Андреас Кампомар, «¡Golazo!» Глава четвертая: Чемпионы мира, 1930-1940, Взлет и падение восточной империи, ч.1
Como el Uruguay No Hay (Нет места лучше Уругвая)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ, 1800-1950 ГГ.
В великолепном уединении, 1940-1950
...
Когда футбол перестает быть игрой? Что отделяет игру от конфликта?
— Buenos Aires Herald (1929)
Южноамериканские игроки, как правило, одаренные футболисты... это почти дар их среды, но они небрежно относятся к физическим кондициям... и им нравится романтизировать игру, а не подходить к ней с тщательной профессиональной решимостью.
— Альфредо Ди Стефано, «Ради любви к игре», Футбольная книга мадридского «Реала» (1961)
Циники утверждают, что футбол представляет собой почти такую же большую опасность для мира в Южной Америке, как и политика солдат, студентов и ремесленников. Оба этих спорта приправлены фанатизмом, равным которому может похвастаться только инквизиция.
— Розита Форбс, «Восемь республик в поисках будущего: Эволюция и революция в Южной Америке» (1933)
Печально известное турне «Челси» по Бразилии и Рио-де-ла-Плата не прошло бесследно. Предрасположенные к краткосрочности — черта, определившая историю континента — латиноамериканцы стремились к победе любыми средствами, не задумываясь о последствиях. Британское посольство в Рио-де-Жанейро было поставлено в неловкое положение: не столько из-за характера двух поражений, сколько из-за последовавшего за этим крика: бразильцы «утверждают, что они как нация победили Англию» — таково было послание домой[1]. Дальнейшие приглашения совершить турне по региону не поощрялись.
Для Уругвая присутствие Великобритании на первом чемпионате мира по футболу дало бы соревнованию то одобрение, которого оно так жаждало. Этому не суждено было случиться. Несмотря на уговоры уругвайского поверенного в делах, футбольная ассоциация осталась непреклонной, а Министерство иностранных дел в Лондоне тактично уклонилось от ответственности. Возможно, уругвайцы и почувствовали себя оскорбленными, но они не исключение в таких вопросах. Футбольная ассоциация уже занимала подобную позицию в прошлом. Робер Герен, ставший первым президентом ФИФА, заявил, что иметь дело с ФА — все равно что «резать ножом воду»[2]. Британцам было что терять: не в последнюю очередь сохранение отцовской ауры основателя игры. Проигрыш латиноамериканской сборной, даже если бы она была олимпийским чемпионом, был бы просто невозможен. Поэтому британские власти по-прежнему «с осторожностью относились к попыткам поощрять отправку британских футбольных команд за границу, особенно тех, которые состоят из профессионалов, поскольку в последнее время в Европе у нас был неприятный опыт, когда такие команды не только опозорили себя, но и вызвали большое разочарование у своих соперников и болельщиков»[3]. Изоляционизм не пошел на пользу британскому футболу. И такое отношение было не только уделом британцев. Некоторые латиноамериканские республики заняли аналогичную позицию, самым известным примером чего стал чемпионат мира по футболу 1958 года, где Чехословакия разоблачила замкнутость аргентинского футбола, разгромив их со счетом 6:1. (До этого турнира аргентинцы двадцать четыре года не играли на Кубке мира). Аргентина, по словам Фонтанарроса и Санса, была «страной, где до 1958 года все считали, что они изобрели футбол»[4].
Разочарование британским отношением усугубилось отказом ряда европейских стран, имеющих более тесные культурные связи с небольшой республикой. Однако это мало повлияло на то, что стало одним из определяющих моментов в уругвайской истории. И все же, была ли Восточная Республика Уругвай (официальное название — La República Oriental del Uruguay) тем, что Жюль Риме и Анри Делоне задумали в качестве принимающей страны, когда задумывали турнир? Олимпийские игры 1928 года доказали, что стремительный взлет Уругвая к вершинам мирового футбола не был случайностью. Если страна не могла конкурировать с более крупными государствами в экономическом плане, что приводило к комплексу неполноценности, от которого ей было сложно избавиться, то она могла переосмыслить себя через игру. Однако завоевать инаугурационный Кубок мира для чемпионов мира будет нелегко.
В 1926 году Делоне озвучил то, что все в ФИФА уже знали: «Сегодня международный футбол больше не может проводиться в рамках Олимпийских игр, и многие страны, где профессионализм признан и организован, больше не могут быть представлены там своими лучшими игроками»[5]. Однако только на конгрессе ФИФА в Амстердаме в 1928 году работа специального комитета ассоциации была воплощена в жизнь. Хотя формат международного турнира был окончательно определен — в нем могли принять участие игроки из любой страны, как любители, так и профессионалы — требовалась страна-организатор. Если раньше талант служил уругвайцам добрую службу, то теперь понадобились удача и время. Как оказалось, крах на Уолл-стрит и последовавшая за ним депрессия сыграли им на руку.
Восемнадцатый конгресс ФИФА, состоявшийся в мае 1929 года, оказался решающим для надежд Уругвая. Во второй день встречи аргентинский делегат, доктор Адриан Беккар Варела, продемонстрировал солидарность своей страны с двукратным олимпийским чемпионом. Аргументы, зафиксированные в протоколах конгресса, были в равной степени как декларацией от имени Уругвая, так и утверждением превосходства Латинской Америки.
отличные результаты, достигнутые этой страной на двух последних олимпиадах;
огромное развитие футбола в Южной Америке и Уругвае;
празднование столетия политической независимости Уругвая в 1930 году;
поручение организации Уругваю, все южноамериканские ассоциации сочтут это за честь[6].
На кону могла стоять честь континента, но деликатный вопрос о финансировании турнира, особенно о разделе трофеев, не был решен. Родольф Силдрейерс, будущий президент ФИФА, выразил обеспокоенность тем, что «футбол уже часто обвиняют в том, что им руководят финансовые соображения, поэтому мы должны быть осторожны, чтобы не подстегнуть подобные идеи»[7]. Не в последний раз ФИФА займет позицию, подобную позиции Януса в отношении денег. Однако именно готовность Уругвая финансировать турнир и взять на себя все обязательства оказалась решающей. Финансовое предложение, выдвинутое уругвайской делегацией, не предусматривало получения прибыли: все доходы должны были быть вложены обратно в турнир. ФИФА будет получать 10% от валовой выручки, а муниципалитет Монтевидео и правительство Уругвая будут финансировать расходы на проезд и проживание стран-участниц. Не выдержав конкуренции с уругвайским предложением, остальные кандидаты, что неудивительно, высказались за снятие своих кандидатур.
Поле оставалось за Уругваем. Тем не менее, гордость республики за проведение инаугурационного чемпионата мира по футболу была обставлена как панлатиноамериканское начинание. Энриге Буэро, который верил в национальное возвеличивание за счет спортивных успехов, заявил: «Мы показали пример межконтинентальной солидарности, и я уверен, что это произвело действительно положительное впечатление»[8]. Для уругвайской делегации тяжелая работа только начиналась: у Монтевидео был год, чтобы построить стадион и организовать турнир, которому позавидовала бы вся Европа.
Теперь, когда Уругвай выиграл тендер, европейцы оказались равнодушными. Все пять проигравших претендентов — Венгрия, Италия, Нидерланды, Испания и Швеция — вышли из турнира. За два месяца до церемонии открытия ни одна европейская страна не решилась принять участие в соревнованиях. Поскольку британцы не присоединились к ФИФА, а Германия, Австрия, Чехословакия и Швейцария отказались от участия, стран осталось немного. Уругваю грозила опасность проведения южноамериканского отборочного турнира (Campeonato Sudamericano de Selecciones), оформленного как чемпионат мира. Ситуация заставила Буэро принять решительные меры. Он не только призвал европейские ассоциации принять участие в турнире, но и предложил компенсацию тем профессионалам, чьи средства к существованию могут пострадать из-за двух месяцев, проведенных за границей. Дипломатические уговоры не произвели впечатления. Секретарь ФА Фредерик Уолл не удосужился даже придумать оправдание в своем ответе: «Мне поручено выразить сожаление по поводу того, что мы не можем принять приглашение»[9]. Слухи о бойкоте ФИФА и всех будущих соревнований, проводимых в Европе, со стороны Латинской Америки мало способствовали росту интереса.
В итоге пришлось применить политическое давление. Риме заставил французов вступить в игру, хотя сборная была не в полном составе. Люсьен Лоран, правый защитник сборной Франции, позже вспоминал: «Французской федерации было очень трудно собрать команду... Несколько игроков, с которыми связались, были вынуждены отказаться, потому что их боссы не хотели отпускать их на два месяца»[10]. Единственными европейскими странами, принявшими участие в турнире, были Бельгия (под давлением бельгийца Силдрейерса), Румыния (чей состав был выбран королем Каролем II) и Югославия (посредственная команда третьего ранга). Европейские футбольные супердержавы остались в стороне, а ФИФА не имела полномочий заставить их играть. По крайней мере, Соединенные Штаты проявили чувство панамериканской солидарности и присоединились к Аргентине, Чили, Мексике, Бразилии, Боливии, Перу и Парагваю. Уругвай отомстит Европе четыре года спустя, когда откажется участвовать в итальянском чемпионате мира по футболу (Campionato Mondiale di Calcio). (Италии не пришлось ставить во второй раз: инвестиции в размере 3,5 млн. лир превзойдут предложение Швеции).
Несмотря на футбольное мастерство Уругвая, в Монтевидео не было инфраструктуры для проведения турнира. Возможно, Буэро и показал Риме планы нового стадиона во время конгресса, но работы по строительству Estádio Centenario (стадиона «Сентенарио») начнутся только в феврале 1930 года. Под влиянием Ле Корбюзье, который за год до этого выступал с лекциями и превосходно отметил, что Буэнос-Айрес географически повернут спиной к реке Рио-де-ла-Плата и, видимо, Латинской Америке, Хуан Скассо и его команда архитекторов спроектировали стадион, соответствующий амбициям страны. Построенный из импортного железобетона на окраине Монтевидео, этот стадион эллиптической формы был бы достаточно велик, чтобы вместить римский Колизей. (Бетон, однако, не смог бы выдержать соленого южноатлантического воздуха). Отказавшись от англосаксонского предпочтения стоять близко к месту действия, Скассо окружил поле рвом, наполненным водой, дабы отгородиться от зрителей. И все же именно изящество стометровой Башни почтения (Torre de los Homenajes) в стиле арт-деко, с ее изящными крыльями и корабельным носом, превратило «Эстадио Сентенарио» в нечто большее, чем просто стадион: эта светская, модернистская страна построила храм для игры. С учетом того, что церемония открытия должна была состояться в июле, три бригады рабочих работали посменно, чтобы строительство продолжалось двадцать четыре часа в сутки. Однако работа не была завершена в срок: стихия оказалась не под силу молодому Скассо.
Так на стадионе «Эстадио Поситос» в Пеньяроле перед четырьмя тысячами зрителей был сыгран первый матч первого чемпионата мира по футболу. Франция выиграла у Мексики со счетом 4:1. Люсьен Лоран забил первый гол удачным ударом с лета в падающий снег. Несмотря на конечный успех турнира, он был омрачен эксцентричными решениями арбитров. В следующем матче против Аргентины Франция уступила после того, как Луис «Добле Анчо» («Двойной фланговый», за его способность покрывать поле) Монти забил со штрафного удара, после того как аргентинец провел весь матч, издеваясь над соперником. За шесть минут до конца матча, когда Марсель Лангильер мог забить гол, чтобы сравнять счет, бразильский судья остановил матч. Пока французы выражали недовольство судьей, уругвайские зрители освистывали своих аргентинских соседей. Матч был возобновлен, хотя уругвайскому правительству пришлось заглаживать (и не в последний раз) обиду аргентинцев.
Возможно, Боливия и не возлагала больших надежд на турнир, но команда продемонстрировала свое уважение к принимающей стране тем, что на футболке каждого игрока была нарисовано VIVA URUGUAY (ДА ЗДРАВСТВУЕТ УРУГВАЙ). Однако это почтение никак не повлияло на уругвайского судью в матче Боливии против Югославии. Не имеющая выхода к морю республика, возможно, и не выиграла матча сборных, но она не заслужила того, чтобы их несколько голов были не засчитаны. Несмотря на то, что боливийцы держались на протяжении шестидесяти минут, в итоге они потерпели поражение, пропустив четыре мяча. (Югославы уступили хозяевам в полуфинале, получив сомнительное решение об офсайде, когда они могли сравнять счет). Чтобы восстановить равновесие, боливийский арбитр Улисес Сауседо назначил пять пенальти в матче Аргентины против Мексики. Великий аргентинец Гильермо Стабиле, ставший лучшим бомбардиром турнира, оформил хет-трик, став вторым игроком, которому удалось это сделать после того, как за два дня до этого Берт Патенод из США разобрал сборную Парагвая.
Только 18 июля 1930 года, в столетнюю годовщину подписания конституции страны, Уругвай сыграл свой первый матч. Завершение строительства стадиона «Эстадио Сентенарио» было сопряжено с многочисленными неудачами, самой тревожной из которых стало усыхание только что уложенного газона. Несмотря на задержку, новый стадион не оставил Риме равнодушным: «Он лучший в мире. Я был на большинстве из них, если не на всех, и этот, безусловно, самый совершенный»[11]. Перу оказались достойными соперниками для золотых олимпийских медалистов, несмотря на то, что проиграли Румынии со счетом 1:3 в матче, который был омрачен первым в истории удалением игрока — Пласидо Галиндо — на чемпионате мира. Харизматичный темнокожий правый защитник «Альянсы Лимы» Хосе Мария Лавалье до такой степени издевался над уругвайским защитником Жестидо, что получил прозвище «Тень Жестидо» (La Sombra de Gestido). Лавалье олицетворял ловкость и picardía (хитрость) перуанского футбола, хотя это и раздражало его товарищей по команде: «Когда он находил не слишком хорошего полузащитника, которого можно было легко обвести, он делал это на протяжении всего матча. Он смеялся над ним и танцевал вокруг него маринеру (традиционный перуанский танец). Он бежал, останавливался, отдавал ему мяч и забирал его обратно. Он кружил его по полю. Когда это происходило, он ни за что не отпускал мяч. Такие вещи вредят команде. Он не отдавал пас, и команда не могла забить гол. А он просто смеялся»[12]. К счастью для Уругвая, неутомимый Сеа в паре с одноруким Эктором «Эль Дивино Манко» Кастро избавили хозяев от неловкости. Пускай Перу и проиграли всего 0:1, но это поражение, столь близкое к победе, поможет зародить в перуанской игре невроз, который социолог Альдо Панфичи назовет la historia del casi (история почти победы).
К полуфиналу обе команды из Рио-де-ла-Плата вышли на свой уровень. На этот раз Соединенные Штаты выступили лучше, чем два года назад, когда они потерпели унизительное олимпийское поражение от Аргентины со счетом 2:11. Несмотря на шесть британских игроков и потерю Рафаэля Трейси из-за перелома ноги на десятой минуте матча, американцам удалось сдержать отставание до одного гола от Монти. Однако во втором тайме шлюзы открылись, и аргентинцы забили пять мячей за сорок минут, а Стабиле добавил к ним дубль. На следующий день Югославия, которая в первом раунде прервала надежды Бразилии, несмотря на индивидуальное мастерство последней, быстро забила хозяевам, но была разгромлена шестью голами. Все шло к тому, что финал Олимпиады 1928 года повторится, хотя преддверие звездного часа Уругвая будет далеко не дружелюбным. Пресса по обе стороны от Ривер Плейт мало что сделала, чтобы сдержать враждебность. Для Аргентины два года, прошедшие с момента ее поражения на мировой арене, стали лишь стимулом для мести. Более того, недавнее появление в общественном сознании аргентинского стиля игры — la nuestra и lo criollo — только усилило ощущение разницы между двумя нациями.
За день до финала напряженность достигла апогея: португальцы выкрикивали «Смерть Уругваю» на улицах Буэнос-Айреса. Солидарность с соседями, проявленная до начала турнира, практически исчезла. Когда пароходы, переполненные футбольными фанатами, отчаливали от причала в Монтевидео, те, кто оставался, выкрикивали ура-патриотические лозунги: «Аргентине — да, Уругваю — нет! Победа или смерть!» Более 15 000 аргентинцев совершили короткое путешествие, но лишь небольшая часть смогла попасть на стадион. Богатые и обеспеченные люди арендовали яхты или заказывали лодки: шесть политиков реквизировали правительственную баржу, которую переправили на буксире. Но туманы и дожди зимней Ривер Плейт мешали переправе. (По возвращении бразильцы оправдывались. Руссиньо, игравший за «Васко да Гама», сетовал на «невезение», а Фаусто «Маравилья Негра», Черное Чудо, жаловался, что холод «был ужасен и мы почти замерзали»[13]. Шестьсот болельщиков из Росарио прибыли в Монтевидео, голодные и измученные, после серьезных задержек, чтобы увидеть, как уругвайский флот развевает свои вымпелы в честь праздника. Тех, кто успел вовремя добраться до уругвайской столицы, еще больше задержали таможенники, работавшие под диктовку «Ни один аргентинский револьвер не должен попасть в Уругвай»[14].
Одержимость Ривер Плейт своей идентичностью, подкрепленная страхом перед ее отсутствием, проявлялась и за пределами поля. Карлос Гардель, один из величайших интерпретаторов танго, чей культовый статус является такой же частью аргентинской идентичности, как и статус Эвы Перон, стал объектом битвы за опеку над Ривер Плейт. Хотя Гардель родился незаконнорожденным ребенком от французских родителей в Тулузе, говорят, что местом своего рождения он подтвердил Такуарембо, город на севере Уругвая. Путаницу усугубило интервью, которое он дал колумбийскому журналу Caretas de Antioquia и в котором его цитировали: «Мое сердце — аргентинское, но душа — уругвайская, потому что именно там я родился». Накануне финала Гардель оставался беспристрастным, по крайней мере на публике, в вопросе о том, кто поднимет трофей. Когда его спросили, кто бы это мог быть, он нашел элегантное решение неудобного вопроса: «Судить футбол сложнее, чем скачки, и все мы знаем, что на ипподроме никто никогда не делает все правильно... Но... если не брать в расчет бразильцев и янки — я просто не знаю их как спортсменов — я бы сказал, что команды Ривер Плейт будет сложнее всего обыграть. Если они дойдут до финала, нам придется просто подбросить монетку, чтобы узнать, кто победит. Обе команды хороши и играют в чудесный и артистичный футбол»[15].
Однако в частной жизни он оставался аргентинским партизаном, хотя el turf (скачки) превзошли всю его любовь к футболу. Он присоединился к аргентинской сборной в отеле La Barra, где исполнил несколько танго. Гардель, как птица, приносящая несчастья, за два года до этого развлекал аргентинскую сборную. Говорят, что он спел «Dandy» перед финалом Олимпийских игр 1928 года. Аргентина уступила Уругваю. Для суеверных уругвайцев это было достаточным доказательством: Гардель на самом деле был уругвайцем. Не то чтобы это имело значение. В 1934 году, за год до своей трагической гибели в авиакатастрофе в Колумбии, «Эль Маго» («Маг») выпустил песню «Mi Buenos Aires querido» («Мой любимый Буэнос-Айрес»), от которой можно было упасть в обморок. Если до этого статус Гарделя как кумира аргентинской культуры был достаточно надежным — он воплощал в себе идеал портеньо: дендизм и мачизм как единое целое, то теперь этот статус был закреплен.
Утро финала было наполнено напряжением. Перед матчем бельгийский арбитр Джон Лангенус попросил гарантий его безопасности, и только в полдень Королевская футбольная ассоциация Бельгии разрешила Лангенусу судить финал. Одетый в панталоны и пальто с галстуком, Лангенус вышел на поле с двумя футбольными мячами. Две республики не смогли договориться о том, каким мячом будет проводиться финал — аргентинским или уругвайским. Поэтому использовались оба футбольных мяча: по одному в каждом тайме. Уругвай открыл счет на глазах у более чем 80 000 зрителей благодаря голу Дорадо на двенадцатой минуте. Однако к концу первого тайма надежды страны на завоевание третьего титула чемпиона мира висели на волоске. Аргентинцы доказали свое превосходство над соседями. Благодаря тому, что игроки использовали скорость и грамотное позиционирование, голы пришли как от Пеучелле, так и от Стабиле, хотя Насацци обвинил последнего в том, что тот был в офсайде, когда забивал гол. Педро Сеа, единственный игрок, участвовавший в каждом матче на Олимпиаде и Кубке мира, сравнял счет после великолепного дриблинга. Его склонность забивать, когда Уругвай уступал в счете, оправдала его репутацию «олимпийского уравнителя». И все же до начала турнира Сеа фактически завершил карьеру, пока его не призвали в сборную. Затем последовали еще два гола, причем последний на предпоследней минуте забил «Божественный однорукий» Кастро, который в подростковом возрасте потерял половину руки из-за электропилы. Кастро не преминул использовать свою культю в качестве дубины, чтобы получить нечестное преимущество, и нанес травму Хуану Ботассо, запасному вратарю Аргентины, забивая мяч в сетку.
Через год после смерти Хосе Батле-и-Ордоньеса, президента, который заново создал эту прибрежную республику, Уругвай добился своего величайшего триумфа. Страна не только успешно провела первый чемпионат мира по футболу, но и выдержала давление Аргентины. По словам аргентинского писателя Хуана Састурайна, этот матч, возможно, был «самым большим соседским финалом [final de barrio] в мире», но он стал определяющим для Уругвая[16]. Облегчение и ликование ощущались как нигде. Празднования продолжались всю ночь, и президент Уругвая объявил национальный праздник. В письме к своему другу Хулио Э. Пайро писатель Хуан Карлос Онетти с иронией вспоминал:
нет никаких новостей, кроме тех, что меня оставили продавцом билетов на «Эстадио [Сентенарио]» или «Насьональ»... Можно ли придумать более исконную уругвайскую работу? Передо мной — люди, надо мной — гордая мачта, на которой развевается национальный флаг в те дни, которые ныне вписаны в бронзу истории; славные дни 4:0, 4:2 и 3:1, слава между криками, шляпами, бутылками и апельсинами[17].
В Буэнос-Айресе уругвайское консульство и Восточный клуб были забросаны камнями, а в некоторых кварталах португальцы делали полусерьезные попытки разжечь национальный пыл перед лицом международного поражения. Такая реакция — мощная примесь как неполноценности, так и превосходства страны — станет национальной особенностью. Слухи об аргентинском высокомерии быстро распространились в Монтевидео. Аргентинские игроки якобы носили футболки с надписью АРГЕНТИНА ЧЕМПИОН под своей формой.
Уругвай был безжалостен и агрессивен, заставляя своего более крупного соседа подчиниться. В очередной раз команду вывел в финал Хосе Насацци, «Эль Гран Марискаль» (Великий маршал), создав прецедент для будущих капитанов каудильо*. (Уругвайские команды, какими бы талантливыми они ни были, расцветают только под сильным руководством). После матча Насацци подвел краткий итог игры: в дни, предшествующие финалу, уже можно было сказать, что «Сентенарио» будет полностью заполнен. Мы знали, что это наш большой шанс победить Аргентину, с которой у нас в то время было ожесточенное соперничество. И именно это и произошло. Атмосфера и наш боевой дух подавляли аргентинцев. Даже Луис Монти, который был одним из их ключевых игроков, никого не пинал и играл как джентльмен»[18]. Это не осталось незамеченным аргентинской прессой. La Prensa считает, что в сборной должны быть игроки, у которых все в порядке с физическим и психическим здоровьем, и что «женственные игроки должны быть исключены»[19]. «Эль Канонсито» («Маленькая пушка») Варальо позже вспоминал об этом матче с некоторой горечью: «По правде говоря, мы выдохлись... Я усугубил свою травму, попав в штангу при ударе, который мог стать для нас победным... С этого момента они [Уругвай] стали сильнее, и, при всем уважении к моим товарищам по команде, нам не хватило мужества. Как я плакал в тот день. Даже сейчас, когда я оглядываюсь назад, это все еще злит меня»[20]. Местный врач запретил Варальо играть, но он не доверял ему, потому что тот был уругвайцем. Джанни Брера, итальянский спортивный журналист, позже напишет: «Что касается двух сборных «риоплатенсе», то уругвайцы — это муравьи, а аргентинцы — кузнечики»[21].
Монти, брутальный аргентинский силовик, которого выбрали вместо элегантного Адольфо Зумельцу из «Расинг Клуба», в финале практически растворился. Для El Gráfico Зумельцу олицетворял аристократическую сторону аргентинского футбола: «благородный... аккуратный боковой шаг, короткий пас... ...совершенный интеллект». В то время как Монти был «бойцом... сильным в ожесточенных схватках... ...бойцом»: аргентинец в роли драчуна. Но в этом матче мужество его подвело. Два итальянских агента, посланные «на разведку» по приказу Муссолини, угрожали не только его жизни, но и жизни его матери. По всем признакам, он был так запуган перед матчем, что не мог поднять ноги от дрожи. В перерыве защитник «Сан-Лоренсо» расплакался. Аргентинцы, всегда любившие искать козла отпущения в своих недостатках, возлагали ответственность за свои неудачи на Монти. Позже он скажет: «Все аргентинцы заставляли меня чувствовать себя мусором, личинкой, клеймили меня трусом и в поражении от уругвайцев винили исключительно меня»[22].
Для многих латиноамериканских наблюдателей триумф Уругвая стал победой всех латиноамериканцев. В редакционной статье газеты El Liberal в Асунсьоне, возможно, использовалась гипербола, но она была искренней: «Парагвайский спорт встал на ноги и, как и его южноамериканские братья, в это торжественное время переполнен самой откровенной радостью и счастьем»[23]. На банкете после турнира для иностранных делегаций президент Ассоциации футбола Уругвая посеял семена исключительности: «Если каждый из нас сделает в своей сфере то, что эти мальчишки сделали в своей, мы сможем без тщеславия и высокомерия сказать, что Уругвай — первая нация среди всех наций на Земле»[24]. К сожалению, Ривер Плейт неправильно воспримет эти слова похвалы: чемпионы мира по футболу именно это и означает, и ничего больше. Триумф на футбольном поле замазал трещины в обществе, которое и так находится в состоянии отрицания. Оглядываясь на это десятилетие, уругвайский историк Линкольн Майстеги напишет: «Когда условия стали неблагоприятными, начиная с великого кризиса международного капитализма в октябре 1929 года, «образцовая страна» показала свое истинное лицо; ее экономика пришла в упадок, социальная действительность стала крайне беспокойной, а демократическая стабильность, гордость этого общества, сломалась, как ветка на ветру»[25]. Солнце скоро зашло над тем, что Састурен назвал «восточной империей». Золотой век Уругвая продлился менее десяти лет[26].
Una Faccia, Una Razza («Одно лицо, одна раса»)
Уругвай, возможно, и был чемпионом мира по именам, но на самом деле баланс сил на американском континенте уже пересек реку Рио-де-ла-Плата. К 1932 году соседи по Ривер Плейт разорвали дипломатические отношения после того, как уругвайское судно было досмотрено в Буэнос-Айресе. По мнению британского путешественника, «разрыв отношений между Аргентиной и Уругваем в августе 1932 года можно объяснить ожесточением с одной стороны и невежливым ликованием с другой, которые последовали за поражением более крупной республики на стадионах Монтевидео»[27]. После четвертого титула Аргентины на Campeonato Sudamericano (чемпионате Южной Америки) 1929 года победа на чемпионате мира казалась несомненной. И все же, несмотря на неудачное выступление страны в финале и последовавшую за этим критику, аргентинский футбол будет доминировать на континенте в течение следующих двух десятилетий. Профессионализм станет катализатором успеха страны.
Не только Латинская Америка стремилась создать свою идентичность с помощью спортивного мастерства. В Италии объединение (Risorgimento) было достигнуто в середине XIX века, но сменявшие друг друга правительства мало что сделали для формирования целостного чувства национальной идентичности. Страна оставалась культурно раздробленной и экономически отсталой, что ускорило массовую иммиграцию в Америку. К 1914 году, по оценкам, шесть миллионов итальянцев жили за пределами страны. Фашизм под руководством Муссолини стремится использовать calcio (футбол) в своих целях. Однако успех на международной арене подчеркнет различия, равно как и представит итальянский идеал. В отличие от немецких идей расовой чистоты, которые были чрезмерными в своей узости, фашизм стремился укрепить итальянское население, которое сократилось в результате миграции, войны и плохого здоровья. Те, у кого были итальянские связи и кто переехал — в основном в Бразилию, Аргентину, Уругвай и Парагвай — теперь были приняты дома.
Первым аргентинским игроком, подписавшим контракт с европейским клубом, стал Хулио Либонатти, который перешел из «Ньюэллс Олд Бойз» в «Торино» в 1925 году. Четырьмя годами ранее Эль Матадор забил единственный гол в ворота Уругвая, обеспечив Аргентине первый титул чемпионата Южной Америки. Либонатти был так хорош перед воротами, что председатель совета директоров «Торино» подписал его, занимаясь другими делами во время поездки в Буэнос-Айрес. Либонатти не разочаровал ни свой новый клуб, ни страну: в качестве нападающего azzurro (итальянцев) он забил 15 в 17 матчах. О его экстравагантности ходили легенды: вместо пары рубашек он покупал двадцать пять. Рикардо Самора считал его лучшим нападающим в мире. Смогут ли другие аргентинские игроки повторить путь, пройденный Либонатти? Введение в 1926 году в Италии Хартии Виареджо (Carta di Viareggio), которая однозначно исключала иностранных игроков, казалось, встало на их пути. Решение этой юридической проблемы было простым и элегантным: создание двойного гражданства. Те, кто родился за границей от итальянских родителей, оставались итальянцами, даже если имели гражданство другой страны. Репатриант теперь мог играть как итальянец. Приветствуя rimpatriati, фашистская Италия могла бросить резкий упрек тем правительствам, которые были ответственны за создание итальянской диаспоры.
Олимпийские игры 1928 года стали своего рода витриной для футбола риоплатенсе. Раймондо Орси имел такое же генуэзское происхождение, как и Либонатти, но именно способности Орси в игре с мячом и без него так впечатлили президента «Ювентуса» Эдоардо Аньелли. К счастью для Орси, Аньелли считал, что игроков нужно стимулировать на профессиональном уровне. Плата за трансфер из «Индепендьенте» составила 100 тыс. лир, а в комплект входил автомобиль Fiat 509 и ежемесячная зарплата в 8 тыс. лир. Теперь Орси приписывали то, что он «открыл Италию для аргентинцев»[28]. Некоторые представители прессы Буэнос-Айреса недоброжелательно отнеслись к тому, что, по их мнению, было нечестно со стороны Италии: «Итальянцы хотят создать сборную за счет аргентинского футбола... Фашистское правительство, впечатленное ценностью аргентинских игроков и желая сделать фашистский футбол лучшим в мире, обратило свой взор на известных креольских игроков и хочет связать их с итальянскими клубами, чтобы они стали итальянскими игроками»[29].
Для этого арбитра по всем криолло вопросам, El Gráfico, rimpatriati фактически выступали в качестве дипломатов: «[Они] едут, фактически, в качестве министров латиноамериканского футбола в Европе»[30]. Действительно, в редакционной статье было больше, чем намек на аргентинский протоколониализм. «Мы не должны быть эгоистами. Орси, Чезарини, Стабиле и все те, кто пересекает границы в поисках лучших горизонтов, направляясь в страны, которые в них нуждаются... Они отправляются завоевывать другие земли. Страна стала для нас маловата, и хороший урок футбола, проведенный на одном из наших полей, уже никого не поражает. На протяжении многих лет мы удерживали первенство по дриблингу и забиванию голов. Для этого нужно выходить за пределы страны; хорошие игроки, которыми мы гордимся за границей, работают патриотично. Стабиле едет в Италию не для того, чтобы защищать футбол на полуострове, а для того, чтобы защищать футбол криолло, ведь он сам игрок криолло»[31].
В колонке под названием «Парни, которые эмигрируют» журналист «Sobrepique» подверг сомнению мнение о том, что итальянские клубы заботятся о своих игроках лучше, чем их коллеги в Аргентине. Соблазнившись предложенными лирами, игроки итальянского происхождения потянулись обратно в страну, которая бросила их родителей. Италия теперь считалась страной возможностей, где игрокам платили большие деньги и не выбрасывали из-за травм, как это было в Латинской Америке. Во многих случаях rimpatriati становились лучшими послами итальянских клубов, как это было в случае с Ренато Чезарини. Играя за «Ювентус», полузащитник написал своему бывшему товарищу по команде «Чакарита Хуниорс» Эухенио Кастеллуччи письмо, в котором просил его бросить все и отправиться в Италию, где Чезарини будет о нем заботиться. Кастеллуччи отправился в путешествие, но провел за чемпионов Италии всего два матча. Самому Ренато Чезарини заключить контракт с «Ювентусом» помог Орси. В отличие от многих rimpatriati, Чезарини родился в Сенигаллии, недалеко от Анконы, хотя его семья иммигрировала в Аргентину, когда ему был всего год. И пускай до своего возвращения он уже выступал за сборную Аргентины, в составе Адзурри он провел 11 матчей. В 1931 году он прославился тем, что забил гол на последней минуте международного матча с Венгрией, что дало повод для поговорки Zona Cesarini (Зона Чезарини): это означает «найти ворота в экстремальной ситуации».
Творческому гению южноамериканцев не всегда были рады. Искусство дриблинга, которое считалось воплощением игры, было утеряно для итальянского футбола, который рассматривал его как ненадежную экстравагантность. В то время как на бескомпромиссных игроков вроде Монти, чье мужество подвело его во время игры за сборную Аргентины, можно было положиться и добиться своего. В конце 1930-х годов Lo Sport Illustrato сравнил эти два стиля: «Итальянский игрок... стремится к простоте, быстрой игре, результату, полученному прямым путем... Искусство южноамериканца — играть в игру, наше искусство — решать игру»[32].
Когда Демария вернулся в Аргентину, чтобы пройти национальную службу, или colimba (сочетание слов corre [бежать], limpia [чистить] и barre [подметать]), на первый план вышел вопрос о двойном гражданстве. Газета Gazzetta Della Sport теперь называла некоторых rimpatriati «пароходами-итальянцами». Имидж rimpatriati был еще больше запятнан, когда Гуаита, Скопелли и Станьяро были пойманы на французской границе, пытаясь избежать призыва на эфиопскую войну. Il Littoriale порицала цыганское трио как «дважды грабителей... потому что они украли наши деньги, а также наше доверие»[33]. В своем стремлении охватить итальянскую диаспору фашистская Италия не рассчитывала на латиноамериканский инстинкт самосохранения. То, что привело этих игроков в Европу, в итоге вернет их обратно.
Амилкар Барбуи, один из первых бразильцев, игравших в Италии, перейдя из «Палестра Италия» в «Лацио», говорил о поколении игроков, искавших свою судьбу в других странах: «Я уезжаю в Италию. Я устал быть любителем в футболе, когда такое состояние уже давно перестало существовать, маскируясь лицемерной системой [бонусов], которые клубы выдают своим игрокам, оставляя большую часть доходов себе. На протяжении двадцати лет я предлагал свои скромные услуги бразильскому футболу. И что произошло? Клубы разбогатели, а у меня ничего нет. Я еду в страну, которая знает, как оплатить мастерство игроков»[34].
В 1931 году к Барбуи в римском клубе присоединятся еще семь бразильцев. Неудивительно, что клуб получил прозвище «Бразилацио». Тем не менее, адаптироваться к жизни в Италии бразильцам оказалось сложнее, чем их соседям по Ривер Плейт. Подверженные тоске по дому, они чаще возвращались домой. Трагическая гибель из-за травмы Отавио Фантони из «Лацио», который играл с двумя двоюродными братьями и стал известен как Фантони II, мало способствовала привлечению большего числа его соотечественников. Бразильские игроки стали держатся особняком. Реакция на южноамериканцев была неоднозначной. Когда они приезжали, их воспринимали как спасителей, но с той же вероятностью они возвращались домой, сыграв всего несколько матчей: талант был не единственным требованием.
Идентичность криолло стала универсальной. Новая концепция латинского происхождения теперь позволяла иметь двойное гражданство, а представление второй страны не рассматривалось как акт измены. Нигде это не было так очевидно, как на чемпионате мира 1934 года. Несмотря на более профессиональную организацию по сравнению с уругвайским турниром, Campionato Mondiale di Calcio Муссолини все равно не смог привлечь лучшие футбольные державы. Отчаянные попытки Энрике Буэро уговорить хозяев сыграть на первом Кубке мира повторились четыре года спустя. Чарльз Сатклифф, вице-президент футбольной лиги, занимал изоляционистскую позицию по отношению к футболу. Проголосовав за выход стран-учредителей [Англия, Шотландия, Уэльс, Северная Ирландия, прим.пер.] из ФИФА в 1928 году, он, как известно, написал: «Меня ни на миллиметр не волнует будущее игры во Франции, Бельгии, Австрии и Германии»[35]. Чемпионат мира 1934 года он считал «шуткой», а «национальные ассоциации Англии, Шотландии, Уэльса и Ирландии имеют достаточно возможностей для проведения своего собственного международного чемпионата, который кажется мне гораздо лучшим чемпионатом мира, чем тот, что будет проведен в Риме»[36]. Уругвай отказался защищать свой титул, якобы в отместку за то, что четыре года назад их чемпионат был проигнорирован европейцами, хотя более вероятно, что в разгар депрессии поездка в Италию не была приоритетной. После того как Перу и Чили снялись с соревнований, Бразилия и Аргентина автоматическую прошли квалификацию, но отправили слабые сборные. Обе страны выбыли в первом же раунде: Бразилия, в составе которой не было никого из «Паулистас», уступила Испании со счетом 1:3, продолжив свою плохую форму на международном уровне, а Аргентина, в составе которой не было ни одного игрока из сборной 1930 года, проиграла Швеции со счетом 2:3. Турнир, на первый взгляд, для латиноамериканцев был провальным.
И все же, играя в синеве Италии, Латинская Америка будет процветать. Витторио Поццо, который до Первой мировой войны жил в Англии, вызвал в команду четырех аргентинцев — Орси, Монти, Демарию и Гуаиту, а также бразильца Гуариси из «Сан-Паулу». Поццо был не прочь прибегнуть к боевой метафоре, чтобы взбодрить своих игроков перед матчем, но он был прямолинеен: «Если они могут умереть за Италию, они могут играть за Италию»[37]. Хотя решающие голы Гуаиты и Орси помогли Италии завоевать титул, они не были награждены за свое спортивное мастерство. Орси сравнял счет на восемьдесят первой минуте ударом с разворота, который ускользнул от чешского вратаря. На следующий день он попытался воспроизвести этот кадр для камер, но не смог добиться того же эффекта.
- - -
Начало Второй мировой войны в 1939 году мало способствовало уменьшению числа латиноамериканских игроков, отправляющихся в итальянские лиги. В сезоне 1939/40 годов в Серии А и Б играли 19 аргентинцев и 11 уругвайцев. Мигель «Микеле» Андреоло, уругваец, выступавший за «Насьональ», начнет свою жизнь в Италии, играя за национальную сборную с 1936 по 1942 год. Он запомнился своими плохими манерами на поле: в 1938 году он плюнул в английского судью во время матча Англия - остальная Европа. Однако после «фальшивой войны» число игроков стало сокращаться, и к 1942/43 годам в Серии А не было ни одного rimpatriati. К 1946 году, однако, великий южноамериканский экспорт начал наводнять европейский рынок.
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе, другом спорте (и не только).
