Д. Хэмилтон. «Только, чур, без поцелуев» Глава 3: Какая утрата
Пролог: Если бы только футбол мог быть таким веселым...
Эпилог: Величайший менеджер всех времен... Даже если я сам так считаю
Хронология/Благодарности/Об авторе
***
Как слепой, нащупывающий строку, набранную шрифтом Брайля, Питер Тейлор провел толстыми пальцами по нижней стороне своего стола. Молча он опустился на колени и вывернул шею, чтобы заглянуть под него. Он жестко встал и осмотрел лежащий на столе телефон, потряс его и тупо уставился в трубку, затем приложил ее к уху, словно прислушиваясь к чему-то еще, кроме низкого, настойчивого гудка набора номера. Медленно он положил телефон обратно на подставку и, положив руки на бедра, застыл неподвижно, единственным движением был поворот глаз по всей длине его тенистого кабинета.
«Сейчас нельзя быть слишком осторожным, — сказал он наконец, не глядя на меня. — Нас много слушают, происходят странные вещи. Некоторые из моих слов были повторены мне людьми, которые не могли их слышать. Я видел цитаты из моих телефонных разговоров в газетах». Его голос звучал взволнованно. Он повернулся и постучал костяшками пальцев по стене позади себя, как будто мог найти там потайной ход.
Это было поздним вечером в январе 1982 года, и свет начал быстро угасать. Тейлор позвонил мне в офис и попросил приехать к нему без промедления, потому что «я хочу кое-что обсудить с тобой — и я не хочу делать это по телефону». Он говорил с нетерпеливой резкостью. Я положил трубку и попытался вспомнить, что я написал за последние несколько дней, что могло его расстроить. Я подошел к неопрятной куче выпусков, лежавшей в углу спортивного отдела, и начал их пролистывать. В моем подстрочнике не было ни одного фрагмента, который я не мог бы законно защитить: ничто из написанного мной не казалось несправедливым или резким. Тем не менее, я ожидал, что на меня обрушится град критики, и я был готов к ней. В последнее время Тейлор был особенно обидчив, как будто у него постоянно болела голова. В некотором смысле, я полагаю, что так оно и было.
Это был сезон личных мучений, и, как выяснилось, Тейлор был менее чем в четырех месяцах от того, как признался, что стресс, кумулятивное давление, связанное с попытками поддержать прекрасный рекорд «Ноттингем Форест» как внутри страны, так и в Европе, разрушили его нервы до такой степени, что он больше не мог функционировать. Все в том сезоне пошло не так — и для него, и для «Форест».
Когда он привел меня в свой кабинет и начал свои странные действия, я начал задаваться вопросом, дразнят ли меня или подстраивают тщательно продуманный розыгрыш. Но когда я посмотрел в пустые глаза Тейлора, я понял, что он говорит серьезно. Он был искренне чем-то расстроен.
«Форест» занял жалкое двенадцатое место в чемпионате и был с треском выбит из Кубка Англии «Рэксхэмом», командой Третьего дивизиона. Налицо было ползучее беспокойство по поводу того, как медленно, но неуклонно разрушается команда, выигравшая Кубок чемпионов в 1979 и 1980 годах. А «Форест» купил Джастина Фашану у «Норвича» за £1 млн. — худшая сделка в тренерской карьере Клафа и Тейлора. Чтобы оплатить его был продан Тревор Фрэнсис.
Когда-то Тейлор был Мидасом футбольного трансферного рынка, а теперь, непостижимым образом, все, к чему он прикасался, превращалось в свинец. «Форест» испытывал острые финансовые трудности. Клуб был виновен в чрезмерных амбициях, грандиозно перестраивая Восточную трибуну в то самое время, когда ему нужно было реконструировать и усилять свой состав.
Хуже того, Клаф занемог на Рождество — подозрение на сердечный приступ — и оказался в коронарном отделении Королевского лазарета Дерби. В течение чуть более трех недель Тейлор взял на себя все бремя управления и начал под ним разваливаться.
Во время того мрачного сезона и предыдущего, атмосфера между менеджером и помощником стала накаленной. Их отношения превратились во вражду, вечную борьбу за гордость и принципы. В самом начале последних девяти месяцев сотрудничества у Тейлора появилась любопытная, но полезная привычка звонить мне домой после матчей. Звонок должен был поступить либо сразу после начала заключительной заставки передачи «Матч дня» в субботу вечером, либо в воскресенье утром. Если это было воскресное утро, он звонил из телефонной будки — я слышал, как звенели монеты в его руках. Иногда гудки начинались аккурат по середине его словесного потока; он не перезванивал.
Тейлор не обязательно хотел, чтобы его цитировали. «Я просто открываю тебе глаза», — говорил он. Его мотив вскоре стал очевиден: он хотел содействовать игрокам, за покупку которых он сам и отвечал — Фашану, Иану Уоллесу (опять же за £1 млн. из «Ковентри») и Питеру Уорду (который обошелся в £450 тыс. из «Брайтона») — и оправдать свои приобретения. «Он может играть, он будет хорошо играть», — таков был оптимистичный вердикт Тейлора в отношении Фашану.
Фашану сделал себе репутацию благодаря единственному голу в ворота «Ливерпуля» в феврале 1980 года — залпу, нанесенному с края штрафной, который «Матч дня» повторял так часто, что я был удивлен, что видеокассета не расслоилась и не износилась. Мяч с огромной скоростью влетел в сетку ворот. Пеле бы гордился, забей он такой гол.
Когда «Форест» купил его в августе 1981 года, Фашану не хватало шести месяцев до его двадцать первого дня рождения. Давление суммы трансфера было слишком велико для столь тонкого таланта. Только в октябре он вышел на поле в составе «Фореста» — всего три гола в тридцати одном матче в том сезоне. Его форма была ужасной, уверенность в себе была вырвана из него удручающей чередой неудачных игр. Нападающий был настолько безнадежно дезориентирован в одном из матчей за резервистов, что едва не отправил мяч в собственные ворота пасом назад со средней линии. Мяч милосердно пролетел над перекладиной. Чем больше он старался, тем меньше, казалось, становился футболистом.
Тейлор вскоре оставил попытки притвориться, что Фашану каким-то образом отобьет деньги, которые «Форест» заплатил за него. Тем не менее, он не прекращал попыток продвинуть свою повестку вперед программы Клафа. Количество историй, которые я подавал о мнении Тейлора, заставило красный туман подняться над глазами Клафа. Примерно через месяц после начала сезона я проходил мимо кабинета Клафа в сторону кабинета Тейлора и остановился, чтобы заглянуть в открытую дверь. Клаф увидел меня и крикнул: «А ну-ка попридержи коней, шайтан!». Судя по его тону, слово «шайтан» было временно отменено как термин ласкового обращения.
Я подождал, пока он встал и подошел ко мне. «Кто я в этом клубе?» — спросил он, указывая на себя, ткнув пальцем в грудь.
— Менеджер, — сказал я, озадаченный.
— Молодец, гений. Не забывай об этом. Помни об этом, когда будешь болтать с приятелем там. Вспомни, кто действительно управляет этим клубом, кто действительно ответственен за победу в чемпионате и двух Кубках чемпионов, и кто будет ответственен за то, чтобы вытащить нас из той ямы, в которой мы сейчас находимся.
Хотя я не был уверен в том, как я отвечу, я решил-таки это сделать. Он захлопнул дверь перед моим носом.
Партнерство Клафа и Тейлора начало разрушаться через несколько месяцев после второй победы «Форест» в Кубке чемпионов. Начало этому процессу положили слова на бумаге: Автобиография Тейлора.
Клаф был в ярости. Это была книга Тейлора, но, бесспорно, история Клафа. Она начиналась с хронологии его карьеры, а не карьеры Тейлора. Клаф доминировал на фотографии обложки; Тейлор, по символическим причинам, а также для того, чтобы помочь продать больше копий, оказался на среднем расстоянии, немного не в фокусе. Над и под фотографией красовался заголовок, написанный кроваво-красными буквами: «С Клафом за авторством Тейлора». Клафа разозлило то, что Тейлор заключил сделку на книгу и написал ее до того, как Клаф узнал о ее существовании — по крайней мере, так он первоначально утверждал. Защита Тейлора, очень слабая, заключалась в том, что Клаф отклонил несколько лестных финансовых предложений, чтобы запечатлеть его жизнь на бумаге. Тейлор утверждал, что, как следствие, он имел право принять копеечку издателей. Клаф указал на очевидный изъян в этой линии рассуждений.
«Я не хотел писать автобиографию или биографию, — объяснил он, когда я спросил его об этом. — Вот почему я, черт возьми, не сделал этого. А когда я увидел книгу... ну, меня прорвало. Он бы не продал ни экземпляра без моей рожицы на обложке, моей фамилии рядом с его и моих мыслей на каждой странице. Мы не были совсем уж незнакомцами, Тейлор и я. Можно было подумать, что в какой-то момент он просто бросит то, чем занимался в разговоре».
Клаф вызвал недоверие, добавив: «Я вообще-то не против, чтобы кто-то заработал на мне пару копеечек. Но не тогда, когда я не давал им разрешения на это». Хотя наш разговор состоялся после того, как Тейлор сделал еще один выстрел в его сторону из комфорта своей пенсии, Клаф слишком много протестовал. Он узнал о намерениях Тейлора за месяц или около того до начала предварительной рекламы книги, хотя, по общему признанию, не от Тейлора. «Я просто держал это при себе, — сказал он мне. — Я хотел посмотреть, хватит ли у него смелости сказать мне об этом».
Для Клафа важен был принцип. Доверие было подорвано, лояльность воспринималась как должное. Он считает поведение Тейлора непростительным. Он рассматривал биографию как предательство, настаивая на том, что она не должна была быть написана для удовлетворения «жажды бесполезного любопытства». Однако я сомневаюсь, что он стал бы жаловаться, если бы Тейлор предложил ему существенную долю прибыли.
«Если Тейлор хотел написать книгу, он должен был написать тренерское руководство или что-нибудь о тактике, или о том, как подбирать лучших игроков — он был хорош в этом», — сказал Клаф, который все еще кипел по этому поводу незадолго до смерти Тейлора. После смерти Тейлора он больше никогда не упоминал об этой книге.
В одном смысле решение Тейлора о публикации было вполне объяснимо. Его рассказ о тяжелом воспитании, несчастьях, нищете и, наконец, невообразимом успехе вопреки обстоятельствам был убедительным. С точки зрения футбола, это был почти диккенсовский подъем из чернорабочего цеха. Он также подзаработал денег, «немножко на стороне», как он выражался. С точки зрения основной заработной платы Тейлор всегда зарабатывал меньше Клафа. В первые годы скупые клубы не хотели платить дважды за то, что ошибочно считалось одной и той же работой. Часто Тейлору приходилось объяснять, чем именно он занимался, чтобы оправдать свою зарплату. В то время не было принято разделять тренерские обязанности до такой степени, чтобы «помощник» разделял принятие решений. Некоторые директоры были неспособны понять, что в данном случае один человек дополняет другого.
Тейлор привык наблюдать, как Клаф увеличивает свои доходы от выступлений на телевидении в качестве эксперта или обобщающего комментатора, или от написанных за него статей для любой национальной газеты, готовой дать ему контракт. Большинство таблоидов так и делали. Для Тейлора эта книга была неотразимой возможностью получить свой собственный чек. В книге «С Клафом за авторством Тейлора» он намекнул, что был достоин этого, размышляя о решении Клафа согласиться на повышение зарплаты на £5 тыс. в «Дерби», не поддержав аналогичную сделку для него. Я оцениваю эту книгу как одну из лучших когда-либо написанных написанных литературными неграми автобиографий: голос Тейлора отчетлив на ее страницах.
Наиболее ранящим для Клафа был унизительный психологический анализ Тейлора. Он сказал, что Клаф страдал от неуверенности в себе и недостатка веры в собственные силы. Клаф, отмечал он, никогда не любил быть самостоятельным, что, по словам Тейлора, было «самым очевидным способом, которым он выдавал свою неуверенность». Он углубился в свое детство, предположив, что неудача Клафа на экзамене для одиннадцатилетних — единственного в семье, кто не сдал его — вызвала у него тревогу по поводу своей самооценки, которая была замаскирована под напыщенностью.
Хотя Клаф всегда стремился подчеркнуть умение Тейлора оценивать людей — более того, он ясно дал понять, что это одна из причин успеха партнерства, — он не хотел, чтобы психологический профиль, составленный на него самого, был обнародован, особенно если тот показывал, что он нарциссичен и постоянно жаждет одобрения и поддержки. Когда я читал «С Клафом за авторством Тейлора», я оценил медленно разгорающуюся неприязнь, которая уже началась между ними.
Тейлор показал проблеск своей собственной ревности, обиды на то, что так много его работы осталось без вознаграждения. Клаф, по его словам, никогда не просил компанию Bell's Whisky передать ему вторую бутылку, совместно с Тейлором выиграв премию Менеджер месяца. Подтекст был очевиден: один человек в партнерстве, подобно свиньям из «Скотного двора» Оруэлла, всегда был более равным, чем другой. Говоря о причинах их с Клафом успеха, Тейлор по иронии судьбы назвал основным ингредиентом «единство». На презентации книги в Ноттингеме в одном из отелей в центре города единства не было — Клаф на нее не пришел. Это пренебрежение получило столь же широкую огласку, как и сама книга.
Я отправился за экземпляром для обзора. Я пролистывал книгу, когда Тейлор выхватил ее у меня из рук. «Ты её не получишь, — огрызнулся он. — Она поедет домой со мной».
Когда почти десять лет спустя я рассказал об этом Клафу, он сказал: «Вероятно, он хотел продать её кому-то. Ты же знаешь какой он, когда хочет подзаработать деньжат».
В первые несколько месяцев после публикации Клаф едва мог заставить себя поговорить с Тейлором. Книга вбила клин между ними, и партнерство, длившееся семнадцать лет, стало быстро распадаться. Вскоре их отношения превратились в ужасающее столкновение эго. Клаф и Тейлор начали думать и действовать отдельно, ссорясь из-за мизерных участков частной территории. Пара настолько отвлеклась на личные неприязни, что команда стала катастрофически проигрывать. Клаф обвинил Тейлора в плохом суждении; Тейлор обвинил себя в том, что «потерял хватку».
Большую часть времени на публике Клаф и Тейлор поддерживали атмосферу конгениальности по отношению друг к другу. Наедине это было совсем другое дело — рычащая, брызжущая слюной ненависть, подпитываемая нелепыми спорами. Когда газета Nottingham Evening Post вручила Клафу награду Гражданин месяца за то, что он отговорил человека от самоубийства — тот собирался прыгнуть с Трент Бридж — и подарил ему радио с надписью, Тейлор затащил меня в свой кабинет. Он сунул мне в руки потрепанное радио, которое, должно быть, было сделано в середине 1960-х годов. «Поменяй это радио на такой же, как у него, — потребовал он. — Я заслуживаю его не меньше, чем он. Отныне все, что он получает, я тоже хочу». Проходили недели, а он все спрашивал: «Где мое радио?». Я отмахивался от него, как мог. В конце концов, он оставил это дело.
Тейлор был недоволен мизерной суммой, которую газета Nottingham Evening Post заплатила за права на вторую книгу «С Клафом за авторством Тейлора» (Клаф был так же недоволен тем, что газета опубликовала отрывки). Он начал давать мне объявления в газету от своего имени, в основном это были предметы домашнего обихода, которые он хотел продать от имени родственников. «Вы получили книгу задешево. Я заслуживаю чего-то бесплатно». Ворчал Тейлор. Я был поражен его мелочностью.
Между ними произошла размолвка из-за бутылки вина, которую Тейлор унес домой из командного автобуса. «Он относится к ним так, как будто это маленькие бутылочки шампуня из ванной комнаты отеля, — говорит Клаф. — Его гараж, наверное, похож на французскую винодельню». После того, как «Форест» был выбит из Кубка чемпионов в первом раунде в 1980 году, именно Клаф прибыл на пресс-конференцию с шампанским и трофеем на следующее утро. «Нам лучше попрощаться с ним на стиле», — объявил он собравшимся вокруг него журналистам. Тейлора рядом с ним не было.
В некоторых случаях Клаф не хотел видеть Тейлора и наоборот. «Он уже ушел?» — спросил Тейлор после матча. Я кивнул. «Хорошо. Тогда я выйду».
«Что говорит парень из того кабинета?» — спросил Клаф. «Пока ничего», — ответил я. «Хорошо. Тогда я начну говорить».
Игроки попали под перекрестный огонь. Капитан, Джон Макговерн, был выставлен на трансферный лист Тейлором и убран оттуда Клафом. В сезоне 1980/81 команда, победившая в Кубке чемпионов сумела финишировать на седьмом месте и дошла до 1/4 финала Кубка Англии. Но для клуба, привыкшего к завоеванию трофеев, результаты оказались слабыми.
К следующему сезону я понял, что Тейлор беспокоился о том, что его маргинализируют. Казалось, он переживал о том, что люди думают и говорят о нем, особенно в газетах, и начал задумываться о том, как его будут оценивать. Юмор медленно улетучивался из него. Человек, который мог быть прекрасной компанией, даже когда ты был предметом его шуток, стал раздражительным и язвительным. Он говорил мне: «У тебя самая ужасная борода, которую я когда-либо видел. Но я думаю, если бы ты сбрил её, то выглядел бы на тринадцать». Или он критиковал мою одежду: «Ты купил её на богадельне?»
Он стал оборонительным, раздражительным и задумчивым. Он стал выглядеть бледным, выражение его лица постоянно было нервным. Он везде видел заговоры и придирался к тому, что говорил или писал о нем любой критик клуба. Меланхолия постепенно перешла в паранойю.
Это было очевидно в тот январский день, когда я наблюдал, как Тейлор обыскивает свой кабинет, словно шпион времен холодной войны в поисках подслушивающего устройства. В конце концов он сел в кресло вдали от своего стола, одинокий луч света из узкого окна над ним отбрасывал на его лицо тяжелую тень. Он начал говорить шепотом, как будто боялся, что его подслушают.
«Ты знаешь что к чему», — сказал он. Я кивнул, хотя понятия не имел, о чем он говорит, и, возможно, он не мог видеть меня в нарастающей темноте комнаты.
«Я руковожу этим клубом уже несколько недель, и все же я продолжаю читать — даже в твоей газете — [он наклонился, вытянув руку, и указал на меня], что скоро он [он не мог заставить себя назвать его Брайаном] снова станет у руля. Именно этой фразой. Снова станет у руля. Мне это не нравится. Предполагается, что я не у руля. Что ж, а я вот и у руля, и самое время тебе это узнать. Я должен быть очень осторожен в том, что я говорю и как я это говорю. Ситуация очень деликатная. Ты ведь понимаешь, не так ли?»
Он не дал мне ответить. «Для нас это был трудный сезон, и он станет еще труднее в течение следующего месяца или около того. Но я хочу абсолютно четко заявить, что мы справимся с этим. Я у руля». Он повторял последнее предложение снова и снова.
Он почти не смотрел в глаза. Его взгляд был прикован к точке на потолке надо мной. Он возился с V-образным вырезом своего свитера и продолжал вытирать рукой лицо. Глядя на него, я осознал, как быстро он постарел: казалось, по крайней мере, на пять лет за столько же месяцев. После, казалось, бесконечного молчания, Тейлор онемел от страдания и опасений, а я был в полном замешательстве. С извиняющейся мягкостью он сказал: «У меня больше ничего для тебя нет. Можешь идти».
Я встал, чтобы уйти, без оглядки открыв дверь. Я почувствовал облегчение от того, что мне удалось сбежать. Это был первый раз, когда я вплотную столкнулся с ужасными последствиями сильного стресса. Тейлор был абсолютно трезв, но выглядел и говорил как бредящий алкоголик, дезориентированный и растерянный. В тот день и в течение следующих нескольких месяцев он казался отрешенным от самого себя, словно погрузившись в какой-то срыв. Исчез напористый Тейлор, который с совершенной, высокомерной уверенностью знал, что он хорош в своем деле и может заставить людей смеяться вместе с ним, как прирожденный комик.
Когда Клаф, укутанный в дубленку, вернулся из периода выздоровления вскоре после этого, в отчетах, включая мой собственный, было сказано, что он «снова стал у руля». Тейлор выглядел еще более мрачным. В начале мая, после матча с «Манчестер Юнайтед» в середине недели, который принес очередное поражение, он непринужденно вышел из раздевалки, обращаясь к игрокам на ходу и говоря: «Увидимся в пятницу».
Только он и Клаф знали, что это была ложь во спасение: Тейлор больше не будет работать как обычно — во всяком случае, не в «Форест». Клаф уладил детали выплат Тейлору и позаботился о том, чтобы он смог сохранить свой клубный автомобиль. По словам Клафа, дверь была приоткрыта; Тейлор мог пересмотреть свое решение об отставке, когда ему это будет удобно. В типичной, вызывающей недоумение ситуации Клаф в какой-то момент пригрозил, что тоже уйдет в отставку, и обсудил вопрос о совместной выплате компенсации. «Я это не серьезно, — сказал он мне много лет спустя. — Я просто пытался выбить для него немного больше денег. И я тоже был расстроен. Ты можешь предвидеть события, но когда они происходят на самом деле, ты не знаешь, как отреагируешь. Я отреагировал плохо».
Пытаясь объяснить причины своего ухода, Тейлор сказал, что это был «сезон сезонов» и что он был «психологически и физически истощен». Я вспомнил нашу встречу в январе, четыре месяца назад.
Новости появились поздно вечером в мой выходной день. В шесть часов я поспешил на «Сити Граунд», почти ожидая, что там никого не будет. Я увидел «Мерседес» Клафа, припаркованный на своем обычном месте у главных дверей. Двери были заперты. Я побежал к черному ходу, но она тоже была заперта. Я потянул за ручку с такой силой, что почти сорвала дверь с петель. В конце концов я услышал знакомый голос из-за двери. «Какого хрена ты делаешь? Ты утянешь за собой весь стадион». Клаф открыл передо мной дверь. «Тебе лучше войти», — устало сказал он.
Мои щеки покраснели от смущения. Он знал, что я паникую, боясь упреков, которые я получу, если не найду новую линию для сюжета. Он меня успокоил. «Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Не волнуйся. Я дам тебе сюжетец, с которым ты вернешься. Но сначала тебе лучше выпить».
Больше для пользы Тейлора, чем для себя, Клаф заявил, что «никогда больше» не назначит помощника менеджера. Конечно, в конце концов, он это сделал. Он рассказал о последнем сезоне Тейлора в «Форест». «Питер вошел ко мне и сказал, чтобы мы его сняли. Я сказал: «Нет, сам снимайся». Это было ужасно. Я плакал. Я плакал день или около того спустя, когда снова подумал о нем. После семнадцати лет ты не можешь просто потерять кого-то и не чувствовать этого своим сердцем».
Вскоре после этого Клаф почувствовал гнев. Всего через 186 дней «обновленный» Тейлор вернулся в футбол, в команду второго дивизиона «Дерби». Он позвонил Клафу, чтобы убедить его вернуться туда вместе с ним.
Клаф притворился, что болельщики «Форест», особенно «нецензурная брань» с трибуны «Трент Энд», не позволили ему принять команду. В действительности, это заявление было жестоким выпадом против нескольких директоров, которые, по его мнению, начали сомневаться в его компетентности. Когда поступило предложение от Тейлора, Клаф все еще не подписал контракт с «Форест», который он согласовал в конце предыдущего сезона. Он рассматривал приглашение Тейлора как великолепный шанс заключить более выгодную сделку. Сначала, убедившись, что болельщики на его стороне, он обрушился на руководство «Форест» за плохое обращение с ним и неуважение к нему. Это была искусная манипулятивная игра. Он получил улучшенное предложение.
«Правда в том, что он [Тейлор] был одержим "Дерби", — сказал Клаф. — Он думал, что мы можем вернуться и воссоздать прошлое, сделать клуб таким, каким он был до того, как мы его покинули. Оживить старые добрые времена. Что ж, я знал, что этого не случится. Когда такой момент уходит, он уже никогда не вернется — и я тоже. "Дерби" был для меня делом давно минувших дней. А еще я был обижен. Он сказал мне, что уходит из футбола. Я сделал все, чтобы помочь ему с финансовым пакетом, и вот он, широко улыбающийся, в двадцати пяти километрах дальше по шоссе, как только я отвернулся».
Его личная кипучая деятельность контрастировала с общественной доброжелательностью. Клаф оправдывал Тейлора, говоря о «гордости», которая не позволила Тейлору вернуться в «Форест». Это была лишь легкая подколка: «Возвращение в футбол после того, что он первоначально сказал — это больше, чем разворот на 180°. Это было двойное сальто».
Решение Тейлора пойти в «Дерби» сразу же повлияло на Клафа. Он был убежден, что если он сам не выиграет трофей, то история преувеличит вклад Тейлора в их партнерство. Все было суетно. Он очень хотел поднять то, что ему и Тейлору не удавалось выиграть вместе: Кубок Англии. И тут в дело вмешалась судьба.
Когда в январе 1983 года в ходе жеребьевки третьего раунда соревнований «Дерби» встретились с «Форест», Тейлор — с Клафом, это событие окрестили «Кубком ненависти» или «Кубком яда», в зависимости от того, какую бульварную газету вы читаете. «Дерби» невероятным образом выиграл 2:0 на грязном поле, а Клаф был «уничтожен» (как он считал) за то, что не пожал руку Тейлору или не выпил с ним в его кабинете после матча. Нарекание было несправедливым.
Я следовал за Клафом по узким коридорам ветхого «Бейсбол Граунд», видел, как он тихонько постучал в дверь кабинета Тейлора и наблюдал, как он приоткрыл ее и обнаружил, что его бывшего партнера там нет. Он зашагал прочь с каменным лицом. Я поспешил догнать его. «Хочешь что-нибудь сказать о матче?» — спросил я. «Нет, отвали», — ответил он.
На следующей неделе я не мог вытащить из него хоть что-то о матче. Несколько месяцев спустя, после того как «Форест» занял пятое место в Первом дивизионе и вышел в Европу, он признался мне, что поражение «раздавило его. Я не мог взять в руки газету и прочитать об этом».
Противостояние в Кубке Англии стало еще одной причиной для Клафа и Тейлора не разговаривать друг с другом. Отчасти, однако, в поражении был виноват Клаф. Он оставил в запасе вполне здорового Колина Тодда без какой-либо другой причины, или, как он утверждал, он думал, что время, проведенное Тоддом в «Дерби», может оказаться психологическим бременем для него в столь напряженной ситуации. Тем не менее, игра против своего старого клуба может работать в обе стороны. Первый гол забил Арчи Геммилл, которого Клаф продал, а затем безуспешно пытался выкупить. Клаф, тем не менее, просто не хотел принимать свою долю вины за неадекватность «Форест».
Разрыв с Тейлором стал по-настоящему острым в день финала Кубка Англии, четыре месяца спустя. «Манчестер Юнайтед» встречался с «Брайтоном» на «Уэмбли». Клаф участвовал на 100-мильной прогулке Yorkshire Dales Centurion Walk, чтобы собрать деньги на благотворительность. Тейлор подписывал Джона Робертсона для «Дерби».
Робертсон, которому тогда было тридцать лет, хотел заключить трехлетний контракт с «Форест», и Клаф вел с ним переговоры. Тейлор сумел соблазнить Робертсона безопасностью, которой он жаждал. Результатом стало унизительное состязание по поливанию грязью, в котором Клаф и Тейлор сравнялись друг с другом.
Это был не обычный трансфер. Робертсон стал символом успеха «Форест» в чемпионате и Кубке Европы, потому что его собственный поразительный взлет в точности совпал со взлетом клуба. Когда Клаф пришел в команду в 1975 году, он барахтался в резервной команде, страдая от избыточного веса и недооценки. Когда Тейлор перешел в «Форест», мастерство Робертсона при игре с мячом убедило его в том, что он нашел клад. Но отношение Робертсона было непринужденным, и Тейлор считал его толстым и бездельником, одевающимся как бродяга.
Тейлор посадил Робертсона на диету и заставил его усиленно тренироваться. В течение двух лет он был в составе сборной Шотландии на чемпионате мира 1978 года в Аргентине. В 1980 году его удар из пределов штрафной в Мадриде принес гол, который сохранил для его команды Кубок чемпионов в матче против «Гамбурга».
К тому времени, когда Тейлор переманил Робертсона в «Дерби», «Форест» переживал переходный период: ни Тревора Фрэнсиса (проданного в «Манчестер Сити»), ни Питера Шилтона (проданного в «Саутгемптон»), ни Тони Вудкока (проданного в «Кельн»). Ни Геммилла, ни Бернса и ни Ллойда. Команда, которую Клаф и Тейлор создали вместе, теперь была разобрана и вывезена, так что ее нужно было менять. Клаф хотел, чтобы Робертсон стал связующим звеном между двумя эпохами.
Когда Тейлор первый раз приехал в «Дерби», Клаф сказал, что подвезет его туда. После подписания Робертсон угрожал переехать Тейлора на трассе A52 и назвал его «гремучей змеей». Тейлор ответил, угрожая подать в суд, осудив выпад Клафа как «ядовитый, злобный, позорный... к сожалению, именно таких вещей я и ожидал от человека, к которому теперь отношусь с большим отвращением».
Менее чем через два месяца Клаф и Тейлор сидели, игнорируя друг друга, по разные стороны в фойе отеля «Грейт Вестерн» в Паддингтоне. Между ними не было произнесено ни слова. Я ездил с Клафом на трибунал Футбольной лиги по трансферам и разговаривал в отеле с Тейлором. Он был вежлив и услужлив, но все время с опаской поглядывал через мое плечо, чтобы проверить, что делает Клаф. Трибунал обязал «Дерби» выплатить «Форест» £135 тыс., а Клаф и Тейлор ушли по отдельности.
Клаф сокрушался, что переговоры по сделке с Робертсоном велись «за моей спиной, когда мне достаточно было пятисекундного телефонного звонка, чтобы понять, что происходит». Он упорно придерживался этой линии. По словам тех, кто был свидетелем того, как он получил известие о трансфере — в телефонном звонке от своей жены, и то, как бурно он это воспринял, говорит о том, что он был искренне не в курсе предварительных переговоров между Робертсоном и Тейлором. Однако после своей отставки Клаф признался мне, что он заранее «догадывался» о том, «куда дует ветер». Он кипел от того, что все еще считал расчетливой нечестностью Тейлора, который не рассказал ему о своем интересе к Робертсону — хотя Тейлор имел полное право не раскрывать его. Его публичное выражение внезапного возмущения было всего лишь игрой. Уже зная, что сделка с Робертсоном фактически подписана, Клаф решил использовать это в своих интересах и применить обратную психологию.
За несколько дней до того, как стало известно о переходе, Клаф намеренно повысил ставки. Он сказал, что задумается об отставке, если Робертсону не удастся заключить новый контракт. Трансфер стал поводом для того, чтобы жестко и регулярно поносить Тейлора тем, что, по его мнению, было и будет воспринято другими как оскорбление дружеских отношений и акт предательской нелояльности, а не как резкое, но строго законное дело. Более рассудительный Клаф решил, что Футбольная лига вряд ли будет благосклонна к «Форест» в суде, если он смиренно отреагирует на потерю Робертсона, поэтому он решил поднять как можно больше шума. Он проиграл стычку по поводу подписания Робертсона, хотя и получил справедливую цену (£130 тыс.) и выиграл пропагандистскую войну.
Тейлор был достаточно честен, чтобы признать, что он покинул «Форест» из-за «ошибок, которые совершал». Но его настоящей ошибкой был переход в «Дерби», клуб с горой финансовых долгов. В следующем сезоне «Дерби» выиграл лишь одиннадцать матчей в лиге и вылетел во второй дивизион, заняв двадцатое место, на пять очков не добрав до зоны безопасности. Клаф поднял тост за их неудачу, выпив двойную порцию виски. «Есть что отпраздновать», — сказал он, когда мы сидели в его кабинете.
За месяц до этого Тейлор во второй раз ушел в отставку, в очередной раз признав свои ошибки. Время от времени он всплывал, чтобы поиздеваться над Клафом, в основном в прибыльных газетных статьях. Он публично критиковал решение Клафа назначить Рона Фентона своим помощником. Подтекст, несправедливый, заключался в том, что Фентон не был достаточно силен, чтобы противостоять Клафу, и не говорил ему, как это делал Тейлор, «заткнись», когда тот говорил глупости. Каждый раз, когда Тейлор высказывался, Клаф еще больше отшатывался от него. Примирение было бы возможным, но не до тех пор, пока Тейлор так свободно делился своими мыслями.
«Каждый раз, когда я беру в руки газету, он разевает рот, — жаловался Клаф. — Разве он не может просто помолчать пять минут? После всех лет, проведенных со мной, можно подумать, что он усвоил урок, который мы когда-то вместе проповедовали: "Самое трудное — это ничего не сказать, но иногда это лучшее, что ты можешь сделать"».
Клаф впоследствии пожалел о своей неуступчивости. Когда Тейлор умер в возрасте шестидесяти двух лет во время отпуска на своей любимой Майорке, они не разговаривали друг с другом на протяжении семи лет. Фентон позвонил Клафу домой, чтобы рассказать ему о случившемся, и новость была встречена полным скорби молчанием. Клаф, как мне сказали, молча положил трубку. Я стоял в коридоре у кабинета Клафа. Когда Фентон, наконец, появился, я спросил, есть ли цитата, которую я мог бы использовать. Он печально покачал головой.
Смерть открывает перед живыми новые перспективы: размышления об использованных или неправильно использованных шансах, воспоминания о прошлых временах, запоздалая оценка того, что было потеряно. В случае с Клафом это также вызвало в нем гнев и, возможно, скрытое чувство вины. Он начал заново анализировать свои отношения с Тейлором и винить себя за то, что был непростительно суров к своему бывшему партнеру и не сделал великодушного жеста, который мог бы восстановить дружбу и снова свести их вместе. «Надо было взять трубку. Одного телефонного звонка было бы достаточно. Через пять минут мы бы забыли все резкие слова, всю горечь», — сказал он, когда мы говорили об этом.
Его не удовлетворяли хвалебные речи, написанные о Тейлоре. Не потому, что каждый из них не описывал его щедро, а потому, что в глазах Клафа ни один из них не отдавал Тейлору достаточно должного справедливости и не ставил в заслугу работу, проделанную им в партнерстве. Как будто он стал хранителем посмертной репутации Тейлора.
«Твой некролог о моем друге был дерьмом, полным дерьмом, — кричал он на меня, его лицо раскраснелось, голос повысился в знак протеста. — Вы все одинаковые, журналисты — дерьмо. Каждая газета упустила суть, реальную историю. Никто не показал его таким, каким он был. Никто не смог устроить ему проводы, которых он заслуживал. Он был забавным — ты это знаешь. Он был умным — ты тоже это знаешь. У него были футбольные мозги — это было видно всем. И он был моим товарищем. И у нас были замечательные времена. А сейчас... »
Клаф опустился в кресло. Казалось, он мысленно собирает воедино все яркие дни, которые он разделил с Тейлор.
«Какая утрата, — сказал он после долгой паузы. — Все эти годы, когда мы могли бы сидеть вместе и пить пиво. Все эти годы, когда он мог прийти, как почетный гость, посмотреть, как мы играем. Все эти годы без смеха, который он был способен дать. Никто — абсолютно никто — не заставлял меня смеяться так, как он. Мне всегда этого не хватало, а теперь... его нет. Я слышу его голос... он рассказывает шутку за шуткой. Но все, что мы сделали в конце, это обматерили друг друга. О, черт». Он медленно покачал головой, его глаза уставились в пол.
Всего за несколько недель до своей собственной отставки, в конце своего самого неудачного тренерского сезона, Клаф возложил на его могилу орден Свободы города Ноттингема. Проведя утро и начало дня в осмотре города, а вечером, перед официальной презентацией, он вернулся на «Сити Граунд» и сел в своем кабинете. Большую часть времени я был с ним наедине.
Когда он собрался уходить и приготовился к новым улыбкам и рукопожатиям, он повернулся ко мне и сказал: «Сегодня есть только одно сожаление. Я хотел бы, чтобы мой друг был здесь со мной...».
Мне не нужно было спрашивать, кого он имел в виду.
***
Хотите поддержать проект донатом? Это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
