, когда мне было десять лет, я взял с собой младшего брата Кита Стивена, сказав его маме, что присмотрю за ним. Я возился в магазине, когда Стивен выбежал на Дервентуотер-роуд перед припаркованным фургоном с мороженым. Он не заметил встречную машину, и она въехала прямо в него.
Я выбежал и встал над его обмякшим телом, крича: «Пожалуйста, шевелись, пожалуйста, шевелись!» Его губы, казалось, слегка шевелились, но вскоре он стал совершенно неподвижен. Я был с ним один, казалось, целую вечность, пока кто-то ходил за его матерью. Мне оставалось только сидеть и смотреть, как он умирает, ждать, пока приедут его мама и скорая помощь. Я до сих пор вижу, как его мать, Морин, бежит по дороге. Она выбежала из дома без туфель и чулок, крича и визжа.
Это был первый труп в моей жизни, и я чувствовал, что в смерти Стивена виноват я. Я сказал, что присмотрю за ним, и не сделал этого. Я не мог понять, почему он умер, когда был так молод и никому не причинил вреда. Это не имело смысла. Почему Бог позволил ему умереть? Несколько недель я просыпался по ночам, заново переживая эту сцену. Полагаю, мне следовало бы получить консультацию по вопросам горя, если бы в те времена такое существовало. С тех пор я разговаривал об этом с психиатрами, и до сих пор мысленно перебираю в памяти тот несчастный случай. При одном только упоминании об этом я могу расплакаться.
В это время произошло еще кое-что ужасное. Мой отец вернулся из Германии, но ему нездоровилось. С 16 лет он страдал от сильных головных болей, ужасных мигреней, которые могли длиться по 14 дней. Затем у него начались припадки, которые, как решили врачи, были вызваны эпилепсией. Он принимал лекарства, но у него все равно случались приступы, во время которых он выходил из себя минут на 20, не в силах разговаривать. Он не знал, кто он такой и как зовут его собственных детей.
Это случилось с ним однажды, когда мы были с ними в одной комнате, и в доме больше никого не было. Я не понимал, что происходит, и думал, что он умирает. Я пытался вытащить его язык из горла, потому что он его проглатывал. Я боялся, что он задохнется и умрет у меня на глазах, и я буду виноват в том, что не спас его. В общем, появилась моя мама и сказала, что я должен держать палец у него во рту, пока она звонит в скорую. Он кусал мой палец так сильно, что это убивало меня, поэтому я положил ему в рот ложку. Я держал ее там до приезда скорой помощи. В тот раз он поправился, но вскоре после этого, когда он был один дома и только вышел из ванны, у него случилось кровоизлияние в мозг, и он потерял сознание. Его срочно доставили в больницу, где ему было сделано бесчисленное количество операций. Врачи думали, что ему конец, что все кончено: он либо умрет, либо, если выживет, никогда полностью не восстановится.
Думаю, он пробыл в больнице около восьми месяцев. Прежде чем ему наконец разрешили вернуться домой, его подвергли множеству тестов, чтобы проверить, правильно ли работает его мозг. Они показывали ему фотографии людей на велосипедах, машин на улице, и он должен был рассказать, что он видит. Когда ему показали несколько картинок с животными и спросили, что это за животные, он сказал: «Это слон, трахающий другого слона». Тогда они поняли, что он снова стал нормальным. «Хорошо, тогда, мистер Гаскойн, вы можете идти домой».
Но он не мог вернуться на работу. С тех пор как мне исполнилось 12, он больше никогда не мог работать. Поэтому моей маме пришлось работать еще больше, чтобы свести концы с концами. Пока она уходила на работу, папа готовил нам чай. Не знаю, как ей удавалось содержать нас четверых на столь скудные средства.
Примерно в это время у меня начались необычные подергивания и я стал издавать множество звуков. Просто глупые звуки, что-то вроде постоянного сглатывания, глотания или просто крика. Меня на неделю выгнали из школы за то, что я так шумел, что никто не мог сосредоточиться. Я любил школу и ненавидел, когда не мог в нее ходить. Я никогда не опаздывал и всегда ходил, даже когда был болен. Однажды я даже получил звезду за хорошую посещаемость.
Наряду с судорогами у меня появились различные навязчивые идеи. Я стал одержим числом пять и должен был пять раз дотронуться до определенных предметов, пять раз включить и выключить свет или пять раз открыть и закрыть дверь. Все должно было быть выстроено под определенным углом, будь то тарелки на столе или моя одежда. Я настаивал на том, чтобы по ночам был включен свет, и до сих пор настаиваю. Даже сегодня я не могу заснуть, если не включен свет. Моя мама теперь говорит, что считает, что это была ее вина. Она и сама была такой в детстве, а привычку унаследовала от своей мамы, которая в детстве видела призраки монахинь, сидящих в ее спальне, если не включала свет. Так же поступала и моя мама, оставляя ночник включенным, чтобы мы не испугались и она могла присматривать за нами четырьмя и убедиться, что с нами все в порядке. Анна, Карл и Линдси перестали оставлять свет, как только уехали из дома, но я так и не смог.
Моя мама забеспокоилась из-за этих подергиваний, гиперактивности и моей неспособности сосредоточиться в школе и решила отвести меня к врачу. Тот отправил меня к психиатру в Королеве Елизавете. Папа отвез меня на прием, так как мама была на работе. Этот психиатр заставил меня играть с кучей песка и кирпичей, что показалось мне очень глупым, и я отказался идти туда снова. Мой отец тоже считал это чертовски глупым. Моя мама хотела, чтобы я вернулся, но я уперся. Так что все эти подергивания и прочее просто продолжались.
Я ненавидел быть 13-летним. И не только потому, что это несчастливое число: я ненавидел быть в этом промежуточном возрасте. Весь тот год я был в глубокой депрессии, так мне кажется сейчас, оглядываясь назад. Я помешался на воровстве. Что угодно, правда. Сладости из магазинов — Twixes, Yorkies, батончики Mars, Marathons — или глупые вещи из Woolies, которые я тырил. Или деньги из маминой сумочки. Или бутылки из-под молока с порога. Полиция приходила к нам только один раз, и то по поводу футбольных сеток, которые мне подарил ребенок, и которые оказались крадеными. Я действительно ничего об этом не знал, поэтому меня отпустили.
Одна из моих афер — сбор пустых пивных бутылок и возвращение их в паб, чтобы получить залог. Во время одной поездки я заметил, что они складывают пустые бутылки в ящик в задней части паба, поэтому я прокрался сзади и забрал их, а затем пошел к входу, чтобы отдать им их собственные бутылки и получить деньги. Какое-то время это работало, пока они не поняли, что я придумал, и не выгнали меня из паба.
Я воровал яблоки, и меня постоянно преследовали люди, угрожая полицией. Один парень выстрелил в меня из пневматического пистолета, и пуля попала мне в живот. Я обделался. Когда я рассказал маме о случившемся, она дала мне затрещину. Я воровал из игровых автоматов, из тех, что продают сладости на вокзалах. Я научился засовывать в автомат кусочек салфетки, чтобы люди не могли вытащить деньги и думали, что он сломан. Я ждал, пока они сдадутся и уйдут, а потом доставал салфетку и забирал их деньги.
Я крал ради удовольствия, а не потому, что мне что-то было нужно. Это казалось захватывающим. Пока я это делал, мое сердце бешено колотилось.
Я заходил в один маленький магазинчик, где при открытии двери раздавалось «динь-дон», сообщающее владельцу магазина о том, что пришел покупатель. Хозяин магазина появлялся, оглядывал свой прилавок, но никого не видел. Он думал, что ошибся, или что клиент передумал и ушел, и возвращался в свою подсобку. Но я был там, лежал на полу у прилавка, вне поля его зрения. Когда он уходил, я набивал пакет всеми сладостями, которые попадались мне под руку, и выбегал из магазина. Большинство из них я раздавал. Я не мог взять их домой, иначе мама узнала бы.
Я годами воровал вещи, просто так. Не так давно я взял несколько вещей из магазина. Просто чтобы проверить, смогу ли я, ради острых ощущений. Очевидно, что они мне не нужны, и у меня было более чем достаточно денег, чтобы купить их, если бы я захотел. Я просто обнаружил, что прикарманиваю их, чтобы проверить, удастся ли мне это. И мне удалось. Позже я принес их обратно.
Когда мне исполнилось 14, все стало намного лучше. Возможно, я начал смиряться с событиями последних лет или, по крайней мере, учиться жить с ними. Но, скорее всего, именно футбол помог мне стать счастливым и избежать неприятностей — во всяком случае, некоторых неприятностей. К 14-ти годам я уже играл в более серьезный футбол, в настоящих командах, и понял, что это то, что мне больше всего нравится делать в жизни. Когда я играл в футбол, у меня не было судорог или беспокойства о смерти.
«Мы играли в обычные детские игры, но Пол всегда им верил. «На трещину наступишь, спину загубишь. Ступишь на линию, позвоночник не резиновый». Поэтому он никогда не сделает ни того, ни другого. Он настаивал на том, чтобы перепрыгивать через тени машин, потому что считал, что стоять на тени машины — плохая примета. Он никогда не мог дождаться, пока освободится стол, ни дома, ни в пабе. До сих пор не может. Ему приходится вскакивать и все убирать, хотя никому больше не было до этого дела».
Анна Гаскойн, сестра Пола
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...
Кстати, про тот турнир даже книга есть грустная.( Я вот все подумываю ее тоже перевести.)