«В 22 я не умел даже чеканить». Самый необычный легионер в России
В 29 лет Самуэль Дидье Бианг забил 13 голов в первом дивизионе, и именно его, а не, например, Владимира Бесчастных, главный тренер «Кубани» Николай Южанин выпустил в основном составе на исторический матч с «Тереком». 1 ноября 2003 года краснодарский клуб отстоял ничью и спустя 11 лет вернулся в высший дивизион. На трибунах в тот день было 20 тысяч человек, часть из которых точно помнили, что шесть лет назад их любимый темнокожий форвард ходил на этот же стадион как болельщик. В 22 года студент факультета прикладной математики Кубанского университета ещё не занимался футболом и даже не умел чеканить. Судьба Сэма легендарна и почти не переплетается с историями африканцев и южноамериканцев, играющих в России. Бианг не родился в бедной семье, не работал с раннего детства ради пропитания, не проводил дни на площадке с набивным мячом, не радовался первым бутсам, не был случайно замечен тренером из профессиональной детской команды. Он жил в большой комнате семейной виллы на лазурном берегу Атлантики, учил математику и иностранные языки, точно зная, что в один день станет лётчиком. Как его папа.
Истребитель, война, десант
— Дома в Камеруне у нас было пять или шесть комнат. Все они были обставлены наградами, моделями самолётов, фотографиями с военной техникой. В комнате у папы лежало оружие, гранаты. Не знаю, что это все там делало. Я однажды случайно взял автоматический пистолет, пытался его перезарядить, но не смог. Папа поймал меня и всё спрятал. Трогать было нельзя, конечно. У меня самого были велосипеды, мячи и те игрушки, которые я только мог пожелать. Единственное, что осталось в недоступных мечтах, – это три пары бутс в самом углу папиной комнаты. Они были шикарными, фирменными, по-моему, привезенными из Франции. Папа играл в футбол за свою часть, но когда я сказал, что тоже хочу бутсы, он ответил: «Никакого футбола у тебя не будет. Твоё дело – хорошо учиться». Странно, но другие виды спорта мне не запрещались, но я даже подумать не мог о спорах. Авторитет был мощный: сказано – выполняю.
— Ваш папа – известный в Камеруне военный?
— Летчик-истребитель, а потом генерал. В девять лет он поступил в кадетское училище центральной Африки (тогда ещё Камерун не получил независимость), которое принадлежало Франции. В 18 лет он переехал на базу французских войск в городе По. В то время шла Вьетнамская война, но Париж был больше задействован во Второй индокитайской — вечной борьбе за сохранение колоний. Папа выполнял задания в этом регионе.
— Он рассказывал о сбитых самолётах?
— Истребители об этом не говорят. Они получали координаты и толком не знали, куда летят. Но я точно не слышал от него сожалений о войне. И раз он прошёл всю кампанию и остался жив, значит, был счастлив и результативен в боях. Однажды его самолёт сбили, он катапультировался и упал на деревья. Ветки воткнулись ему в ногу и в живот. Два дня он провёл на дереве, пока его не нашли и не спасли. Это единственная история, которую он рассказал. Как раз после этого ранения он вернулся в Камерун.
— Вы понимали, что он уходит из дома на войну?
— Вторая индокитайская закончилась в 1975-м, а я родился в 1974-м, так что переживаний быть не могло. В Камеруне папа получил звание капитана и стал обучать нашу армию – в то время в стране не было лётного училища, он стал инструктором десантных войск. Помню, как-то раз он взял меня с собой в военный самолёт («Карибу»): мы летели из Кутабы, где жила семья, в Дуалу – к бабушке. Папа сидел слева, я смотрел то на него, то на землю, самолёт ужасно рычал, но я ничего не боялся. Он стал одним из главных десантников страны. Думаю, все парашютисты камерунской армии прошли подготовку именно с ним. Как у инструктора у папы 3300 дневных и 2700 ночных прыжков.
— Чудовищная цифра.
— Он всё так же уезжал на продолжительные сборы по 2-3 месяца, а пока его не было, мы (дети) иногда делали страшные вещи.
— Вспомните серьёзную шалость.
— В 7-8 лет стали лазить на полосу препятствия для десантников. Сначала легко научились прыгать с жирафа. Это такая конструкция высотой в 4 человеческих роста. Точнее, там есть три ступени. 3,5 метра – для начинающих. 5,5 – следующая высота. И голова – 7,5. Вот с неё мы и прыгали. Очень хотелось быть похожим на родителей, быть таким же смелым, как они. Хотя в 7-8 лет у тебя и так отсутствует страх. Зато нам было реально смешно, когда какой-то десантник, такой серьёзный и взрослый, в форме, застревал на голове этого жирафа и боялся сделать шаг. Хотелось выбежать и показать ему, как надо… Универсальными солдатами мы стали уже в третьем классе школы, когда и «Мост обезьяны» казался чем-то простым.
— «Мост обезьяны»?
— Это как будто две скалы, а между ними две стальные верёвки… Хотя ладно, для простоты: представьте, что стоят две панельные девятиэтажки, а между ними натянуты два стальных троса метров по 70, для ног и для рук. Вот по ним мы и ходили.
— Со страховкой?
— Конечно нет. Хотя самих солдат пускали туда только со специальной страховкой – у нас её просто не было. Всё было хорошо до того раза, пока один из новеньких мальчиков, которых брали на слабо, не замер посередине. От страха он не мог пойти ни туда, ни сюда. Вот тогда мы реально испугались, побежали за взрослыми, его спасли. Армейские начальники были шокированы. С тех пор вся полоса препятствий закрылась для доступа. Я как сейчас вспомню об этой истории – ноги холодеют.
— Боитесь высоты?
— Смешно даже – вроде ведь сын истребителя, десантника. Дикость, как меня в Краснодаре уговаривали с парашютом прыгнуть. «Сэми, — говорит друг Хизир Нурбиевич, глава администрации посёлка Энема. – У тебя же такой папа, лётчик, парашютист, попробуй, тебе понравится». Я – «нет» и «нет». Один раз он пригласил погулять, посадили в машину, я спрашиваю: «Куда мы поехали-то»? «Ой, — отвечает. – Проводи меня, погуляем. Так и оказались на парашютной базе. А он говорит: «Кстати, прыжки с парашютом для тебя бесплатны». Я чуть сразу не сбежал, а потом думаю: да что уж, когда, если не сейчас?! Хорошо помню, как мы взлетаем, а я всё думаю о семье, детях. Точно решил для себя: отказываюсь.
— А они…
— Всё продумали: «В воздухе уже нельзя, поздно». Успокоили меня, надели парашют, сцепили с инструктором. Он говорит: «Только смотри на горизонт перед прыжком, а не вниз, чтобы страха не было». Конечно, я тут же наклонил голову вниз, понял, что это конец, расставил руки, вцепился в стену и сопротивлялся до тех пока, пока не получил силовой приём, который меня выбил в воздух. Я кричал, матерился, требовал вернуть меня, но через 15 секунд понял: «Парень, ты уже в воздухе, пути назад нет».
— Как полетали?
— Инструктор специально кружил меня по разным сторонам: «Хочешь — город покажу? Или лес? Или реку?». А я просил одно: «Давай приземлимся побыстрее». Честно: ещё в полете стало плохо, затекли ноги, на земле началась дрожь. Меня не отпускало дней шесть, но это было состояние чистой эйфории. Такого чувства я никогда больше не испытывал. Понимаю, почему папа летал с 4000 метров, – это реально адреналин, который захочется ещё раз испытать.
— Папе позвонили?
— Конечно. Он сказал: «Наконец-то ты меня понимаешь»… Да, папа, понимаю, поэтому больше никогда не прыгну с парашютом.
«Папа, забери меня из России»
— Вы говорили, что отец как-то раз запретил футбол.
— Да, но это было единственное ограничение. Я прыгал в высоту на 190 сантиметров, выигрывал региональные соревнования (довольно серьёзные) в беге на 5 и 10 тысяч метров, брал турниры по теннису. В масштабе страны лучшим стать не получалась, поэтому я искал новое. Начал интересоваться волейболом, спросил у мамы, как она к этому относится. Мама рассказала, что играла за известную в Камеруне команду «Сонель» — после одного из матчей к ней как раз и подошёл папа… Корты были расположены рядом с волейбольной площадкой – так что проблем поменять вид спорта не было. Прогресс получился быстрым: я дорос до молодёжной сборной Камеруна. Я хотел играть в волейбол в Центральной Африке, куда уехал учиться в университет на факультет естественных наук. Тогда мне предложили играть за волейбольный клуб «Нотр дам де Фатима» из Банги. Но в один день папа сказал: «Приезжай, ты должен участвовать в конкурсе на попадание в лётное училище. Если не провалишь — улетишь в составе специальной группы на подготовку в Канаду». Математику, физику, физподготовку я сдал на отлично, был счастлив, что не подвёл, и готовился к новой жизни. Но в Африке случился кризис, поездка отменилась. Не успел я опять подумать о волейболе, как услышал: «Я нашёл тебе место. Едешь в Краснодар».
— Вы, наверное, такой: «Куда»?
— Да я знал Краснодар – мы в Камеруне учили историю СССР. Папа нашёл фотографии города — они были очень красивые. Я начал мечтать об этой поездке. Условия, кстати, были такими: в лётном училище Краснодара должна собраться группа по обмену, состоящая из учеников африканских стран. Это было частью определённой коммерческой цепи, включающей продажу партии самолётов в наши страны. Я летел в Краснодар через Легос, Акру, Рим, Милан, Шереметьево и Внуково, потом сел в автобус, доехал до общежития физкультурного университета, где перед соединением группы мне дали комнату, и почувствовал такое «счастье», что позвонил домой: «Папа, пожалуйста, верни меня обратно».
— И он?
— «Молодец, сынок! Но больше никогда мне не звони». Я заплакал… Ослушаться было нельзя, с тех пор я просто докладывал ему исключительно об обучении и финансовом положении. Но скажу по секрету: тайно набирал маме, она готова была слушать все мои жалобы о городе, ситуации. Краснодар был ужасен, совсем не таким, как на фото. Особенно по сравнению с Камеруном и моим городом у моря. У нас было всё: подсвечивающиеся поющие фонтаны, аккуратная застройка домов, чистота, приятная архитектура, тёплый, но не жаркий климат. В Краснодаре меня начало тошнить ещё в аэропорту. Он был разбитым, маленьким, по залам ходили люди в одинаковых чёрных куртках из кожи такого плохого качества, что она пахла чем-то неприятным. Дома вокруг были серыми, автобусы доисторическим, октябрьская погода свела с ума. Зимой вообще случалось, что мы ходили на базар, но бросали продукты и поскорее возвращались в общежитие из-за холода. Заняться нам тоже было нечем — ведь училище тоже «накрылось».
— Как это?
— В Мали началась война. В Конго тоже. Мои одногруппники просто не смогли прилететь. Мама лишь передала папины слова: «Пусть ждёт. Группа будет». Я честно терпел полтора года. Родители присылали достаточно денег, чтобы не беспокоиться. Плюс мне разрешили посещать занятия в физкультурном университете вместе с иностранными студентами. Я учил русский и постепенно начал играть в футбол с друзьями – этой игрой занимались все. Мне было 22, и парни удивлялись: почему ты не можешь даже чеканить?!
Футбол, Тчуйсе, деньги
— Как вы влюблялись в футбол?
— Устав ждать группу, поступил на факультет прикладной математики Кубанского университета. Там училось ещё больше африканцев. Мой друг Адриан Пахо играл в футбол, был одним из лучших игроков чемпионата Краснодара для иностранцев и иногда брал меня с собой, чтобы спасти от скуки. На поле я точно был самым быстрым, самым выносливым и самым прыгучим, но абсолютно худшим, не способным отдать пас. Когда Адриан спрашивал: «Ну как тебе?», я отвечал: «Да это лёгкая игра, я быстро научусь»! Он смеялся… Через время на одном турнире нас заметил Хамза Багапов, который работал в школе «Кубани». Он сказал: «У тебя уникальные природные данные. Давай попробуем работать с мячом. Позанимайся с юношами». Конечно, он предупредил их, что придёт взрослый парень, который ничего не умеет.
— Сколько лет было вашим партнёрам?
— 15 или 16. Одним из них был совсем молодой Евгений Бузникин, брат Максима, на этом же поле в группе старше занимался Виталий Калешин. Помню, зимой сидели в раздевалке, он зашёл и радостно сказал: «Меня взяли в дубль!» Багапов хотел сделать из меня опорника-разрушителя, который никогда не устанет отбирать мячи. Как-то нашу команду позвали на взрослый турнир – там я впервые сыграл в полуофициальном матче. Помню две вещи: я выжег весь центр, отобрал всё, что можно, — и отказался когда-либо ещё играть на этой позиции. Сказал: «Хочу быть нападающим». Они, конечно, посмеялись, потому что в работе с мячом была беда, но со временем начали подтягивать в атаку.
— Долго работали с юношами?
— Нескольких месяцев оказалось достаточно, чтобы меня взяли играть на первенство края в команду «Торпедо-ГАЗ». Тренер Дмитрий Иванович Казаков видел во мне форварда, и за один второй круг я тут же забил 25 мячей.
— Стоп, вы же не могли пас отдать и по мячу нормально попасть.
— Так я и не отдавал и моментов 100 запорол. Игра строилась просто: выбей мяч на Сэма, а он просто убежит, если, конечно, разберётся с «вне игры». Футбол для меня тогда стал способом заработать хоть какие-то деньги. Банки в Камеруне обанкротились, папа перестал присылать достаточно денег, и я вынужден был играть. Хотя это всё равно было чистой забавой — например, я уходил с поля, если начинался дождь, – боялся промокнуть и простыть. Конечно, появление Бианга всех удивило – обо мне начали говорить.
— Через сколько пришло первое профессиональное приглашение?
— Года через полтора после приезда. На сборы неожиданно позвала майкопская «Дружба» — команда второго дивизиона. Им было интересно, что этот парень сможет сделать. Тренировки были в Сочи, но там я стал тихо ненавидеть футбол. Оказалось ведь, что нужно ещё и тренироваться, таскать тяжести, делать нудную работу. Контракт со мной не подписали, я вернулся в университет, но в первое же утро проснулся на пробежку, хотя раньше этого не делал. Как будто что-то щёлкнуло: хочу стать профи. И с тех пор начало везти: примерно в то время в наше же общежитие заселились профессиональные футболисты из Африки. Тчуйсе, Тонга, другие ребята. Именно благодаря им, кстати, я женился.
— Нашли вам девушку?
— Примерно так. Два африканских футболиста пригласили двух подруг в самую большую комнату общежития — мою. Но получилось, что пришли три девушки. Одна чуть-чуть говорила по-английски, я по-русски, и мы на этой вечеринке стали как бы переводчиками. Когда две пары разошлись, мы остались вдвоём – и поняли, что это судьба. И 20 лет не расстаёмся. Так что в Краснодаре я нашёл своё счастье.
— А ещё у вас появился футбол.
— Да, футбол. Тчуйсе, Тонга и Теодор Тува (он единственный играл за сборную Камеруна в то время) и другие ребята помогали понять игру, но я им всегда говорил: «Если вы звёзды, то футбол – очень простая игра». Шутил, конечно, а им было обидно. Я тоже постепенно прибавлял, забивал в ряде клубов на первенство Края. Самым крутым был «Немком», где платили уже совсем хорошие деньги. Примерно 15 тысяч в месяц и ещё столько же за победу.
— Очень богато.
— Хорошие деньги, да. Но я уже чувствовал, что мой уровень выше. Как-то раз пригласили сыграть товарищеский матч за «Краснодар-2000» против «Кубани». На 7-й минуте я забил гол, а чуть позже получил предложение из самой «Кубани». Они тогда вышли из второй лиги в первый дивизион и отправлялись на сборы.
— Кто был тренером?
— Пришёл Олег Долматов. Он посмотрел меня, остался доволен, и администраторы сказали, чтобы я собирался на сборы на Кипр и скорее нёс документы.
— Чудесно.
— Я тоже так думал, даже хотел звонить отцу, но в назначенный день администратор сказал: «А ты не летишь». «Как не лечу?» «Вместо тебя взяли Олега Терёхина». Это был шок, разочарование. Подобное я испытывал разве что в тот день, когда чуть ли не в первый раз пришёл на матч «Кубани».
Расизм, драка, тюрьма
— Что случилось?
— Когда меня заинтересовали футболом, я пошёл на стадион. Ошибка была в том, что сделал это один. Помню, «Кубань» сыграла вничью с «Ладой», я зашагал к автобусу, но путь отрезали несколько фанатов. «Иди-ка сюда», — говорят. Стало понятно: будут бить. Повезло, что в это время шли другие ребята, которые учились со мной в университете. Они меня вытащили, закрыли и посадили в трамвай. Самое печальное, что хулиганы зашли следом.
— Опасный момент.
— Теперь меня спасала кондуктор. «Садись на моё кресло, они тебя не тронут». Но парни не унимались и просто ждали, когда я выйду. Вместе мы проехали полгорода, мою остановку, которая была последней, и укатили на разворот в депо. Тогда кондуктор придумала новую схему: «Сейчас я открою одну дверь, прыгай в неё и беги». Она пошла вперёд, что-то нажала, задняя дверь открылась, я выскочил, а хулиганы поехали дальше. Одно мы не предусмотрели. Я бежал, а они ехали в ту же сторону.
— Догнали?
— Опередили и побежали навстречу. Но меня поймали гулявшие знакомые из общежития арабы и сирийцы: «Что случилось, Сэм»? «Повернитесь», — говорю. Ну, они увидели троих лысых. Честно, нас было больше, мы их сильно побили, но я всё равно был разочарован, разбит. А на следующий день пришёл комендант.
— Выселять?
— Нет, собирать информацию. Оказывается, хулиганы собрали большую бригаду и пришли мстить. Им навстречу выбежал целый корпус общежития. Были ножи, арматуры, случилось что-то страшное. Одного африканца посадили в тюрьму. Меня судьба всё-таки уберегла, я всё пропустил.
— Есть ли расизм в России?
— Нет. В каждой стране есть нетерпимые люди. Вот, например, в Краснодаре тогда они просто не привыкли к темнокожим, и какое-то число людей, жалкая часть, реагировала враждебно. Но в основном-то русские люди помогали мне в таких ситуациях, рискуя даже своим здоровьем. Сейчас все уже к африканцам привыкли, вопросов почти нет. Хотя недавно неожиданно услышал: «Эй, ты, американец, ненавижу твою страну».
— При чём тут американец?
— Так и я не знаю. Может, из-за Обамы. Вот он кричит, что ненавидит мою Америку, провоцирует, а я поворачиваюсь и показываю паспорт: «Смотри, я россиянин». Он извинился: «Прости, — говорит. — Если не американец, то всё хорошо». Хотя, опять же, это один человек на сотни тысяч, который так реагирует на США. Так что нетерпимости и расизма в России нет, есть просто отдельные люди.
«Кубань», Красноярск, «Спартак»
— Как вы умудрились уехать из «Кубани» в «Красноярск»?
— В «Немкоме» у нас и была суперкоманда с большими задачами. Мы выиграли первенство края, чемпионат города, чемпионат России среди любителей. Прямо среди сезона пять любителей уехали играть в первый дивизион. «Амкар» приглашал меня на сборы, а «Металлург», где работал Ирхин (он тренировал «Кубань в том самом матче, где я забил за «Краснодар-2000»), пообещал подписать контракт сразу. Мне дали хорошую зарплату, я увидел обалденные условия и почувствовал любовь к профессиональному футболу. После первого матча я взял трубку телефона и впервые за долгие годы набрал отцу. Мне уже нечего было стесняться. «Папа, я стал профессиональным футболистом». «Сын, я рад за тебя. Ты взрослый, и ты нашёл свой путь». После этого мы опять стали общаться.
— Вы уже научились чеканить?
— Что-то мог, но действовал на инстинктах. Всё так же бегал, выше всех прыгал. Этого хватало. «Металлург» в тот момент подписал четверых новичков из РФПЛ, я же пришёл из КФК и в первом товарищеском мачте забил два гола. Хотя Александр Сергеевич Ирхин говорил: «Сэм, ты не будешь всегда играть, тебе надо набрать опыт, привыкнуть к новому уровню». Я злился: «Ты брал меня, чтобы я сидел? Выпусти на поле, и я докажу, что лучше всех». И доказывал. Мне до сих пор, через 13 лет, пишут болельщики из Красноярска. Я всех их люблю, и город тоже.
— Почему же тогда ушли?
— Когда играли с «Кубанью», сказали, что за мной следят, ждут. Я не хотел уходить, но после смерти генерала Лебедя всё развалилось. Он очень любил футбол, заходил в раздевалку, говорил простые слова, но благодаря голосу и его фактуре они оказывали какое-то особенное влияние. Без него деньги на команду закончились, она оказалась никому не нужна, игроки ушли, и мы вылетели во второй дивизион. Оставаться было невозможно, потому что я всё ещё был иностранцем, которым запрещено играть во второй лиге. «Кубань» же ставила цель выйти в РФПЛ. Я согласился, хотя в начале первого круга был несчастлив, меня не любили.
«Кубань», РФПЛ, сборная Камеруна
— Почему?
— Тренер Лагойда не доверял. Зарплату не платили, причём мне говорили, что надо потерпеть, это типа общая проблема, но я узнал, что не платят только мне.
— Как это?
— Вот так. Мне показали бумаги. Я не понимал, что происходит, почему такое отношение. Причём команда-то проигрывала без меня, а шанса не давали. Помню, туре в 12-м поехали играть с «Химками», команда разминалась в баскетбольном центре, а я стоял на улице, потому что знал, что не сыграю. И тут подбегают ребята: «Сэми, Макс Ермак не может играть, ты в составе». Я переоделся и, наверное, перенастроился, потому что уже в первые 10 минут не забил два момента. Во втором тайме мы пропустили, и я услышал от игроков и тренера самые жёсткие оскорбления в моей жизни. Но через 15 минут именно я сравнял счёт. Команда побежали ко мне: «Сэм, Сэм, молодец». Я их оттолкнул и крикнул: «Не трогайте меня». После игры подошёл капитан Стас Лысенко, извинился за поведение. Было тяжело, но я сказал: «Ок».
— Печальная ситуация.
— Да. Но тренеру ничего не оставалось, кроме как ставить меня. Я забивал в каждом из следующих трёх матчей, но в один день меня переклинило. В самом начале выездного матча на 7-й минуте у нас удалили защитника Патриса Тонга, но мы достойно сражались. По-моему, при счёте 0:1 во втором тайме на стадионе погас свет. Я сидел на траве и понимал, что немного дёрнул мышцу. Её нужно было просто размять и играть дальше, ничего страшного не было. Но я вспомнил, как ко мне относились, как не платили зарплату, как не выпускали на поле и сказал: «У меня болит, не могу играть». «Сэми, очень надо». «Нет, не могу». Хотя, наверное, мог рискнуть… Команда вышла вдевятером. Меня отпустило, позже я всё-таки вышел на поле, но уже не старался. Через день удалось выбраться на море – там я узнал, что Лагойду сняли. Главным стал Южанин, которого я знал по «Краснодару-2000». Нескольким футболистам подняли зарплату, мне выплатил долги – и я ответил голами. В том сезоне забил что-то порядка 13 мячей, и команда вышла в РФПЛ. Это был триумф.
— В РФПЛ вы сыграли 8 матчей, в том числе в основе против «Спартака». Что интересного запомнили?
— Во-первых, Аленичева. Это была одна из первых игр после возвращения. Во-вторых, Ковтуна. Страшный защитник, правда. Он мне как дал по бедру – весь перерыв врачи меня пытались восстановить, но ничего не получилось. Юрий извинился, мол, нога поехала, случайно попал. Знаю, что у него так часто случайно получалось. Мне говорили: «Дида, он лупит по ногам, сразу бросай мяч мимо него – Ковтун не догонит». А я ошибся, принял аут, завозился с мячом, только начал стартовать – и всё, игра закончилась. Видич точно был мягче.
— Тогда же вам пришёл вызов из сборной Камеруна.
— Вызов – это пик карьеры. Парень, который ещё недавно ничего не умел, мог сыграть с самим Это’О. Я с ним так и не познакомился. Когда «Краснодар» играл с «Анжи», у нас в академии была тренировка, меня не отпустили.
— Почему у вас не получилось в РФПЛ?
— Начались небольшие травмы, что мешало закрепиться. Клуб покупал много игроков, приходивших на большие деньги, мне же не давали шанса. Я уехал в аренду. Потом перешёл в «Балтику», но сыграл там совсем мало.
— Почему закончили карьеру в 32?
— В матче как раз против «Кубани» прыгал на навес рыбкой, хотел пробить головой в падении, но вратарь рухнул на мою спину. Я услышал хруст, но играл ещё 10 минут, пока не понял, что не могу дышать. Случился перелом отростков позвоночника. 20 дней пришлось лежать в больнице в одной позе. Врач убеждал, что нужна годовая пауза, что организм не готов. Но я не вытерпел: вышел на матч ФНЛ через два месяца и тут же порвал кресты. Дальше мучиться не хотелось. Я закончил… и начал мучиться в обычной жизни.
«Краснодар», папа
— Почему мучились?
— Чувствовал апатию, не знал, чем заняться, — смотрел по сторонам и ничего не делал. У меня были вложения в бизнес, какие-то деньги шли, что успокаивало жену. Но когда дела прогорели, нужно было искать работу. Я узнал о тренерском конкурсе в академии «Краснодара» и попросил друга сводить меня на просмотр. Меня взяли. Главный тренер академии Марьянович доверил тренировать 1998 год. И если Красноярск подарил мне любовь игровую, то «Краснодар» — тренерскую.
— Во что именно вы влюблены?
— Я верю в нашу стратегию, все условия для развития которой создал Сергей Галицкий, что скоро лучшие игроки России будут представлены нашими выпускниками. Школа создана недавно, полный шестилетний цикл прошёл лишь 1998 год. Но если с ними мы чуть-чуть не успели, то 1999-й взял чемпионат и Кубок России, будет играть в Юношеской лиге УЕФА. С каждым годом будет всё лучше и лучше, я уверен.
— Чего не хватает молодым, чтобы играть в первой команде?
— Характера в первую очередь. Приедут на сборы — хи-хи, ха-ха, и домой. Им кажется, что они вышли на какой-то суперуровень. Для них он-то, может, и супер, но в масштабе большого футбола – это ничего. Я тоже был рад когда играл в КФК, но ведь пробирался дальше, доказывал. И говорил всем тренерам: «Если ты не поставишь меня в состав, то будешь всю жизнь об этом жалеть». Вот таким должен быть настрой.
— В главной команде «Краснодара» вы работаете тренером-переводчиком. Какой у вас настрой на будущее?
— Только удивительный человек не хочет стать главным. Но сейчас я счастливый человек, потому что учусь у топ-тренеров. Причём Олег Георгиевич Кононов был одним, Игорь Михайлович Шалимов — другой. Они разные, что позволяет понять футбол ещё шире. Надеюсь, я буду достаточно умён, чтобы помочь им и перенять их опыт.
— Вы летаете в Камерун?
— Давно не был. Года три. Сейчас вот хочу впервые отвезти туда всю семью. В Камеруне очень ждут. Папе 72 года, мы общаемся по «скайпу» каждый день. Однажды он позвонил и вдруг сказал, что гордится тем, что я достиг, что я стал настоящим мужчиной. И плакать мне захотелось ещё сильнее, чем в тот день, когда я, ещё мальчик, просил вернуть меня домой из Краснодара…
Источник: «Чемпионат».
